CC BY
170
Тема
Николай ОМЕЛЬЧЕНКО
СВОБОДА ИЛИ ПОРЯДОК
(к вопросу о консервативной и либеральной традиции в России)
Статья посвящена осмыслению особенностей либеральной и консервативной традиции в истории России. Подчеркивается особая актуальность существовавшей в русской интеллектуальной истории традиции здоровой консервативной мысли, «либерального консерватизма» («консервативного либерализма»), лучшие представители которого искали выход в разумном сочетании идей либерализма и консерватизма.
The article is devoted to giving a meaning of liberal and conservative tradition peculiarities in the history of Russia. Special actuality in Russian intellectual history of conservative wholesome thought, «liberal conservatism» («conservative liberalism») is stressed, best representatives of which were searching for the way out in wise combination of liberal and conservative ideas.
Ключевые слова:
свобода личности, государственный порядок, частная собственность, правовое государство, либерализм, консерватизм, либеральный консерватизм, freedom of the individual, state order, state governed by law, private ownership (property), liberalism, conservatism.
Вопрос о соотношении свободы и порядка, их месте и значении в обеспечении жизнедеятельности социумов относится к разряду тех вопросов, которые нельзя назвать сугубо академическими. С точки зрения социальной и общественно-политической практики свобода и порядок — суть основополагающие, базовые начала любого организованного общества. Их противопоставление — занятие не только бесплодное, но и исторически и политически неверное и вредное.
В истории идейного развития современного общества идея свободы и идея порядка представляют собой базовые и определяющие принципы двух ведущих идеологий нового времени — либерализма, главной темой которого всегда была свобода и автономность личности по отношению к государству, и консерватизма, основу которого составляет установка на сохранение и поддержание исторически сложившихся форм государственной и общественной жизни. Как писал в этой связи П.Б. Струве, либерализм «означает идейно и духовно, психологически и исторически утверждение неотъемлемых прав личности, неотъемлемых в том смысле, что они не подлежат посягательству ни со стороны власти, ни со стороны отдельных лиц»1. При этом, как точно заметил мудрый Струве, существенно именно то, что «либерализм утверждает свободу лица против всякой власти, как бы она ни была организована»2 (будь то автократия, тоталитаризм или демократия). Подлинный же пафос консерватизма — в идее порядка. Его основным принципом является государственность «как утверждение всенародного единства, или соборной личности народа, и против классовых поползновений, и против безоглядных притязаний личности, т.е. против чрезмерностей коллективизма и против крайностей индивидуализма». Но как раз здесь обнаруживается связь между либерализмом и консерватизмом. Именно здесь находится, по словам П.Б. Струве, та точка, на которой они сходятся, «ибо как без свободы лица невозможна крепость современного государства, так без крепости государства как всенародного единства невозможна свобода лица».
Для России эти вопросы имеют особое значение. Проблема свободы
ОМЕЛЬЧЕНКО Николай Алексеевич -д.и.н., профессор кафедры
государственного
управления и
политики
Государственного
Университета
Управления
1 Струве П.Б. О мере и границах русского либерального консерватизма / Публикация Н.А. Омельченко // Полис, 1994, №3, стр. 31—34.
2 Там же.
и проблема власти (порядка) в России в их изначальной дуальности, в сложном переплетении и сочетании на протяжении веков составляли основу и ведущий мотив государственного и культурного развития страны. Совокупность многих факторов и исторических условий сформировали в России специфическую общественно-государственную конструкцию, существенным образом отличавшуюся от западноевропейских государств. Современный исследователь политической культуры России Ю.С. Пивоваров предлагает называть её «властецентричностью» (в отличие от сформировавшейся на Западе противоположной модели взаимодействия государства и его граждан — «антропоцентричности»).
Как бы то ни было, нельзя отрицать того очевидного факта, что в России на протяжении всей истории единственно социально значимым субъектом политической системы была государственная власть. Причём власть, менее, чем где-либо, ограниченная индивидуальными и групповыми притязаниями, превратившаяся во власть деспотическую и самодержавную, поглотившая и поработившая и общество, и личность.
Именно поэтому двумя основными проблемами развития российской государственности всегда считались, во-первых, утверждение свободы личности и, во-вторых, необходимость упорядочения государственного властвования, введения его в рамки правомерности и закона.
В России те, кто выступал за свободу, не любили порядок, и напротив, те, кто защищал порядок, выступали за ограничение свободы. Господствовавшие в течение длительного времени в российском общественном сознании и общественно-политической практике упрощённые представления о соотношении начал свободы и порядка во многом были обусловлены самим характером русского государственного строя в России, порождавшим ненормальности и изъяны идейной жизни русского общества, и особенно идейные изъяны в мировоззрении русской интеллигенции. Именно зло и неправда русской общественной и государственной жизни делали, по справедливому замечанию Н.А. Бердяева, нашу мысль элементарной и упрощённой.
Из политического бесправия широких кругов русского общества родились «государственное отщепенчество» и безнацио-
нальность русской интеллигенции — единственный, по словам П.Б. Струве, в мировой истории «случай забвения национальной идеи мозгом нации»1. Являясь в своей безгосударственности чисто русской по сути, наша интеллигенция хотела не свободного государства, а свободы от государства.
Русской интеллигенции свойственны были оторванность от почвы, непрактичность, утопизм, отрицание многообразия законов жизни и склонность к слишком простым, несложным обобщениям и схемам, к анализу в ущерб синтезу, догматизм в построении своих идеалов.
Всё это не только не воспитало у русских людей способность разграничивать область политической мечты и область практически осуществимых мероприятий, но и с неизбежностью толкало русское образованное общество на гибельный путь отвлечённых принципов и умозрительных теорий и идей. При склонности русского человека жить не столько рассудком, сколько «сердцем» эти идеи и принципы, плохо проверенные и недостаточно продуманные, легко становились предметом веры и утопических мечтаний, тем более стойких и живучих, чем меньше они были доступны разумной критике.
Не только русские революционные радикалы и большевики во имя некой «бесспорной правды» свободы и демократии, «идущей на смену нашей исконной неправде», готовы были забыть, писал Н.А. Бердяев, что религия демократии, «как она была провозглашена Руссо и как была осуществлена Робеспьером», может совершенно подавлять личность и не признавать её автономного бытия и что государственный абсолютизм в демократиях так же возможен, как и в самых крайних монархиях, а народовластие так же может лишить личность её неотъемлемых прав, как и едино-властие.2 Доктринерство, схематизм и упрощенчество не в меньшей степени были характерны и для представителей русской либеральной мысли, и для более умеренных партий и движений в России.
В настоящее время, писал в 1933 г. в своей эмигрантской статье «Либерализм, демократия, консерватизм и современные дви-
1 Цит. по: Пайпс Р. П.Б. Струве о русской революции // Вестник русского христианского движения, 1978, №126, стр.176.
2 Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. Репринт. воспроизв. издания 1918 г. - М., 1990, стр. 227.
жения и течения» П.Б. Струве, «преодолённым является тот социологический оптимизм, который верил в сплошную, не знающую никаких исключений, предустановленную гармонию между идеями свободы лица и народовластия, с одной стороны, и крепостью государства как некого всенародного единства, с другой стороны». По мнению выдающегося русского мыслителя, идею такой гармонии подорвал социализм и окончательно разрушил коммунизм. Обнаружилось, что идеи либерализма и демократии «могут в социальном и политическом развитии являться не тем, чем они должны быть, не самоценностями, а средствами для осуществления таких целей, которые угрожают и свободе, и народовластию». В русской революции 1917 г. с самого начала свобода понималась массами как насилие одних лиц над другими, а не как законное самоопределение лица, основанное на признании не только своих, но и чужих прав. Не только Октябрьская большевистская революция, но и Февральская революция, совершавшаяся под знаком и во имя свободы и демократии, грубо попирали начала либерализма. Эти примеры, делал вывод П.Б. Струве, окончательно устанавливают ту истину, что требования свободы и народовластия «могут в действительном ходе событий обращаться против реальной свободы лица и подлинного народоправ-ства»1.
Очевидно, для того чтобы в российском обществе утвердились начала свободы, недостаточно было одной лишь государственной воли, одного желания передовой части политической и интеллектуальной элиты. Необходимы были иная правовая система, иные отношения между властью и обществом и, что особенно важно, иная политическая культура общества и иная ментальность, основанные на широком развитии гражданского строя, на правовой личности и субъективном праве (прежде всего, праве частной собственности), равно как и на воспитанной историей и самой властью индивидуальной ответственности граждан.
Ничего этого в России в силу ряда особенностей исторического развития страны долгое время не было, что уже само по себе делало весьма проблематичным проведение в ней широких демократических преобра-
1 Струве П.Б. О мере и границах русского либерального консерватизма / Публикация Н.А. Омельченко // Полис, 1994, № 3, стр. 31-34.
зований. С одной стороны, народные массы, отстранённые властью от государственного управления, собственности и правосознания, не имели, как писал П.Б.Струве, ни вкуса к свободе, ни уважения к собственности как основе свободы и права. С другой — русская интеллигенция, выросшая во вражде к государству, от которого она была отчуждена, ставшая жертвой всякого рода абстракций и утопических мечтаний, «не воспитала в себе достаточного отвращения к своеволию, т.е. к попранию права и прав, и главное, самого основного из них — собственности»2. Необходимо было время, прежде чем в России установились бы элементы гражданского строя, а массы населения, став в результате проникновения в народную жизнь принципов собственности культурными хозяевами, научились бы уважению и к собственности, и к праву.
Это прекрасно понимали наиболее дальновидные государственные умы дореволюционной России, такие как М.М. Сперанский, Н.С. Мордвинов, П.А Валуев и др., считавшие, что политическому освобождению общества должно предшествовать укрепление гражданских свобод и гражданского строя в России, основанного на субъективных правах личности и обеспечивающего статус свободного человека и гражданина.
К сожалению, лишь немногим в то время был близок тот «мудрый лозунг», о котором в эмиграции писал И. А. Ильин: «Налево надо идти не политически, а социально». Лишь немногие, подобно Ильину, понимали, что «Россия нуждается в экономических реформах и в гражданской справедливости, в личном и общественном воспитании, а не в политическом разнуздании слепых инстинктов и страстей»3.
Идеи постепенного гражданского и политического раскрепощения России были чужды большинству русского общества. Форсируя либеральные требования, в частности требование введения в России «народовластия», русская интеллигенция часто не считалась с тем, что в условиях страны, где массы населения в большинстве своём были неграмотны и некультурны, эти тре-
2 Струве П.Б. Ошибки и софизмы «исторического» взгляда на революцию. По поводу статьи К.И. Зайцева // Русская мысль, 1922, кн.Ш, стр.159.
3 Ильин И.А. Памяти П.И. Новгородцева // Русская мысль, 1923—1924, кн.1Х—Х11, стр. 372.
бования часто не только неосуществимы, но и могут оказаться политическим обманом, самообманом и просто демагогией.
В России понятие либерализма долго употреблялось не в его истинном значении, нередко не отделялось от радикализма. За либеральным «английским фасадом» нередко скрывалось «чисто русское толстовство, т.е. дворянское неприятие государственного дела»1. Общая же слабость русского либерализма была следствием слабости нашего «третьего сословия».
То же можно сказать и о характере русского консерватизма. Он опирался, по словам ЕП. Федотова, «на силы исторической инерции» и являлся по большей части государственным миросозерцанием русской бюрократии. Особенностью этого консерватизма являлось то, что со времён Петра I он представлял собою «особую форму западничества» и, стоя на позициях охранения, часто охранял «не вековые основы народной жизни, а известный этап их разрушения». В этом заключалась внутренняя противоречивость и слабость русского консерватизма, его подлинная беспочвенность. Отсюда, считал ЕП. Федотов, и «его бездушие, бюрократическая сухость, ироническое отношение к народной душе и её святыне»2. Его охранительный характер, резко отвергавший реформы, способен был лишь спровоцировать всплеск радикального реформаторства.
Но была в развитии России и другая духовная традиция. Она искала и находила выход в разумном сочетании идей либерализма и консерватизма. Её представители понимали: свобода личности тем и отличается от своеволия, что может существовать только в праве и держаться только правом. Эта традиция здоровой консервативной мысли, «либерального консерватизма» (или «консервативного либерализма»), наличием которой, в отличие от предреволюционной Франции XVIII в., Россия XIX в., как считал П.Б. Струве, могла действительно «похвастаться», своими истоками восходила к законодательной деятельности Екатерины Великой, к идейному наследию зрелого Н.М. Карамзина и князя П.А. Вяземского, шла через Пушкина к Гоголю. Своеобразное воплощение традиция гармоничного сочетания идейных мотивов либерализма и консерватизма нашла в образе знаменитого деятеля четырёх царствований, адмирала Н.С. Мордвинова (1754—1845)3.
1 Федотов Г.П. Революция идёт // Современные записки, 1929, кн. XXXIX, стр. 349.
2 Там же.
3 Струве П.Б. О мере и границах русского либе-
рального консерватизма / Публикация Н.А. Омель-
ченко // Полис, 1994, № 3, стр. 31—34.
Особое место в этом умственном течении занял Б.Н. Чичерин (1828—1904). Не случайно П.Б. Струве откликается большой статьёй на столетие со дня рождения этого замечательного (и до сих пор ещё недооценённого) политического философа, со свойственным ему литературным блеском и философской глубиной давшего в одной из своих публицистических статей превосходную характеристику нашим чрезмерностям4. По мнению П.Б. Струве, своеобразие умственного и духовного строя Б.Н. Чичерина состояло в том, что как политический мыслитель он, в отличие от своих предшественников, утверждавшихся в своём консерватизме «по мере и в меру того, что они духовно созревали», был изначально и всегда «либеральным консерватором» или «консервативным либералом». Идеи порядка и свободы имели для него одинаковое обаяние. Поскольку он верил в реформаторскую роль исторической власти, т.е. в эпоху великих реформ, в 50-х и 60-х годах, Чичерин выступал как либеральный консерватор, решительно борясь с крайностями либерализма и радикализмом общественного мнения.
Одним из ярких продолжателей традиции либерального консерватизма был и сам П.Б. Струве. Как и его выдающиеся предшественники, он твёрдо верил, что именно на этом пути, преодолевая принципиальное противопоставление начал свободы и порядка, отвергая крайности, утверждая положительное содержание и либерализма, и консерватизма, возможен для России выход из того духовного тупика, в котором она оказалась после 1917 г. Но как заметил философ С.Л. Франк, вместе со Струве разрабатывавший в эмиграции проблему либерального консерватизма (и даже давший его философское обоснование в книге «Духовные основы общества»), к сожалению, «история русских иллюзий и фантазий, русских заблуждений изучена гораздо более внимательно и основательно, чем история здравой мысли...»5.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ «Русская государственная идея: история и современность (историко-политический анализ)», проект №08-03-00113а.
4 Чичерин Б.Н. Мера и границы // Чичерин Б.Н. Несколько современных вопросов. — М., 1862.
5 Франк С.Л. О задачах изучения Пушкина // Белградский пушкинский сборник. — Белград, 1937, стр. 15.
