CC BY
67
AumepamypoâedeHue
островного мышления. Названия частей трилогии Голсуорси связаны с судьбой Динни, а через нее - с жизнью клана, жизнью нации. Национальное сознание отражает сдвиги в общественном, определяется теми переменами, которые происходят в историческом процессе. Имперская идея вытесняется осознанием утраты колоний и подвластных территорий, войны стали больше локальными, зато внутри страны происходят события, сказывающиеся не только на частной судьбе, но и на судьбе нации.
«Конец главы» - особая книга, которая подводит итог всем размышлениям писателя о жизни и искусстве, психологии общественной и индивидуальной. В ней отмечена динамика национального сознания в очень сложном и во многом трагическом историческом периоде существования нации. И это не только итог и конец главы, это начало нового исторического этапа, который поставит перед национальным сознанием новые проблемы. Голсуорси предвидел это, в этом его великая заслуга.
Примечания
1. Первоначальные варианты заглавия - «The Old Order» («Старый уклад») и «Of an Old Family» («О старом роде»).
2. BoponaHoâa M. И. Джон Голсуорси. Очерк жизни и творчества. Красноярск: Краснояр. кн. изд-во, 19б8. С. 482.
3. Marrot H. V. The Life and Letters of John Galsworthy. London: Heineman, 1935. P. б29-б30.
4. Presentation Speech by Anders Österling, Member of the Nobel Committee of the Swedish Academy, on December 10, 1932. Режим доступа: http://nobelprize.org/ nobel_prizes/literature/laureates/1932/press.html
5. В американской версии - «One More River».
6. См.: Дoмбpo6cкaя E. Я. Джон Голсуорси / История зарубежной литературы XX века: 1917-1945. M.: Просвещение, 1984. С. 153.
7. Гoлcyopcu Д. Конец главы / пер. с англ. 1-й и 2-й книг - E. Голышевой и Б. Изакова, 3-й книги -В. Станевич. M.: Правда, 1984. С. 91.
8. Там же.
9. Гaлuнcкaя И. A. Mаpгаpет Mитчелл и Джон Голсуорси / Галинская И. Л. Ключи к роману Mаp-гарет Mитчелл «Унесенные ветром». Режим доступа: http://ilgalinsk.narod.ru/mitchell/m_chapt5.htm
10. Tyzyweßa M. П. Джон Голсуорси. Жизнь и творчество. M.: Наука, 1973. С. 1б0.
11. Marrot H. V. Op. cit. P. 630.
12. Гoлcyopcu Д. Указ. соч. С. 125.
13. Там же. С. 142.
14. Там же. С. 157.
15. Дoмбpo6cкaя E. Я. Указ. соч. С. 153-154.
16. Из стихотворения А. С. Пушкина «Пора, мой друг, пора» (1834).
17. Гoлcyopcu Д. Указ. соч. С. 698.
18. Дoмбpo6cкaя E. Я. Указ. соч. С. 154.
19. Kapnerno А. H. Плен. Режим доступа: http:// zhurnal.lib.ru/k//karpenko_a_n/rasskazy-1.shtml
20. Там же.
21. Гoлcyopcu Д. Указ. соч. С. 277-278.
УДК 82
М. К. Бронич
СОЛ БЕЛЛОУ И ЛЕВ ТОЛСТОЙ: УРОКИ МАСТЕРА
В статье рассматриваются некоторые аспекты диалога Сола Беллоу с Л. Н. Толстым на идейно-тематическом и стилевом уровнях. Анализ текстов показывает, как отдельные философские мотивы творчества и принципы изобразительности русского классика, получившие прямое или косвенное отражение в произведениях Беллоу, трансформируются в новом контексте.
The article discusses some of the aspects of the dialogue between Saul Bellow and Leo Tolstoy observed at multiple levels, including their ideas, message, subject matter and style. Analysis of their texts shows how Tolstoy's discrete philosophic motifs and principles of literary portrayal -directly or indirectly reflected in Bellow's works - are transformed in the new context.
Ключевые слова: Сол Беллоу, Лев Толстой, диалог, контекст.
Keywords: Saul Bellow, Leo Tolstoy, dialogue, context.
Сол Беллоу принадлежал к тому типу писателей, которые в своем творчестве сознательно ориентируются на опыт предшественников и современников. В формировании художественного мира Беллоу важную роль сыграл Лев Толстой. Ссылки на Толстого, аллюзии на сюжетные ситуации его романов и героев появляются впервые в третьем романе писателя «Приключения Оги Марча» (1953), знаменующем поворот к традиции «литературы утверждения», которую он понимает как выражение правды о человеке и его духовных возможностях. Отстаивая реалистические принципы искусства, Сол Беллоу отвергает «журналистский», или «буквалистский» роман, скользящий по поверхности вещей, напоминающий натуралистический роман Золя или социальный роман Драйзера, «но без теоретической глубины первого и лишенный темы справедливости и изображения судьбы человека второго» [1]. Задачу писателя Беллоу видит в утверждении «сокровищ за семью печатями», то есть тех духовных ценностей, которые спрятаны в глубинах человеческого сердца. Привлекает его в «великих русских мастерах» романа то, что реалистическое изображение внешнего мира ведет внутрь характеров [2]. В эссе «Сокровище за семью печатями» (1960) писатель демонстрирует возможности человеческого духа, которые не
БРОНИЧ Марина Карповна - кандидат филологических наук, доцент по кафедре зарубежной литературы и ТМК Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н. А. Добролюбова © Бронич М. К., 2009
способно уничтожить даже современное общество потребления с его стандартизацией жизни, с хитроумными приемами манипулирования сознанием, с изощренной системой «промывания мозгов». Самое сильное впечатление, которое Беллоу вынес из своего путешествия по Среднему Западу, - это встреча с обычной продавщицей из захолустного городка, которая несла из библиотеки «Анну Каренину». «Толстой говорит, - делает вывод писатель, - что человек нуждается в правде, которая не позволит ему постоянно пребывать во лжи, оторванным от жизни» [3].
Беллоу с самого начала выступил против того, что Л. Гинзбург назвала «убыванием характера» [4]. Литературный характер для писателя - это целостное, многомерное единство некоторой социально-психологической реальности человеческой жизни и конкретных внутренних состояний. В этом смысле, как справедливо отмечал Д. Фукс, Беллоу в оценке личности «определенно следует по пути Толстого» [5]. Хотя роман «Приключения Оги Марча» в жанровом отношении близок к пикареске, а герой предстает современным пикаро или интеллектуальным трикстером, в основу книги положена не столько идея движения или «скольжения» по жизни, сколько сугубо традиционное для американской литературы противопоставление мира идеального и мира реального, постигаемого в процессе жизненного опыта. «Каждый пытается сотворить себе мир, в котором он мог бы жить, а то, что ему не впрок, он часто не видит. Но мир реальный уже создан, и если твоя выдумка ему не соответствует, то даже если тянет на благородные мысли и ты настаиваешь на существовании чего-то лучшего, чем то, что люди называют реальностью, это лучшее совсем необязательно должно превосходить мир, которой на самом деле (ведь мы так мало о нем знаем) может оказаться невероятно удивительным» [6], - размышляет Оги , подводя итоги своих взаимоотношений с возлюбленной.
Внутреннее движение романа связано с формированием личности Оги и приближается к роману воспитания. Чем старше становится герой, тем чаще он переживает глубокие духовные кризисы и тем очевиднее становится, что развитие его личности происходит не только под влиянием среды и обстоятельств, но и в результате самопознания и напряженной духовной работы. Его способность анализировать себя и свои поступки, ощущать неправедность своей жизни, задаваться вопросом «как жить?» - все это очень напоминает внутренние переживания толстовских героев. После разрыва с возлюбленной Оги чувствует отвращение к себе и осознает свое лицедейство. Начинается поиск «осевых линий», без которых существование - «сплошная клоунада,
скрывающая трагедию» [7]. Постепенно в сознании складывается идеал «простоты, добра и правды» в стремлении к семейной идиллии на лоне природы. Именно в этом контексте всплывает имя Толстого, хотя и в ироническом ключе [8]. Собеседник Оги, с которым он делится своими мечтами, насмешливо комментирует их, безошибочно возводя их к толстовским постулатам правильной жизни. Совершенно в духе Толстого Оги Марч отвергаемому миру социально-условных форм противопоставляет природу, любовь, брак, семью, детей, хозяйственную и воспитательную деятельность.
Идеал простой жизни в кругу семьи постоянно напоминает о себе Оги в Париже среди суеты богемной жизни и ярмарки артистического тщеславия, где так уютно и комфортно чувствует себя его жена Стелла. Подобно Пьеру Безухову, который ощущает себя чужим в светском кругу Элен и видит бессмысленность своего существования в круговерти развлечений, обедов, балов, ничтожных разговоров, Оги понимает, что опять он сошел с «осевых линий» своей жизни. Идеал «простоты, добра и правды» Пьер находит среди простых солдат во время Бородинского сражения и позже в лице Платона Каратаева. Оги обнаруживает мудрость в простой житейской философии служанки Жаклин, которая не поддается унынию и находит простые способы и средства противостоять враждебным обстоятельствам, будь то опасности насилия или рождественские морозы. Мысль о том, что жизнь хороша во всех своих проявлениях, подсказанная Оги Жаклин, не случайно завершает роман. Оги опять на распутье, неизвестно, обретет ли он искомые «осевые линии», но он, по крайней мере, знает, в каком направлении их искать. Мысль Толстого об абсолютном значении жизни, которое открывается только за пределами «исключительных условий эпикурейства» [9], близка Беллоу, так же, как и рассуждение о том, что даже верная сама по себе мысль становится бесплодной, если она не претворяется в практике людей.
Близость к толстовским принципам изображения характера отчетливо видна в романе «Лови мгновение» (1956), хотя здесь нет даже упоминания имени великого русского писателя. Б. Эйхенбаум писал, что люди у Толстого «не типы и даже не вполне характеры; они "текучи" и изменчивы, они поданы интимно, как индивидуальности, наделенные общечеловеческими свойствами и легко соприкасающиеся» [10]. Текучесть как обусловленное чередование психических состояний [11], изменчивость свойственна герою романа Беллоу Томми Вильгельму, что проявляется и в неопределенности его жизненного положения, и в имени, которое он выбрал, когда решил попробовать себя на поприще голли-
вудского актера. Герой романа - обычный человек, судьба которого в чем-то напоминает историю Вилли Ломана, героя драмы А. Миллера. Томми - неудачливый коммерсант, жизнь которого представляет собой цепь непрерывных разочарований. Он чувствует себя чужим среди жрецов успеха в мире жесткого практицизма, потому что ощущает себя составной частью огромного целого мира. В нем общечеловеческое вытесняет присущую и необходимую для современной потребительской цивилизации партику-лярность. Чувство любви и сострадания ко всем переполняет Томми и делает его смешным и нелепым в глазах рациональных, практичных и расчетливых людей. Родные и знакомые презирают Томми не только потому, что он не умеет делать деньги, но, прежде всего, потому, что он не умеет быть или казаться счастливым, самоуверенным, независимым, что он не умеет и не хочет скрывать свои душевные переживания, что он чувствителен и эмоционален. Страдания очищают Томми, и он осознает необходимость страдания как неизбежную и важную часть значимого человеческого существования. Не случайно критик Марк Шорер назвал финал романа, где Томми проливает слезы на похоронах совершенно незнакомого ему человека, «настоящим русским взрывом» [12]. В одном из интервью Беллоу, говоря о том, чем привлекают его русские писатели, заметил, что русские более открыты в выражении своих чувств, что в них нет той эмоциональной сдержанности, которая характерна для западной литературы [13]. Взрыв чувств в финале романа подготавливается всем предшествующим ходом событий.
Действие романа развивается на двух уровнях: на сюжетном, связанном с взаимоотношениями Томми в мире практической необходимости - описание одного дня из жизни героя, когда он окончательно убеждается в невозможности сердечной близости с отцом, в патологической враждебности к нему бывшей жены, и, наконец, теряет последние семьсот долларов на бирже - и на уровне психологическом. Счастливое забвение в слезах - это «сакральное разрешение», по словам М. Брэдбери [14], хаоса чувств героя, его истинное прозрение и любовное слияние с миром, к которому устремлена его душа. Настоящая жизнь идет независимо от обстоятельств. И это любимая толстовская мысль. Жизнь не имеет смысла как отдельная жизнь. Она имеет смысл только как частица целого, утверждает Толстой. Томми осознает смысл жизни также только тогда, когда чувствует себя частицей целого. Но понимание целого у Толстого и Беллоу разнится. Пьер Безухов, проповедуя новое трансцендентное видение, говорит: «На земле, именно на этой земле (Пьер указал на
поле), нет правды - все ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно - дети мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого? Разве я не чувствую, что я в этом бесчисленном количестве существ, в котором проявляется божество - высшая сила, - как хотите, - что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим?» [15]. У Толстого целое - это всё: «Жизнь есть всё. Жизнь есть Бог» [16]. У Беллоу целое снижается до уровня земного и сугубо человеческого. «Существует более крупный организм, и оторваться от него невозможно... Идея о едином организме засела у него несколько дней назад, в переходе под Тайм Сквер, когда он приехал в центр забрать билеты на субботний бейсбол (два матча подряд на Поло Граундс). Он шел по подземному переходу, который всегда ненавидел, а в тот момент ненавидел еще больше, чем когда-либо. На стенах между рекламными щитами мелом были нацарапаны слова: "Более не греши" и "Не ешь свинину" - эти особенно привлекли его внимание. И в этом темном туннеле, в сутолоке, жаре и обезображивающем мраке, в котором лица расползались на пятна носа, глаз и зубов, неожиданная и непрошенная, всеобъемлющая любовь ко всем этим несовершенным и мертвенно-бледным людям вспыхнула в груди Вильгельма. Он их любил. Любил самозабвенно, всех до одного. Они были его братьями и сестрами. Он сам был несовершенен и обезображен, но какое это имело значение, если с ними его соединяло ослепительное пламя любви?» [17]. Ложь земной жизни Томми ощущает в навязчивых рекламных щитах, благочестивые надписи между которыми лишь подчеркивают фальшь и суетность сугубо прагматической уродливой цивилизации, воплощенной здесь не случайно в отвратительной, полутемной нью-йоркской подземке. На фоне безобразной картины далекие от совершенства, внешне невыразительные люди в толпе высвечиваются ярким светом охватившей героя братской любви. Отвратительное, фальшивое и просто безобразное существуют в мире, который сам по себе прекрасен. И красота эта открывается в силе любви и чувстве сопричастности людям. Основной принцип философско-эти-ческой концепции Толстого, сложившейся в процессе создания «Войны и мира», гласил, что смысл жизни человек может найти только на пути «слияния с общим и вечным источником жизни» [18]. Идея всеединства, которая у Толстого мыслится как абсолютно трансцендентная (Бог), а у Беллоу как братская любовь, восходит к единому источнику - американскому трансцендентализму, в свете которого находят объяснение сходства русского и американского писателей.
Проблема традиций трансцендентализма в творчестве Беллоу обсуждается в американской критике довольно часто. Сама концепция «литературы утверждения» естественно берет начало в оптимистической доктрине Эмерсона. Беллоу близка мысль Эмерсона о том, что зло не абсолютно, что возможно гармонизировать противоборствующие силы, материальные и идеальные устремления, мысль о «доверии к себе». А если попытаться сформулировать основную мысль, которая неизменно - то явно, то подспудно - присутствует в произведениях Беллоу, то можно сделать это словами Эмерсона: «Строй свой собственный мир. Как только ты подчинишь свою жизнь чистой идее, зародившейся в твоей душе, последняя раскроет свои великие возможности. Возвышение духа повлечет за собой соответствующую революцию в мире вещей» [19].
Среди зарубежных писателей XIX в. Толстой неизменно выделял как более близкую ему по духу школу американских трансценденталистов, считая, что во времена Эмерсона и Торо Америка достигла своего духовного расцвета. О генетической связи нравственного учения Толстого с философскими положениями американского трансцендентализма в отечественной научной литературе писали не раз. В частности, Э. Ф. Осипова отмечала, что в трудах Эмерсона и Торо Толстой «нашел близкое ему мировоззрение, соединившее в себе жизнеутверждающую мысль Платона, пафос нравственной проповеди христианства, религиозное вольнодумство сектантов, традиции европейского и американского анархизма», что знакомство с произведениями конкордских философов помогло писателю «сформулировать в окончательном виде учение о нравственном совершенствовании» [20]. Идея нравственного обновления человека, выдвигавшаяся трансценденталистами как важнейшая форма борьбы за исправление общественных пороков, оказалась чрезвычайно созвучной собственным мыслям Толстого.
В романе «Лови мгновенье» вполне в духе этики трансценденталистов и нравственной философии Толстого утверждается духовный нонконформизм и высший моральный закон совести, мало соответствующий деловому миру Нью-Йорка. Герой Беллоу постоянно ощущает сковывающее давление городской цивилизации и мысленно уносится в то время, когда в Роксбери у него была крохотная квартирка с маленьким садиком, в котором он любовался цветами. Не случайно название городка. В местечке Уэст-Роксбери находилась знаменитая колония Брук-Фарм, где транс-ценденталисты строили новую Утопию, «проводили опыты над человеческой природой и демонстрировали, на что способен человек, когда он свободен и может быть самим собой» [21]. Утверждая духовную свободу человека, его право быть
самим собой, Беллоу следует за эмерсоновской доктриной «доверия к себе» и в то же время полемизирует с ней. Благородному индивидуализму, в основе которого лежит нравственное чувство, в учении Эмерсона противостоит индивидуализм реальный, которому чужда этика сострадания и милосердия. И здесь Беллоу ближе к нравственным постулатам Толстого, и даже не самого Толстого, а его героев, о чем он говорил в интервью 1990 г.: «Я могу соглашаться с Наташей или с Иваном Николаевичем даже, если я не могу согласиться с взглядами Толстого на христианство, человека и природу. А значит, я понимаю, в чем разница, и, очевидно, он тоже это понимал» [22].
Творческая близость к искусству Толстого сказалась и в принципах изобразительности, разработанных русским писателем: создание образа с опорой на повторяющиеся подробности, сопряжение «генерального» и «мелочного» [23]. Способ создания характера в предыдущих романах Беллоу был иным. Повествование от первого лица в «Болтающемся человеке» (1944) и «Оги Марче» и нарочитое в духе Флобера устранение автора в «Жертве» (1947) сменяется в романе «Лови мгновенье» автором всеведущим, комментирующим и знающим о своих персонажах больше, чем они знают о себе сами. Но всеведение автора не абсолютно и распространяется только на «сейчас», даже о прошлом говорят или вспоминают сами герои. Он создает движущуюся картину реальности, складывающейся из огромного количества бытовых мелочей и, казалось бы, случайных деталей, совокупность которых рождает живой, зримый образ, эффект присутствия, создаваемый, как и у Толстого, «избыточностью наблюдения» [24]. Случайные детали, или «ненаправленные подробности» [25], не имеющие отношения к описываемому лицу или ситуации, обильно рассыпаны в тексте романа. В приведенном выше описании подземки подробность о том, что Томми отправился за билетами на субботний бейсбольный матч, не имеет ни малейшего отношения ни к мрачной атмосфере, в которую попадает герой, ни к его эмоциональному взрыву. Или в описании биржевых торгов возникает совершенно случайная деталь: менеджер -немец, что никак не влияет ни на сами торги, ни на удачу или неудачу Томми. Но все эти случайные штрихи необходимы для создания иллюзии правдоподобия.
В построении характера персонажа подробности играют решающую роль, прежде всего в его физической выразительности. Беллоу не дает связанный портрет героя, он использует толстовский прием настойчивого возвращения к отдельным подробностям, которые уточняются и обогащаются в разных ситуациях новыми смысловыми и живописными оттенками. Из них посте-
пенно и складывается цельный образ. Во внешности Томми подчеркиваются светлые волосы и большое, неуклюжее тело. «Он был относительно молод, около сорока пяти лет, блондин, крупный, широкоплечий с мощной и сильной спиной, в которой, однако, уже просматривалась некоторая сутуловатость и рыхлость» [26], - таким впервые появляется Томми перед читателем. Затем он видит себя в зеркале и замечает, что «на его лбу вырисовывалась широкая складка, похожая на фигурную скобку, уткнувшаяся острием между бровей, на смуглой коже виднелись коричневые пятна. Светловолосый бегемот! - вот кого он себе напоминал» [27]. Позже вспоминается юность, когда его светлые волосы были гуще, а широкие плечи расправлены [28], и, наконец, добавляется очень важный штрих: «Он был очень широк в груди, но при свете ламп могучим совсем не казался. Хотя он и называл себя бегемотом, но больше походил на медведя. Ходил он по-медвежьи, быстро и довольно мягко, ступая носками вовнутрь, как будто туфли ему мешали» [29]. Мягкая походка и медвежья неуклюжесть становятся ключом к характеру героя. Возникает, с одной стороны, параллелизм внешнего и внутреннего, а с другой - раскрываются несоответствия между внешней неповоротливостью и несуразностью и душевной деликатностью.
В ряде работ американских исследователей подробно рассматривались прямые и скрытые аллюзии в романе «Лови мгновенье» на английских поэтов - Шекспира, Китса, Мильтона, Блей-ка, Йетса, проводились даже параллели (весьма условные и малоубедительные) с Легендой о Великом Инквизиторе, однако на родство с толстовской прозой обратила внимание лишь писательница Синтия Оцик. В предисловии к изданию романа 1996 г., рассуждая об особенностях психологизма Беллоу, отличающего писателя от современных авторов, С. Оцик с присущим ей художническим чутьем находит аналогии в «Анне Карениной» и «Смерти Ивана Ильича». Писательница нащупала очень важную точку пересечения эстетических решений американского и русского авторов, которые обращаются к моделям, соединяющим пластику внешнего мира и мельчайшие внутренние движения души, устанавливающим прямое соответствие между миром духовным и физическим. Функция языка тела обнаруживается у Беллоу и там, где возникают моменты несовпадения между естественным, подлинным переживанием человека и стереотипностью его поведения. «Томми Вильгельм в романе «Лови мгновенье» стоит в одном ряду с теми, кому присуще «высшее сознание», и приступ горя, охвативший его на похоронах незнакомого ему человека, этот мощный и бурный всплеск глубоко осознаваемого ужаса, принадлежит к одним
из наиболее мастерски выписанных сцен преображающего самораскрытия героя в мировой литературе». И далее: «Таким образом, автор предлагает нам довериться искусству, в котором высшее сознание находит отражение в портретных характеристиках. Главное - раскрыть суть человека. Человеческая плоть не хранит секретов: рука Левина на рукоятке косы становится наставником его души, Иван Ильич в угасании своего тела видит угасание собственной души. Беллоу, как любой художник, отнюдь не дуалист - тела персонажей его произведений это не просто тела, это - души. А душу современники тоже снисходительно считают пустым архаизмом» [30]. С. Оцик защищает Беллоу от традиционных в его адрес обвинений в старомодности, «эстетической робости», приверженности ушедшему в прошлое «буржуазному реализму» [31], не уточняя степени близости писателя к традиции. Однако вполне естественно, что в художественной системе Беллоу принципы и приемы толстовского психологизма порой радикально трансформируются. Книги Беллоу не так плотно «населены», как произведения Толстого, в которых даже сфокусированность на центральном персонаже, как, например, в повести «Смерть Ивана Ильича», имеет целью показать не индивидуальный характер, а «общую жизнь» [32]. Множественность функций составных элементов характера высвечивается в его сложных взаимодействиях и взаимообусловленности с многочисленными для произведения такого небольшого объема персонажами: сослуживцами, врачами, женой, дочерью, будущим зятем, слугами и т. д. Широта контекста отношений героя позволяет Толстому художественно исследовать различные сферы бытия и нравственное движение личности. Сужение контекста отношений героя у Бел-лоу приводит к тому, что анализ всей сложности душевных движений в характере персонажа выявляет чаще всего элементы неожиданности и парадоксальности. Для Беллоу психологический анализ Толстого - это, прежде всего, способ достижения пробуждающей душу художественной правды: «Есть живучие идеи, истинность которых мы признаем, встретив их в литературе. Предположим, вы читаете Толстого. У него герои нередко слышат свой внутренний голос. Мы все знаем, что это такое. Мы знаем, как с ребенком может говорить его душа. Мы сами испытывали подобное, только для этого уже не осталось места в выстроенном нами внутреннем мире, который все менее походит на мир и все более напоминает тюрьму.» [33].
Примечания 1. Bellow S. It All Adds Up: From the Dim Past to the Uncertain Future: A Nonfiction Collection. N. Y.: Penguin Books, 1995. P. 67.
Л. А. Мальцев. Экзистенциальный смысл повести Е. Анджеевского «Страстная неделя»
2. Ibid.
3. Ibid. P. 60.
4. Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. Изд. 2-е. Л.: Худож. лит., 1976. С. 272.
5. Fuchs D. Saul Bellow: vision and revision. Durhem, N. C.: Duke University Press, 1984. P. 40.
6. Bellow S. The Adventures of Augie March. N. Y.: Avon Books, 1977. P. 422.
7. Ibid. P. 506.
8. Ibid. P. 508.
9. Толстой Л. H. Полное собрание сочинений / репринт. воспроизведение изд. 1928-1958 гг. М.: Изд. центр «Терра», 1992. Т. 23. С. 41.
10. Эйхенбаум Б. М. Лев Толстой. Семидесятые годы. Монография. Л.: Худож. лит., 1974. С. 151.
11. Гинзбург Л. Я. Указ. соч. С. 319.
12. Цит. по: Fuchs D. Op. cit. P. 79.
13. Conversations with Saul Bellow / ed. by Gloria Cronin and Ben Siegel / Jackson: University Press of Mississippi, 1994. P. 62.
14. Badbury M. Saul Bellow. London; N. Y.: Methuen, 1982. P. 55.
15. Толстой Л. H. Указ. соч. Т. 10. С. 116.
16. Там же. Т. 12. С. 158.
17. Bellow S. Seize the Day / Introduction by Cynthia Ozick. N. Y.: Penguin Books, 2003. P. 80-81.
18. Паперный В. М. К вопросу о системе философии Л. Н. Толстого // Л. Н. Толстой: pro et contra / сост., вступ. ст., коммент. и библиогр. К. Г. Исупова. СПб.: РХГИ, 2000. С. 797.
19. Эмерсон Р. У. Природа // Эстетика американского романтизма. М.: Искусство, 1977. С. 222.
20. Осипова Э. Ф. Генри Торо. Очерк творчества. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1985. С. 104-105.
21. Осипова Э. Ф. Трансценденталисты // История литературы США. Литература эпохи романтизма. Т. II. М.: Наследие, 1999. С. 193.
22. Conversations with Saul Bellow. P. 267.
23. Днепров В. Д. Идеи времени и формы времени. Л.: Сов. писатель, 1980. С. 192-194.
24. Гинзбург Л. Я. Указ. соч. С. 359.
25. Днепров В. Д. Указ. соч. C. 193.
26. Bellow S. Seize the Day. P. 2.
27. Ibid. P. 4.
28. Ibid. P. 14.
29. Ibid. P. 20.
30. Ibid. P. XV-XVI.
31. Цит. по: Pifer E. Saul Bellow Against the Grain. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1990. P. 2.
32. Гинзбург Л. Я. Указ. соч. С. 302.
33. Conversations with Saul Bellow. P. 143.
УДК 821.162.1
Л. А. Мальцев
ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ СМЫСЛ ПОВЕСТИ Е. АНДЖЕЕВСКОГО «СТРАСТНАЯ НЕДЕЛЯ»
В статье рассматривается идейное содержание повести «Страстная неделя» Ежи Анджеевского в аспекте «пограничных ситуаций» и связанных с ними позиций автора и персонажей. Утверждается, что экзистенциальный смысл произведения сводится к проблеме страдания, трагизм которой достиг апогея во время Второй мировой войны.
In the present article the ideological sense of the story "The Holy Week" by Jerzy Andrzejewski is revealed in the aspect of the "verge situations"; the author's position and the personages' points of view are investigated. It is affirmed that the existential sense of the work comes to the problem of suffering that sounds tragically in the Second World War.
Ключевые слова: «пограничные ситуации», экзистенциальный трагизм, теистический и атеистический типы экзистенциализма.
Keywords: "verge situations", existential tragedy, theistic and atheistic types of existentialism.
Экзистенциальная проблематика литературного произведения, в частности проблема «пограничных ситуаций», соотносится с понятием «точки зрения», принадлежащим сфере поэтики. Эту взаимосвязь подчеркнул Витольд Гомбрович, так иллюстрируя отличие экзистенциальной концепции движения от классической гегелевской диалектики: «...между диалектическим и экзистенциальным восприятием движения существует такая же разница, как между впечатлениями лица, смотрящего на движущийся автомобиль, и впечатлениями сидящего в движущемся автомобиле» [1]. Другими словами, классическая модель субъектно-объектных отношений предполагает сторонний, «объективный» взгляд на ситуацию, тогда как, согласно представлениям экзистенциалистов, человек ближе к истине не тогда, когда безучастно наблюдает за развитием событий, но когда деятельно участвует в них, более того, связывает с их исходом свою личную судьбу.
Повесть Ежи Анджеевского «Страстная неделя» (1943) посвящена одной из мрачных страниц истории гитлеровской оккупации Польши -гибели варшавского гетто. Как и большинство варшавян, автор не свидетель, а наблюдатель, его художественная точка зрения характеризуется дистанцией по отношению к трагическим событиям. Автор вместе с большинством персонажей
МАЛЬЦЕВ Леонид Алексеевич - кандидат филологических наук, доцент по кафедре зарубежной филологии Российского государственного университета им. И. Канта © Мальцев Л. А., 2009
