CC BY
36
3 Там же. С. 142.
4 Там же. С. 177.
5 Милюков П.Н. Разложение славянофильства //Вопр. философии и психологии. -1893. -Кн.18. - С. 46-96.
6 Соловьев B.C. Соч. в 2 т. - Т.1. М., - 1988. - С. 590.
7 Соловьев B.C. Чтения о Богочеловечестве. СПб., - 1994. -С. 202.
8 Соловьев B.C. Смысл любви: Избранные произведения. М., - 1991.-С.117.
9 Там же. С. 505.
10 Там же. С. 131.
11 Там же. С. 171.
12 Чичерин Б.Н. Оправдание добра: нравственная философия В.Соловьева. // Филос. науки. 1989. № 9. С.73.
13 Там же. С. 80.
14 Там же. С. 82.
15 Соловьев B.C. Мнимая критика (ответ Б.Н.Чичерину). //Филос. науки. 1990. № 2. С. 89.
16 Соловьев B.C. Чтения о Богочеловечестве. СПб., -1994. -С.376-413.
17 Соловьев B.C. Смысл любви. М. - 1991. - С. 14.
18 Мелочи жизни. Русская сатира и юмор второй половины XIX - начала ХХв. М., -1988. - С. 210-212.
Т.Г.ЩЕДРИНА
Московский педагогической государственный университет
СМЫСЛ "РАЗГОВОРА" В КОНЦЕПЦИИ ВЛАДИМИРА СОЛОВЬЕВА (этюд по философской интерпретации)1
Размышляя об особенностях философского способа постижения мира, Владимир Соловьев однажды заметил, что «достоинство философии ...в ее бесконечности - не в том, что достигнуто, а в замысле и решении познать саму истину или то, что есть безусловно» . Эта мысль Соловьева оказывается созвучной методологическим поискам современных исследователей, работающих в различных сферах гуманитарного знания - истории,
психологии, лингвистики, семиотики и др. В центре их научных интересов оказываются проблемы подвижности предметных смыслов, субъект-объектной дихотомии, социокультурной обусловленности знания, расширения поля рациональности и многие другие.
Осмысление этих проблем может стать более плодотворным при обращении к богатому наследию русской философии -к эпистемологическому опыту русских философов и ученых конца XIX - начала XX века. Актуализация русской философской мысли предполагает именно проблемный подход, т.е. введение идей и методологических поисков русских мыслителей в проблемное поле современных философских и научных дискуссий, что и демонстрируется в последних монографиях и статьях на эту тему .
Такой подход, как констатирует П.П. Гайденко , является наиболее плодотворным для исследования русской философской мысли, поскольку он дает «ключ к решению сегодняшних вопросов, возникающих в сфере онтологии, теории познания, логики, философии науки, социологии, психологии» . Вместе с тем проблемный подход всегда таит в себе опасность излишнего «осовременивания» идей русских философов, поскольку стирает их действительно-исторический смысл. Поэтому задача данной статьи заключается в том, чтобы рассмотреть философскую позицию Вл. Соловьева одновременно в двух проблемных сферах: в современной и конкретно-исторической, поскольку это помогает выявить точки контекстуального напряжения, понять каждый из контекстов посредством другого и, вероятно, сформулировать новые проблемы, которые возникают при столкновении этих контекстов.
Сопоставление этих контекстов предполагает проблемати-зацию не только самих философских идей Соловьева, но и способа его философствования. Иначе говоря, происходит изменение исследовательского ракурса, поэтому в центре внимания оказываются не только содержательные моменты философской концепции Соловьева, но и форма его концептуальных построе-
ний. Смена исследовательской позиции, т.е. перемещение центра исследовательского интереса из одной проблемной плоскости в другую, позволяет увидеть соловьевскую форму интерпретации философских проблем в объеме, а не на плоскости и наглядно продемонстрировать современность его методологического поиска. Тем более, что сегодня в профессиональных сферах гума-нитаристики научный интерес фокусируется вокруг исследований, в которых осуществляются попытки включения в научную сферу форм повседневного знания и обосновывается плодотворность обращения к сфере повседневного интеллектуального опыта для развития гуманитарных наук. Исследователи демонстрируют методологическую эффективность «нарратива» (Рикер, Брокмейер, Харре)6 «разговора» (Гадамер)7, т.е. пытаются найти способ включения человеческих параметров в научную сферу профессиональной гуманитаристики: истории, лингвистики, психологии и др.
В повороте исследовательского ракурса к проблемам нарратива и разговора приобретает актуальность работа Вл. Соловьева «Три разговора...». Очевидно, что целью этого сочинения не является выяснение онтологических параметров понятия «разговор», напротив, разговор становится формой, моделью, в рамках которой Соловьев осуществляет контекстуальное исследование конкретной идеи. Тем не менее, поворот к проблемати-зации «разговора» как формообразующего элемента философ -ской концепции Соловьева позволяет иначе взглянуть на проблематику современных нарратологических исследований, т.е. дает возможность выявить их интеллектуальные параллели с проблемой смыслообразования концепта «разговор» у Соловьева. В попытке ответа на вопрос о том, почему Соловьев выбирает именно «разговорную» модель интерпретации конкретной философской проблемы, видна возможность актуализации эпистемологического опыта Соловьева.
В Предисловии к «Трем разговорам.» Соловьев делает попытку обосновать свой методологический подход, раскрывая смысл обращения к жанру «разговора». Он пишет: «Долго я не находил удобной формы для исполнения своего замысла. Но
весною 1899 года, за границей, разом сложился и в несколько дней написан первый разговор об этом предмете, а затем, по возвращении в Россию, написаны и два другие диалога. Так сама собою явилась эта словесная форма как простейшее выражение для того, что я хотел сказать»8. В следующем абзаце он делает уточнение, объясняя, что имеет в виду, когда употребляет концепт «разговор». Разговор (по Соловьеву) - это «случайная светская беседа». Употребляя именно этот концепт, Соловьев тем самым эксплицирует свой философский замысел, который состоит в том, чтобы раскрыть подвижный смысловой слой проблемы добра и зла, конституирующийся в повседневном общении. Очевидно, что Соловьев мыслит разговор не столько как стабильную, позиционно устойчивую языковую структуру, но, прежде всего, как дискурсивную форму, позволяющую наиболее эффективно исследовать такие фундаментальные аспекты человеческого опыта, как открытость и гибкость.
Именно по этой причине Соловьев различает «разговор» и «диалог» (в платоновском смысле), фиксируя их отличия в следующей фразе: «Как бы то ни было, мне не удалось восстановить как следует начало разговора. Сочинять из своей головы по образцу Платона и его подражателей я не решился и начал свою запись с тех слов генерала, которые я услышал, подходя к беседующим» . Замечу, что Платон не случайно появляется в рассуждении Соловьева. Время написания «Предисловия» к «Трем разговорам...» совпадает с временем создания «Жизненной драмы Платона», поэтому работа над переводом платоновских диа -логов во многом предопределила и обращение Соловьева к «разговору», и его методологический поиск границ «разговора» и «диалога».
Если в диалоге предмет задан изначально, то в разговоре предмет создается в нем самом и может быть разговор «многопредметный» (почему и говорят иногда о беспредметности русского философского разговора, не замечая, что он не беспредметен, но многопредметен одновременно), т.е. смысл сообщаемого из одного проблемного поля плавно перетекает или неожиданно прорывается в другой. Поэтому смысл сообщаемого невозможно
передать с математической точностью, но возможно изложить общее направление мысли, сохраняя при этом не только интерсубъективный смысл выражаемого значения, но и субъективное созначение смысла, т.е. оценочные моменты. Соловьев очень характерно говорит об этом в фразе: ««Политик» говорил на этот раз так много и так «протяженно-сложенно ткал» свои фразы, что записать все с буквальной точностью было невозможно. Я привел достаточное количество его подлинных изречений и старался сохранить общий тон, но, разумеется, во многих случаях мог лишь передать своими словами сущность его речи» .
Иначе говоря, разговор, в отличие от диалога, может и не быть литературно оформленным, поскольку он максимально приближен к реальной жизни и существует как конституирующее начало в сфере повседневности. Примечательно, что именно принцип жизненности философии стал для Соловьева не только центром его концептуальных построений, но и основанием критики предшествующих интерпретаций платоновских диалогов. Соловьев спорит со Шлейермахером и Мунком, критикуя само основание их интерпретации и пытаясь найти «внутреннюю связь между всеми творениями Платона» . Ни интерпретация Шлейермахера, ни тем более Мунка не являются для Соловьева исчерпывающими, но дают ему возможность искать основание цельности платоновского корпуса в его жизни. Он пишет: «Ближайшим образом диалоги Платона выражают, конечно, его философский интерес и философскую работу его ума. Но свойство самого философского интереса, очевидно, зависит также и от личности философа. Для Платона философия была прежде всего жизненной задачей. ...Итак, сам Платон как герой своей жизненной драмы - вот настоящий принцип единства Платоновых творений.» .
Другими словами, форма разговора, как речевой жанр, дает Соловьеву возможность более четкого выражения своего фи -лософского замысла. Он поясняет: «Этою формою случайного светского разговора уже достаточно ясно указывается, что здесь не нужно искать ни научно-философского исследования, ни религиозной проповеди. .Моя задача здесь скорее апологетиче-
ская и полемическая»13. Я думаю, что форма «разговора» позволяет Соловьеву раскрыть «жизненные стороны» той проблемы, которая им обсуждается.
Еще одна важная характерная черта разговора, зафиксированная Соловьевым, состоит в том, что композиционно «разговор» тесно переплетается с «рассказом», когда автор реально сталкивается с проблемой времени. Именно в разговоре, в реальной беседе, возможно переплетение прошлого, настоящего и будущего, т.е. методологическая форма разговора становится с функциональной точки зрения наиболее эффективной для обоснования континуальности событийных моментов. Вместе с тем Соловьев осознает, что разговор не может быть «окончательным», он открыт и постоянно не завершен. Поэтому для демонстрации своей философской позиции Соловьев выбирает не строгую научную форму изложения, не остается он и в поле разговора. Он обращается к рассказу, видя в нем жизненную форму выражения мысли в обыденной речи, т.е. продолжая заданную «разговором» установку на «жизненность» исследуемой проблемы. Он пишет, что разговор для осуществления поставленной им конечной цели «вдвойне не удобен: во-первых, потому, что требуемые им перерывы и вставочные замечания мешают возбужденному интересу рассказа, а во-вторых, потому, что житейский, и в особенности шутливый, тон разговора не соответствует религиозному назначению предмета» . Поэтому разговор выступает у Соловьева как первая ступень изложения философской проблемы, но необходимо предполагает развитие и последующую трансформацию в рассказ, повесть, т.е. изложение принимает повествовательный характер. Соловьев пишет: «я изменил редакцию третьего разговора, вставив в него сплошное чтение краткой повести об антихристе из рукописи умершего монаха». Соловьеву удалось вплести рассказ в реальный разговор, снимая проблему времени и осуществляя, таким образом, возможность взаимопроникновения прошлого и настоящего.
Примечательны и эпиграфы Соловьева, предпосланные к каждому разговору, например: «Audiatur et prima pars!»15, что означает: «Да будет выслушана и первая часть!». Если понимать
«часть» как один разговор из трех, написанных Соловьевым, то, во-первых, возникает мысль о реальном собеседнике, а во-вторых, выслушать можно нечто имеющее единый смысл, т.е. три разговора, предполагающие собеседника и выступающие как множественность, есть в то же время целостное единство.
Правомерно ли утверждать, что Соловьеву в «Трех разговорах ...» удалось контурно наметить проблемные моменты методологической модели разговора? Этот вопрос прежде всего связан с особенностями его личных человеческих качеств. Поскольку, на мой взгляд, разговор может событийно передать тот философ, который способен высказать смысл философской идеи на терминологически разных языках, т.е. тот, кому удается перемещать центр исследуемой проблемы из одной плоскости в другую, создавая объемное видение предмета исследования в разных проблемных полях. Действительно, в памяти современников Соловьев остался именно многоликим. Блок, например, вспоминал: «Все знакомые лики Соловьева - личины. Соловьев философ - личина, публицист - тоже личина, Соловьев - славянофил, западник, церковник, поэт, мистик - личины. Сейчас, в наши дни, уже слишком ясно, что без некоего своеобразного «хождения перед людьми» всякая литературно-философская деятельность бесцельна и по меньшей мере мертва» . Непосредственную связь философии Соловьева с смысло-жизненными проблемами отмечал и В. Брюсов: «Вл. Соловьев не принадлежал к числу тех «философов»., которые принимают свои рассуждения и системы за дело себе довлеющее, которым умозрение нужно лишь для чтения лекций или писания книг. Философия для него сливалась с жизнью, и вопросы, которые он разбирал, мучили его не только на страницах его сочине-
~ 17
ний» .
Разговор как модель философской интерпретации позволяет Соловьеву конституировать одновременно три различные точки зрения на одну проблему, фиксируя ее многозначность, многоплановость, множество ее смысловых интерпретаций. Такая позиция, которую можно обозначить как «подвижность точки зрения», дает возможность объемного видения предмета ис-
следования, т.е. предмет постоянно перемещается из одной проблемной плоскости в другую, поворачиваясь к исследователю той или иной своей стороной. Именно в разговоре эта множественность интерпретаций выступает как отблеск интерсубъективного смысла проблемы.
Согласно этой точке зрения сущностная характеристика разговора состоит в том, что он является в высокой степени чув -ствительным к изменчивой и подвижной природе человеческой реальности, поскольку сам есть часть этой реальности. С помощью разговора Соловьеву удалось связать воедино множество нарративов (рассказов), продемонстрировав и их вариативность, с одной стороны, и целостное единство - с другой. Именно это делает разговор важным объектом исследования для гуманитарных наук вообще и для психологических и антропологических исследований в частности. Исследование разговора как формообразующего начала в концепции Владимира Соловьева подводит нас к выводу о предельной открытости человеческого опыта и ставит проблему дальнейшего исследования русской философской сферы разговора начала XX века, как одной их многоликих культурных форм, в которых этот опыт реализуется.
1 Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ. (Проект № 02-03-18060а).
2 Соловьев B.C. Теоретическая философия // Соловьев B.C. Соч. Т. 1. М., 1990. С. 826.
3 Среди последних работ на эту тему см.: Гайденко П.П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001. Мотрошилова Н.В. Владимир Соловьев и поиски новых парадигм в западной философии последней четверти XIX века // Соловьевский сборник. М., 2001. С. 256 - 269.; Рессель Г. О типологии и актуальности восприятия Ницше и Соловьева в русской философии // Вопр. философии. 2002. № 2. С. 28 - 41.; Хоружий С. С. Ницше и Соловьев в кризисе европейского человека // Вопр. философии. 2002. № 2. С. 52 - 68 и др.
4 Гайденко П.П. Владимир Соловьев и философия Серебряного века. М., 2001. С. 10-11.
5 Там же. С. 12.
6 См. Брокмейер Й., Харре Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопр. философии. № 3. 2000. С. 29 -42.; Рикер П. Время и рассказ. М.; СПб., 1998 и др.
7 Гадамер Г.-Г. Неспособность к разговору // Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991. С. 82 - 92.
8 Соловьев B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории // Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 636.
9 Там же. С. 645.
10 Там же. С. 669.
11 Соловьев B.C. Жизненная драма Платона // Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. С. 584.
12 Соловьев B.C. Жизненная драма Платона // Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. С. 585.
13 Соловьев B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории // Соловьев B.C. Соч. В 2 т. Т. 2. М., 1990. С. 636.
14 Соловьев B.C. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории // Соловьев B.C. Сочинения в 2 тт., Т. 2. М., 1990. С. 641.
15 Там же. С. 645.
16 Блок А. Об искусстве. С. 396 - 397.
17 Брюсов В. Ремесло поэта. М., 1981. С. 266.
Т.Б.КУДРЯШОВА
Ивановская государственная архитектурно-строительная
академия
ВСЕЕДИНСТВО КАК ВОЗМОЖНОЕ ОСНОВАНИЕ ПРИМИРЕНИЯ АПОЛЛОНО-ДИОНИСИЙСКОЙ ПАРЫ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ
Настоящая статья является продолжением статьи «Философские идеи В.С.Соловьева в контексте неклассической рациональности», опубликованной в 4-м выпуске «Соловьевских исследований». В упомянутом исследовании было отмечено, что многие философские идеи Вл. Соловьева и его российских предшественников не только не противоречат современным положениям неклассической рациональности, но и зачастую указывают на дальнейшие возможные пути их развития. Хотя при
