CC BY
364
Квашис Виталий Ефимович
доктор юридических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ,
главный научный сотрудник Института законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ (e-mail: kvashis@mail.ru)
Генрих Наталья Викторовна
доктор юридических наук, доцент, заведующая кафедрой уголовного права Северо-Кавказского филиала
Российского государственного университета правосудия (e-mail: ngenrih@mail.ru)
Сравнительный анализ преступности, уголовной политики и правоприменительной практики в России и Японии
В статье рассматриваются основные тенденции и особенности уголовной политики, законодательства и правоприменительной практики; сравниваются тенденции судебной практики в России и Японии.
Ключевые слова: правоохранительные органы, судебная практика, преступность, наказание, убийство, кража.
V.E. Kvashis, Doctor of Law, Professor, Honoured Science Worker of the Russian Federation, Chief Science Researcher of the Institute of Legislation and Comparative Jurisprudence under the Government of the Russian Federation; e-mail: kvashis@mail.ru;
N.V. Genrih, Doctor of Law, Assistant Professor, Head of the Chair of Criminal Law of the North Caucasian branch of the Russian State University of Justice; e-mail: ngenrih@mail.ru
The comparative analysis of crime, criminal policy and law-enforcement practice in Russia and Japan
The article examines the main trends and characteristics of the criminal policy, legislation and practice; the trends of judicial practice in Russia and Japan are compared.
Key words: law enforcement agencies, court practice, oime, punishment, homicide, theft.
Сравнительные исследования отечественной и зарубежной преступности и правоприменительной практики занимают все более заметное место в правовом и криминологическом дискурсе, привносят значительный массив новой и ценной информации. Ее осмысление помогает исследовать возможности и перспективы адаптации зарубежного опыта к отечественным реалиям, повышает роль и привлекательность изучения механизмов реализации наиболее перспективных концепций и наиболее эффективных путей развития уголовной политики в целях дальнейшего совершенствования национальной системы противодействия преступности, законодательства и правоприменительной практики. В силу этого растет актуальность и востребованность компаративных исследований, значительно расширяющих пределы отраслевого знания. Такого рода работы пока еще не но-
сят системного характера и чаще всего дают лишь мозаичную информацию, но, как заметил А.Э. Жалинский, суммарно они существенно обогащают тезаурус науки, влияют на развитие отечественной уголовно-правовой мысли и сказываются на процессах правотворчества [1, с. 203].
Одним из шагов в этом направлении является сравнительно-правовое и криминологическое исследование преступности, уголовной политики и правоприменительной практики в России и Японии - соседних странах, относящихся к системе континентального права, с относительно общим трендом в динамике преступности, но существенно разными процессами и тенденциями в правоприменительной практике. Исторический путь и самобытность обеих стран отражают многое из того, что при всех различиях является для них общим и объединяющим. Вместе с тем, схожесть со-
108
циально-правовых проблем перехода от авторитарного государственного регулирования к рыночной экономике и демократии в послевоенной Японии и в России, а также определенное влияние западной правовой системы в обеих странах проявлялись по-разному. Сути этих различий и анализу процессов и тенденций в развитии преступности и правоприменительной практике в обеих странах необходимо предпослать хотя бы несколько постулируемых в криминологии замечаний методологического плана.
Сравнение абсолютных показателей уголовной статистики разных стран связано, как известно, с определенными проблемами и ограничениями, поскольку в разных правовых системах и юрисдикциях существуют различные определения и разное понимание ряда преступлений. Особенности криминализации ряда правонарушений, кроме всего прочего, связаны и со спецификой их регистрации в национальной уголовной статистике. Так, в ФРГ, России и других странах Восточной Европы в уголовную статистику не включают мелкие кражи, а в Японии такие кражи регистрируются и включаются в статистику, поскольку влекут за собой применение предусмотренного уголовным наказания в виде «малых штрафов» (petty fine). Свою специфику имеют даже понимание, регистрация и учет таких преступлений, как убийство. Отсюда возникает проблема сопоставимости ряда показателей преступности.
На уровень регистрации преступлений, а значит, на картину преступности влияет множество факторов экономического, политического и социально-психологического плана. Так, в странах, экономически наиболее благополучных, с более высоким уровнем доходов населения показатели зарегистрированной преступности, как правило, значительно выше; там, где борьба ведется не столько с преступностью, сколько со статистикой, они ниже. Более высокий уровень зарегистрированной преступности, как правило, отражает не столько реальную криминальную ситуацию, сколько степень доверия полиции, которое выражается в более частом обращении к ней. В ряде стран, как показывают виктимологические опросы, население сообщает лишь о наиболее серьезных деяниях; вместе с тем, в странах с развитым рынком страхования для возмещения ущерба заявление в полицию является обязательным. Наконец, даже самые высокие показатели зарегистрированной преступности не могут сделать информацию о криминальной ситуации в стране исчерпывающе полной и точной, по-
скольку за «национальными особенностями» регистрационной практики встают известные проблемы латентности (не поддающейся точному измерению скрытой и скрываемой преступности), раскрываемости и ряда других индикаторов эффективности работы полиции, а без их учета нельзя дать обоснованную оценку и прогноз криминальной ситуации, на основе которых должен определяться выбор стратегии и тактики борьбы с преступностью.
Начнем с соседей. Говоря о явной уникальности криминологического феномена преступности в Японии, многие специалисты отмечают, что в системе мер воздействия на преступность здесь «почти идеально удалость совместить их относительную мягкость с высокой эффективностью» [2, с. 272]; отдельные эксперты в этой системе усматривают «чрезмерный либерализм» [3, с. 36] , хотя с такой оценкой, как показали многочисленные исследования, нельзя согласиться [4]. Еще И. Бентам заметил, что «...всякое наказание есть само по себе зло... оно должно быть допустимо только в той степени, насколько оно обещает устранить какое-нибудь большее зло» [5, с. 221]. Именно на этом базируется доминирующая в уголовной политике доктрина приоритетного предупреждения правонарушений, а в уголовном праве -концепция целей наказания, суть которой не в суровости наказания, а в его неотвратимости, не столько в устрашении, сколько в воспитательном воздействии эффективного функционирования системы уголовной юстиции.
Похоже, в Японии раньше, чем в других странах, вняли заветам М. Фуко о необходимости избавиться от иллюзии, будто уголовно-правовая система является главным средством борьбы с преступностью. Японское уголовное право зарождалось и развивалось под знаком рецепции, абсорбируя достижения зарубежной правовой мысли, хотя всячески стремилось сохранить свою самобытность. Между тем, и западное, и российское уголовное право развивалось под влиянием криминологической мысли, по-разному и в разной мере оно так или иначе базировалось именно на криминологических идеях. В этом плане исторически сложившийся разрыв между уровнем развития японского уголовного права и отстающей в своем развитии криминологией до сих пор сохраняется. В Японии пошли по другому пути. Не вдаваясь в осмысление теоретических концепций и доктрин, сформулированных различными криминологическими школами и течениями, японские специалисты сосредоточили основное внимание на практической стороне дела,
109
формируя и формулируя уголовную политику с учетом специфических условий развития японского общества, его традиций, обычаев и ценностей, особой роли общины, института семьи, национальной психологии, группового сознания и других исторических, культурных и социально-психологических факторов, позволяющих поставить в качестве основной цели максимальное сокращение преступности с акцентом на всемерные усилия государства и общества именно по предупреждению преступлений. И судя по тому, что в последние 15 лет преступность в стране ежегодно снижается, ее основные показатели выгодно отличаются от ситуации в других развитых странах, и в итоге Япония все эти годы остается одной из самых безопасных стран в мире, поставленные государством цели и задачи решаются здесь достаточно эффективно.
Одной из отличительных черт уголовной политики Японии является своевременное и адекватное реагирование законодательства и правоприменительной практики на изменения криминальной ситуации. Это позволяет концентрировать усилия органов охраны правопорядка на наиболее опасных деяниях и в то же время в процессе применения уголовно-правовых норм снижать риски излишней стигматизации правонарушителей. В результате такая политика способствует укреплению правопорядка в обществе и повышает доверие людей к органам правосудия.
Преступность в стране, как отмечалось, ежегодно снижается почти 15 лет подряд; исключение составили пиковые показатели 2002 г., когда впервые за 25 лет было зарегистрировано 2,854 млн преступлений. С тех пор тенденция приняла однозначный и последовательный характер. Уже к 2010 г. этот показатель составлял 1,586 млн, а в 2015 г. - 1,099,048 преступлений. За 15 лет зарегистрированная преступность сократилась почти в три раза; к концу 2015 г. впервые за 70 лет послевоенной истории страны она опустилась до самого низкого уровня, зафиксированного в 1945 г. [6, р. 3; 7, р. 29; 8; 9]. Помимо завидных темпов снижения преступности, следует отметить, что этот процесс охватил почти все виды преступлений, выделенные в уголовной статистике. С 2003 г. число убийств ежегодно снижалось - с 1530 до 933 в 2015 г., а число краж, традиционно составлявших в структуре преступности почти 70%, с 2002 по 2015 г. снизилось в три раза - с 2,377 млн до 807 тыс.
Последовательно снижаясь количественно, преступность все заметнее развивается и
проявляется в существенно иной парадигме. Так, за 2015 г. общее число преступлений в виде мошенничества снизилось с 41,5 до 39,4 тыс.; в то же время в рамках этой тенденции резко возросло число фактов мошенничества в сфере банковских и телефонных переводов (scams) с 1,474 до 13,729 (особенно при оплате фиктивных счетов за лечение и рекламу).
В современной криминологии все чаще отмечается значимость процесса переформатирования преступности, когда традиционные преступления вытесняются теми, что еще недостаточно изучены и высоко латентны. Такие процессы носят всеобщий характер, и реалии криминальной ситуации в Японии в этом плане не составляют исключения. Этот процесс здесь особенно ощутим в ежегодном росте рецидивной и геронтологической преступности , а также в крайне неблагоприятной динамике компьютерной преступности. Кроме того, несмотря на значительную активизацию усилий и заметные успехи в противодействии организованной преступности, говорить о переломных изменениях в этой сфере, судя по сообщениям прессы, преждевременно [10; 11]. Рост рецидивной и геронтологической преступности - явления взаимосвязанные. К проблеме рецидива еще предстоит вернуться, а пока отметим, что на фоне неблагоприятного развития демографической ситуации, вызванной ускоряющимся старением населения страны, быстрый рост преступности среди лиц престарелого возраста становится все более ощутимой проблемой. Негативные социальные изменения, прежде всего экономический кризис, в первую очередь сказываются на защищенности именно этой многочисленной социальной группы (число пожилых людей старше 65 лет достигло 30 млн и составило 24% от численности населения страны - максимальный показатель за всю историю наблюдений). Рост бедности, наряду с распадом института семьи, - фактор, напрямую детерминирующий противоправное поведение престарелых людей, оставшихся без поддержки близких и без средств для существования. В основном такое поведение выражается в кражах из магазина (shoplifting) и в присвоении чужого имущества (в Японии, в отличие от других стран, за присвоение найденного имущества установлена уголовная ответственность с достаточно суровыми мерами наказания). В 2014 г. впервые с 1989 г. число задержанных за преступления среди лиц старше 65 лет значительно превысило число задержанных несовершеннолетних. В 2015 г. преступность среди несовершеннолетних сни-
110
зилась до 39,5 тыс. (ее пик пришелся на 2002 г., когда она достигла 142,5 тыс. преступлений), а среди пожилых лиц она, наоборот, выросла в два раза (с 24,2 до 47,6 тыс.). Впрочем, это лишь одна из болевых точек современной криминальной ситуации, означающая остроту социальных проблем.
Отдельного упоминания заслуживает тенденция в динамике убийств - общепринятом показателе общественной безопасности и нравственного состояния общества. В 2003-2015 гг. число убийств, как отмечалось, снизилось в 1,6 раза. Означает ли это, что темпы снижения преступности в стране почти в два раза превосходят темпы снижения числа убийств? Если иметь в виду реальное число убитых, то на этот вопрос следует ответить отрицательно. Как показывает статистика Министерства здравоохранения, общее число зарегистрированных убийств и покушений из года в год в 2,5-3 раза превосходит число убитых. В 2003 г., например, было зарегистрировано 1530 убийств и покушений, а убито было 705 человек; в 2007 г. из 1243 зарегистрированных убийств и покушений - 516 убитых; в 2010 г. из 1103 - 437; в 2013 г. из 938 - 342 и т.д. Таким образом, если учитывать реальное число погибших, то темпы снижения убийств и преступности практически совпадают. Относительно низкие показатели преступности, в частности рекордно низкое число убийств, объясняется не только наращиваемыми усилиями полиции и всего общества, но и мощным антикриминогенным потенциалом японского традиционализма, который чаще всего блокирует противоправное поведение еще на стадии формирования мотивации. Применительно к убийствам особую роль в этой стране играет и собственно правовой фактор - здесь издавна действует специальный уголовный закон, установивший строгий запрет на хранение огнестрельного оружия и суровые санкции за его нарушение. Не случайно показатели убийств с применением огнестрельного оружия в Японии самые низкие в мире. В общем числе зарегистрированных убийств доля убийств с применением оружия здесь составляет 1,7%, что в 32 раза ниже, чем в США; в Нью-Йорке, например, доля таких убийств в 2013 г. составляла 6,8%; в Москве - 3,8%, в Сеуле - 0,8%, а в Токио - 0,2% (самый низкий показатель среди всех мегаполисов Азии). Уровень таких убийств в расчете на 100 тыс. населения в Японии - 0,01; это в 350 раз ниже, чем, например, в США (3,5) [12; 13; 14].
В России ситуация существенно иная. Если верить статистике (реальной картины никто
не знает), за 2001-2015 гг. общее число зарегистрированных преступлений снизилось с 2,968 до 2,388 млн, или на 19,5%. Возможно, этот показатель был бы выше, если бы в 2015 г. преступность не выросла на 9%. Прелесть официальной статистики, помимо всего, в том, что число зарегистрированных преступлений в России последние десять лет почти в три раза ниже, чем в ФРГ, и в 6-7 раз ниже, чем в США, поэтому и коэффициент преступности (2,7 тыс.) значительно ниже, чем в этих странах. О темпах снижения преступности говорить вообще не приходится. Между тем, по нашим расчетам, общее число преступлений в России в настоящее время составляет не 2,4 млн, а не менее 11-12 млн. Точную цифру назвать никто не может, ибо, помимо всего прочего, в основу регистрации преступлений положен изначально порочный принцип, при котором деяние попадает в статистику лишь после возбуждения уголовного дела, чего мировая практика и криминологическая наука не знают. В 2006-2015 гг. общее число зарегистрированных заявлений о преступлении выросло почти в 2 раза (с 19,1 до 29,3 млн), а доля заявлений, по которым были возбуждены уголовные дела, снизилась почти в 3 раза (с 16,9 до 5,9%). Как видно, поле для манипуляций со статистикой практически не ограничено. Не случайно в докладе Института проблем правоприменения «Криминальная статистика» (2015 г.) отмечалось, что государство опирается на настолько искаженные данные, что не только не имеет представления о действительном состоянии преступности, но и, оценивая работу правоохранительных органов, видит лишь искусственно сформированную картину, не меняющуюся много лет. Фальсификация документов первичного учета, а также искажение сведений о состоянии преступности путем принятия необоснованных процессуальных решений дают 96% всех нарушений в сфере уголовной статистики. В ходе проверки регистрационной дисциплины за 2011-2014 гг. выявлено свыше 1,5 млн нарушений; 35 тыс. должностных лиц привлечено к дисциплинарной ответственности. МВД и Генеральная прокуратура «скармливают» власти заведомо искаженную картину преступности, та все понимает, морщится, делает вид, что верит, и озвучивает эту «липу», которая получает уже более высокий официальный статус...
В результате известных манипуляций оказывается, например, что по показателям общей раскрываемости (55%) Россия не только обошла Японию (32%), но и сравнялась с самыми высокими в Европе показателями ФРГ. Давние
111
пороки учетно-регистрационной практики (регистрируется чаще всего то, что уже раскрыто или заведомо будет быстро раскрыто) и «игры» со статистикой приводят к разным «рекордам», которые особенно впечатляют, когда речь идет о динамике убийств или краж. Если верить официальным данным, то число краж в России с 2001 по 2014 г. снизилось с 1,273 млн до 614 тыс. (на 51,8%). Выходит, что последний показатель в 1,5 раза ниже действительно рекордного числа краж, в тот же год зарегистрированных в Японии. На самом деле, как показали наши расчеты, это число в 10 раз выше [15, с. 45]. Не менее удивительные трансформации можно наблюдать в отечественной статистике убийств, которые до недавнего времени было принято считать наименее латентными. По данным МВД, с 2001 по 2015 г. число убийств сократилось с 33,588 до 11,325 - в 3 раза. Выходит, что темпы снижения убийств в России в 2 раза выше, чем в Японии. Впрочем, даже если верить этим данным, число зарегистрированных убийств в России в 12 раз выше, а по уровню убийств на 100 тыс. населения разрыв вообще кажется астрономическим (8,7, а в Японии - 0,3).
Оптимистические данные о рекордном сокращении убийств никак нельзя признать достоверными. Как показали расчеты фонда «Индем», а также исследования отечественных ученых (Я.И. Гилинский, С.М. Иншаков, В.Е. Квашис, М.П. Клейменов, Л.В. Кондратюк, В.В. Лунеев, В.С. Овчинский), на самом деле число убийств в России значительно превышает официальные показатели [16, с. 75, 101]. По нашим расчетам, латентность убийств выше показателей статистики в 2,5 раза. Методы манипуляции с показателями убийств много раз описаны в криминологической литературе (неопознанные трупы, без вести пропавшие и т.д.), и потому подробно останавливаться на них нет необходимости; очевидно, что столь благополучная статистическая картина отражает не реальное положение дел, а практику регистрации убийств и, как следствие, их латентность. Об этом лишний раз напомнили и недавно опубликованные данные Росстата о числе погибших в результате убийств в 1990-2015 гг.; здесь показатели почти ежегодно значительно превышают данные МВД. Этот факт сам по себе вызывает недоумение хотя бы потому, что лукавая статистика МВД, в отличие от уголовной статистики Японии, США и других стран, учитывает не число убитых, а число эпизодов (когда по одному из них может быть убито пять человек, а в статистике учитывается лишь одно
убийство). На самом деле число убийств (тем более вместе с покушениями) должно быть намного выше показателей Росстата. При всех оговорках данные Росстата, очевидно, более достоверны, поскольку основаны на заключениях медиков о причинах смерти и данных ЗАГСа. Уголовная статистика, как отмечалось, учитывает убийства вместе с покушениями, а Росстат - лишь число убитых; между тем, показатели Росстата и МВД, например, за 2012-2015 гг. почти совпадают [17]. Этот факт указывает на манипуляции со статистикой покушений, которые либо укрываются от учета, либо квалифицируются по другим статьям УК. Это подтверждается и судебной статистикой, где среди осужденных за убийство в 2014 г. 10% приходится на виновных в покушениях. Впрочем, это лишь один из многих приемов, скрывающих реальное число убийств.
Анализируя негативные тенденции российской преступности, О.Н. Ведерникова в качестве первой из них назвала «рост общего числа регистрируемых преступлений... что совпадает с мировым глобальным трендом и характерно для большинства стран мира» [18, c. 353]. Здесь надо отметить, по крайней мере, три момента. Во-первых, для преступности характерно «волнообразное» развитие, чередующее периоды подъемов и спадов. Сравнение отрезков по два-три года (2007-2009 гг.) в этом смысле контрпродуктивно и искажает реальную динамическую картину. Во-вторых, рост регистрируемых преступлений per se не в полной мере характеризует тенденцию. Банально, конечно, но факт - реальная преступность всегда выше, а разницу и, следовательно, масштабы латентности определяет практика регистрации. В-третьих, глобальным трендом в последние годы является не рост, а именно снижение преступности, именно оно «характерно для большинства стран мира». Поэтому показатели российской преступности, в отличие от Японии и большинства других стран, не совпадают, а, наоборот, выпадают из глобального тренда.
В рамках анализа разных тенденций и парадигм развития преступности в обеих странах выявлены и заметные различия в трендах уголовной политики, законодательства и судебной практики. Одна из основных особенностей уголовной политики в Японии состоит, как уже отмечалось, в приоритете рационального начала - как на уровне криминализации деяний, так и в практике применения мер воздействия на правонарушителей, где изначально принципиальным является максимально экономное
112
расходование уголовной репрессии. Эта основополагающая линия реализуется на всех уровнях и всех этапах правоприменительной деятельности. В инструментальном плане ее реализации способствуют: дискреционный порядок возбуждения уголовного преследования; так называемый принцип целесообразной ответственности; дискреционные полномочия прокурора для избрания формы судебной процедуры по значительному кругу преступлений, от выбора которой зависит определение вида и меры наказания; вариативность пределов наказания, вытекающая из широких возможностей судейского усмотрения, и т.д.
Все это не противоречит суровости санкций ряда норм уголовного закона, и потому в целом принятая в Японии система мер воздействия на преступность в мировой криминологии оценивается достаточно высоко; она чаще всего характеризуется как «благожелательная», содержащая ряд «мягких элементов» и носящая патерналистский характер, поскольку в ней, действительно, удалось совместить относительную мягкость с высокой эффективностью. Помимо экономии уголовной репрессии, к принципам уголовной политики в этой стране относятся доминирование социального контроля над государственным; приоритетная ориентация на развитие эффективной системы профилактики правонарушений и вовлечение в эту работу все более широких слоёв населения. Такая политика направлена на борьбу не столько с преступностью, сколько с ее причинами, на изменение социальной среды. Особенностями такой политики являются последовательность, плановость, обязательная интеграция в бюджетное законодательство и приоритет мер социального контроля над ведомственными. Все это, разумеется, не означает идеализацию японской системы противодействия преступности, однако не может не определять интереса к ее изучению и осмыслению накопленного опыта.
Как показывают исследования и данные уголовной статистики Японии, в последние 15 лет независимо от заметных изменений в структуре преступности общее число осужденных ежегодно снижается, причем темпы его снижения в целом соответствуют темпам снижения преступности - она за этот период сократилась почти в 3 раза, а общее число осужденных снизилось с 834 до 365 тыс. человек (в 2,3 раза). Изменения, происходящие в эти годы в реализации курса уголовной политики, отражаются и в выборе вида и сроков назначенного наказания. Так, в 2004 г. в общей структуре наказаний
доля лишения свободы составляла 10,8%; в 2010 г. - 14,4%; в 2014 г. - 16,1%. Таким образом, за 10 лет этот показатель вырос в два раза.
В России ситуация иная. За истекшие 15 лет преступность (если верить статистике) снизилась на 19,5%, а общее число осужденных сократилось на 40%. Если в Японии применение наказания в виде лишения свободы выросло в 2 раза, то в России этот показатель остается стабильным и в два раза выше (31-32%), чем в Японии, что, конечно, связано с куда большей распространенностью тяжких преступлений и высоким уровнем рецидивной преступности (в среднем 35%). Кстати, уровень рецидива в Японии все эти годы превышает российские показатели (51%), что связано со спецификой контингента рецидивистов; это неоднократно судимые за кражи лица из самых старших возрастных групп, одинокие, не имеющие жилья и доходов, чья адаптация объективно связана с рядом проблем .
По мере определенного ужесточения судебной практики и более широкого применения лишения свободы в Японии постепенно сокращаются удельный вес наказания в виде штрафа (с 96 до 84%), отсрочки исполнения приговора (с 65 до 54%), а также более распространенная ранее практика условно-досрочного освобождения. Вместе с тем, изначально превалирующий в уголовно-политической доктрине курс на рациональное и экономное расходование уголовной репрессии находит свое выражение в судебной практике, где реализуются принципы целесообразности и индивидуализации наказания. Отсюда и сравнительно мягкие меры наказания даже за такие опасные деяния, как убийства и грабежи.
Действительно, в 2014 г. в Японии из общего числа осужденных за убийство каждому третьему (33,5%) было назначено наказание на срок до 3 лет; 11% от - 3 до 5 лет (вместе эти две группы составляют 44,5%); 23,9% - на срок от 5 до 10 лет; 31,6% - свыше 10 лет. В России, по данным Судебного департамента при Верховном Суде РФ, в том же году были осуждены за убийство на срок до 5 лет - 4,5%; от 5 до 10 лет -53,2%; свыше 10 лет - 42,3%. Как показывают расчеты средних величин, сроки наказания за убийства в Японии куда менее длительные, чем в России.
Для сравнения практики наказаний за грабеж (robbery) необходимо иметь в виду, что, во-первых, в законодательстве Японии, как и в ряде других стран, дефиниции грабежа существенно отличаются от понятий грабежа и
113
разбоя, принятых в российском уголовном законодательстве. Если в России они дифференцированы и предусмотрены разными нормами УК, то в Японии понятие «грабеж» одновременно охватывает обе формы посягательств; по смыслу закона этот термин гораздо ближе к принятому в российском праве понятию «разбой». При этом в японской уголовной статистике отдельно учитываются «robbery», повлекшие смерть потерпевшего, и «грабеж», совмещенный с изнасилованием; в обоих случаях закон предусматривает возможность назначения наказания в виде пожизненного заключения или смертной казни. Во-вторых, исторически сложилось так, что и в массовом сознании, и в судебной практике насильственные корыстные посягательства всегда рассматривались как не менее опасные, чем убийства, и потому до сих пор они нередко наказываются более строго. С учетом этих замечаний отметим, что в том же году в Японии за «грабежи» на срок до 3 лет были осуждены 34,2%; от 3 до 5 лет -28,1%; свыше 5 лет - 37,7%, в том числе 8,5% -на срок свыше 10 лет. За такие же деяния (разбой) в России в том же году осуждены на срок до 3 лет - 25%; от 3 до 5 лет - 37,9%; свыше 5 лет -37% [19]. Как видно, сроки наказания за разбой в практике обеих стран практически равны и, значит, применительно именно к этим преступлениям ужесточение судебной практики в Японии более ощутимо, чем в России.
Традиционно высокая репрессивность санкций российского уголовного законодательства не может не влиять на жесткость судебной практики. Меру наказания определяет суд, который связан с ограничениями внешне широких границ судейского усмотрения: судья свободен лишь в рамках, установленных уголовным законом (в Японии он может выйти за эти рамки). Жесткость (или мягкость) приговора - один из индикаторов гуманности правосудия, которая должна быть важным критерием оценки деятельности судебной системы. В последние годы суды в России стали шире применять наказания, альтернативные лишению свободы, и потому доля реального лишения свободы чуть снизилась.
Другим важным критерием является практика вынесения оправдательных приговоров. В 2013 г., например, доля таких приговоров в судах общей юрисдикции не превышала 2,0%. Это означает, что правосудие в российском суде функционирует так, что вероятность быть оправданным чрезвычайно мала, поскольку виновность обвиняемого полностью определяется на более ранних этапах уголовного про-
цесса. Это особенно характерно для дел публичного обвинения, где доля оправдательных приговоров - 0,2%. Исследования показывают, что по делам, требующим предварительного расследования, вероятность отмены обвинительного приговора - 3,0%, а оправдательного приговора - 30%. Предпосылками этой проблемы являются обвинительный уклон и ограниченная независимость судей [20, с. 105]. На их независимость, помимо всего прочего, влияют и корпоративно-клановые отношения внутри правоохранительных органов и судебной системы, особо прочные на региональном уровне.
Сравним теперь практику судов присяжных. В рамках реформирования судебной системы возврат к суду присяжных в Японии стал заметным шагом на пути укрепления доверия людей к справедливости и законности судебного процесса. В 1943 г. в связи с военным положением суды присяжных были отменены, к их восстановлению вернулись лишь спустя 60 лет в связи с реализацией антикризисного плана правительства по активизации мер борьбы с преступностью. Для того чтобы не вызвавшая энтузиазма в обществе идея участия заседателей в уголовном процессе начала действовать, понадобилось 5 лет организационной и просветительной работы. Даже к началу 2009 г. 79% японцев не хотели быть присяжными, считали это тяжким бременем обязанностей и ответственности за судьбу подсудимых; против идеи были и руководители компаний, не желавшие терять сотрудников на время судебных процессов.
Законом от 21 мая 2009 г. система судов присяжных (8а1Ьап-!п) была введена в порядке эксперимента сроком на 3 года. Планировалось привлечь в качестве присяжных одного из 4.160 граждан; закон предусматривал лишь несколько уважительных причин для отказа от обязанностей присяжного, отсутствие которых влекло высокие штрафы. Система предусматривала рассмотрение дел о тяжких преступлениях (наказуемых смертной казнью, пожизненным заключением или лишением свободы на срок не менее года) судом первой инстанции в составе трех судей и шести присяжных; решение принималось большинством членов суда.
За первый год работы суды рассмотрели около 800 дел (в т.ч. 290 дел о грабежах, 270 -об убийствах, 101 - об изнасилованиях и 98 -о поджогах). На этом этапе назначенные сроки наказания в среднем составляли 80% от тех, которые просило обвинение. В последующие два года подход присяжных стал более жестким. Как показал анализ, проведенный Вер-
114
ховным Судом, за убийство и изнасилование присяжные, как правило, предлагали назначать более суровые наказания, чем профессиональные судьи. Так, по делам об убийстве, присяжные чаще всего предлагали сроки наказания от 15 до 17 лет, а профессиональные судьи - от 9 до 11 лет лишения свободы. Этот вывод подтвердил и опрос 208 адвокатов, половина из которых отметили, что подход присяжных к выбору меры наказания значительно жестче. Такой подход отражает не только высокий уровень ригоризма в массовом сознании, но и известные парадоксы психологии присяжных, связанные со сменой социальных ролей и отсутствием специальных знаний. Поэтому их решения зачастую диссонируют с давно известным «психологическим законом, по которому даже профессиональные судьи избегают присуждать к чрезмерно суровым наказаниям» [21, с. 247].
В 2013 г., например, судами присяжных было рассмотрено 1387 дел (в т.ч., 293 дела об убийствах и 305 - о грабежах). По делам об убийствах 53% осужденных было назначено наказание в виде лишения свободы на срок до 7 лет, 31% - на срок от 7 до 15 лет и 16% - на срок свыше 15 лет. Практически таким же является распределение по срокам наказания среди осужденных за грабежи. Что же касается виновных в грабежах, повлекших смерть потерпевших, то 50% из них было назначено пожизненное заключение, 23% - лишение свободы на срок от 10 до 15 лет и 20% - свыше 15 лет [22]. Издавна грабежи зачастую карались строже, чем убийства; в целом судебная практика последних лет от этой традиции постепенно отходит, но в судах присяжных более жесткий подход к грабителям, как видно, еще сохраняется.
Анализируя достижения Японии в деле последовательного снижения преступности, зарубежные эксперты не без оснований обращают внимание и на негативные стороны ее правоприменительной практики. К их числу относится право полиции задерживать подозреваемого на срок до 23 дней без предъявления обвинения и без допуска адвоката, а также многочисленные факты «выбивания» в ходе следствия признательных показаний путем пыток и избиений. В результате в суды направляется 99% дел, где обвиняемые признали свою вину. Такая практика во многом объясняет крайне редкие случаи вынесения оправдательного приговора, в суде присяжных их всего 1,5%, а в судах общей юрисдикции во много раз меньше.
Сроки экспериментальной проверки идеи суда присяжных закончились три года назад. При поддержке Министерства юстиции они функционируют де-факто, поскольку время показало их адаптивность в системе правосудия, эффективность и растущее признание в обществе. Отметим также, что их деятельность всемерно поддерживается Верховным Судом Японии, который старается ограничить возможности апелляционных инстанций и требует от них максимально уважительного отношения к решениям судов присяжных.
За пять лет такими судами рассмотрено 6408 уголовных дел и, как отмечалось на XIII Конгрессе ООН по предупреждению преступности, в качестве присяжных в их работе участвовали более 39 тыс. граждан. Проведенные Министерством юстиции и Верховным Судом опросы бывших присяжных показывают, что 96% из них стали намного лучше понимать суть процесса; при этом число тех, кто дал положительную оценку деятельности суда присяжных после участия его в работе, за пять лет выросло в три раза и составило 95% [23, с. 11]. Опросы показали также, что поддержка таких судов в обществе растет, они стали значительно ближе к людям, а сам процесс и связанные с ним процедуры стали быстрее и понятнее. И судя по всему, власти намерены и дальше укреплять это звено судебной системы.
Приведенные данные представляют особый практический интерес, если их сравнивать с увядающей системой суда присяжных в России, где сфера ее применения и поддержка властью сокращалась как шагреневая кожа, а потому этот институт все больше использовался в гомеопатических дозах. Новации в этой сфере носят фрагментарный и во многом декларативный характер и сути тенденции изменить, скорее всего, не смогут.
В Послании Федеральному Собранию РФ от 3 декабря 2015 г., а затем и на совещании судей в Верховном Суде РФ 16 февраля 2016 г. Президент предложил расширить число составов преступлений, которые могут рассматривать суды присяжных, и сократить число присяжных. Логической связи между этими предложениями нет, не знает ее и мировая практика. Такая «модернизация» никак не снимает необходимости решения более сложных взаимосвязанных правовых и организационных проблем. Одна из них и наиболее болезненная для судов - отбор кандидатов - связана с массовым уклонением людей от участия в работе суда в качестве присяжных. В 2014 г. в Московской области было разослано почти
115
28 тыс. повесток потенциальным присяжным, а в суд явились только 127 человек, из которых удалось сформировать лишь две коллегии присяжных. В других регионах ситуация еще хуже. По данным фонда «Общественное мнение», лишь 16% россиян готовы участвовать в этой работе, а 78% отказываются. Отсюда и упущения в отборе кандидатов, которые затем влияют на вердикт. Другая важная проблема -отсутствие инфраструктуры, обеспечивающей участие присяжных (проживание, транспорт, гарантии безопасности, исключающие повсеместное давление на присяжных, и т.д.). Это особенно ощутимо на уровне городских и районных судов, которые никак не приспособлены для слушания дел с участием присяжных.
Политико-правовая составляющая проблемы складывается из нескольких пластов. Сюда относятся отсутствие общественного интереса к деятельности суда присяжных, недостатки просветительной работы с населением и многое другое, но главным является крайне негативное отношение к нему со стороны всей системы правоохранительных органов. Именно всей системы, где на помощь раздраженным и «унижаемым» вердиктами присяжных следствию и обвинению приходит корпоративная поддержка вышестоящих судов, под любыми предлогами (а то и по нескольку раз) отменяющих оправдательные вердикты. Есть от чего раздражаться: за последние 8 лет в судах общей юрисдикции оправдательные приговоры составили 0,73%, а в суде присяжных - 17,6%, или в 25 раз больше [24]. Институт присяжных быстро стал «чужим среди своих»; «система» взяла реванш за появление на ее поле реально работающей модели состязательного правосудия, единственного суда, где действует презумпция невиновности. Вскоре институт присяжных превратился из аутсайдера системы в изгоя. Это выражалось и в системном давлении (арсенал «оперативного сопровождения процесса» широк), и в ограничении подсудности суда присяжных, и в практике отмены вердиктов. Сначала из его подсудности вывели дела о терактах и государственных преступлениях, затем - об изнасилованиях, взяточничестве, похищении людей, захвате заложников, бандитизме и т.д. Отсюда и ежегодное снижение общего числа дел, рассмотренных в суде присяжных. В 2006 г., например, 707 дел; в 2007 г. - 606; в 2010 г. - 575; в 2011 г. -479; в 2015 г. - 308 дел [25]. Последовательные урезания подсудности и постоянное давление на суд присяжных привели к его деградации, а метастазы этой болезни поразили саму идею
данного института. 300 дел в год - показатель, мягко говоря, неприличный (это в 4,5 раза меньше, чем в Японии). Особого внимания заслуживает практика отмены оправдательных вердиктов, чего в большинстве развитых стран не допускается, либо она обставлена рядом серьезных ограничений [26].
И все же главная проблема состояла в том, что деградация института присяжных до самого последнего времени шла при отсутствии столь необходимой политической поддержки со стороны власти. Как точно заметил С. Па-шин, «власти поддерживали суд присяжных, как веревка поддерживает повешенного». В этом плане весьма показательны предложения Верховного Суда РФ, которые предусматривали не только еще большее ограничение категории дел, доверяемых присяжным, но, главное, присутствие судьи в совещательной комнате, а также зависимость вердикта от голоса председательствующего. Трудно сказать, чего в этих предложениях было больше: стремления угодить и оставаться в тренде, желания корпорации еще больше минимизировать роль суда присяжных или просто тупого консерватизма. Президент с этими «новациями» не согласился и внес в Государственную Думу РФ четыре законопроекта, направленных на более широкое применение суда присяжных. Они предусматривают внесение изменений в УПК РФ и в Федеральный закон «О присяжных заседателях федеральных судов общей юрисдикции», расширение подсудности и изменение состава коллегий присяжных. «Участие присяжных заседателей в судах районного уровня будет способствовать укреплению статуса таких судов в качестве основного звена российской судебной системы, наиболее приближенного к населению...», - говорится в пояснительной записке к законопроекту. Из аутсайдера сразу стать основным звеном? А что мешало сделать это раньше?
Россия, действительно, страна крайностей. Сферу деятельности этого демократического института последовательно свели до минимума, а теперь к подсудности суда районного уровня предлагается отнести преступления, предусмотренные ч. 2 ст. 105 УК РФ, ст. 277, 295, 317, 357, ч. 1 ст. 105, ч. 4 ст. 111 УК РФ и др. Между тем, для реального, а не символического реформирования таких судов необходимо решение всего комплекса проблем, нужны кардинальные изменения в отношении государства и общества к этому институту, реальные изменения политико-правового и организационного характера и их законодательное закрепление. Пока же все ограничивается
116
всплесками пафосной риторики, и потому на ум приходит старая японская поговорка: «После смерти больного незачем звать доктора».
Расширение практики судов присяжных, как и деятельность «семейных» судов (они рассматривают дела о правонарушениях несовершеннолетних), - одна из форм реализации государственной политики по всемерному вовлечению граждан в работу по пресечению и предупреждению правонарушений. Следует отметить многообразие форм и методов этой работы, ее растущую активность и эффективность, которая обеспечивает повышение уровня общественной безопасности. Партнерские отношения полиции с обществом укрепляют доверие к ней, повышают удовлетворенность населения результатами ее работы, побуждают людей оказывать ей всемерное содействие и поддержку. Формы и методы такого взаимодействия давно и достаточно успешно используются во многих развитых странах. Но опыт Японии особенно важен тем, что здесь, как нигде, такое взаимодействие и разнообразие инициативы,проявляемой с обеих сторон, приобрели наиболее широкий размах. Главное, что их отличает, - это реальные масштабы и эффективность. Причем размах и качество такого взаимодействия характерны для всех направлений деятельности японской полиции: и для борьбы с уличной преступностью, кражами и грабежами, и для противодействия организованной преступности, и для защиты населения от последствий стихийных бедствий. И потому такой опыт заслуживает пристального внимания и внедрения в отечественную практику, где вовлечение граждан в профилактику правонарушений до сих пор явно недооценивается, носит формальный характер и потому не может дать положительных результатов.
Взаимодействие полиции и других органов власти с населением в Японии носит многопрофильный характер [27]. Так, за борьбу с насилием среди женщин и детей, за координацию усилий полиции и населения в этой работе несут ответственность созданные во всех префектурах комиссии общественной безопасности. Они принимают комплекс мер по организации разъяснительной работы в школах, повышению активности женских клубов и других специализированных общественных организаций, по расширению сети общественных автопатрулей, организации правовой и иной помощи и т.д. К началу 2015 г. активисты общин сформировали 47 тыс. «групп обеспечения безопасности», всемерно помогающих полиции в противодействии организованной
преступности, в защите бизнеса, охране собственности, в борьбе с проституцией, торговлей наркотиками и другими правонарушениями. В этой работе занято более 2 млн граждан.
Важнейшим направлением взаимодействия органов власти и общества стала борьба с рецидивной преступностью - одним из главных бедствий в сфере укрепления правопорядка. На фоне ежегодного снижения преступности парадоксальным является тот факт, что уровень рецидива в стране из года в год растет; за 15 лет он вырос с 14 до 50%. В 2012 г. Правительство сформулировало «Стратегию предупреждения рецидивной преступности», целью которой названо снижение ее масштабов на 20% в течение десяти лет. В 2014 г. в качестве составной части более общей стратегии наступления на преступность Правительством страны принята Декларация «Don't Let Them Go Back To Crimes», направленная на то, чтобы не столько изолировать лиц, совершивших преступления, сколько усилиями властей, общины и волонтеров помочь им стать полезными членами общества. С этой целью уже в 2014 г. в тюрьмах страны активно работали более 2 тыс. добровольцев-капелланов и более 1700 волонтеров, посещающих осужденных; особенно заметно растет число волонтеров в органах пробации, осуществляющих контроль за поведением лиц, освобожденных от отбывания наказания. Эта работа признана особенно важной, поскольку, как показывает статистика, 6500 ежегодно освобождаемых из тюрем не имеют жилья, и потому каждый третий из них возвращается в тюрьму в течение двух лет; 70% вновь поступивших в тюрьмы на момент преступления не имели работы и источников существования; они в 4 раза чаще становятся рецидивистами, чем те, кто имел хотя бы частично оплачиваемую работу.
Приведенные результаты сравнительного анализа позволяют сделать ряд выводов. Во-первых, определенное ужесточение судебной практики в отношении наиболее опасных преступлений в Японии происходит на фоне ежегодного и значительного по масштабу и темпам снижения преступности. На этом фоне в обществе растет нетерпимость к преступным проявлениям. Усиление ригоризма связано и с реализацией принятых правительством планов по дальнейшему противодействию и минимизации преступности. В преддверии Токийской Олимпиады 2020 г. решение этой задачи стало национальной идеей, объединяющей усилия государства и всего общества.
117
Во-вторых, в Японии практика ужесточения наказания за наиболее опасные преступления никак не диссонирует с общим курсом и принципами уголовной политики, в основе которых лежит приоритет традиционных ценностей японского общества и связанная с ним идея экономия уголовной репрессии. Реализация такой политики и определенное ужесточение карательной практики не привели к изменению основной тенденции ежегодного снижения преступности; они не сказались ни на последовательном снижении судимости, ни на численности осужденных в местах лишения свободы (55 тыс.). И хотя число заключенных в стране в расчете на 100 тыс. населения с 2002 по 2015 г. выросло с 37 до 51, их общая численность сегодня по-прежнему во много раз ниже, чем в других развитых странах (в том числе в 13 раз меньше, чем в России).
В-третьих, при тех же требованиях дифференциации ответственности и индивидуализации наказания названные показатели в России остаются в целом стабильными, а сроки наказания за наиболее опасные преступления более длительными, чем в Японии и других странах. Такая стабильность является еще одним свидетельством того, что криминальная ситуация в стране по-прежнему остается напряженной, а ее реалии, «дальнейшее совершенствование» законодательства и правоприменительная практика - процессы, никак не связанные, не стыкующиеся и развивающиеся автономно. Манипуляции со статистикой реального положения не меняют: «сокращение» числа зарегистрированных преступлений не дает ни заметного снижения судимости, ни снижения масштабов применения лишения свободы, ни существенного укрепления безопасности и правопорядка.
Результаты проведенного анализа указывают на значимость изучения и использования накопленного в Японии опыта противодействия преступности в отечественной практике. Это касается переосмысления концептуальных положений и векторов развития российской уголовной политики, законодательства и правоприменительной практики, повышения эффективности деятельности правоохранительных органов.
Еще одно соображение, на котором стоит остановиться, связано с прогнозом дальнейшего развития криминальной ситуации в Японии. Дело это хотя и смелое, но довольно рискованное. Не зря говорят, что делать прогнозы легко, трудно объяснить, почему они не сбываются. О риске тем более не следует забывать,
когда речь идет о стране во многих отношениях уникальной, о людях с совсем иной философией мировосприятия, о стране, которую часто называют замаскированным космическим кораблем, а самих японцев - инопланетянами.
Исследуя проблемы преступности и уголовной политики Японии, Н.А. Морозов оценивает свой прогноз как «сдержанно оптимистичный», поскольку в ближайшем будущем в современном японском обществе нет ощутимых предпосылок для негативных изменений [28]. Такая сдержанность импонирует по ряду причин, да и с позиций здравого смысла представляется обоснованной. Но. такого рода оценки верны лишь в текущих условиях. Между тем, социально-экономическая ситуация в стране не так стабильна, как кажется, она изменчива и трансформируется очень быстро. Все это не снимает вопросов, которые не могут не входить в баланс размышлений. В самом деле, с одной стороны, ожидание плохого хуже самого плохого. Потому оптимистический подход, вроде бы, надо считать предпочтительным. С другой стороны, срабатывает синдром Кассандры: прогнозировать и предсказывать худшее надежнее и безопаснее. Задача усложняется и особенностями объекта прогноза -страны весьма специфичной.
Любой прогноз, как известно, имеет вероятностную природу, а потому надо учитывать, что в сложном криминологическом пасьянсе возможны любые комбинации. Не зря шутят, что криминология - вторая по точности наука после религии. Границы ближайшей и среднесрочной перспективы относительны и подвижны; важно отличать долговременные тенденции от текущих событий и их эмоциональных оценок.
Согласиться с тем, что в японском обществе отсутствуют предпосылки для негативных изменений, трудно. Трансформации и мутации преступности всегда находятся в русле изменений, происходящих в обществе. Банальность этого факта не отменяет его смысла. Сегодня все более очевидно, что в ближайшие 15-20 лет экономику наиболее развитых стран (в том числе и Японии) ждут серьезные перемены. По самым осторожным оценкам экспертов, до двух третей рабочих мест в сфере физического труда и почти до половины - в сфере умственного труда могут быть заняты роботами и разного рода автоматизированными системами. В результате, помимо углубляющегося процесса расслоения и неравенства, обострится проблема растущей массы «лишних людей». Для Японии, занимающей по производству роботов одно из первых мест в мире,
118
она уже стала весьма ощутимой. Сокращение трудовой занятости и все более широкое отключение «социальных лифтов» будут еще больше обострять социальные противоречия и напряженность в обществе. Отсюда вытекает реальность рисков для его стабильного развития. Кроме того, приходится считаться с тем, что в условиях глобализации сложность многих сторон социальной ситуации будет нарастать.
Следует также учитывать, что динамика общественного развития все заметнее утрачивает линейный характер, а резкий рост информационных потоков меняет и детерминацию решений, и детерминанты поведения людей. В этих условиях последствия тех или иных действий могут стать все менее предсказуемыми и, следовательно, все менее управляемыми. Ибо серьезные изменения могут быть вызваны любыми, даже куда менее значительными, а то и случайными факторами (Ф. Фукуяма, Е. Ларина, В. Овчинский). Впрочем, ранжировать эти факторы крайне трудно, если вообще возможно. Учет разнообразия и взаимовлияния современных процессов должен служить основой для крайне осторожного прогноза криминальной ситуации.
В современной криминологии принято считать, что преступность развивается по своим собственным законам; при этом развитие преступности идет «волнообразно», когда тенденции ее роста и снижения сменяют друг друга.
1. Жалинский А.Э. Фундаментальные сравнительно-правовые исследования Общей части уголовного права: избр. труды: в 4 т. Т. 3: Уголовная политология. Сравнительное и международное право. М., 2015.
2. Иншаков С.М. Зарубежная криминология. М, 1997.
3. Ведерникова О.Н. Основные криминологические системы современности (сравнительный анализ) // Государство и право. 2002. № 10.
4. Квашис В. Е., Морозов Н.А., Тё И. Б. США и Япония: Преступность. Уголовная политика. Смертная казнь / под ред. В.Е. Квашиса. Владивосток, 2008.
5. Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства. М., 1992.
6. White Paper on Police, 2014. Tokyo, 2015.
7. Police of Japan. 2015. Tokyo, 2015.
8. The Japan Times. 2016. Jan. 14.
9. Asahi Shimbun. 2016. Jan. 15.
10. Квашис В.Е., Морозов Н.А. Организованная преступность в Японии // Науч. портал МВД России. 2013. № 4.
Такое ее развитие должно определять переменный и строго определенный во времени характер прогноза (от оптимистичного до пессимистичного и наоборот).
Современное общество живет в ситуации все более ощутимых проявлений новых форм преступности, связанных с новыми технологиями, а усилия полиции сосредоточены на борьбе с традиционной преступностью, они обращены на рутину текущего, а не на будущее. Между тем, ущерб от растущего использования криминальными структурами новых технологий не сопоставим с последствиями традиционной преступности. Речь идет не только об информационных технологиях, а о быстрых темпах развития робототехники, биотехнологии, синтетической биологии и других новаций, которые могут быть использованы криминальными структурами. Как скоро такие угрозы станут реальностью? По мнению специалистов, очень скоро, а часть таких угроз уже налицо [29]. В любом случае ясно, что ближайшее криминальное будущее существенно изменит криминальное настоящее. Поэтому прогностические оценки, опирающиеся лишь на ретроспекцию и не учитывающие сложную матрицу факторов, способных быстро и существенно изменить криминальную ситуацию, могут оказаться необоснованными. Ибо такое будущее все теснее связывается с растущей неопределенностью и глобальными кризисными явлениями.
1. Zhalinsky A.E. Fundamental comparative and legal researches of the General part of criminal law: sel. works: in 4 vol. Vol. 3: Criminal political science. Comparative and international law. Moscow, 2015.
2. Inshakov S.M. Foreign criminology. Moscow, 1997.
3. Vedernikova O.N. Main criminological systems of the present (comparative analysis) // State and law. 2002. № 10.
4. Kvashis V.E., Morozov N.A., Te I.B. USA and Japan: Crime. Criminal policy. The death penalty / ed. by V.E. Kvashis. Vladivostok, 2008.
5. Bentham I. Introduction to the bases of morality and legislations. Moscow, 1992.
6. White Paper on Police, 2014. Tokyo, 2015.
7. Police of Japan. 2015. Tokyo, 2015.
8. The Japan Times. 2016. Jan. 14.
9. Asahi Shimbun. 2016. Jan. 15.
10. Kvashis V.E., Morozov N.A. Organized crime in Japan // Sci. portal of the Ministry of the Interior of Russia. 2013. № 4.
119
11. The Japan Times. 2015. June16.
12. USA Today. 2015. Oct. 25.
13. Global Study on Homicide. 2013. Trends. Context. Data // United Nations Office of Drugs and Crime. Vienna, 2014.
14. Квашис В. Е., Генрих Н.В. О некоторых итогах новых исследований убийств // Рос. криминологический взгляд. 2014. № 1.
15. Квашис В.Е., Генрих Н.В., Камалова А.К., Морозов Н.А. Российская преступность в зеркале международной статистики //Науч. портал МВД России. 2013. № 3.
16. Латентная преступность в Российской Федерации: 2001-2006 гг. / под ред. С.М. Иншакова. М., 2007.
17. URL: http://www.rusvesna.su/news/1454932642
18. Ведерникова О.Н. Криминальная ситуация в России в свете мировых тенденций // Рос. криминологический взгляд. 2009. № 2.
19. URL: http://www.cdep.ru/index.php?pd=798 item=2362
20. Диагностика работы судебной системы в сфере уголовного судопроизводства и предложения по ее реформированию: доклад по результатам исследования / Ин-т проблем правоприменения. СПб., 2016. Ч. 1. URL: http:// www.enforce.spb.ru/images/issled
21. Ферри Э. Уголовная социология. М., 2005.
22. White Paper on Crime. 2013. URL: http:// www.hakuosio1.moj.go.jp/en/63/nfm/mokuji
23. Japan 2015. National Statement. The Thirteenth United Nations Congress on Crime Prevention and Criminal Justice. Doha, Qatar, 12-19 Apr. 2015.
24. Рос. газ. 2016. 27 янв.
25. URL: http://www.vsrf.ru/vscourtdetale.Php? id=165
26. Никонов М., Скугаревский Д. Extra Jus: 12 разгневанных мужчин. URL: http://www. vedomosti.ru/opinion/articles/2015/12/24
27. Квашис В.Е., Морозов Н.А. Полиция Японии: организация, функции, эффективность // Науч. портал МВД России. 2015. № 1.
28. Квашис В.Е. Вступительная статья к книге Морозова Н.А. «Япония: преступность и уголовная политика» / под ред. В.Е. Кваши-са. СПб., 2016.
29. Овчинский В. Новая преступность уже здесь. URL: http://www.openpolice.ru
11. The Japan Times. 2015. June16.
12. USA Today. 2015. Oct. 25.
13. Global Study on Homicide. 2013. Trends. Context. Data // United Nations Office of Drugs and Crime. Vienna, 2014.
14. Kvashis V.E., Genrih N.V. About some results of new researches of murders // Russian criminological look. 2014. № 1.
15. Kvashis V.E., Genrih N.V., Kamalova A.K., Morozov N.A. Russian crime in a mirror of the international statistics // Sci. portal of the Ministry of the Interior of Russia. 2013. № 3.
16. Latent crime in the Russian Federation: 2001-2006/ed. by S.M. Inshakov. Moscow, 2007.
17. URL: http://Www.rusvesna.su/news/1454932642
18. Vedernikova O.N. Criminal situation in Russia in the light of world tendencies // Russian criminological look. 2009. № 2.
19. URL:http://www.cdep.ru/index.php?pd=798 item=2362
20. Diagnostics of work of judicial system in the sphere of criminal legal proceedings and the offer on its reforming: report on research results / Institute of problems of right application. St. Petersburg, 2016. Pt. 1. URL: http://www.enforce. spb.ru/images/issled
21. Ferri E. Criminal sociology. Moscow, 2005.
22. White Paper on Crime. 2013. URL: http:// www.hakuosio1.moj.go.jp/en/63/nfm/mokuji
23. Japan 2015. National Statement. The Thirteenth United Nations Congress on Crime Prevention and Criminal Justice. Doha, Qatar, 12-19 Apr. 2015.
24. Rus. newsp. 2016. Jan. 27.
25. URL: http://www.vsrf.ru/vscourtdetale.Php? id=165
26. Nikonov M., Skugarevsky D. Extra Jus: 12 angered men. URL: http://www.vedomosti.ru/ opinion/articles/2015/12/24
27. Kvashis V.E., Morozov N.A. Japan police: organization, functions, efficiency // Sci. portal of the Ministry of the Interior of Russia. 2015. № 1.
28. Kvashis V.E. Introductory article to the book of N.A. Morozov «Japan: crime and criminal policy» / ed. by V.E. Kvashis. St. Petersburg, 2016.
29. Ovchinsky V. New crime already here. URL: http://www.openpolice.ru
120
