CC BY
207
ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
2010 История Выпуск 2 (14)
ПОЛЕМИКА
УДК 930.2:39:81’373.2(049.32)(470.53)”14/18”(=511.14)
СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ «УГОРСКОЙ» КОНЦЕПЦИИ В СВЕТЕ ПИСЬМЕННЫХ И ОНОМАСТИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКОВ
ПЕРМСКОГО КРАЯ
А. Ф. Мельничук, Г. Н. Чагин
В статье, носящей критический характер, рассматриваются спорные положения первой главы коллективной монографии А. М. Белавина, В. А. Иванова и Н. Б. Крыласовой «Угры Предуралья в древности и средние века» (Уфа, 2009). Авторы на основе письменных и ономастических источников дискутируют по проблемам этнической истории и миграционных процессов, протекавших на территории Прикамья с XV по XIX в.
Ключевые слова: Пермский край, угры, ханты, манси, вогулы, коми, ономастика.
Недавно в свет вышла коллективная монография с объемным названием «Угры Предуралья в древности и средние века» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009]. Ее авторы сравнивают научную дискуссию с шахматной игрой, в которой «предлагаемая книга - наш первый ход. Следующий ход
- за оппонентами» [Там же, с. 3]. Мы принимаем этот вызов и полагаем своим долгом выступить оппонентами, тем самым начав дискуссию по данной работе. Первоначально предполагалось написать рецензию на весь текст научного труда. Однако, вследствие того, что монография содержит большой объем спорных положений, требующих развернутого анализа, в то время как объем рецензии по понятным причинам ограничен, нам пришлось отказаться от первоначального замысла и ограничиться разбором первой главы «Угры Предуралья по данным ономастических и письменных источников» [Там же, с. 3-16].
Авторы начинают с заявления о том, что «среднеуральский регион и в особенности его восточная часть, на этнической карте современной России связаны с расселением угорской ветви финно-угорской (уральской) языковой семьи» [Там же, с. 4]. Уже этот тезис порождает вопрос: куда же исчезли с карты пермский и самодийский (ненецкий) этносы? Для обоснования своей точки зрения авторы прибегают к «беглому» обзору письменных источников позднего средневековья и нового времени, которые, по их мнению, не оставляют «сомнений» о полном преобладании угров на западном склоне Северного и Среднего Урала в эпохи раннего железного века и раннего средневековья. Тем самым авторы солидаризируются с позицией А. Ф. Теплоухова, изложенной им в небольшой статье, основанной на достаточно противоречивых письменных и ономастических источниках [Теплоухов, 1960].
Анализируя этническую карту западных предгорных районов Среднего Приуралья, авторы приводят хорошо известные факты об обитании на этой территории вогулов (манси), при этом без каких-либо оснований перенося эту этническую ситуацию и на равнинные районы Пермского При-уралья. Характеризуя этнотерриторию Чердынского уезда в позднее средневековье и новое время, создатели труда упоминают о «протоманси», манси, вогулах, живших на этой территории в XVI-XX вв.: «По данным переписи Яхонтова 1579 г., все течение р. Язьвы (приток р. Вишеры) выше впадения Глухой Вильвы - ныне занятое коми-язьвинцами - принадлежало вогулам» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 5]. Вместе с тем в сохранившейся части переписи Яхонтова 1579 г. ни о каких вогульских владениях по р. Язьве выше р. Глухая Вильва сведений нет1.
Многие положения главы заимствованы из студенческой статьи О.В. Поляковой [Полякова, 2001, с. 53-58]. Это касается и данных ревизий XIX в. по Чердынскому уезду, хранящихся в фондах Государственного архива Пермского края. В свою очередь О. В. Полякова взяла данные из первого раздела коллективной монографии «На путях из Земли Пермской в Сибирь», написанного И. В. Власовой [Власова, 1989, с. 21]. Сама И. В. Власова опиралась на сведения, приведенные в монографии авторитетного исследователя П. А. Колесникова «Северная деревня в XV - первой половине XIX в.» [Там же, с. 317]. Такая длинная цепочка цитирований привела в итоге к тому, что
© А. Ф. Мельничук, Г. Н. Чагин, 2010
в статью О. В. Поляковой, а вслед за ней и в рецензируемую монографию вкрались неточности: 60 ясашных вогул по VIII ревизии (1830-е гг.) и 71 вогул (Х ревизия - 1850-е гг.) неожиданно превратились в 60 семей и 71 семью [Полякова, 2001, с. 57]. В VII ревизии 1834 г. лишь отмечены «верх-невишерские новокрещенные ясашные вогуличи» в количестве 23 семей (92 чел.), но не указаны населенные пункты, связанные с ними2. Ввиду этого, непонятно, что за манси «жили около Ныроба и занимались лесными промыслами» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 5]. Кстати, словосочетание «около Ныроба» - понятие не вполне определенное. В XIX в. в ныробскую волость входили верховья р. Печоры и р. Вишеры. Северный регион Чердынского уезда не имел до 1678 г. постоянного населения, хотя его богатыми лесными, охотничьими и рыболовными угодьями, простирающимися вплоть до Чусовского озера и Печоры, пользовались многие жители уезда - русские, коми-пермяки, коми-зыряне, манси. Здесь, видимо, существовали сезонные поселения, но все предыдущие переписи их не называют [Чагин, 1995, с. 29, 33]. Подобное явление можно констатировать, характеризуя ареал проживания манси в предгорной части р. Вишеры. Для прояснения этого вопроса можно обратиться к такому источнику, как книга П. Н. Крылова «Вишерский край» [Крылов, 1926]. Создатели научного труда, к сожалению, не использовали и труды выдающихся пермских историков А. А. Дмитриева (цикл книг «Пермская старина») и В. Н. Шишонко (объемная «Пермская летопись»), в которых опубликованы многочисленные источники, связанные с мансийским (вогульским) населением предгорной части Пермского Приуралья.
Результатом явной путаницы является тезис О. В. Поляковой, используемый в монографии, о том, «что в западной части Чердынского уезда (современный Коми-Пермяцкий округ) еще в XVII в. также обитали манси, по-видимому, осколки их бывшей племенной группы - косьвинские вогулы (с. Вогулята, Вогульский остров)» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 6]. Ссылка дана на редкую книгу И. Глушкова «Чердынские вогуличи» [Глушков, 1900]. Сама О. В. Полякова взяла этот тезис из работы И. В. Власовой [Власова, 1989, с. 21, 317]. Мы приведем отрывок из сочинения И. Глушкова, чтобы читатели познакомились, как непроверенные и случайные данные могут служить основой для утверждения о давнем проживании манси на территории народа коми. И. Глушков пришел к выводу о широком распространении на всей территории Пермского края вогульского населения после анализа очень позднего источника «Житие Трифона Вятского», самый ранний список которого относится к концу XVII в. и совершенно не отражает реальную этническую обстановку в Перми Великой в период жизни преподобного в XVI в. [Чурина, 2008, с. 11]. От этого источника и следует его весьма предположительное заключение: «По видимому, вогульское население было рассеяно по всей территории нынешней Пермского губернии: названия многих притоков рек, именуемых Вогулками, указывают на присутствие здесь когда-то вогульского племени. Речка Вогулка - приток Иньвы близ Купроса, приток Косьвы, Печеры и других. Кроме того, имеем названия: селение Вогулята, Вогульский остров на Косьве и т.д. и т.д.» [Глушков, 1900, с. 10]. Кстати, эти данные И. Глушков позаимствовал из труда И. Н. Смирнова «Пермяки», на котором мы остановимся позднее. Используя этот невзрачный отрывок из сочинения И. Глушкова, нас пытаются убедить в наличии какого-то «племенного» вогульского осколка в бассейне р. Иньвы. Читатели, знакомые с географией Пермского края, обратят внимание, что в тезисе И. Глушкова с течением р. Иньвы связана только р. Вогулка близ с. Купрос. Остальные топонимы с названием Вогулка относятся к р. Печоре и к крупному левобережному притоку р. Камы - Косьве. В западной части Чердынского уезда в XVII в. никаких косьвинских вогул не могло быть в принципе, так как совершенно отсутствуют письменные свидетельства о них. В Коми-Пермяцком округе, судя по переписям XVII - начала XVIII в., даже по наиболее полной переписи Алексея Никеева 1711 г., никакого села Вогулята не упоминается. Тем более, топонимы с окончанием на -ята имеют русское происхождение и появились в Пермском Приуралье лишь в начале XIX в. Деревень с такими топонимами в пределах Коми-Пермяцкого округа никогда не было [Шишонко, 1887, с. 497-506]. Правда, в приходе с. Егва во второй половине XIX в. упоминается д. Косьва, которая существует и поныне. Она расположена на правом берегу р. Иньвы в устье небольшой речушки Косьвы и явно никакого отношения к косьвинским вогулам не имеет.
Экспедиция Пермского государственного педагогического университета проводила раскопки средневекового родановского городища в с. Купрос на р. Иньве, но почему-то о р. Вогулке в окрестностях этого села никаких данных авторы нам не представляют.
Создатели главы путают географическое расселение вогулов, живших издавна в предгорной
части р. Косьвы, левого крупного притока р. Камы на востоке Пермского края. Косьвинские вогулы упоминаются в источниках конца XVI в. В 1598 г. они обратились к русскому царю с просьбой закрепить за ними верх-косьвинские земли, чтобы не попасть в зависимость от строящегося города Верхотурья. Государь Борис Годунов удовлетворил просьбу манси и просил верхотурского воеводу «по Косьве сенные покосы и рыбные, и звериные ловли и всякие угодья поделить, как будет до-ведтца, чтоб вогуличам в том тесноты не было» [Акты..., 1841, с. 26]. В XVII в. в горных труднодоступных местах манси еще жили, но численность их сокращалась. Часть косьвинских и яйвен-ских манси обрусела, часть ушла на Сосьву, и в начале XVIII в. в бассейне р. Яйвы и Косьвы их уже не осталось. Таким образом, стремление авторов книги в угоду своей «угорской» концепции перетянуть какие-то мифические «осколки бывшей племенной группы» косьвинских вогулов в западную часть Пермского края не опираются на реальную источниковую базу.
Названия с этнотопонимом «Вогулка» часто встречаются именно в восточной части Пермского края. Следует отметить, что этноним «вогулы» очень позднего происхождения и впервые внесен в литературу на рубеже XIV-XV вв. Епифанием Премудрым, который явно услышал его от Стефана Пермского. Интересные данные о происхождении этого названия приводит Л. Н. Лашук. Он сообщает, что у печорских коми этноним «манси» имел нарицательный характер и означал «отсталый и диковатый человек». Отсюда он предположил, что этноним «вогул» имеет коми лингвистическое происхождение от слова «вогыль» - «космы, лохмы». Из конструкции слов «лез вогыль» понимается «лохматый человек, растрепа» [Лашук, 1972, с. 61]. Подобной точки зрения придерживался видный историк С. В. Бахрушин: «Русские впервые узнали об остяках и вогулах через посредство коми-зырян, живших на Печоре и по Вычегде, как это видно из коми-зырянских названий: югра (егра) и вогулы (вэгул, дикий)» [Бахрушин, 1935, с. 8].
Таким образом, даже с позиции коми-населения вогул вряд ли можно ассоциировать с древним угорским населением, якобы оставившим в Среднем Приуралье яркие памятники средневековых ломоватовской и родановской культур. Этнографы Пермского педуниверситета в Чазевском сельсовете (не указано, какого района) Коми-Пермяцкого округа вроде бы зафиксировали сообщения местных жителей: «Раньше в гайнской стороне было много мансы, они там целыми семьями жили. И язык у них другой был, но и они по нашему говорили» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 9]. Из этого факта авторы выводят сентенцию о том, что «лингвисты отмечают, что пермяне и уральские угры в новое время отличались финно-угорским билингвизмом» [Там же, с. 15]. Ссылки на работы лингвистов в тексте, как правило, отсутствуют. Нет указаний на этот факт и в работах Н. Н. Агафоновой, занимающейся этнографическими исследованиями в Пермском педуниверсите-те. Между тем такое редкое известие должно было быть отражено в ее трудах с точными фамилиями информаторов, места и времени фиксации этого устного сообщения.
«Разобравшись» с Чердынским уездом Перми Великой, авторы книги обратили свое внимание на следы угров в Соликамском уезде. Создатели труда вводят термин «обвинские вогуличи», ссылаясь только на очень поздний источник «Житие Трифона Вятского», самый ранний список которого относится к концу XVII в. - список Золотицкого [Каган, 1992, с. 387]. Однако в серьезных и более ранних реальных, а не в житийных источниках, никаких известий о загадочных «обвинских и иньвенских вогуличах» нет. О том, что житийные источники использовать в исследованиях следует чрезвычайно критично, свидетельствует так называемая Мыльниковская редакция XVIII в. «Жития Трифона Вятского», где р. Очер в юго-западной части Строгановской вотчины написана ошибочно, как «Отчер», и где якобы жили остяки. Реальный и намного более ранний источник, чем житие, - «Осинская писцовая книга Палицына и Аристова 1596 г.» свидетельствует, что на берегах р. Очер в XVI в. никто не жил и только «.рыбу ловили пермичи из оброков» [Осинская., 1900, с. 139]. Следует отметить, что автором «Жития Трифона Вятского» был вятчанин, который использовал предания о святом, собранные в Пыскорском и Коряжемском монастырях («многи повести, словесы сказущи»), рассказы учеников Трифона Вятского Досифея и Моисея [Чурина, 2008, с. 11]. По данным исследователей, в настоящее время существует 23 списка рассматриваемого источника. В некоторых из них никакого упоминания этнонима «вогул», тем более с Иньвы и Обвы, нет. В тексте фиксируется только этноназвание «остяк» [Житие., 1900]. Краткое замечание об остяках, которые в прошлом жили «в Перми Великой у Соликамска», историка XVIII в. Г. Ф. (а не И. Б.) Миллера, на которое опять нет ссылок, ничего нового не дает. Историк явно отмечал кось-винских и яйвенских вогул.
Пытаясь доказать наличие какого-то древнего этнического угорского рудимента в Обвинско-Иньвенском поречье авторы обращаются к редким фамилиям Кыласовых, Юргановых и Югрино-вых, тем более, что фамилия Кыласовых связана с русским поселением XVI-XVII вв. возле крупного племенного центра родановской культуры городища Анюшкар на р. Иньве. По мнению авторов, это мощное средневековое городище древних коми-пермяков создано «уграми». О том, что эти фамилии были крайне редки в Перми Великой XVI-XVII вв., авторы умалчивают [Полякова, 1997, с. 102, 130, 271]. Кстати, по Е. Н. Поляковой, фамилия Кылосов имеет не угорскую, а тюркскую (кылыс, кылыч - «меч, сабля») или коми лингвистические основы (кыос - «лыжи, не обшитые шкурой). Фамилия Юрганов вообще никакого отношения к уграм не имеет и, по мнению Е. Н. Поляковой, является производным от прозвища Юрган, возможно, связанного с коми-пермяцким словом юр - «голова» [Там же, с. 102, 272].
Если брать ономастические данные Перми Великой, то после русских и коми-пермяцких фамилий на третьем месте стоят фамилии с тюркской лингвистической основой. Таким образом, используя методику работы авторов с ономастическими источниками, мы должны прийти к выводу о том, что на территории таежного Приуралья в древности доминировали не «праугры», а «пратюр-ки». Слабость позиции авторов рецензируемого труда очевидна. Следуя своей методике по изучению ономастических источников Приуралья, исследователи Рождественского археологического комплекса (т. н. Афкула) [Белавин, Крыласова, 2008] обязаны были бы признать, что он оставлен предками «удмуртов», поскольку у жителей деревни, расположенной возле Рождественского городища, преобладала фамилия Вотинов (Вотяк - «удмурт»): «Деревня на Сикискоре Городище, а в нем крестьян. Во дворе Иван Евсеев сын Вотинов 25 лет у него жена .у него брат двоюродной Стафей Исаков сын Вотинов 25 лет у него жена . живет во дворе деда своего Савы Филипова сына Вотинова да отца своего Евсевья и дяди Фотея Исака Данила Ивановых детей Дементья да Костянтина и в 204-м году Сава Вотинов и дети ево Иван да Евсевей Исак да Никон (!) Иванов сын Де-ментей померли. Во дворе Петр Васильев сын Вотинов 25 лет у него жена.»3
В целом следует заметить, что историки Пермского Приуралья давно обращаются к фамилиям, имеющим не русскую лингвистическую основу, но они справедливо рассматривают их в контексте сложных миграционных процессов, протекавших в Верхнем Прикамье в период русской колонизации и христианизации XVI-XVII вв. [Оборин, 1990, с. 134; Чагин, 2004, с. 52, рис. 5].
И. Г. Остроумов отмечал об известной вогульской семье Бахтияровых, живших в верховьях р. Вишеры до конца XX в.: «Бахтияровы. перекочевали в Чердынский уезд из Тобольского и их ошибочно принимают за сохранившихся местных вогул» [Остроумов, 1904, с. 176]. Таким образом, носителями фамилий, которые, возможно, связаны с угорским этносом, могли являться представители крещенного мансийского (вогульского) населения, переселившегося с предгорных районов западного или восточного склонов Урала на равнинные пространства Верхнего Прикамья и генетически ничего общего не имеющего с преобладающим мифологическим «угорским» раннесредневековым населением, по версии авторов книги, в составе ломоватовской и родановской культур.
При характеристике этнической обстановки в бассейне р. Сылвы и Тулвы в эпохи позднего средневековья и нового времени авторам следовало обратиться к опубликованным источникам (А. А. Дмитриев, В. Н. Шишонко) и углубиться в историографию вопроса. Проблема «остяков» Сылвенско-Иренского поречья и бассейна Тулвы намного сложнее, чем вопрос о вогульском (мансийском) населении предгорных районов Урала. Однако авторы по неизвестным причинам игнорируют исследования Д. М. Исхакова, Р. Г. Кузеева, И. Ю. Пастушенко и Д. Б. Рамазановой, в которых затронуты этногенетические процессы в Кунгурской лесостепи [Исхаков, 1987; Исхаков, 1998; Кузеев, 1974; Пастушенко, 1993; Рамазанова, 1983]. Такой подход явно не способствует объективному взгляду на этническую принадлежность «остяков» Сылвенско-Иренского поречья и Тулвин-ского плато.
Авторы извещают читателя, что «известны случаи отатаривания и обрусения угров Пермского Предуралья и даже их опермячивания (например, коми-язьвинцы)» (курсив наш. - А. М., Г. Ч.) [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 6]. Что касается этногенеза изолированной группы коми-язьвенских пермяков в бассейне р. Вишеры, то мы отсылаем создателей рецензируемого труда к работам, посвященным этому народу [Чагин, 2001; Чагин, 2007, с. 67-74]. Об отатаривании угров авторы никаких документальных данных или примеров не приводят. Об обрусении чусовских во-
гул цитируются наблюдения 1773 г. академика И. Г. Георги: «.они совершенно русские крестьяне и будучи весьма склонны к пьянству, празднуют, когда есть деньги, все русские праздники» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 6 - ссылка на источник отсутствует]. К сожалению, это замечание уважаемого академика применимо и к современным аборигенным народам Северной Евразии (ханты, манси, чукчи и т.д.), которые, не теряя своего этнического самосознания, попали под негативный пресс цивилизационного молоха, уничтожающего традиционную культуру первобытной периферии. Интересны взгляды И. Г. Остроумова на чусовских вогул, которые он проецирует на все ясачное население Кунгурского уезда: «Я не согласен, чтоб поселения вогулов доходили до Чусовой, где их как будто видели первые путешественники за Урал. Я полагаю, что вогулами в данном случае ошибочно названы какие-либо другие племена, по всей вероятности татарские. Такие ошибки официально санкционированные существуют и сейчас, а прежде были неизбежны. Вероятно, обрусевшие уже вогулы (чердынские, по И. Г. Остроумову), но сохранившие право платить ясак и положили основание якобы вогульским поселениям в Кунгурском и Красноуфимском уездах, а в Ирбитском уезде “иленские” татары попали в “вогулы” из ясака, которым они платили свои подати, давно уже покупая шкурки зверей для этого на Ирбитской ярмарке» (примечание наше. - А. М., Г. Ч) [Остроумов, 1904, с. 161, 164]. Мы приводим этот отрывок из работы И. Г. Остроумова для того, чтобы показать, что в историографии XIX в. существовало мнение и о миграции христианизированных манси в другие районы Пермской губернии, а также о достаточно непростом этническом содержании ясачного населения в ее южных пределах.
Авторы книги ссылаются на работу И. Н. Смирнова «Пермяки», изданную в Казанском университете в 1891 г., в которой ученый приводит «множество свидетельств пребывания угров в Прикамье на основе документов Пермского и Вологодского краев» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 6], но какие-то определенные свидетельства И. Н. Смирнова в тексте монографии не раскрываются. Авторы не посчитали целесообразным внести столь важный для поддержания «угорской» концепции источник в общий библиографический список своего труда [Там же, с. 279]. Между тем в приведенном авторами отрывке И. Н. Смирнов определяет обитание вогул в пределах восточной части Пермской губернии по р. Колве, Вишере, Яйве, Косьве и Чусовой, в предгорных районах, в которых манси всегда и обитали. Никаких данных о проживании вогул в равнинной части Верхнего Прикамья И. Н. Смирнов не приводит [Смирнов, 1891]. Таким образом, данный труд ничего не дает в плане обоснования проживания угров в верхнекамской долине в эпоху раннего средневековья.
Авторы некритично используют данные такого позднего источника, как «Повесть о стране Вятской» (XVIII в.), ранние известия которого ряд исследователей считали недостоверными -П. Н. Луппов, А. В. Эмманауский, А. Ф. Трефилов [Оборин, 1990, с. 64]. В виду этого указание о «чепецких уграх» в Толстовском списке документа - «и дошедши реки Чепцы и вниз по ней плы-вуще пленяюще остяцкие жилища» неправомерно - ссылок на источник, как обычно, нет [Труды., 1905, с. 22-52]. Это объясняется тем, что в Миллеровском списке источника, в том же тексте названы не «остяцкие» жилища, а «отяцкие»: «. и дошедшее реки Чепцы и вниз по оной пловуще пленяющее отяцкие жилища.» [Там же, с. 23-53]. В источнике, как видно, полностью доминирует этноним «отяки»: «.отяки и чудь набегающи со стрелами и оружием и много селитвы разоряющее и пленяюще» [Там же]. Таким образом, чепецкие «остяцкие» жилища можно квалифицировать как «отяцкие», т.е. удмуртские. Кстати, в капитальном труде П. Н. Луппова, поднявшем огромный пласт источников о христианизации языческого удмуртского населения XVI-XVIII вв., никаких остяков нет. В источниках фигурируют «вотяки, отяки, черемисы, татары» [Луппов, 1999].
Авторы вводят в научный мир настоящую мифологему о вятских «вогуличах». Они используют для этого, как и в случае с «осколками бывших племен косьвинских вогуличей», краткие и невнятные известия 1772 г. префекта Вятской духовной семинарии Платона Любарского. В своем сочинении о событиях 1739-1742 гг. «Любопытное известие о Вятской епархии и бывшей в ней архиреях» он пишет, что «в бытность на Вятке Вениамина великое число варварских народов в епархии его жительствавших, яко вотяков и вогуличей, тщанием его крестились и многие тщанием его для них построены церкви и часовни». Это и есть единственный источник, якобы свидетельствующий о вятских вогуличах. Правда, авторы не стали приводить высказывание П. Н. Луппова об этих известиях: «Так как автор писал на основе преданий современников, то поэтому сообщаемые им сведения не отличаются точностью. На самом деле при Вениамине вотяков крестилось не более 3 тыс., и построена только одна церковь.» (курсив наш. - А. М., Г. Ч.) [Там же, с. 50]. Создатели
главы оперируют этнонимом «вятские вогуличи», ссылаясь на работу А. Ф. Теплоухова, который опирался на какие-то редакции загадочной Усть-Вымской летописи. К сожалению, такой летописи ни один историк XIX-XX вв. не видел. Если авторы найдут точные ссылки на этот источник, где говорится о «вятских» вогуличах, мы им будем очень благодарны. В авторитетной Вычегодско-Вымской летописи нет известий об этих загадочных вятских манси. В ней выступают только «вят-чане», например под 1450 г. «Приступая вятчане к владычно городку, а взять не взяли, постояв на месте Копанец, зовемый Вятский луг» [Вычегодско-Вымская летопись, 1958].
Но авторы книги, воодушевленные недостоверными известиями Платона Любарского, нашли им нишу в позднесредневековой истории Приуралья, о которой не подозревал даже такой видный знаток вятских древностей, как А. А. Спицын [Спицын, 1889, с. 39-56]. Отсюда появляются населенные пункты возле города Вятки с названием Вогульцы, правда ссылок на их местонахождение, как и на сами источники, где они упоминаются, авторы не приводят. Подобные топонимы имеются в восточных районах Кировской области, граничащих с Удмуртией (бывший Слободской уезд Вятской губернии) - Вогульцы, Малые Вогульцы, Вогули. Именно с этими топонимами создатели книги связывают события второй половины XV в. и раскрывают новые неизвестные запутанные страницы древней истории региона. Они пытаются полемизировать с мнением
В. В. Напольских, высказанным им в одной из статей: «Появление таких названий совершенно естественно, так как пелымские вогуличи действительно жили в Вятской земле, например, в 1467 г. после похода вятчан и пермяков на Пелым. Пелымский князь Асыка был взят в плен и приведен на Вятку. Есть множество сообщений о совместных военно-разбойничьих экспедициях вятчан и во-гуличей на Устюг и др., что свидетельствует о наличии между ними союзнических отношений, которые, надо полагать, подкреплялись взаимными визитами, наличием послов, аманатов и т.д. При чем здесь смена угров удмуртами» [Напольских, 2002, с. 91]. Приведем эти образные полемические размышления авторов полностью: «Относительно приписывания населенных пунктов с названием Вогульцы возле города Вятки наследию пелымских вогул, приведенных сюда после похода вятчан на Асыку, отметим, что вряд ли войско вятчан и пермяков (чердынцев) в составе 120 человек могло привести в полон достаточно много вогул, и вряд ли русское население Вятки оказалось столь комплиментарным, чтобы дало возможность вогулам основать свои поселения в этой земле. Тем более, что письменные источники, описывая пресловутый поход 1467 г., на который нравится ссылаться критикам М. Г. Атаманова (например, Вымско-Вычегодская летопись), сообщают, что “поиде вят-чаны на вогулечи да с ними пермяне из Чердыни, вогулич воевали и князя их Асыку в полон взяли да от Вятки упустили”. Интересно, как это “упущенный” от Вятки пелымский князь с некоторым количеством воинов-соплеменников умудрился основать в Вятской земле несколько поселений и наплодить там много потомков, так, что часть из них отселилась затем в окрестности Усть-Выма, а другая часть была в первой половине XVIII в. обращена в христианство трудами Вятского епископа Вениамина?» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 12]. Для нас непонятно, для чего приведена столь обширная сентенция. Подобным образом, возможно, авторы хотят доказать, что вогульское население здесь является исконным и существовало до прихода «отяков». Но как тогда этот взгляд согласуется с этномимом «вогул», который появился в источниках только в начале XV в.?
Увы, нет ссылок на источники и на работы неизвестных нам оппонентов М. Г. Атаманова. В «пресловутом» походе 1467 г. участвовало 120 человек вятчан, а сколько было в составе отряда пермяков, источники не сообщают, но не исключено, что их было больше. Даже 300 хорошо вооруженных людей представляли серьезную силу для борьбы с вогулами, которые, судя по героическим сказаниям, могли выставлять воинские контингенты в 50-300 чел. в зависимости от силы князя [Бахрушин, 1935, с. 12]. Скорее всего, пелымский князь Асыка мог располагать отрядом воинов до 300 чел. и его в 1467 г. разбили и пленили союзные войска Вятки и Перми Великой. Это событие отражено во многих летописных сводах, в частности в Устюжском [Устюжский., 1950, с. 86]. Остальные полемические фантазии о «”комплиментарности” вятчан» и о расплодившихся «потомках Асыки и его воинах» оставим на совести авторов. Во всяком случае, гипотеза В. В. Напольских опирается на малочисленные, но реальные известия источников о пребывании вогулов в Вятской земле, чего не скажешь о надуманной «угорской» прародине в Прикамье.
В работе нет ссылки на карту Николая Витсена (1641-1717), который опубликовал свой труд не в 1663 г., а в 1687 г. На этой карте видим, что часть этнонима вогулы представлена в верховьях Вычегды [Атлас., 2006, с. 282]. Но, учитывая уровень точности картографии того времени, к этим
данным надо относиться осторожно. Кстати, сюжет о карте Витсена и вогуле Сейлапове, а не Сей-палове, заимствован у А. Ф. Теплоухова [Теплоухов, 1960, с. 271, 273]. Между тем крупный исследователь истории коми-зырян Л. Н. Жеребцов не знает источников о продаже в 1732 г. вогулом Сейлаповым своей вотчины в верховьях Вычегды крестьянам Мылвинское волости, которую упоминает А. Ф. Теплоухов, ссылаясь на редкую статью Мельникова, опубликованную в «Известиях Русского географического общества» в 1852 г. [Там же, с. 271]. К сожалению, мы также не знакомы с этой статьей. Авторам главы следовало бы дать ссылку на источник, которым пользовался Мельников. Однако данные о том, что вогулы жили на Верхней Вычегде, истоки которой обращены к бассейну р. Печоры, не являются уж столь неожиданными. Они давно известны исследователям: «Письменные источники свидетельствуют, что даже в XV в. поселения коми по Вычегде выше впадения р. Сысолы не поднимались. Притоки Вычегды - реки Локчим и Вишера использовались только в промысловых целях» [Лашук, 1972, с. 60]. Район верхней Вычегды в XV в., по Л. Н. Жеребцову, «служил охотничьим угодьем для печорских манси, которые неоднократно . совершали набеги на крестьянское население Нижней Вычегды». Освоение верховьев р. Вычегды крестьянами коми начинается во второй половине XVI в. [Жеребцов, 1982, с. 75, 76].
Создатели главы крайне легко обращаются с условными демографическими данными, пытаясь доказать, что малочисленность коми-пермяков в Перми Великой второй половины XVI -XVII в. является «косвенным, но весьма ярким показателем относительно недавнего появления финно-пермского населения в Предуралье» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 7]. Следуя течению мысли создателей рецензируемой книги, можно подумать, что до «мифического обретения» коми-населением новой родины в Верхнем Прикамье здесь жили многочисленные племена «великих угров», которые возводили сияющие изобилием протогорода [Белавин, Старков, 1997]. Однако, скорее всего, население, занимавшееся рискованным земледелием и животноводством все же оставалось численно стабильным.
Возьмем классическое позднеломоватовское время в Пермском Прикамье (УИ-К вв.), которое считается авторами апофеозом «угорской» культуры в этом регионе. За все годы, включая новейшие исследования, изучено до 1300 погребений этого времени. По данным В. П. Алексеева, в первобытных обществах «продолжительность жизни была незначительной, а смена поколений осуществлялась быстрыми темпами. Основной демографической ячейкой для периода разложения позднеродовой общины. была, следовательно, популяция, состоявшая преимущественно из трудоспособных членов коллектива, с малым процентом стариков и высокой детской смертностью». Условную продолжительность жизни исследователь определял в пределах 25 лет [Алексеев, 1988, с. 311-313]. Численный состав общин в период разложения позднеродовой общины варьировался в пределах от несколько десятков до 300 чел. [Куббель, 1988, с. 169].
В Верхнем Прикамье известно до 10 крупных позднеломоватовских некрополей. Наиболее изученным до сих пор памятником является Агафоновский I могильник, где вскрыто 377 погребений [Голдина, 1985, с. 29]. Предположим, что в каждом некрополе захоронено до тысячи человек. Хронологический диапазон позднеломоватовских могильников достигает до 300 лет, следовательно, они включают 10 поколений погребенных. Отсюда средняя численность позднеломоватовской общины достигала в одно поколение не более ста человек и всего в Верхнем Прикамье, основываясь на материалах крупных позднеломоватовских некрополей, могло обитать до тысячи человек в один хронологический период. Учитывая мелкие некрополи этого времени, включая и не найденные еще погребальные памятники, мы можем довести число раннесредневековых жителей Верхнего Прикамья от силы до 3 тыс. чел. в единый хронологический период. Так что демографические расчеты авторов книги никоим образом не могут служить «косвенным», но весьма «ярким» показателем многочисленности псевдоугорского населения в Верхнем Прикамье в эпоху раннего средневековья. Отсюда приблизительные подсчеты В. А. Оборина количественной численности населения родановской культуры (до 4,5 тыс. чел.) вполне корректны [Оборин, 1990, с. 46]. Кстати, авторы заблуждаются, полагая, что это число В. А. Оборин соотносит с русскими источниками XVI-XVII вв. Перепись Яхонтова 1579 г. полностью не сохранилась, и подсчитывать число населения Перми Великой во второй половине XVI в. было невозможно, в отличие от сохранившихся переписей конца XVI в. в Перми Старой, на которых и базировались выводы Н. П. Воскобойниковой при подсчете населения Повычегодья. С подсчетами В. А. Оборина согласны и сыктывкарские исследователи, которые, «принимая во внимание более суровые условия вычегодского бассейна и значи-
тельное меньшее количество археологических памятников в этом регионе по сравнению с Прикамьем», предположительно определяют численность предков коми-зырян в пределах 3-4 тыс. чел. [Жеребцов, Королев, 2000, с. 4, 5]. Таким образом, этот демографический факт, свидетельствующий «о локализации исторической прародины пермян как таковых» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 7], в Повычегодье снимается. Следует отметить, что в переписях Перми Великой этническая принадлежность населения не указывалась. Наличие городов, городков и острожков на территории Верхнего Прикамья, в отличие от Повычегодья, явно свидетельствует о том, что здесь коми-пермяцкое население в результате миссионерской деятельности монастырей быстро христианизировалось и русифицировалось [Мельничук, Коренюк, 1996, с. 163].
Приведем еще некоторые примеры по поводу исторической демографии. Возьмем исконную территорию таежных угров (ханты и манси) Западной Сибири и посмотрим количественный состав аборигенного ясачного населения на этой территории, в несколько раз превышающей территорию Перми Великой. З. П. Соколовой по записям метрических книг за разные годы XVIII-XIX вв. определено количество «ханты-мансийского населения» в Березовском, Тобольском, Сургутском, Туринском уездах. Всего она насчитала на этой огромной территории 20.631 чел. Это притом, что записи метрических книг учитывались за разные годы двух веков [Соколова, 1983, с. 167-316]. Отсюда мы можем сделать вывод, что в единый хронологический период в этих обширных уездах могло обитать до 10 тыс. чел. «ханты-мансийского» населения. По ряду источников в Тобольской губернии в первой половине XIX в. вогул насчитывалось 5400 чел. [О местах., 1889, с. 5]. В связи с этим достаточно объективны положения екатеринбургских исследователей, констатирующих, что «численность вооруженных формирований западносибирских народов не могла быть большой, это обусловливалось очень малой плотностью населения...» [Зыков, Кокшаров и др., 1994, с. 58].
Обидевшись на резкую, но совершенно справедливую критику В. В. Напольских, посвященную «угорским» построениям в топонимике Восточной Европы [Напольских, 2002, с. 42; Напольских, 2007], авторы перешли определенный «теоретический Рубикон». Они сформулировали удивительный тезис, согласно которому «в иерархии этнических признаков языку, в отличие от материальной культуры, принадлежит одно из самых последних мест. Любой этнолог и историк назовет народы, обладающие единством этноса, единой материальной культурой, но имеющими несколько языков» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 11]. Но авторы почему-то не дали примеров традиционных этнических общностей, в которых жили полиглоты. В то же время, принижая значение языка в этнической системе, авторы для обоснования своей «угорской» концепции активно обращались к толкованию топонимистического материала. К сожалению, они не учли правило специалистов по палеотопонимике: «.прежде всего, необходимо исключить возможность какой-либо предвзятости в истолковании языковой принадлежности географических названий. Если задаться целью объяснить все названия из какого-то определенного языка, то можно быть уверенным, что, в конце концов, какая-то часть топонимов получит объяснение, хотя оно и не будет соответствовать истинному положению вещей» [Глинских, 1983, с. 5]. К сожалению, авторы не придерживались этих принципов, что и привело их к конфузным построениям.
Мы не будем больше комментировать статью О. В. Поляковой, в которой делается вывод о том, что «названия мелких и средних географических объектов до перехода в их записанное состояние могут сохраняться в устной памяти нового населения на протяжении всего лишь нескольких поколений (250-300 лет), что можно косвенно указывать на относительно недавнее пребывание (400-500 лет назад) достаточно крупных массивов угорского населения на территории Приуралья» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 8; Полякова, 2001, с. 55]. Создатели книги, как и О. В. Полякова, не объясняют читателям, откуда они вывели столь четкие временные диапазоны. Хотя, по мнению профессиональных топонимистов, дело обстоит как раз наоборот: «Наиболее живучи имена крупных объектов. Мелкие объекты чаще теряют свои имена, их номинация происходит неоднократно, в том числе одноязычным населением» [Малолетко, 1992, с. 38]. Работать с текстом, посвященным анализу топонимистических данных, весьма затруднительно. Например, авторы используют точку зрения А. К. Матвеева, изложенную в его давней статье, где он определяет гидронимы на -им, -ым как угорские [Матвеев, 1968], игнорируя его новую точку зрения на эти гидронимы, в которой он отказывается как от их угорского, так и финского происхождения и называет их загадочными [Матвеев, 1997, с. 9-10].
В связи с этим, чтобы не разбирать ономастические взгляды авторов, мы отсылаем их к рабо-
там В. В. Напольских, которые на сегодняшний день нам представляются лингвистически наиболее аргументированными [Напольских, 2002, с. 42; Напольских, 2007].
Все построения авторов книги, основанные на использовании редких «угорских» топонимов в Верхнем Прикамье, гасятся преобладающими географическими названиями с пермской лингвистической основой, в первую очередь гидронимами крупных рек с окончанием на -ва или названиями поселений с окончанием на -кар, -горт, -ыб [Оборин, 1976а, с. 22-29]. Кстати, используя методику авторов, мы имели бы полное право доказывать, что вся Западная Сибирь была исконной пермской территорией, осваиваемой коми-населением совместно с дружественными самодийскими племенами - Лозьва, Неромкар, Искер - Искар, Сосьва, Нейва и т.д. Создатели книги, определяя, что этнонимы, связанные с вогулами и остяками, есть доказательство проживания «угров» в западной части Приуралья начиная с раннего средневековья, забывают, что в Сибири имеется намного больше этнических географических названий, связанных с пермскими народами, - Зыряново, Пер-мяково, Вотяково, Пермитиново и т.д. Почему пермские «автохтонисты и националисты», по очень меткому определению авторов [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 15, 16], не могут использовать эти данные для отстаивания своей позиции о расширении раннего жизненного ареала предков народов коми и удмуртов в эпоху раннего средневековья на территорию Западно-Сибирской низменности? Большинству исследователей давно ясно, что появление этих поздних этнонимов на географической карте есть результат миграционных процессов, протекавших в сложный период русской колонизации Урала и Сибири [Оборин, 1990, с. 131-136].
Чрезвычайно наивны представления авторов книги о преданиях, связанных с «чудью и чудаками». Они естественно связывают «чудь» с ушедшими в историческое небытие раннесредневековыми «уграми» Среднего Приуралья: «Интересно, что на всей территории Русского Севера, на которой лингвисты отмечают присутствие угорской субстратной топонимии, также распространены и легенды о “чудском народе”, предшествующем там финскому и древнерусскому населению» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 13]. Авторы ссылаются на коми-пермяцкий фольклор о Кудым-Оше, который, по их мнению, «наглядно демонстрирует позднюю смену финнами какого-то родственного, но все же иноэтничного населения» [Там же]. В ответ мы приведем более раннее известие, чем упомянутый коми-фольклор (фиксация в первой половине ХХ в.). Оно связано с коми-зырянами второй половины XIX в. и отмечено В. Н. Шишонко: «Страна, занимаемая ныне зырянами, т. е. Усть-Сысольский, Яренский и Мезенский уезды, у самих зырян почитается страною ново-приобретенною: они признают себя здесь не старожилами, а пришельцами с юга, именно с Камы, и, указывая на могилы предшествовавших им старожилов, называют этих старожилов Чудью» (курсив наш. - А. М., Г. Ч) [Шишонко, 1884, с. 91-92].
По вопросам этнической принадлежности «чуди» существует обширная литература. Это работы В. А. Оборина, Е. Н. Поляковой, А. С. Кривощековой-Гантман (материалы конференции о чуди, проведенной в 1973 г.) [Оборин, 1976б; Полякова, 1976; Кривощекова-Гантман, 1976], П. Ф. Лимерова [Лимеров, 1996], Р. А. Агеевой [Агеева, 1990, с. 86-116, рис. 3], В. И. Лыткина [Лыткин, 1963], Л. С. Грибовой [Грибова, 1964], А. К. Матвеева [Матвеев, 1960, с. 118], Ю. И. Смирнова [Смирнов, 1972], С. К. Белых [Белых, 1996] и т.д. Авторы рецензируемого труда, к сожалению, обходят эти работы своим вниманием. Вообще, отсутствие историографической части в монографии - одно из самых слабых ее качеств.
Мы придерживаемся той точки зрения, которую в Прикамье развивает Е. Н. Полякова, что чудью в регионе называли не какие-то конкретные племена и народы определенной территории и определенной эпохи, а древнее дорусское некрещеное население различных исторических периодов [Полякова, 1976, с. 131]. Это хорошо проиллюстрировано в царской жалованной грамоте Федора Иоанновича 1597 г., по которой земли по р. Очер в Оханском Прикамье передавались солепромышленнику Никите Григорьевичу Строганову; в ней отмечалось: «.с устей и до вершинь, берега пустые, и леса дикие, и селища чудские заросли.» По берегам р. Очер археологами Пермского государственного университета выявлены только памятники раннего железного века (ананьинская и гляденовская культуры - VIII в. до н. э. - V в. н. э.). Более поздних памятников ломоватовской и родановской культур в этом районе не обнаружено.
Если рассматривать территорию Западной Сибири, то там «чудскую» проблему палеолингвисты связывают с финскими языками. По точке зрения ученых, разрозненные топонимистиче-ские данные по северу Западной Сибири связываются с финскими языками - р. Пур из финского
пуро - «ручей». Имена притоков р. Пур - Янг-Енга, Дяги-Енга, Ету-Енга - сопоставимы со многими топонимами севера Восточной Европы на -еньга, -енга, -оньга, -аньга [Розен, Малолетко, 1986]. По мнению А. К. Матвеева, эти топонимы финского происхождения и принадлежат заволочской чуди, язык которой занимает промежуточное положение между прибалтийско-финским и волжско-финским языками [Матвеев, 1964]. А. М. Малолетко пытается их связать с загадочными людьми «сииртя» в легендах ненцев, которые и принесли в Сибирь название «Енисея» - «Енивесь - большая вода» [Малолетко, 1992, с. 26].
Бездоказателен тезис о том, что «угорская топонимия в волжской и северной части России по своему распространению достаточно точно ложится на эту часть Великого Волжского пути, и места ее фиксации совпадают с местонахождением археологических объектов, в составе находок с которых имеются средневековые предметы из Пермского Предуралья, иногда достаточно многочисленные и имеющие характер этномаркеров» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 11]. Примеры и ссылки и на этот раз отсутствуют. Суждение базируется на высказывании Е. И. Горюновой, которое носит частный историографический характер: «Угорская теория происхождения народностей Поволжья не была удостоена даже научной критике. Она попросту была забыта» [Горюнова, 1961, с. 41]. К тому же авторы книги не сообщают, что под «угорской теорией» Е. И. Горюнова подразумевала концепцию Д. Европеуса, которая была «дилетантской даже для своего времени» [Напольских, 2002, с. 86]. Это отметила в своей работе Е. И. Горюнова: «Конечно, “угорская” теория Евро-пеуса упрощенно отражает процесс складывания этнических образований. Племена, упоминаемые нашей летописью, были продуктом длительного этногонического процесса. К моменту начала славянской колонизации уже не могло быть ни единого “финского”, ни единого “угорского” массива» [Горюнова, 1961, с. 41]. Кстати, монография Е. И. Горюновой не попала в общий библиографический список книги, что является неуважением к памяти крупного археолога финно-угроведа [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 267]. Как мы увидим в дальнейшем разборе глав рецензируемой книги, связанных с конкретным археологическим материалом, нам представят так называемые «эт-номаркеры» - классическую посуду и предметы ломоватовской и родановской культур в Среднем Поволжье и на северо-западе Восточной Европы, которые большинство исследователей этих древностей, в отличие от авторов книги, связывают с предками пермского этноса.
Касаясь этнонима «югра», авторы отмечают, что «с этим именем официальные русские источники на протяжении всех последующих столетий связывают угорское население Урала» [Там же, с. 14]. Ссылок на эти официальные источники нет. Странно, но в тексте книги полностью игнорируется полемическая, но наполненная источниками и историографическими сюжетами статья Е. А. Курлаева о Югре [Курлаев, 1994]. Мнение молодого кандидата наук Г. Дьени, написавшего историографическую диссертацию «Протовенгры на Урале в I тыс. н. э.», ничего нового в локализацию и этническое определение народа «Югра» не вносит [Дьени, 2007].
Сопоставление Уйры (Юра) арабских источников и Югры древнерусских источников [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 14], на наш взгляд, относится к занимательной топонимике типа -«страбоновская земля Туле (Тула) и русская Тула», «этруски - этнические русские», «итальянскую Парму построили пермяки». По этой занимательной методике мы узнаем, что название народ Вису (Ибн-Фадлан) связано с мадьярскими терминами «север», а также «вода, поток воды» VIZ VIZ-AR
- ER [Там же]. Ссылки при этом отсутствуют. Очевидно, по мнению авторов, в пределах Новгородской области на берегах р. Вишеры, притока р. Волхов, образованной от слияния двух рек Малой и Большой Вишерки, издревле обитали «протоугры». Таким образом, авторы этимологизировали народ «Ису (Вису)» как «северные люди» или «речные люди». По их точке зрения «такая этимологизация вполне реальна, учитывая принципы формирования древнейшего пласта самоназваний. Именно таким путем образован древний этномим венгров “мадьяр” (мадьаяр - говорящий человек, люди)» [Там же]. Следуя авторам, известные этнонимы и топонимы авар, хазар, булгар, ар, Сувар, Биляр явно имеют венгерское происхождение. А как быть с Белозерской Весью, которую раньше ассоциировали с загадочной «Вису»? Гидроним «Весь» в финских языках определяется названием «вода» - карельское весь, вези; эст. веси. Таким образом, никакого отношения мадьяры к народу Вису не имеют [Керт, Мамонтова, 1982]. И совсем странно, что древний гидроним и этноним «Чулман» («Чолман») авторы выводят «из пермских говоров в значении, близком к одной из приводящихся этимологий слова «Ису (Вису)» - «речные люди, племена у струящейся воды» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 14].
Мы приведем, для ономастической определенности, интересные суждения А. М. Малолетко, который пытался разобраться с этимологией названий восточно-сибирских рек Чульман, Чулман, Чульпан, Чульбан: «Известно, что Кама когда-то называлась Чулман (Чолман). Языковую привязку гидронимов Чулман (Чульман, Чулпан, Чульбан) позволяют выяснить дублетные имена Камы. Как сообщает П. П. Семенов, вотяки (удмурты) называли ее Буджим-Кам («белая река»), чуваши Шой-га-адиль (то же), черемисы Чолман-вис (из финно-угорских раскрывается вис - «речка»), татары Чолман-идель. По мнению Г. Е. Корнилова, название р. Чулман (Чолман) имеет гунно-булгаро-чувашское происхождение. Если исходить из того, что в низовье Волги, где были названия проток Бол. и Мал. Чулпан, обитали хазары, а на Каме жили булгары, а не чуваши, можно признать за гидронимом Чулман хазаро-булгарское происхождение» [Малолетко, 1992, с. 193]. Таким образом, арабам, после монгольского нашествия в XIII в., разрушенные остатки Волжской Булгарии могли представляться страной «Чолман». Какое отношение этот географический термин XIII-XV вв. имел к раннесредневековой стране «Ису (Вису)» надо еще доказывать.
Любопытны выводы авторов об исследованиях фольклориста А. К. Микушева. На основе его противоречивой работы они делают положительное для себя умозаключение: «Указанные лингвистами и фольклористами даты взаимопроникновений языка и устного творчества угров и пермяков можно сопоставить с порой сменой угров финнами (пермянами) в Прикамье, когда взаимные контакты были наиболее активны» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 13]. Представляется, что авторы невнимательно читали работы А. К. Микушева, который пришел к следующему выводу: «Рассмотренный выше пласт пермско-угорских контактов, сюжет о юноше - медведе - борце, отразивший общие тотемные воззрения древних предков пермян и угров, сложился, по-видимому, у тех и других народов самостоятельно и сравнительно поздно. Вероятно, это произошло после расселения угров и пермян, но при том до распадения или, во всяком случае, накануне распадения пермской языковой общности» [Микушев, 1982, с. 179]. В более ранней своей работе А. К. Микушев рисует полное доминирование коми-зырян в медвежьем культе у манси: «Характерно, в мансийских песнях юноша, побеждающий зверя, оказывается охотником-зырянином... Зырянин убивает зверя и устраивает пышный медвежий праздник в его честь» [Микушев, 1973, с. 21]. В связи с этим очень интересны наблюдения М. А. Кастрена, опубликованные в редком издании, на которое ссылается Н. Д. Конаков: «У обдорских остяков я видел даже маленькие изображения этого зверя, вылитые из меди и чествуемые как кумиры. По преданию, эти изображения перешли сюда давно от пермяков и зырян, которые также поклонялись медведю» [Конаков, 1983, с. 196]. Таким образом, и в фольклоре мы не видим никаких фактов, свидетельствующих о мифической смене в Западном Приуралье угров пермскими финнами.
В заключение главы авторы вводят в историографию термин «современный пермский авто-хтонист» [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 16], которым они наградили в свое время одного из авторов настоящей рецензии: «. дабы объяснить читателю первые фразы из статьи
А. Ф. Мельничука с соавторами .которые по своему строю являются заявлением о личной преданности авторам идеям “пермского автохтонизма” и должны настроить читателя на отрицательное отношение ко всем, кто эти идеи подвергает сомнению» [Белавин, Крыласова, 2009, с. 119]. Мы хотели бы обратить словесную конструкцию об «отрицательном отношении ко всем. кто идеи подвергает сомнению» к авторам созданного труда, которые тщательно подбирают непроверенные и даже недостоверные факты, полностью игнорируя капитальные труды историков и археологов Приуралья, выводы которых не соответствуют амбициозным построениям наших уважаемых коллег (В. Н. Шишонко, А. А. Дмитриев, М. В. Талицкий, А. П. Смирнов, А. В. Збруева, В. А. Оборин, Р. Д. Голдина, Э. А. Савельева, Ю. А. Поляков, В. В. Напольских, С. К. Белых и т.д.). Кстати, а к какому лагерю «пермских автохтонистов» или «угорских фундаменталистов» следует отнести одного из авторов книги В. А. Иванова, который в одной из своих последней статей, соглашаясь с Р. Д. Голдиной о границах восточно-финского этнического массива в Среднем Приуралье, заключает, «что первая половина I тыс. н. э. протекала при выраженной восточно-финской этнокультурной доминанте» [Иванов, 2009, с. 68]. Для него А. М. Белавин и Н. Б. Крыласова предложили более мягкий термин - «традиционалист» [Там же, с. 61].
Авторам рецензируемого труда следовало бы обратиться к каноническим истокам «угорской» концепции, выраженной в трудах ее столпа В. Н. Чернецова. В. Н. Чернецов (цитируем по Г. Н. Матюшину) на международном финно-угорском конгрессе в Будапеште в 1963 г., разбирая
этногенетические проблемы на Урале в эпоху неолита и энеолита, отметил, что «уральцы, проникшие в среднюю фазу горбуновской стадии в Западное Приуралье, в дальнейшем расселяются по Каме и, возможно, сменившись с едва ли многочисленным населением Камского позднего мезолита, создают культуру камского неолита. Выделение камской неолитической культуры и знаменует собой выделение финно-пермской ветви из недифференцированной до того массы древних финно-угров» (курсив наш. - А. М., Г. Ч) [Матюшин, 1976; Чернецов, 1963, с. 285]. Уважаемые коллеги, разберитесь, пожалуйста, с «угорской фундаментальной» историографией.
Авторы утверждают, что «впервые мысль о возможной принадлежности «чудских» древностей не древним уграм, а коми, была высказана географом и историком И. Я. Кривощековым, одним из ярких представителей нарождающейся в это время, «автохтонистской», по мнению по создателей книги, коми-интеллигенции [Белавин, Иванов, Крыласова, 2009, с. 15]. Ссылок снова нет. Однако авторы лукавят. И. Я. Кривощеков был явно не одинок. Его позицию еще раннее определили В. Н. Шишонко [Шишонко, 1884, с. 91-92] и А. А. Дмитриев. Приведем достойное заключение А. А. Дмитриева по поводу статьи Ф. А. Теплоухова «Древности Пермской Чуди в виде баснословных людей и животных» [Теплоухов, 1893]: «Особенно рискованным кажется положение, будто «Пермская Чудь была Угорским племенем. Зачем же называть тогда эту Чудь Пермскою? В письменных памятниках Пермь упоминается уже в XI в. там же, где мы знаем ее и впоследствии, будучи всегда окружена народами Угорского племени, и русский народ словом Чудь безразлично назвал всех чуждых аборигенов страны Пермской и Угорской групп народов и доселе не отличает Пермской Чуди от Угорской. Выводы, по которым пришел он в своих предыдущих работах о Пермской Чуди. формулированы определеннее, а последние заключения по тому же предмету нельзя не признать преждевременными, по несогласию их с письменными источниками, с которыми археолог должен сообразоваться более» (курсив наш. - А. М., Г. Ч) [Дмитриев, 1894, с. XI]. Мы думаем, меткое пожелание А. А. Дмитриева следует адресовать авторам рецензируемой книги.
Примечания
1 РГБ. Ф. 256. Д. 308. Л. 31.
2 ГАПК. Ф. 111. Оп. 1. Д. 2365. Л. 544.
3 Переписная книга Соликамского уезда вотчин именитого человека Г. Д. Строганова. Переписи дьяка Сибирского приказа Алексея Никеева // РГАДА. Ф. 214. Оп. 5. Д. 2119. Л. 369.
Библиографический список
Агеева Р. А. Страны и народы: происхождение названий. М., 1990.
Акты исторические. СПб., 1841. Т. 2.
Алексеев В. П. Демографическая и этническая ситуация // История первобытного общества. Эпоха классообразования. М., 1988.
Атлас Тартарии. Евразия на старинных картах. Казань; М., 2006.
Бахрушин С. В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI-XVII вв. Л., 1935.
Белавин А. М., Иванов В. А., Крыласова Н. Б. Угры Предуралья в древности и средние века. Уфа: Изд. дом БГПУ, 2009. 285 с., 79 ил.
Белавин А. М., Крыласова Н. Б. Древняя Афкула: археологический комплекс у с. Рождественск. Пермь, 2008.
Белавин А. М., Крыласова Н. Б. Шнуровой орнамент - этнический маркер в культурах Предуралья эпохи железа // Труды КАЭЭ. Вып. VI. Пермь, 2009.
Белавин А. М., Старков А. В. Некоторые вопросы формирования протогородской цивилизации у финно-угорских народов Приуралья // Охранные археологические исследования на Среднем Урале. Екатеринбург, 1997.
Белых С. К. Чудь в этнической истории пермских народов // Христианизация Коми края и ее роль в развитии государственности и культуры. Сыктывкар, 1996.
Власова И. В. Заселение Северного Приуралья и формирование русского сельского населения // На путях из Земли Пермской в Сибирь. М., 1989.
Вычегодско-Вымская летопись // Историко-филологический сборник. Вып. 4. Сыктывкар, 1958. Глинских Г. В. О принципах и методах исследования субстратной топонимии // Методы топоними-стических исследований. Свердловск, 1983.
Глушков И. Чердынские вогулы. М., 1900.
Голдина Р. Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье. Иркутск, 1985.
Горюнова Е. И. Этническая история Волго-Окского междуречья // Материалы и исследования по археологии СССР. № 94. М., 1961.
Грибова Л. С. Культ «древних» у коми-пермяков. М., 1964.
Дмитриев А. А. Пермская старина. Вып. V. Покорение угорских земель и Сибири. Пермь, 1894. Дьени Г. Протовенгры на Урале в I тыс. н. э.: автореф. дис. . канд. ист. наук. Екатеринбург, 2007. Жеребцов И. Л., Королев К. С. Климатический фактор в истории коми // Научные доклады. Вып. 425. Сыктывкар, 2000.
Жеребцов Л. Н. Историко-культурные взаимоотношения коми с соседними народами. М., 1982. Житие преподобного Трифона Вятского чудотворца на вотском языке. Казань, 1900.
Зыков А. П., Кокшаров С. Ф., Терехова Л. М., Федорова Н. В. Угорское наследие. Древности Западной Сибири из собраний Уральского университета. Екатеринбург, 1994.
Иванов В. А. Финно-пермская «ойкумена» в Южном Приуралье: возникновение, динамика, историческая судьба // Труды КАЭЭ. Вып. VI. Пермь, 2009.
Исхаков Д. М. К вопросу об «остяцком» компоненте пермских татар и его связи с носителями сыл-венской культуры // Проблемы средневековой археологии Урала и Поволжья. Уфа, 1987.
Исхаков Д. М. От средневековых татар к татарам нового времени. Казань, 1998.
Каган М. Д. Житие Трифона Вятского // Словарь книжности и книжников Древней Руси. XVII в. СПб., 1992. Ч. 1.
Керт Г., Мамонтова Н. Загадки карельской топонимики. Петрозаводск, 1982.
Конаков Н. Д. Коми охотники и рыболовы во второй половине XIX - начале XX в. М., 1983. Кривощекова-Гантман А. С. К проблеме пермской чуди // Вопросы лингвистического краеведения Прикамья. Вып. 1. Пермь, 1976.
Крылов П. Н. Вишерский край: Исторический и бытовой очерк Северного Приуралья. Заметки из путешествий по Пермской губернии в 1870-1878 гг. Свердловск, 1926.
Куббель Л. Е. Возникновение частной собственности, классов и государства // История первобытного общества. Эпоха классообразования. М., 1988.
Кузеев Р. Г. Происхождение башкирского народа. М., 1974.
Курлаев Е. А. Летописная «югра»: исчезнувшее имя или исчезнувший народ // Уральский исторический вестник. Вып. 4. Екатеринбург, 1994.
Лашук Л. Н. Формирование народов коми. М., 1972.
Лимеров П. Ф. Предания о чуди в контексте космогонических представлений // Традиционное мировоззрение и духовная культура народов Европейского севера. Сыктывкар, 1996.
Луппов П. Н. Христианство у вотяков со времен первых исторических известий о них до XIX в. Ижевск, 1999.
Лыткин В. И. К вопросу о прибалтийско-финских заимствованиях в коми-зырянских диалектах // Прибалтийско-финское языкознание. М.; Л., 1963.
Малолетко А. М. Палеотопонимика. Томск, 1992.
Матвеев А. К. Географические названия Тюменского Севера. Екатеринбург, 1997.
Матвеев А . К. Историко-этимологические изыскания. Из опыта изучения северно-русской топонимики на -ньга // УЗ УрГУ. Вып. 36. Свердловск, 1960.
Матвеев А . К. К проблеме происхождения севернорусской топонимии // Вопросы финно-угорского языкознания. М.; Л., 1964.
Матвеев А. К. О древнейших местах расселения угорских народов (по данным языка) // УЗ ПГУ. № 191. Пермь, 1968.
Матюшин Г. Н. Мезолит Южного Урала. М., 1976.
Мельничук А. Ф., Коренюк С. Н. Проблема отражения процесса христианизации населения Перми Великой в погребальных комплексах XV-XVIII вв. // Христианизация коми края и ее роль в развитии государственности и культуры. Сыктывкар, 1996.
Микушев А. К. Связи пермских и угорских народов в их эпосе // Проблемы этногенетических исследований Европейского Северо-востока Европы. Пермь, 1982.
Микушев А. К Эпические формы коми фольклора. Л., 1973.
Напольских В. «Угро-самодийская» топонимика в Прикамье: заблуждение и реальность // Древнетюркский мир: история и традиции. Казань, 2002.
Напольских В. В. Батыр пездэт (богатырский отпор): кто есть ху? [электронный ресурс]. URL: www.udmurt.info/libraru/napolskikh
Напольских В. В. Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка и проблема границ угорского участия в этнической истории Предуралья // XVII Уральское археологическое совещание. Екатеринбург; Сургут, 2007.
Напольских В. В. Пермско-угорские взаимоотношения по данным языка и проблема границ угорского участия в этнической истории Предуралья [электронный ресурс]. URL: www.udmurt.info...
О местах жительства и образе жизни вогул. Пермь, 1889.
Оборин В. А. Географические названия на -КАР, -ГОРТ, -ЫБ древних памятников (ретроспективный анализ) // Лингвистическое краеведение Прикамья. Вып. 3. Пермь, 1976а.
Оборин В. А. Заселение и освоение Урала в конце XI - начале XVII века. Иркутск, 1990.
Оборин В. А. Соотношение легенд о чуди с коми-пермяцкими преданиями и их историческая основа // Вопросы лингвистического краеведения Прикамья. Вып. 1. Пермь, 1976б.
Осинская писцовая книга Палицына и Аристова 1596 г. // Дмитриев А. А. Пермская старина. Материалы. Вып. VIII. Отдел II. Пермь, 1900.
Остроумов И. Г. Вогулы-манси // Материалы по изучению Пермского края. Вып. 1. Пермь, 1904. Пастушенко И. Ю. Этническая ситуация в Сылвенско-Иренском поречье во второй половине XVI
- первой половине XVII в. // Актуальные проблемы дореволюционной отечественной истории. Ижевск, 1993.
Полякова Е. Н. К истокам пермских фамилий. Пермь, 1997.
Полякова Е. Н. Проблема пермской чуди в лингвистическом аспекте // Вопросы лингвистического краеведения Прикамья. Вып. 1. Пермь, 1976.
Полякова О. В. К вопросу о расселении угров на Западном Урале в средневековье и новое время // Труды Камской археолого-этнографической экспедиции. Вып. I-II. Пермь, 2001.
Рамазанова Д. Б. Некоторые вопросы истории формирования пермских татар // Пермские татары. Казань, 1983.
Розен М. Ф., Малолетко А. М. Географические термины Западной Сибири. Томск, 1986.
Смирнов И. Н. Пермяки // Известия общества АИЭ при Казанском университете. Т. 9. Вып. 2. Казань, 1891.
Смирнов Ю. И. Предания Европейского Севера о чуди // Проблемы изучения финно-угорского фольклора. Саранск, 1972.
Соколова З. П. Социальная организация хантов и манси в XVIII-XIX вв. Проблемы фратрии и рода. М., 1983.
Спицын А. А. Вещественные памятники древнейших обитателей Вятского края. Древнейшая судьба Вятской области. Вятка, 1889.
Теплоухов А. Ф. О происшедшей некогда смены угров пермяками на Верхней Каме, коми на Верхней Вычегде и удмуртами на Чепце //УЗ ПГУ. Том XII. Вып. III. Пермь, 1960.
Теплоухов Ф. А. Древности Пермской чуди в виде баснословных людей и животных // Пермский край. Т. 3. Пермь, 1893.
Труды Вятской ученой архивной комиссии. Вып. 3. Отдел II. Вятка, 1905.
Устюжский летописный свод. М.; Л., 1950.
Чагин Г. Н. Коми-язьвенские пермяки - древний народ Северного Урала. Красновишерск, 2001. Чагин Г. Н. Пермь Великая в топонимистических доказательствах. Пермь, 2004.
Чагин Г. Н. Этническая территория коми-язьвинцев в XV - начале XXI в. // Коми-пермяки и финноугорский мир. Кудымкар, 2007.
Чагин Г. Н. Этнокультурная история Среднего Урала в конце XVI - первой половине XIX века. Пермь, 1995.
Чернецов В. Н. К вопросу о месте и времени формирования уральской (финно-угоро-самодийской) общности // Congress Internationale Fenno-Ugristarum. Budapest, 1963.
Чурина И. О. Культ православного святителя финно-угорских племен преподобного Трифона Вятского как историко-культурный феномен: автореф. дисс. ... канд. ист. наук. СПб., 2008.
Шишонко В. Н. Пермская летопись. Пятый период. Часть вторая с 1695-1701 г. Пермь, 1887. Шишонко В. Н. Пермская летопись. Четвертый период с 1676-1682 г. Пермь, 1884.
Дата поступления рукописи в редакцию: 12.11.2010
