CC BY
58
2013
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Серия 6
Вып. 1
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ
УДК 323.2
Л. В. Сморгунов
СПОРНАЯ ПОЛИТИКА И ПУБЛИЧНОСТЬ ИЗБИРАТЕЛЬНОГО ПРОЦЕССА В РОССИИ
В начале октября 2011 г. исследовательский комитет по сравнительной политологии Российской ассоциации политической науки провел семинар по теме «Экстраординарность, случайность и протест в политике: тематическое и методологическое поле сравнительных исследований», на котором широко дискутировалась проблематика конвенционального и неконвенционального политического поведения в различных странах мира, включая Россию. Как справедливо указывал один из участников семинара — Л. И. Никовская, «"запас прочности", который у российского политического режима, безусловно, есть, не просто истончается, он непредсказуемо истончается. Это ставит перед исследователями серьезную задачу изучения латентных форм сложносоставной конфликтности и факторов ее перехода в открытое состояние» [1, с. 27]. Вскоре многие обобщения, сделанные на семинаре, получили свое дополнительное обоснование российской практикой политического протеста на федеральном уровне.
Политический процесс в России приобрел новое измерение со второй половины 2011 г., когда произошел явный раскол в политическом сознании и политических действиях в связи с предвыборной парламентской кампанией. Этот раскол углубился после выборов в Государственную думу и приобрел четкие очертания в ходе президентских выборов 2012 г. Хотя центром противостояния была фигура избранного на новый срок президентом В. В. Путина, а соответствующие идеологические противостояния включали в себя идеологемы «авторитаризм — демократия», «манипуляция — честность», «стабильность — развитие», «реставрация — революция», «закрытость — открытость» и т. д., тем не менее эти внешние и видимые очертания конфликтного противостояния скрывали за собой более глубокие процессы и разломы, которые сопровождают современное развитие не только в России. С одной стороны, это требование радикального расширения публичного пространства выработки и реализации государственных решений, сопровождающееся кризисом легитимности не только авторитаризма, но и демократической репрезентации. С другой — возникновение реальной угрозы для устойчивого развития современных политий, а следовательно, поиск такого политического
Сморгунов Леонид Владимирович — д-р филос. наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет, e-mail: leonid@LS2502.spb.edu © Л. В. Сморгунов, 2013
40
порядка, который бы обеспечивался не столько институциональной определенностью, сколько сопряженностью ответственных заявлений и действий. В общем, в противостоянии встретились два типа политики, сформированные разными шкалами политической ответственности. Упрек в безответственности звучал с обеих сторон противостояния, и никто не мог и не хотел понять, что эти упреки были порождены новым сложным сетевым миром, в котором никто в одностороннем порядке не может взять на себя ответственность. Эта ситуация определялась помимо многих других обстоятельств однолинейностью политического мышления и неспособностью выйти на уровень новых требований усложняющегося публичного мира. Но одновременно эти события продемонстрировали формирующуюся новую природу власти в сложном сетевом обществе, которая скорее является не администратором, а координатором общественных взаимодействий. Конечно, этот процесс нельзя считать уже оконченным; скорее, мы наблюдаем сдвиг в эту сторону, а потому радикальная позиция наталкивается на естественное непонимание. Но и сам радикальный переход не учитывает естественной затянутости процесса, пытаясь простыми способами решать сложные задачи. В этом отношении следует внимательно анализировать происходящие политические события, которые демонстрируют новое качество политического процесса. В частности, одним и перспективных концептов здесь выступает «спорная политика» (contentious politics), в содержании которого не только обобщаются различные формы протестной активности, но и содержатся такие смысловые характеристики, которые свидетельствуют о новом качестве политического процесса [2-6].
Спорная политика
В противоположность технологическому подходу, при котором сложные сети в политике рассматриваются в аспекте новых средств организации политического влияния на государственную власть, существуют основания говорить об онтологических трансформациях в системе отношений власти и общества, подрывающих основы прежних плюралистических, корпоративистских и неоинституциональных рассмотрений политики и публичного пространства в целом. С одной стороны, государственная власть и властные структуры не просто встраиваются в систему современного сетевого общества, но приобретают характер хотя и значимого, но лишь одного из центров координации общественных взаимодействий. С другой стороны, государственная власть и властные структуры, реализующие публичные услуги обществу, теряют монопольное право на организацию общественного порядка посредством насилия под влиянием расширения практики легитимации сопротивления государственной власти. Понятие «спорная политика» все более отражает не отдельные периоды формирования и реализации государственной политики, а всю деятельность государства. Разработчики данного понятия под спорной политикой понимают «эпизодическое, публичное, коллективное взаимодействие между заявителями требований и их объектами, когда (а) по меньшей мере одно правительство является истцом, объектом притязаний или участником требований и (б) претензии, если бы они были выполнены, затрагивали бы по меньшей мере одного из участников заявительного процесса» [7, p. 5]. Концепция спорной политики включает в себя описание трех значимых ее компонентов: структуры политических возможностей, коллективных акторов и характеристики форм протестных действий [8]. Структура политических возможностей касается ряда условий, определяющих возможность осуществления спорной политики. К ним относятся множество
41
независимых центров власти внутри режима; открытость режима новым акторам; нестабильность текущих политических согласований; доступность для выдвигающих требования союзников и сторонников; степень, в которой режим подавляет выдвижение политических требований или ему способствует. Коллективные акторы в современном обществе формируются в различные группы доверия в форме социальных сетей или массовых движений. При этом используются разнообразные согласованные и несогласованные формы предъявления претензий и протестных действий. В условиях «спорной политики» государственная власть действует на пороге ее свойств, порождая так называемое состояние лиминальной власти [9]. Действие на пороге своих значений (легитимности, справедливости, правомерного насилия, порядка) создает для государственной власти ситуацию сложности и неустойчивости. Публичная политика становится открытой и неопределенной. Одним из факторов такого лиминального состояния оказываются сложные сети («сети тесного мира», «безмасштабные сети»). Сложные сети создают новое пространство политической мобилизации, повышающее потенциал сопротивления государственной власти за счет распределенного лидерства, быстрых потоков обмена ресурсами, мобильной сохраняемости и т. д. Сложные сети не только повышают эффективность протестной деятельности, но и делают протестное движение значимым ресурсом властного влияния, заставляя государственную власть действовать в порядке постоянного акционного выражения ее публичной ценности. Протесты в этом сложном мире становятся обычным делом. Представляет определенную трудность провести различие между конвенциональным и неконвенциональным поведением. Масштаб протеста становится непропорционален вызвавшей его непосредственной причине (поводу). Наблюдается необычная динамика протеста: увеличивается его длительность, растет широта охвата мест и быстрота распространения. Исследователями отмечается децентрированность управления протестными акциями, так называемое роевое поведение. Протесты характеризуются социальным плюрализмом участников протестных акций, и на этой основе происходит формирование неожиданных протест-ных коалиций, с разнообразным, часто противоречивым набором целей участников протеста. «Спорная политика» начинает доминировать там, где проявляется несогласованность властных и публичных пространств по критериям понимания политических ценностей. Данная политика склонна использовать непосредственные формы демократии и направлена против «посредничества» и репрезентации интересов. Она проникнута идеей всесилия и всевластности протеста и не признает традиционного деления на власть и оппозицию. На ее стороне и сила и власть. Она в принципе открыта по отношению к процедуре и смыслу принятия решений и считает себя суверенной для такого действия. В каком-то смысле прежнее понимание массовой политики как влияния без участия в процессе принятия решений подвергается пересмотру. Можно сказать, что «спорная политика» признает единство влияния и участия.
Ситуативный характер протестов 2011-2012 гг., на наш взгляд, не ограничивается ситуацией. Протестная волна и формирующаяся «спорная политика» начинают трансформировать традиционные способы политического действия. И здесь прежде всего трансформируется избирательный процесс. Он приобретает ряд новых черт, которые необходимо учитывать. Так, в 2012 г. в ряде регионов России проходили выборы представительных органов государственной и муниципальной власти, а также мэров крупных и некрупных городов. Особое внимание вызвали выборы глав административных центров — Астрахани, Ярославля, Красноярска и Омска.
42
В контексте проведенной политической реформы все они стали рассматриваться в качестве некоторых знаковых событий, расшифровка которых позволяет сказать, в каком направлении развивается политический процесс в России и будут ли предстоящие выборы губернаторов по-настоящему демократическими при всей, как полагают радикальные критики реформы, непоследовательности соответствующего законодательства.
Особое значение при этом придается вопросам о будущем «Единой России», о том, можно ли найти в этих событиях новую формирующуюся конфигурацию отношений между Президентом РФ и «Единой Россией», а также появляются ли новые дополнительные возможности для представительства оппозиции во власти. Если астраханские события с голодовкой проигравшего Олега Шеина трактовались в контексте борьбы «за честные и справедливые выборы», победа оппозиционного кандидата Евгения Урлашова в Ярославле рассматривалась как разрыв с тенденцией монополизации единороссов, то события в Красноярске и Омске (в обоих городах победили представители «Единой России» — Эдхам Акбулатов и Вячеслав Двораковский) заставили растеряться радикальных критиков — «партия власти» победила уверенно, относительно мирно и без особых конфликтов. Было в таком случае заявлено, что это не столько результат деятельности «еди-нороссов», сколько результат неспособности оппозиции противостоять им.
Новые тенденции
Вроде бы ничего особенного не происходит: выборы 2012 г. не открывают новой страницы в политической истории современной России, общая линия на стабилизацию политического порядка осуществляется прежними методами. Однако акцент на идее простого «возвращения выборов», на наш взгляд, не раскрывает всего смысла проводимых политических изменений. Нельзя не заметить ряд новых тенденций. Так, происходит явный сдвиг в сторону повышения политической роли муниципального уровня власти и управления, а вместе с этим определенная трансформация ответственности на уровне регионов и федерации в целом. Весьма яркий пример — вспыхнувшие дискуссии вокруг недавних досрочных выборов депутатов городской думы Касимова. Убедительная победа «Единой России» (почти 50% голосов) сопровождалась обвинениями в массовых фальсификациях со стороны проигравших. Но главное здесь вовсе не это — в России масштаб политической риторики вокруг электоральных нарушений обычно не соответствует масштабу реально поданных и, главное, выигранных в суде исков. Ключевой момент — это то, что ранее избирательные кампании такого уровня крайне редко становились предметом повышенного интереса со стороны крупнейших политических партий, широкой общественности и федеральных СМИ. Теперь же, в результате в том числе принятия закона о так называемом муниципальном фильтре для кандидатов в губернаторы, ценность мандата представительного органа местного самоуправления существенно возросла.
В итоге муниципальная площадка превратилась в арену жестких политических баталий. Если говорить о том же Касимове, — там, несмотря на бесспорную победу «еди-норосов», оппозиция тоже добились неплохого результата: почти 29% у КПРФ, чуть больше 11% у ЛДПР и почти 6% у «Яблока». Из крупных партий лишь «Справедливая Россия» осталась за бортом избирательной гонки — ее кандидаты не были зарегистрированы из-за процессуальных нарушений. Однако такое развитие событий очевидным образом способствовало консолидации «левого» электората под знаменами КПРФ
43
и позитивным образом отразилось на ее конечном результате. В связи с этим серьезное оспаривание итогов голосования объективно не соответствует интересам участников кампании. Иными словами, легитимность выборов подкрепляется молчаливым консенсусом большинства задействованных в них политических сил.
Все это говорит о том, что выборы 2012 г. можно трактовать как начало «муниципализации» политики, по крайней мере в отношении ее влияния на политические партии и элиты, стратегию и тактику электоральной борьбы. Изменяется отношения партий и общества. Растет понимание значимости избирателя. Отметим лишь некоторые основные, на наш взгляд, происходящие здесь трансформации.
Партии или лица?
Там, где на муниципальных выборах побеждали единороссы, часто в оценках их противников звучал аргумент, что побеждала не партия, а лица, т. е. вполне достойные люди с вменяемой программой и относительно большим доверием населения. Партии, как утверждалось, получали поддержку только благодаря им, а не наоборот, когда ресурс партии выступал важнейшим фактором конкурентоспособности на выборах. В Омске победивший Вячеслав Двораковский (49,35% голосов при мажоритарной в один тур системе голосования) вначале выступал самостоятельно, но затем выдвинулся от «Единой России». В случае же с победой представителя оппозиции аргумент «лица» сохранялся, но обязательно присоединялась партийная принадлежность. Здесь принцип аргументации был другой — и лица, и партии. Евгений Урлашов, ставший мэром Ярославля в результате поддержки 69,73 % избирателей во втором туре (что в два раза больше, у представителя «Единой России»), был самовыдвиженцем, но изначально занял положение «оппозиционера» и во втором туре был поддержан КПРФ, «Справедливой Россией» и ЛДПР. Смысл противопоставления, в общем-то, понятен — в одном случае подчеркнуть значение партии, в другом случае — снизить его. Важно, однако, другое: выборы 2012 г. продемонстрировали явный акцент на изменении отношений партий к обществу — все партии так или иначе вынуждены были искать таких представителей, которые будут поддержаны конкретными сообществами, составляющими основу муниципальной организации власти. В какой-то мере возобладал принцип: сначала интересы сообщества, а потом партийные программы. Этот акцент на сообществах не меняет значения политических партий и организации власти посредством партий. Они остаются, но становятся инструментом политики, а не ее целью. Именно в этом весь смысл утверждений о том, что целью политической реформы является не создание партий, а выражение интересов посредством партий.
Протестная активность и участие в выборах
Активность избирателей на выборах была разной. Вот некоторые данные о явке на избирательные участки при выборе мэров: Астрахань — 53,95%, Ярославль — 1-й тур — 63,43, 2-й тур — 45,22%, Красноярск — 21,25%, Омск — 17,3%. Местные выборы проходили в условиях продолжающихся протестных выступлений в стране. Высокие показатели в Астрахани и Ярославле (1-й тур) связаны с тем, что выборы мэров проходили одновременно с президентскими, на фоне активных протестных кампаний. Несомненно здесь и то, что протестная активность была не самым последним фактором, определившим в ряде случаев большую долю избирателей, не собиравшихся голосовать, а также снижение явки на избирательные участки в Красноярске и Омске. Помимо
44
чисто ситуативных факторов (дачи, отпуска, затяжные праздники и т. д.) на участие в выборах оказывали свое влияние и определенность результата (как в Красноярске, где явным фаворитом кампании был Эдхам Акбулатов — член команды бывшего мэра Петра Пимашкова, пользовавшегося большим авторитетом в городе), и низкий уровень конкурентности кампаний (как в Омске, где та же предопределенность накладывалась на скандалы в стане оппозиции). По некоторым социологическим данным, в Омске не собирались голосовать до трети избирателей, в результате же проголосовали лишь около пятой части. Можно ли найти некоторые общие основания для объяснения и высокой и невысокой явки на избирательные участки? Почти все комментарии отводят электорату в этом случае пассивную роль. Ясно, что президентские выборы ввиду их значимости вызвали большую активность избирателей. Применительно к Красноярску и Омску говорится о том, что оппозиции не удалось активизировать протестный потенциал избирателей, потому они и не пришли на выборы, то ли устав от избирательных кампаний вообще, то ли подчинившись потребности дачного отдыха. Картина, являясь реалистичной, все же страдает одним изъяном — она рисует избирателя не субъектом, а объектом электоральной машинерии.
Поведение избирателя
На наш взгляд, поведение российского избирателя в 2012 г. явно свидетельствует о том, что он научился вести себя на выборах «стратегически». Это само по себе является важным результатом развития электоральной культуры в стране. Стратегическое поведение избирателя означает по крайней мере две вещи. Во-первых, его участие в выборах определяется им сознательно с учетом возможных изменений первоначальных предпочтений. В этом отношении факторами его решения участвовать в выборах выступают ряд параметров самого электорального процесса: оценка им значимости его голоса (конкуренция и возможность выбора его повышает, а предопределенность понижает), институциональная структура электорального участия (состоятельность выборов, пороги проходимости для партий и кандидатов, тип голосования и т. д.), мотивацион-ная структура (известно, что субсидировав даже одним рублем кампанию какого-либо кандидата, избиратель склонен голосовать за него), а потом уже всякие ситуационные причины, вроде погодных условий. Но не только. Стратегически мыслящий избиратель знает, как ему реагировать на то, что предлагает партия или ее кандидат. Все это свидетельствует, что избирательная кампания в России становится открытой по отношению к возможному результату.
Данное обстоятельство накладывает свои требования на поведение других участников избирательного процесса, прежде всего кандидатов и партий. Они, если хотят победить, вынуждены действовать активно на протяжении всей избирательной кампании. И здесь первоначальный ресурс «власти» или «оппозиционности» оказывается не самым главным. Вот почему на выборах в Красноярске и Омске «административный ресурс», как и оппозиционность, уже не имел доминирующего значения, а в Ярославле ни поддержка губернатора, ни опора на «ЕР» не помогли Якову Якушову. Единый оппозиционный кандидат в Красноярске занял лишь третье место, значительно уступив победителю. Здесь попытка использовать ресурс оппозиционности провалилась. Даже оппозиционность Урлашова в Ярославле не была доминирующим ресурсом, а скорее основным фактором явился выбор стратегии на мобилизацию основных интересов ярославцев.
45
Во-вторых, стратегическое поведение избирателя делает его самостоятельным участником избирательной кампании, что резко снижает возможности использования манипулятивных технологий. Хотя такие технологии использовались на прошедших муниципальных выборах, однако их эффективность, как отмечалось многими, была низкой. Следовательно, формируется более сложная конфигурация участников электорального процесса, при которой следует учитывать не только возможность участия/ неучастия избирателя, но и его активный электоральный протест; в то же время партии вынуждены вырабатывать новые стратегии электоральной борьбы.
Коалиции и «праймериз»
Новым для российского избирательного процесса в России в 2012 г. выступили коалиционные стратегии кандидатов и партий и использование «предварительного голосования» («праймериз»). Хотя институт «праймериз» в российских условиях первоначально был внедрен «Единой Россией» на выборах депутатов Государственной думы в 2011 г., эта практика получила дополнительный импульс для развития в электоральных событиях местного значения. При этом коалиционные стратегии и «праймериз» часто выступали связанными друг с другом. Потребность в их использовании определялась прежде всего попыткой перегруппировки политических сил, стремлением добиться консолидированного голосования своих сторонников за счет использования потенциала общественного мнения, ориентацией на использование неэлекторальных механизмов мобилизации путем прямого обращения к обществу.
В рассматриваемых электоральных событиях данные стратегии использовались в Ярославле, Красноярске и Омске. Хотя их роль здесь была разной, а эффективность и уровень влияния на результат выборов — неоднозначными, само их использование позволяет говорить, во-первых, о поиске новых подходов к электоральной борьбе, во-вторых, об определенной их перспективности, что было отмечено экспертами. При этом все партии так или иначе использовали коалиционную стратегию (или пытались ее использовать) на разных этапах электорального процесса. «Единая Россия» использовала предварительное голосование по отбору кандидатов от партии на пост мэра Омска с учетом повышения единства между политической элитой области и города, конфликты между лидерами которых (губернатором Леонидом Полежаевым и прежним мэром Виктором Шнейдером) могли осложнить электоральную кампанию для партии. Формируя коалиции правящих элит, «Единая Россия» все же пытается использовать и иной потенциал коалиционной стратегии — коалицию с обществом, с общественными структурами и группами.
Нельзя сказать, что данная стратегия всегда последовательна и успешна, однако, учитывая кризис репрезентативной демократии, она нацелена на поиск более эффективных механизмов общественной координации путем мобилизации на участие, а не только на выбор представителей. В этом отношении оппозиционная критика видит больше демагогии, чем реальной практики, тем не менее она же не может не признать потенциальной эффективности данной стратегии. Коалиция оппозиционных партий во втором туре голосования в Ярославле позволила там выиграть выборы оппозиционному кандидату, однако она была, на наш взгляд, вторичным фактором в сравнении с хорошо организованным взаимодействием основного кандидата — Евгения Урлашо-ва — с населением. Коалиционную стратегию и праймериз использовали оппозиционные кандидаты на выборах мэра Красноярска (коалиция «За будущее Красноярска»,
46
объединившая эсэров, либеральных демократов и двух самовыдвиженцев), что позволило им выдвинуть единого кандидата Александра Коропачинского («Справедливая Россия»), занявшего третье место и набравшего в итоге 11,33% голосов избирателей. Здесь же инициативной группой «Я — красноярец» использовался праймериз, который не привел ни к каким политическим результатам в отношении объединения кандидатов. В Омске не удалось сформировать оппозиционную коалицию, хотя такие попытки со стороны КПРФ и СР предпринимались.
Коалиционная стратегия, на наш взгляд, приобретет особое значение на выборах губернаторов, учитывая не только появление новых партийных игроков (называют цифру от 20 до 40 новых партий), но и влияние на этот процесс партийных муниципальных депутатов.
Доверие и электоральные институты
Опыт электоральных кампаний 2012 г. продемонстрировал еще одну значимую черту формирующейся культуры выборов. Массовое присутствие наблюдателей различного типа на муниципальных выборах вкупе с совершенствованием электорального процесса, повысившего его институциональную определенность и прозрачность, привели к эффекту повышения доверия к выборам. Можно сказать, что на повышение доверия к избирательным институтам повлияло здесь включение в избирательный процесс сетей доверия, которые сформировались в результате протестной активности. Чарльз Тилли, которому принадлежит первенство в разработке концепции спорной политики, специально оговаривал условие включения в публичную политику сетей доверия в качестве значимого фактора возникновения демократии и усиления государственного демократического потенциала [10, с. 102-131]. Какими бы оговорками не сопровождались оценки выборов в Красноярске, Омске, Касимове относительно их честности и чистоты, даже ярые критики признают возможность честных выборов в России не в будущем, а как реальность сегодняшнего дня.
Следовательно, возникшее доверие к электоральным институтам необходимо укреплять и развивать. Точка хрупкого равновесия в согласии всех участников электорального процесса (власти, оппозиции, граждан) относительно возможности достижения эффективного электорального результата на основе честной процедурной справедливости не может рассматриваться окончательной; она создает важную основу для разговора о дальнейшем совершенствовании электорального процесса в России. Политико-административный режим регулирования электорального процесса в нашей стране имеет такую же публичную ценность, как и стабильность, благополучие, экологическая безопасность, экономическое развитие и т.д.
Таким образом, электоральный порядок может совершенствоваться, лишь будучи предметом публичного рассмотрения и поиска удовлетворяющих все стороны решений [11]. Только тогда укрепившееся доверие к электоральным институтам сможет обеспечить действительный выбор знающих, компетентных, некоррумпированных политиков и управленцев. Поэтому политическая реформа, заложившая основы перехода от управляемости за счет преимущественно «вертикали власти» к управляемости через представительство интересов, сообщества, сети доверия и в результате сильную публичную власть, имеет значение, чтобы о ней ни говорили. Выборы — лишь один из значимых политических институтов, но когда общество знает, что справедливый выбор возможен, в нем появляется уверенность, а это немаловажный ресурс развития.
47
Литература
1. Никовская Л. И. Конфликтологический анализ модернизирующихся обществ в контексте угроз глобального кризиса // Экстраординарность, случайность и протест в политике: тематическое и методологическое поле сравнительных исследований / под ред. Сморгунова Л. В., Морозовой Е. В. Краснодар: Изд-во. Кубанского гос. ун-та, 2011.
2. Kouki H., Romans E. (eds.). Protest Beyond Borders. Contentious Politics in Europe since 1945. New York; Oxford: Berghahn, 2011.
3. Lichbach M. Contending Theories of Contentious Politics and the Structure-Action Problem of Social Order // Annual review of Political Science. 1998. N 1.
4. Pollard V. (ed.). State Capitalism, Contentious Politics and Large-Scale Social Change. Chicago: Haymarket Books, 2012.
5. Tarrow S. Democracy and Disorder. Protest and Politics in Italy 1965-1975. Oxford: Clarendon Press, 1989.
6. Tilly Ch. Contention and Democracy in Europe, 1650-2000. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.
7. McAdam D., Tarrow S., Tilly Ch. Dynamics of Contention. Cambridge: Cambridge University Press, 2001.
8. Lichbach M., Zucherman A. (eds.). Comparative Politics: Rationality, Culture, and Structure: Advancing Theory in Comparative Politics. Cambridge: Cambridge University Press, 2007.
9. Сморгунов Л. В. Политическое «между»: феномен лиминальности в современной политике // Полис. 2012. № 5.
10. Тилли Ч. Демократия. М. [б.и.], 2007.
11. Веревкин А. И. Публичное управление избирательным процессом в современной России: стратегии политических партий в условиях неопределенности // Вестн. С.-Петерб. ун-та. Сер. 6: Философия. Культурология. Политология. Право. Международные отношения. 2012. Вып. 3.
Статья поступила в редакцию 11 сентября 2012 г.
48
