CC BY
37
УДК 82.94
ТЕКСТОВАЯ АКТУАЛИЗАЦИЯ НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНОЙ СПЕЦИФИКИ АВТОРА В ЖАНРЕ ЛИТЕРАТУРЫ ВОСПОМИНАНИЙ
© С.Г. Кузьмина1
Хакасский государственный университет им. Н.Ф. Катанова, 655017, Россия, г. Абакан, пр-т Ленина, 95.
Предлагаются результаты исследования мемуаров на русском, немецком, польском и литовском языках. Устанавливаются лингвистические средства выражения национального и инонационального компонентов в языковой картине мира мнемонического повествователя. Обращается внимание на отражение в тексте воспоминаний авторского видения национально-культурных особенностей своего и других народов. Мемуарный текст впервые рассматривается с точки зрения формирования в нем образа инонациональной среды. В результате исследования расширен перечень средств текстовой актуализации национально-культурного компонента в концептуальной картине мира субъекта воспоминаний, а также выявлена связь между характером их использования и этнопсихологическими особенностями мнемонического повествователя.
Ключевые слова: мнемонический текст; мнемонический повествователь; языковая картина мира; национально-культурный компонент.
TEXTUAL ACTUALIZATION OF AUTHOR'S NATIONAL AND CULTURAL SPECIFICS IN A REMINISCENCE LITERARY GENRE S.G. Kuzmina
Khakas State University named after N.M. Katanov, 95 Lenin pr., Abakan, 655017, Russia.
The article presents the results of studying Russian, German, Polish and Lithuanian memoirs. It identifies the linguistic means actualizing national and non-national components in the linguistic picture of the world of a mnemonic narrator. Specific attention is paid to the textual means reflecting the author's view of the national and cultural features of his own nation and other nations. The originality of the study consists in the analysis of the formation of non-national images in the texts of memoirs. The results of the study are the expansion of the list of the textual means actualizing the national and cultural component in the conceptual picture of the world of the subject of reminiscence and the revelation of the relationship between these means application character and the ethnopsychological features of a mnemonic narrator. Keywords: mnemonic text; mnemonic narrator; linguistic picture of the world; national and cultural component.
В статье освещается проблема текстовой актуализации национального и инонационального компонентов в языковой картине мира автора мемуарного текста. Когнитивно-речевая деятельность мнемонического автора охватывает процесс воспоминания, отражающий соотношение между когнитивным сознанием прошлого и настоящего, выбор релевантных с его точки зрения событий и фактов с последующим облачением их в слово в речевой композиции создаваемого им текста. Актуальность заявленной проблематики обусловлена возрастающим масштабом межкультурных контактов и осознанием современной наукой принципиальной значимости субъективного фактора в познании человеком мира, общества и самого себя.
В современной гуманитарной традиции нет единого мнения о релевантности литературы воспоминаний в историческом и дидактическом аспектах, поскольку мнемонический текст на сегодняшний день является относительно малоизученным явлением и содержит большое количество противоречивых специфических черт. Наша гипотеза заключается в том, что анализ литературы воспоминаний, несмотря на ее структурную и жанровую неопределенность, способен привести к раскодированию информации, содержащей све-
дения о национальной картине мира мнемонического повествователя.
Цель исследования состоит в выявлении средств текстовой актуализации авторского представления национально-культурной специфики своего и других народов. Достижению данной цели способствует решение таких задач, как выявление и анализ текстовых средств выражения национально-культурного компонента в мнемоническом повествовании; анализ текстового отражения в мнемоническом повествовании авторского видения национально-культурных особенностей своего и других народов; сравнительный анализ мемуарных текстов на русском, немецком, польском и литовском языках с точки зрениях отражения в них национально-культурного компонента языковой картины мира мнемонического повествователя; а также выявление этнопсихологических особенностей вспоминающего «Я» при создании языковой картины мира в мнемоническом повествовании.
Для решения поставленных задач использовались методы дескриптивного, контекстологического и компаративного анализа, а также метод количественного подсчета.
Проблема репродукции в тексте процесса воспо-
1Кузьмина Светлана Геннадьевна, аспирант, тел.: 89039170361, e-mail: llietuvis@list.ru Kuzmina Svetlana, Postgraduate, tel.: 89039170361, e-mail: llietuvis@list.ru
минания была затронута еще в XVIII-м веке немецким поэтом И.В. фон Гете. На сегодняшний день в отечественной и зарубежной филологии существует богатая традиция исследования мемуарной литературы, однако она не столько выделяет этот жанр среди других, сколько подчеркивает его неоднородность и эклектичность (З.А. Алейникова, В.С. Бахаров, Л.Я. Гаранин, Л. Гинзбург, Т.М. Колядич, Н.А. Левковская,
A.Ю. Мережинская, И.Л. Смольнякова, И.С. Янская,
B. Кардин, I. Aichinger, E. Brüss, M. Jurgensen, J. Kronsbein, K.-D. Müller, G. Niggl, B. Neumann, J. Starobinski, S. Schwab, H. Winter и др.). К мемуарам относят дневники, письма, личный архив, автобиографию, автобиографический роман, литературный портрет, воспоминания историков, публицистов, писателей, артистов, общественных деятелей, путевые записки, а также литературу потока сознания с автобиографическими чертами.
Многообразие и неоднородность мемуарных текстов не позволяют делимитировать их и отнести к какому-то определенному стилю письменной речи. Л.М. Нюбина объединяет всю мемуарную литературу в класс мнемонических текстов с определенным набором типологических и конститутивных признаков, которые происходят из онтологических особенностей этого жанра. Мнемонический текст пишется автором на основе своих воспоминаний и связан с самораскрытием его личности, которая принадлежит определенному историко-культурному контексту [2, с. 3].
В основе мнемонических текстов лежит эгоцентрический тип повествования [2, с. 4]. Синтезируя историческую и личностную, «автобиографическую» правду, мнемонический повествователь творчески «самосозидает» авторское «Я» [4, с. 185]. Это значит, что активность, важность и эмоциональная наполняемость воспоминания оказывают непосредственное влияние на характер построения текста.
Принимая во внимание особую важность субъективного фактора в процессе словесного творчества, современные лингвисты определяют мнемонический текст как продукт, созданный на основе деятельности воспоминания и связанный с самораскрытием личности, которая принадлежит определенному историко-культурному контексту [1, с. 258].
Л.М. Нюбина отмечает, что мнемонический повествователь объективирует в своем произведении не только себя, но и дух времени, в котором он жил. «Воспоминание, которое движется от конца к началу, создает динамику реконструкции жизненных событий, формирования прошлого, а не его буквальное описание. На реконструкцию событий накладывается постоянное развитие психики и интеллекта, так что репродукция жизни находится в постоянном переплетении ретроспективы и современного сознания автора. <...> История жизни и описание жизни - это не одно и то же, а временной разрыв оказывается принципиально важным, конститутивным признаком, превращающим мемуариста в субъективный центр эстетической организации биографических фактов. Субъективное «искажение» автобиографической правды становится существенным признаком мемуарной литературы,
превращая ее в артефакт» [2, с. 13].
Приведенные суждения о специфике мемуарного текста позволяют утверждать, что в нем должно найти отражение представления автора о той национально-культурной среде, с которой он себя идентифицирует, а также может формироваться образ другого народа, инонациональной среды. Несмотря на то, что нельзя провести прямой параллели между языковой личностью и национальным характером, они тесно взаимосвязаны. В биографическом описании своей жизни автор текста воспоминаний является субъектом различных социально-практических деятельностей, в том числе речевой, и в специализированной познавательно-коммуникативной деятельности, которая требует активизации соответствующих творческих способностей, вспоминающее «Я» выступает в качестве когнитивно-речевого субъекта научной и художественной коммуникации, при этом раскрывая свою творческую личность во всей ее множественности [5, с. 6]. В мнемоническом повествовании находят отражение элементы этнической ментальности его субъекта, которая формируется под влиянием множества факторов, в первую очередь социальных [3, с. 37]. Социальная сфера человека, в свою очередь, генерируется культурой, задача которой состоит в структурной организации окружающего человека мира. Это значит, что изучение средств формирования образа национальной/инонациональной среды в мнемоническом повествовании предполагает анализ лингвистических средств, актуализирующих в тексте национально-культурный компонент языковой картины мира его автора.
В диссертационном исследовании Л.М. Нюбиной установлены следующие текстовые средства выражения национально-культурного компонента в языковой картине мира мнемонического повествователя: описание национальных обычаев, национальной кухни и национального юмора, фольклорные элементы, сказки и религиозные мотивы. По нашим наблюдениям, к данному списку можно добавить национальные символы, включающие имена лиц, известных в определенном национально-культурном пространстве, номинации архитектурных символов и представителей другой национальности, иноязычные слова и выражения, а также описание национальных взаимоотношений в тексте воспоминаний.
Национально-культурная специфика является неотъемлемой частью когнитивной базы, на которой строится воспоминание. Анализ средств ее актуализации в мнемоническом тексте позволяет получить представление о мировидении автора, его национальном менталитете, об идеологии народа, к которому он принадлежит.
Обратимся, например, к религиозному дискурсу в мнемоническом повествовании, в котором ярко проявляется национально-культурная специфика. Религиозные убеждения представляют собой безошибочный идентификатор чьей-либо национальной принадлежности, поэтому зачастую, описывая лиц, принадлежащих чужой культурной общности, автор текста указывает соответствующие религиозные символы. Напри-
мер, описывая свое пребывание в Советском Союзе, М. Вольф обращает внимание на религиозную обстановку в стране с иной для него культурой:
Bei einem dieser nächtlichen Gespräche fragte mich der für die Aufklärung verantwortliche kleinere Partner Hamid A., wir kannten ihn inzwischen unter seinem Namen, unver-hofft: «Stimmt es, daß Lenin die Religion Opium für das Volk genannt hat?» Und schon war ich in ein langes «Urwaldpalaver» verstrickt, wie mein Gehilfe solche Gespräche über Karl Marx und den lieben Gott, Mohammed und Christus, Staat und Kirche respektlos nannte. Das war so verwunderlich bei dem gläubigen Sheikh, als dieser mich eines Tages nach dem Einkauf mit derselben Frage überfiel. «Wo hast Du denn das abgeschädelt?» fragte ich. «Auf dem Markt», antwortete er [10, с. 144] (По ходу одной из таких ночных бесед наш коллега Хамид А., имя которого мы теперь знаем, неожиданно попросил меня честно ответить на маленький вопрос: «Правда ли, что Ленин считал религию опиумом для народа?» Я уже пустился было в длинные разъяснения, как мой помощник счел за неуважение подобные разговоры о Карле Марксе и дорогом Боге, Мухаммеде и Христе, государстве и церкви. Это было так удивительно для верующего шейха, который на следующий день поймал меня после покупок с тем же вопросом. «Где же ты так напился?» -спросил я. «На рынке», - ответил он (здесь и далее пер. С. Кузьминой)).
В данном отрывке автор не только констатирует факт советской пропаганды отказа от религии, но и иронизирует по поводу поведения мусульманина, который яростно осуждает подобные темы разговора, считая их оскорблением в адрес политики и религии, однако в скором времени сам нарушает заповедь Корана и употребляет алкоголь. О самой позиции автора по данному вопросу можно только догадываться, но фраза Und schon war ich in ein langes «Urwaldpalaver» verstrickt указывает на то, что М. Вольф не проявляет к этой теме равнодушия. Наше предположение о положительном отношении писателя к религии находит подтверждение в другой главе мемуаров, часть которой посвящена воспоминаниям автора о его приобщении к религии и церкви. В частности, М. Вольф говорит о своих незабываемых впечатлениях от концертов хора мальчиков из Лейпцигской церкви Св. Фомы:
Übrigens habe ich nie die Scheu mancher Anhänger unserer Lehre vor der Berührung mit der Religion oder einem Gang in die Kirche verstanden. Zur Überraschung mancher Mitarbeiter versäumte ich bei Besuchen der Leipziger Messe nie die wunderbaren Konzerte des Thomanerchores in der Thomaskirche [10, с. 193] (Кстати, я никогда не понимал застенчивости некоторых последователей нашей доктрины, которую они испытывали при отнесении себя к какой-либо религии или при походе в церковь. К удивлению некоторых моих сослуживцев, я никогда не пропускал чудесные концерты Хора Святого Фомы в церкви во время посещения Лейпцигской ярмарки).
Можно предположить, что первоначальный отказ автора открыто заявить о своем отношении к религии объясняется тем, что на тот момент писатель прожи-
вал в условиях, когда подобные откровения могли иметь отрицательные последствия. Воспоминания же о положительных эмоциях от посещения церкви стали следствием прекращения религиозных гонений в момент написания мемуаров.
Интересные примеры использования религиозной символики содержат также мемуары Б. Сруоги, которые были написаны и опубликованы в советский период. Автор описывает религиозные обычаи людей, с которыми находится в концентрационном лагере, однако о своих собственных убеждениях умалчивает. Примечательно его ироническое отношение к своему литовскому товарищу, которого на протяжении всего повествования он называет не иначе, как «мой приятель Йонас, кальвинист из Биржай», и повсеместно указывает на особенности его поведения, не подобающего верующему человеку. Например, «кальвинист из Биржай», несмотря на свою набожность и добродушие, имеет привычку восклицать: Ogi tu, viespatie su zaliais batviniais! [9] (Ах ты, господи с зеленой ботвиньей!).
Хотя литовская культура полностью отошла от язычества в XVI веке, и современные литовцы придерживаются католицизма, протестантизма и атеизма, следы старого вероисповедания по-прежнему сохраняются в литовском языковом сознании. Например, данное Б. Сруогой название мемуарам «Лес богов» свидетельствует о допущении автором идеи политеизма. В частности, черт как обобщенная идея о воплощении всего негативного назван здесь именем балтийского языческого бога: Staiga is ligoninès durg issoko velnias [9] (Вдруг из двери больницы выскочил Вяльняс (черт)).
Следует отметить, что в современном литовском языке до сих пор функционирует большое количество высказываний, присказок, пустобаек и прочих паре-миологических единиц, содержащих имена главных языческих богов: «Kad tave perkunas (devyni perkunai) trenktg!» («Чтоб тебя Пяркунас (молнии Пяркунаса) стукнул!»), «O mano Dieve» («О, мой Девас (Бог)»), «Akys prie Dievo, mintys prie Velnio» («Глаза Деваса (Бога), мысли Вяльняса (черта)») и т.д. [8].
Таким образом, можно сделать вывод, что Б. Сру-ога, скорее всего, придерживается атеистических взглядов, потому что, во-первых, путем использования приема иронии он выражает неодобрение поведения своего товарища, не соответствующего религиозной морали; во-вторых, факт неуважительного отношения к религии не оскорбляет автора и не вызывает у него чувства смятения, как в случае с М. Вольфом. Кроме того, в мемуарах литовского автора присутствуют элементы языческого мировоззрения.
Ситуация обращения человека к религии в крайне напряженной обстановке описывается в мемуарах М. Бяловшевского, который вспоминает о своем участии в Варшавском восстании 1944 г. По ходу повествования автор использует тексты пяти молитв и молитвенных песен, в том числе одной еврейской [7, с. 93]. Такие интертекстуальные включения, акцентированные трехкратным повторением строк молитвенной песни «Pod Twoj^ Obronç» [7, с. 63-65, 137, 155], сви-
детельствуют, во-первых, о глубокой набожности автора, во-вторых, о его сильных душевных переживаниях, в-третьих, о состоянии крайней безысходности варшавских повстанцев.
Национальные символы, упоминающиеся в мемуарах в определенном контексте, также способствуют выявлению особенностей национального сознания автора и его отношения к другим культурам. Не вызывает сомнения, что национальная идеология в тот или иной период времени актуализируется в намеренном создании или автоматическом формировании символов, которые наделяются большой информативной нагрузкой, обретают для нации определенную ценность и становятся ее опознавательным знаком.
Так, в текстах анализируемых мемуаров в роли национальных символов выступают следующие наименования.
1. Имена политических деятелей.
В мемуарах В.М. Шатилова имя И.В. Сталина символизирует любовь к Родине, о чем говорят слова, с которыми советские солдаты поднимались в бой: За Родину, за Сталина! [6, с. 31].
Имя А. Гитлера, напротив, используется в крайне негативном контексте, что позволяет автору достичь следующих целей:
- выразить ненависть советского народа к фашизму: Дивизия упорно готовилась к броску на запад, туда, где неровно, с перебоями, но все еще билось сердце фашистской империи Гитлера [6, с. 163];
- показать, что не весь немецкий народ доверяет А. Гитлеру: Часть вражеских солдат полегла на месте. Некоторые с возгласом «Гитлер капут!» подняли руки вверх. Остальные, несмотря на строжайший приказ не делать ни шагу назад, обратились в бегство [6, с. 228];
- продемонстрировать сущность политики А. Гитлера, направленной на сговор с Англией и США против Советского Союза: Тогда я не знал, да и не мог знать о надежде Гитлера и других заправил фашистского режима сдать Берлин не советским войскам, а нашим союзникам, с которыми они надеялись найти общий язык [6, с. 234].
В мемуарах М. Вольфа также часто упоминаются имена И.В. Сталина и А. Гитлера. Автор связывает имя И.В. Сталина с репрессиями и считает, что его правление негативно сказывалось на жизни советского человека: Ich wußte viel und erinnerte mich an vieles. War es denn so neu, daß es Verfolgungen und Gulag, Angst im Großen und Angst vor den kleinen Größen gegeben hatte? Sicher hatte Glasnost, die öffentliche Wahrheit, die seit dem ersten Anlauf der Enthüllungen nach dem Tode Stalins wieder zu-rückgedrängt war, eine Wiederbelebung erfahren, die ich für richtig hielt. Vor allem aber waren Taten gefragt. Davon war nichts zu spüren [10, с. 45] (Я многое знал и многое помнил. Были ли в новинку гонения и ГУЛАГ, страх перед большим и малым? Конечно, гласность, или общественная правда, которую потеснили первые откровения после смерти Сталина, стала возрождаться, и я считал, что это правильно. Самое главное, это было востребовано. Об этом не было и речи).
Давая отрицательную оценку политике А. Гитлера,
М. Вольф подчеркивает его агрессию против Советского Союза. Упоминая о том, с каким мужеством советский народ переносил военные невзгоды и как встретил падение гитлеровского режима, автор стремится подчеркнуть положительные качества русского человека. С этой же целью он имплицитно противопоставляет Советский Союз фашистской Германии:
Wird dieses Riesenland überleben, an dem sich Hitler die Zähne ausgebissen hatte, das nun aber auseinanderbrach und im Bürgerkrieg zu versin-ken drohte? [10, с. 62] (Выживет ли эта огромная страна, об которую Гитлер сломал зубы, которая теперь разваливается и которой грозит утонуть в гражданской войне?);
Ich war noch nie in der legendären Stadt an der Wolga gewesen, von der aus der Zweite Weltkrieg in das Land des deutschen Aggressors zurückkehrte und die deutsche Hitler-wehrmacht ihre bis dahin entscheidende Niederlage erlitt [10, с. 90] (Я никогда не был в легендарном городе на Волге, в котором Вторая Мировая война повернула обратно на землю немецкого агрессора, чтобы гитлеровская Германия потерпела решительное поражение).
Б. Сруога упоминает в своих мемуарах имя А. Гитлера и, используя прием иронии, выражает свою негативную оценку этого политического деятеля. Автор подчеркивает упадок немецкой культуры, произошедший во время правления А. Гитлера, и жестокое отношение фашистского вождя не только к представителям других национальностей, но и к самим немцам:
Baroko susmukimas j barak^ - sis istorinis procesas vaizdziai apibrezia vokiecig kulturos raidq Hitlerio papedeje. <...> Pati kurybiskai visiskai nusususi, Hitlerio Vokietija kitiem krastam galejo atnesti tiktai auksciausi^ savo kulturos vaisig - lagerj, barak^ [9] (Элементы барокко в бараках - так можно визуально определить исторический процесс развития немецкой культуры. <...> К отличительным особенностям творчества гитлеровской Германии можно отнести лишь самые высококачественные плоды ее культуры - лагеря и бараки);
Kol Hitleris valde tiktai Vokietija - j lagerius kimso ir naikino savo piliecius, - zuvo jg tenai simtai tukstancig, -tikslaus skaiciaus niekas nezino. Kai jis pradejo grobti svetimas zemes, Vokietijos pilieciai galejo kiek lengviau atsidusti: atsirado naujos gausios naikinimo medziagos [9] (Пока Гитлер правил только Германией, - отправлял в лагеря и уничтожал своих собственных граждан, -были убиты сотни тысяч человек, точное число никто не знает. Когда же он начал захватывать другие страны, жители Германии смогли вздохнуть немного спокойнее: появился новый богатый материал для уничтожения).
Некоторые замечания автор делает и по поводу отношения к А. Гитлеру самих немцев. Он с иронией описывает полное доверие и преданность немецких солдат их фюреру, которые по мере приближения фронта к границам Германии начинают терять свою силу и перерастают в открытое презрение: Tas esesininkas, filosofijos daktaras, atlind^s j musg rusj, taip keikia nacig valdzi^, tokius anekdotus pasakoja apie Hitlerj, kad nors dviguba juosta juoskis pilv^! [9] (Тот
эсесовец, доктор философских наук, попавший в наш подвал, так проклинал нацистскую власть, такие анекдоты о Гитлере рассказывал, что нам приходилось надвое опоясывать животы!).
2. Архитектурные символы.
Архитектурные памятники, значимые для той или иной нации в историческом и этическом аспектах, могут подвергаться иной интерпретации представителями других этнокультурных групп. Например, для немца времен Второй Мировой войны Рейхстаг, в первую очередь, являлся высшим представительным и законодательным органом Германии, тогда как советский солдат воспринимал его как последний оплот врага, взятие которого означало безоговорочную победу Советского Союза: Военный совет учредил. Девять знамен - по числу дивизий. Какая дивизия возьмет рейхстаг, та и водрузит над ним Знамя. В знак полной победы [6, с. 255].
Как свидетельствует автор мемуаров «Знамя над Рейхстагом», в военные годы одним из символов фашистской Германии было здание Министерства внутренних дел в Берлине: Это красный дом. В нем министерство внутренних дел. Его тут все «домом Гиммлера» называют. Ниже и левее дома со зловещим названием обозначено еще одно строение [6, с. 280].
Рейхсминистр внутренних дел Г. Гиммлер был главным организатором жесточайших массовых убийств и военных преступлений, известен также созданием Дахау - первого концентрационного лагеря на территории Германии. Следовательно, использованная В.М. Шатиловым аллегория указывает на отрицательную репутацию здания Министерства внутренних дел, в стенах которого массово создавались указы, направленные на уничтожение людей.
В сознании российского человека Кремль является архитектурным символом Москвы и резиденцией президента Российской Федерации. Но для иностранца, ставшего свидетелем последствий перестроечной политики М.С. Горбачева, Кремль приобретает ассоциации с группой привилегированных людей, наделенных властью, однако не заботящихся о благополучии своих граждан и пользующихся лучшими жизненными условиями:
Vor unserer Abreise 1991 nach Wien waren die endlosen Schlangen nach Wodka das aktuelle Phänomen. Man nannte sie auch «Gorbatschow-Schlingen». Für bestimmte Bürger, wie dekorierte Helden, Invaliden, kinde r-reiche Mütter, gab es das Privileg, nicht in der allgemeinen Schlange stehen zu müssen. Abgeordnete hatten je nach Bedeutung ihres Man-dats ihre eigenen Schlangen.
Im Kaukasus nennt man die Alten Aksakale. Sie verkörpern die Weisheit. Es war mir peinlich, wenn von den «Alten im Kreml» in ganz anderer Weise geredet wurde. So auch über ihre Privilegien, mit denen sie an der Spitze dieser Pyra-mide «standen» [10, с. 63]. (Перед нашим отбытием в Вену в 1991 году бесконечные очереди за водкой стали распространенным явлением. Их еще называли «Горбачевские очереди». Для определенных граждан типа героев с медалями, инвалидов, многодетных матерей существовала привилегия не
стоять в общей очереди. А у депутатов, в зависимости от их положения, существовали свои собственные очереди.
На Кавказе старого человека называют Аксакал. Он олицетворяет мудрость. Мне было обидно, когда под выражением «старый человек в Кремле» подразумевалась совсем иная мудрость. То же самое касается и их привилегий, благодаря которым они оказались на вершине этой пирамиды).
3. Номинации лиц другой национальности.
Обозначение представителя той или иной этнической группы также может стать символом, содержащим информацию определенного рода о его носителе или общности, к которой он принадлежит. Так, в мемуарах В.М. Шатилова наблюдаются три вида номинации для представителей немецкой национальности в период Великой Отечественной войны: 53% номинаций соответствуют обозначению данной нации (немцы), 33% - военно-политической приверженности (гитлеровцы) и 14% номинаций имеют идеологическую окраску (фашисты). Зафиксированное количественное различие можно интерпретировать как стремление автора продемонстрировать свою нейтральную оценку и гуманное отношение к немецкой нации как таковой. По словам автора мемуаров, крайне негативное отношение к немцам проявлялось в напряженных ситуациях, например в разгар боевых действий. В таких случаях мнемонический повествователь использует слово с отрицательной коннотацией - «фашисты»: Тут появились наши тридцатьчетверки. Они били по вражеским танкам из пушек, давили фашистов гусеницами [6, с. 39].
В польских мемуарах, напротив, не было зафиксировано ни одного случая называния немцев фашистами. В подавляющем большинстве случаев солдаты гитлеровской Германии именовались «ЫАегомсу» и крайне редко - «Метсу». Возможно, данный факт связан со стремлением автора заострить внимание читателей на состоянии и поведении участников восстания, а не на этической неприглядности поступков немецких солдат. В мемуарах М. Бялошевского не упоминается ни одного случая нанесения личностного вреда (избиение, ограбление, подвергание пыткам, изнасилование) мирному населению со стороны немцев. Более того, автор припоминает случай дружеского отношения неприятельских солдат к варшавским повстанцам:
То ЬуУ wehrmachtowcy. Iпп1 пИ. а ргеу barykadzie. РокгеуймаУ bez ztosti. Z Ьштогет. Ze szwargotaniem. Rwali тагс1™е, рот^огу. Мо<аН do коЫе1:
- Магуаа! Магуаа!
I dawali, со т мута^о. Warszawskie «Магуе» ргс^тома^у i jadty. СОБ tam ойромтйа^у, м kombiпow-апут j§zyku [7, с. 175] (Это были солдаты вермахта. Некоторые уже были у баррикады. Покрикивали без злости. Шутили. Тараторили. Рвали морковку, помидоры. Кричали женщинам: «Мария-я-я! Мария-я-я!» -и угощали тем, что сорвали. Варшавские «Марии» брали и ели. Чего-то там отвечали на смешанном языке).
В воспоминаниях Б. Сруоги представители немец-
кой национальности чаще всего обозначаются нейтральным словом «немцы». На наш взгляд, это связано с тем, что, будучи узником концлагеря, Б. Сруога сталкивался с разными немцами: не только с начальниками и палачами, но и с простыми заключенными, которые находились в тех же условиях, что и все остальные. К немцам как приверженцам идеологии фашизма автор относится негативно, однако слово «фашисты» старается избегать, заменяя его более нейтральным «partiniai pareigunai» (партийные чиновники) или «esesininkg vyrai» (эсесовцы). Свое отрицательное отношение он передает с помощью эпитетов, например, «rudieji nacig partijos pareigunai» (коричневые чиновники нацистской партии).
4. Иноязычные слова и выражения.
Особый интерес вызывает вкрапление в текст мемуаров иноязычных слов и фраз, подвергаемых или не подвергаемых авторским изменениям и используемых для достижения определенного эффекта. Так, в воспоминаниях М. Бялошевского пренебрежительное отношение к некой француженке выражается с помощью французских приставок с добавлением польского неопределенного местоимения: Wiçc byta jeszcze pani de la cos. Czyli niby Francuzka. Czy tylko Francuzowa [7, с. 133] (Еще была пани де ля чего-то там. То ли француженка. То ли просто замужем за французом).
Иногда иноязычные слова и выражения подвергаются транслитерации, но наблюдается стремление к сохранению максимальной фонетической точности:
Гарно работают хлопцы, стараются. Траншеи копают, маскируются хоть куда. <...>
- Что так?
- А бис его знает. Видно, присмотрелся к нам фашист, изучил нашу оборону [6, с. 20].
В данном примере украинские слова «гарно», «хлопцЬ, «бю» в плане объема занимают незначительное место, но придают высказыванию особый колорит, способствуя достижению автором следующих целей: во-первых, обозначить национальную принадлежность говорящего (которая до этого никак не оговаривалась); во-вторых, подчеркнуть неординарность личности говорящего, детальные воспоминания о котором остались в памяти писателя спустя долгое время.
В мнемоническом повествовании находят отражение правила этикета в межличностном общении и национальный юмор. Иногда объектом шуток становятся серьезные и даже табуированные темы, например, политика. Так, Б. Сруога вспоминает о том, как узники концлагеря подшучивали над немцами в своих разговорах, обращая в шутку главный фашистский лозунг: Heil Hitler - mojuoja ranka linksmesni katorgininkai aplenkiamiem vokiecig bègliam, - mes vis dèlto vaziuoti vaziuojame, o jus, grynosios veislès veislininkai, pèsti kulniuojate! [9] (Хайль Гитлер! - машут рукой счастливые каторжники проходящим мимо немецким дезертирам. - Мы, однако, на машине едем, а вы, разводчики чистой породы, пешком кандыляете!).
Национально-культурный контекст создается также путем упоминания в мнемоническом повествова-
нии названий блюд и кулинарных рецептов, сопровождаемого авторскими оценками какой-либо национальной кухни. Например, в описании рецепта приготовления русской ухи М. Вольф неоднократно упоминает о том, что большое количество мелкой рыбы для бульона отдается кошкам, что вызывает у автора недоумение по поводу русской щедрости, граничащей с расточительностью: Bevor diese Edelfische an der Reihe sind, kommen in den Kessel 1-2 kg kleinere Fische («Kroppzeug»), auch solche, die von den Fischern sonst an Katzen verfüttert werden. <...> Den Fisch bekommen die Katzen! [10, с. 84] (Прежде, чем взяться за основную рыбу, в котел идет 1-2 кг маленькой рыбешки («мелюзга»), а также той самой, которую рыбаки отдают кошкам. <...> Рыба достается кошкам!).
Неотъемлемой частью русской кухни автор считает водку и пирожки. Это говорит о сложившемся у него представлении о любви русских к питательным блюдам и крепким алкогольным напиткам: Es ist vollbracht! Der Wodka ist kalt, die Piroschki mit Fül—lung sind warm gestellt [1O, с. 86] (Все готово! Водка холодная, пирожки с начинкой горячие).
Автор мемуаров может открыто высказывать свое собственное отношение или отношение других лиц к той или иной нации. Например, произведение Б. Сруо-ги содержит не только авторскую оценку разных этносов, но и описание их взаимоотношений друг с другом. В частности, упоминается тот факт, что «русскими» фашисты называли представителей любой республики в составе Советского Союза, тем самым показывая пренебрежение к их этнокультурной самобытности. Данное предположение подтверждает описание сцены избиения молодого украинца польским надзирателем, который требует от своей жертвы признания того, что он русский:
- Kokios tu tautybès? - Ukrainietis... - Kokios tu tau-tybès? - Ukrainietis...
Po kiekvieno atsakymo gauna vargsas ukrainietis per galv^. Jam jau lupa praskelta, kraujas jau ant svarko srovena...<...>
- Malo... rusas... - bando vargsas is kito galo.
- Va, rusas, taip ir sakyk, kad rusas! - sèdasi Gervin-skis prie stalo rasyti, - kur buvo tavo Ukraina, psiakrew, pries kar^? Nebuvo jokios Ukrainos. Nebuvo ir nebus [9] (Какой ты национальности? - Украинец. - Какой ты национальности? - Украинец. После каждого ответа получает горемыка украинец по голове. У него уже губа рассечена, кровь уже по куртке течет... <...> -Мало.рус... - подступается несчастный с другого конца. - Вот, русский, так и говори, что русский! - Садится Гарвинский писать за стол. - Где была твоя Украина, собачья ты кровь, до войны? Не было никакой Украины. Не было и не будет).
Намек на напряженность польско-украинских отношений наблюдается и в мемуарах М. Бялошевского, который вспоминает людей, спасающихся бегством от украинцев:
Ludzie wzdluz murów lecq po naszej stronie Chlodnej do Elektoralnej i dalej. Tacy jak wczoraj. Ci sami. Uciekaj^ z Woli.
- Ukraiiícy ¡d^ od Woli i rzn^. I palq na stosach!
[7, с. 9] (Люди летят вдоль стен по нашей стороне Холодной [улицы] до Электоральной и дальше. Такие же, как вчера. Или те же самые. Убегают с Воли. - Украинцы идут с Воли и режут. И жгут на кострах!).
Пережитое автором потрясение передается короткими односоставными предложениями: Harmider. Huki, pociski, bomby nie do wytrzymania. A najgorsze, ze ¡d3 ci Ukraiiícy. I rzn^. Wszystkich [7, с. 18] (Шум. Удары, пули, бомбы - невыносимо. А хуже всего, что идут украинцы. И режут. Всех).
Несмотря на то, что мемуары М. Бялошевского освещают, прежде всего, события, связанные с Варшавским восстанием, в них представлены и авторские оценки межнациональных взаимоотношений. Представители других этносов оцениваются в зависимости от этичности их поступков по отношению к полякам. Так, он негативно отзывается об итальянцах в связи с их вторжением в Варшаву и с чувством вспоминает поступок чешских рабочих:
Ale Polska juz w Mtocinach, juz we Wtochach byta n¡e-Warszaw3, zyta swoim zyciem [7, с. 18] (Но Польша уже в Млочинах, Варшава уже в итальянцах, это уже не Варшава, она живет своей жизнью);
Na szcz?scie strasznie duzo byto niewypatów. Mówito si?, ze to Czesi. Ze u nich si? te bomby robito i oni specjalnie dokr?cali [7, с. 47] (К счастью, ужасно много было неразорвавшихся снарядов. Говорили, что это чехи. Что это у них бомбы делались, а они их специально докручивали).
Таким образом, в мнемоническом повествовании находят отражение элементы этнической ментально-сти его субъекта. Текстовыми актуализаторами национально-культурного компонента в литературе воспоминаний могут выступать религиозные мотивы, национальный юмор, описание национальной кухни, экспликация межнациональных отношений, а также ряд национальных символов: имена политических деятелей, архитектурные символы, номинация лиц других национальностей, иноязычные слова и выражения. Проанализировав мемуары, написанные авторами разных национальностей, мы пришли к выводу, что характер текстовой актуализации национально-культурного компонента картины мира вспоминающего «Я» неразрывно связан с этнопсихологическими особенностями мнемонического повествователя.
Так, незавуалированное выражение мыслей у М. Вольфа и экспликация его отношения к той или иной проблеме указывает не только на прямолинейность, присущую немецкому менталитету, но и на тот факт, что в момент написания мемуаров автор чувствовал себя в безопасности и не боялся откровенно высказывать свою позицию. М. Вольф включает в текст своих воспоминаний русские анекдоты на всевозможные темы, в том числе табуированные, в большом количестве дает рецепты русских блюд и описывает бытовые ситуации, что свидетельствует о хорошем знании русской культуры и теплом к ней отношении.
В мемуарах Б. Сруоги, напротив, наблюдается вуалирование авторской оценки происходящих событий с помощью таких художественных средств, как эвфемизмы, метафоры, эпитеты, алогизмы, ирония и т.д. Такое речевое поведение объясняется скрытностью и осторожностью, которые свойственны литовскому менталитету. Кроме того, автор стремится к созданию художественной картины изображаемой действительности. Следует принимать во внимание и опасение автора по поводу открытого высказывания собственных мыслей, так как он работал над мемуарами в сталинский период российской истории.
Открыто высказывается авторская оценка описываемых событий в мемуарах В.М. Шатилова и М. Бялошевского. Большое количество имен военных и политических деятелей, названий архитектурных памятников и военной техники в воспоминаниях В.М. Шатилова подчеркивают стремление автора документально зафиксировать пережитые события и прославить людей, принявших участие в военных действиях и способствовавших победе Советского Союза над фашистской Германией.
В замысел воспоминаний М. Бялошевского входит изображение стойкости и выносливости польского народа в трудный период, поэтому он часто прибегает к описанию его менталитета. В частности, автор акцентирует внимание на глубокой набожности поляков путем включения в текст воспоминаний молитв и молитвенных песен.
Актуализация национально-культурного компонента картины мира вспоминающего «Я» через описание межнациональных взаимоотношений прослеживается во всех проанализированных мемуарах, однако каждый автор прибегает к этому приему с разными целями и по разным причинам. Так, Б. Сруога, являясь узником концлагеря, имел возможность наблюдать представителей разных национальностей в ситуациях повышенной опасности, чем объясняется его интерес к особенностям их поведения. Впоследствии это становится основой для самовыражения автора, его взгляда на мир и оценки происходящего. В воспоминаниях М. Бялошевского о Варшавском восстании проявляется авторский взгляд на представителей других этносов, в зависимости от их поступков по отношению к полякам. В.М. Шатилов описывает в своих мемуарах отношения между представителями разных этносов для того, чтобы высветить их преданность советской власти, показать дружбу народов в Советском Союзе, подчеркнув роль единства всего многонационального народа в победе над фашизмом. В мемуарах М. Вольфа реализуется установка автора на то, чтобы познакомить читателя с особенностями русской культуры и русского менталитета, показав при этом свое теплое отношение к России, где он провел в эмиграции свои детские годы.
Статья поступила 28.05.2015 г.
Библиографический список
1. Недбайло Е.В. О некоторых особенностях мнемонических парадигмах научного знания: сб. СПб.: Борей Арт, 2006. текстов^^и^а^п^шзйса^
2. Нюбина Л.М. Поэтика и прагматика мнемонического повествования: автореф. дис. ... д-ра. филол. наук: 10.02.04. Смоленск, 2000. 39 с.
3. Оскоцкий В. Дневник как правда // Вопросы литературы. 1993. Вып. 5. С. 3-58.
4. Остроумова А.В. Когнитивно-прагматические основы англоязычного мнемонического повествования: к вопросу об актуальности исследования // Studia Нпдшвйса XVI. Язык. Текст. Культура: сб. СПб.: Борей Арт, 2007. С. 183-187.
5. Пелевина Н.Н. Субъектно-речевая структура научного и художественного текстов: сходства и различия. Абакан: Издательство Хакасского государственного университета им. Н.Ф. Катанова, 2007. 210 с.
6. Шатилов В.М. Знамя над Рейхстагом. М.: Воениздат, 1975. 350 с.
7. Biatoszewski M. Pami^tnik z powstania warszawskiego. Warszawa: PIW, 2011. 242 s.
8. Lietuviskos patarles ir posakiai [Электронный ресурс]. URL: http://patarles.dainutekstai.lt (13 апр. 2014).
9. Sruoga B. Dievq miskas // Lietuviq klasikines literaturos antologija [Электронный ресурс]. URL: http://antologija.lt/text/balys-sruoga-dievu-miskas (10 февр. 2012).
10. Wolf M. Geheimnisse der Russischen Küche. München: Piper, 1997. 224 s.
УДК 334(571.5)(091)
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ КООПЕРАТИВНЫХ СОЮЗОВ В ЕНИСЕЙСКОЙ И ИРКУТСКОЙ ГУБЕРНИЯХ В НАЧАЛЕ XX ВЕКА
© А.Н. Макеев1
Иркутский государственный университет,
664011, Россия, г. Иркутск, ул. Нижняя Набережная, 6.
Рассматривается история развития союзных объединений в области кооперации в Енисейской и Иркутской губерниях в начале XX в. Обозначены предпосылки и причины возникновения кооперативных союзов на указанных территориях. Приведены основные формы и направления деятельности данных объединений. Отмечено, что наибольшее распространение получили союзы в области потребительской кооперации. Кооперативные союзы в Енисейской и Иркутской губерниях не смогли реализовать свой потенциал, так как ход их развития остановила смена власти в стране.
Ключевые слова: экономическая история; кооперативные союзы; потребительская кооперация; кредитная кооперация.
FORMATION AND DEVELOPMENT OF COOPERATIVE UNIONS IN YENISEYSK AND IRKUTSK PROVINCES IN EARLY XX CENTURY A.N. Makeev
Irkutsk State University, Teachers' Training Institute, 6 Nizhnyaya Naberezhnaya St., Irkutsk, 664011, Russia.
The article discusses the development history of union associations in the field of cooperation in the Yeniseysk and Irkutsk provinces in the beginning of XX century. It indicates the background and causes of cooperative union origin in these areas, describes the basic forms and directions of the activities of these associations. It is noted that unions in the field of consumer cooperation were the most widespread. Cooperative unions in the Yeniseysk and Irkutsk provinces were unable to fulfill their potential because their progress was stopped by the change of power in the country. Keywords: economic history; cooperative unions; consumer cooperation; credit cooperation.
Определенное место в истории кооперативного движения в Енисейской и Иркутской губерниях в начале XX в. занимали союзные объединения. Появление союзов являлось закономерным этапом развития кооперации на указанных территориях, так как в связи с развитием сети первичных организаций вставал вопрос о создании объединений, которые бы координировали деятельность разрозненных кооперативов. В исторической литературе вопрос союзного строительства в Енисейской и Иркутской губерниях отдельно не рассматривался, однако некоторое внимание данному аспекту в своих работах уделили Д.И. Илимский, В.Н. Махов, В.К. Алексеева, Г.М. Запорожченко, А.А. Гаврилов, М.В. Гузик.
Наиболее динамично образование кооперативных союзов в Сибири, в том числе в Енисейской и Иркутской губерниях, шло в области потребительской кооперации. Первые потребительские союзы в Сибири возникли в 1912 г., через два года их было уже 4, в 1915 г. - 9, в 1916 г. - 19, в последующие два года -22 и 30. Об уровне вовлеченности в союзное движение потребительских обществ говорят следующие данные: в 1914 г. в союзы входило 119 обществ, а в 1918 г. - уже 10 262 [1, с. 53].
На роль объединителя в Енисейской губернии претендовали две организации: Восточно-Сибирское общество сельского хозяйства, промышленности и торговли, которое оказывало большую помощь сель-
1Макеев Алексей Николаевич, кандидат исторических наук, доцент кафедры истории и методики Педагогического института, тел.: 89501200073, e-mail: a_makeev@list.ru
Makeev Aleksei, Candidate of History, Associate Professor of the Department of History and Methodology of the Teachers' Training Institute, tel.: 89501200073, e-mail: a_makeev@list.ru
