CC BY
74
Г.В.Чагин, Л.Е.Петрова
СЛУЖБА В РОССИЙСКОЙ ЦЕНЗУРЕ
Двадцать пять лет из семидесяти прожитых Тютчев отдал служению российской цензуре — факт, сам по себе впечатляющий1. Причем, именно в эти годы, с 1848 по 1873, происходит его служебный, творческий, поэтический, духовный расцвет, в это время поэта по праву причисляют «к русским первостепенным поэтическим талантам»2. О поэзии Тютчева написано достаточно много исследований, не менее интересно познакомиться с проблемами, которые решал поэт, состоящий на службе российской цензуре.
1 февраля 1848 г. Тютчев был назначен чиновником особых поручений 5-го класса и старшим цензором при Особой канцелярии Министерства иностранных дел3. Во времена вступления поэта на стезю служения цензуре она руководствовалась еще уставом 1828 г. и подчинялась Министерству народного просвещения. По сравнению с цензурным уставом 1826 г., он давал толчок значительному развитию множественности цензуры. Так, например, книги и журналы по медицине помимо общей цензуры должны были быть подвергнуты цензуре медицинской Академией или медицинскими факультетами университетов; цензурование военной газеты «Русский инвалид» было передано Главному штабу и т.д. По этому же принципу имело свою цензуру и Министерство иностранных дел. Устав 1828 г. просуществовал вплоть до первых лет царствования Александра II, и поэтому все дальнейшие изменения в его содержании проходили на глазах Тютчева, а со второй половины 1850-х годов и не без его частичного вмешательства.
Вступление Тютчева в должность старшего цензора совпало по времени с учреждением 2 апреля 1848 г. секретного Комитета по делам печати («для высшего надзора в нравственном и политическом отношении за духом и направлением нашего книгопечатания»4) под председательством действительного тайного советника Дмитрия Петровича Бутурлина, тогда еще директора Императорской публичной библиотеки. В комитет также вошли барон Модест Андреевич Корф, сменивший потом в директорстве Бутурлина и руководивший Публичной библиотекой вплоть до 1861 г., а также статс-секретарь Павел Иванович Дегай, великолепный русский юрист-правовед. Комитет этот, «род нароста в нашей администрации», по замечанию самого же Корфа, тайно просуществовал вплоть до 6 декабря 1855 г., принеся российской печати еще более жестокий прессинг, отчего и время это получило название «эпохи цензурного террора»5.
Назначение Тютчева, чиновника МИД, цензором было не случайным. Двадцатилетний опыт работы в дипломатической миссии, знание многих европейских языков и иностранной литературы как бы сами собой определили его новое место службы. Вероятно, этому поспособствовал и князь П.А.Вяземский, тогда уже влиятельный чиновник и литератор, заинтересованный в том, чтобы среди чиновников цензуры находился и «свой брат», литератор. Весной 1848 г. Вяземский подал в правительство «Записку о цензуре». В ней он, в частности, ратовал за издание правительственного журнала или газеты, сетовал на невнимание высших правительственных лиц к литературе и выступал за известный простор «для выражения мнений и для рассмотрения общественных вопросов»6.
Во второй половине 1840-х годов Вяземского и Тютчева уже связывали приятельские отношения, и, вероятно, князь, старший по возрасту и положению, в какой-то мере повлиял на Федора Ивановича при выборе им места службы и поспособствовал ему. Записка князя была принята благосклонно, и государь-наследник в ней «изволил заметить некоторые полезные мысли»7. Правда, все ограничилось только награждением Петра Андреевича орденом Св. Станислава 1-й степени.
Факт этот, замеченный в семье Тютчевых, имел, кстати, интересное продолжение. Двенадцать лет спустя состоялось знаменательное событие, о котором Дарья Тютчева сообщила сестре Анне 1 сентября 1861 г.: «Папа представлен к ордену Станислава 1-й степени, у
которого голубая лента. Вот папа и украшен лентой. Горчаков сообщил ему эту новость под строжайшим секретом... Мама радуется этому потому, что тем самым устанавливается равновесие между Вяземским и папа»8.
С учреждением «Комитета 2 апреля 1848 г.» репрессии цензуры увеличились. «Я заходил в цензурный комитет, — записывал в дневнике А.В.Никитенко. — Чудные дела делаются там. Например, цензор Мехелин вымарывает из древней истории имена всех великих людей, которые сражались за свободу отечества или были республиканского образа мыслей — в республиках Греции и Рима. Вымарываются не рассуждения, а просто имена и факты. Такой ужас навел на цензоров Бутурлин с братией...»9.
5 марта 1849 г. за свои «Рижские письма», в которых он возмущался немецкой политикой в Прибалтике, угодил в Петропавловскую крепость Ю.Ф.Самарин. 31 мая того же года «Комитет 2 апреля» «самым решительным образом» запретил «на каком бы языке ни было, критики, как бы они благонамеренны ни были, на иностранные книги и сочинения, запрещенные и потому не должные быть известными»10. Это предложение поступило от Комитета цензуры иностранной, который в эпоху цензурного террора возглавлял осмеянный еще А.С.Пушкиным А.И.Красовский. В Россию был прекращен всякий легальный доступ иностранной литературы, в основном той, которая ввозилась в Петербург и Москву.
Неприятности от Комитета мог бы ожидать и Тютчев. Так, 11 мая 1849 г. в 103-м номере «С.-Петербургских ведомостей» появился очерк о событиях в Тосканском великом герцогстве. Автор указывал в нем на бедственное положение страны и вспоминал, какое благосостояние было у тосканцев, когда они были под защитой законов и своих государей, особенно герцога Леопольда I. Его нововведения сохранили за знатными гражданами одни только наследственные титулы без всяких сохраняющихся до того преимуществ. То же было сделано и для духовенства, все граждане стали равны перед законом. Цензура сразу усмотрела «такое направление несообразным духу наших установлений и потому предосудительным для круга читающей газеты публики». «Комитет 2 апреля» предложил министру народного просвещения, призвав редактора А.Н.Очкина, «сделать ему соответственное вразумление». На предложении была резолюция государя: «Дельно»".
Очкин пытался оправдаться тем, что «внешнеполитический отдел этой газеты цензировался Министерством иностранных дел» и в доказательство представил корректуру статьи, пояснив при этом: «Иероглифы, начертанные наверху, значат: печатать позволяется. Ценсор Ф.Тютчев». К делу приложен экземпляр корректуры с очень неразборчивой надписью: «п. п. Ф.Тютчев»12.
Скорее всего, Тютчев не только не пострадал от подобного инцидента, но даже вряд ли узнал о нем, так как с 16 мая находился в отпуске, который проводил в Овстуге13. Впрочем, если бы Тютчев и пребывал в это время в Петербурге, ему мало что угрожало бы — в конце 1840-х — начале 1850-х годов он уже приобрел широкую популярность в общественных и правительственных кругах, благодаря написанным им статьям и откликам на них в зарубежной печати14. Кро ме того, Тютчев был желанным гостем в петербургских и московских салонах и даже при дворе, снискав благосклонность женской половины царской семьи.
О работе цензоров и, в частности Тютчева, вспоминал помощник редактора официального органа правительства, газеты «Северная пчела» П.С.Усов: «Все известия и статьи, касавшиеся внешней политики, дозволялись к печати в тогдашних газетах не обыкновенною цензурою, но назначенными для этой цели чиновниками министерства иностранных дел. Они чередовались по неделям. <...> Федор Иванович Тютчев (известный поэт) пропускал к печати все, что ни посылалось ему на одобрение. По своим большим связям, имея доступ к графу Нессельроде и к князю Горчакову, он разрешал гораздо более, чем обыкновенный чиновник министерства. Получал ли Ф.И.Тютчев за свой цензурный либерализм замечания, редакторы не знали, потому что он никогда не являлся в редакции с упреками, что его "подвели". Это была в высшей степени благородная личность»15.
Черным деянием «Комитета 2 апреля» в 1852 г. стали гонения на первый номер славянофильского «Московского сборника». Председатель Комитета Н.Н.Анненков (сменивший умершего Бутурлина) и министр народного просвещения П.А.Ширинский-Шихматов (сменивший в октябре 1849 г. ушедшего в отставку С.С.Уварова) усмотрели в «зловредном альманахе» статьи И.С.Аксакова «Несколько слов о Гоголе», И.В.Киреевского — «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России» и, особенно, в статье К.С.Аксакова «О древнем быте у славян вообще и у русских в особен-
ности» много крамольных мыслей. Травля, начавшаяся с подчинения сборника тем же правилам цензуры, что и периодическая печать, закончилась полным его закрытием в марте 1853 г. Ивана Аксакова лишили прав быть редактором каких бы то ни было изданий, и к тому же над ним, его братом Константином, А.С.Хомяковым, И.В.Киреевским и князем Черкасским, «как людьми открыто неблагонамеренными», установили явный полицейский надзор16.
Порой действия цензуры вынуждали литераторов решаться на невероятные поступки. Отчаявшись преодолеть ее препоны, О.И.Сенковский (Барон Брамбеус), писатель, которого знала вся грамотная Россия, в 1853 г. вынужден был оставить занятия литературой и заняться продажей табачных изделий. Тем же стал заниматься и М.М.Достоевский, брат знаменитого писателя.
Известен, пожалуй, лишь один случай, когда Тютчев, вероятно, получил выговор «из-за этой злосчастной цензуры». 23 июля 1854 г. он сетовал жене, находившейся с детьми в Овстуге: «Намедни у меня были кое-какие неприятности в министерстве — все из-за этой злосчастной цензуры. Конечно, ничего особенно важного — и, однако же, если бы я не был так нищ, с каким <наслаждением> я тут же швырнул бы им в лицо содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с этим скопишем кретинов, которые, наперекор всему и на развалинах мира, рухнувшего под тяжестью их глупости, осуждены жить и умереть в полнейшей безнаказанности своего кретинизма. Что за отродье, великий Боже, и вот за какие-то гроши приходится терпеть, чтобы тебя распекали и пробирали подобные типы!»17. Но, вероятнее всего, этот инцидент не был связан с его непосредственной службой, и вот почему.
Неприятности у Тютчева начались в марте 1854 г., когда в 44-м томе журнала «Современник» в числе других было напечатано без заглавия его стихотворение «Пророчество» («Не гул молвы прошел в народе...»), которое прочел и Николай I; последние два стиха: «Пади пред ним, о царь России, // И встань как всеславянский царь!» — государь зачеркнул и написал на полях журнала: «Подобные фразы не допускать»18. Его неудовольствие было доведено до сведения министра народного просвещения A.C.Норова, канцлера К.В.Нессельроде и начальника III отделения А.Ф.Орлова. Началось повсеместное, на всех уровнях разбирательство, кто допустил, кто разрешил, кто виноват и т.д. Резонанс от этого следствия дошел и до Москвы. В частно-
сти, было заведено дело и в канцелярии попечителя Московского учебного округа «О стихотворении Ф.Тютчева, помещенного в "Современнике"» (разбиралось с 20 по 26 марта 1854 г.)19, а потом его передали в канцелярию Московского гражданского губернатора (начато 2 апреля, окончено 1 мая 1854 г.)20. Вероятно, к июню дело вернулось в Петербург, и после его всестороннего обсуждения Тютчеву было объявлено, скорее всего, личное порицание уже непосредственно по линии цензуры. При подготовке к печати отдельного сборника стихотворений Тютчева, изданных «Современником» в 44-м и 45-м томах, в 1854 г. это стихотворение было исключено.
Смерть императора, последовавшая 18 февраля 1855 г., как бы разрядила гнетущую обстановку в России. 10 апреля В.С.Аксакова записывает в дневнике: «Все чувствуют, что делается как-то легче... Тютчев Ф.И. прекрасно назвал настоящее время оттепелью. Именно так. Но что последует за оттепелью?»21. 21 мая поэт делится с женой наболевшим: «По-видимому, то же недомыслие, которое наложило свою печать на наш политический образ действий, оказалось и в нашем военном управлении, да и не могло быть иначе. Подавление мысли было в течение многих лет руководящим принципом правительства. Следствия подобной системы не могли иметь предела или ограничения — ничто не было пощажено, все подверглось этому давлению, всё и все отупели»22. Высказывания Тютчева о сплошном подавлении мысли в России целиком войдут потом в его «Письмо о цензуре в России».
В августе 1855 г. П.А.Вяземский был назначен товарищем министра народного просвещения. В этой должности он руководил Главным управлением цензуры и делал некоторые попытки ограничить цензурный произвол. «У него с государем был разговор о цензуре довольно утешительный, который вам, верно, Тютчев пересказал», — писала А.Д.Блудова М.П.Погодину 21 августа того же года23.
Примерно в это же время начала распространяться во многих копиях записка курляндского губернатора П.А.Валуева «Дума русского во 2-й половине 1855 г.». Написанная с верноподданнических позиций, она тем не менее критиковала систему государственного управления и, в частности, цензуру в России. Кроме симпатий интеллигенции записка вскоре открыла ее автору путь в правительственные сферы. С новым государем внешне переродился и барон Корф, представивший всеподданнейший доклад, в котором констатировал, что
«Комитет 2 апреля» «окончательно совершил свое назначение и <...> становится отныне совершенно излишним в цензурной администрации звеном»24. 6 декабря 1855 г. «Комитет 2 апреля», державший в страхе в течение семи лет всю пишущую братию, был упразднен, положив тем самым конец «эпохе цензурного террора».
Смягчение цензурного гнета почувствовалось разрешением открытия сразу нескольких периодических изданий: «Русского вестника», «Русской беседы», «Сына Отечества», «Живописной старины», «Русского слова». Благодаря заступничеству товарища министра народного просвещения князя Вяземского, которому с начала 1857 г. было практически подчинено все цензурное ведомство, цензура стала снисходительнее и к сочинениям классиков. В марте Александр II повелел безотлагательно заняться новым цензурным уставом. Состоянием российской прессы на манер европейской вынужден был заняться и министр иностранных дел князь А.М.Горчаков, с которым у Тютчева начали складываться хорошие отношения. «Он — не заурядная натура и с большими достоинствами, чем можно предположить по наружности. У него — сливки на дне, а молоко на поверхности»25, — уже мог себе позволить сострить поэт по поводу своего начальника.
7 апреля 1857 г. Тютчев был произведен в действительные статские советники. В октябре Горчаков предлагает Тютчеву быть редактором газеты или нечто в этом роде. Однако Тютчев предвидит множество препятствий на этом пути и «составляет записку, которую Горчаков должен представить государю; в ней он показывает все трудности дела»26. Вероятно, в начале ноября работа уже была закончена и представлена по назначению27. В начале декабря рукописный вариант «Письма о цензуре в России» широко обсуждался даже в Москве: «Рукопись моего брата произвела здесь то впечатление, которое и должна была произвести», — сообщал Н.И.Тютчев жене поэта28.
В конце 1857 г. сложилась ситуация, способствовавшая в дальнейшем повышению Тютчева по службе. Вероятно, и Горчаков понимал, что человеку с таким обширным опытом работы, действительному статскому советнику уже не годится ходить в цензорах, пусть даже и в старших. Заслуги поэта были признаваемы и в научном мире, о чем свидетельствовало его избрание 29 октября в члены-корреспонденты Академии наук по Отделению русского языка и словесности29. К тому времени освободилась и серьезная чиновничья
должность — 10 ноября 1857 г. умер семидесятисемилетний председатель Комитета цензуры иностранной имевший репутацию ретрограда А. И. Красовский30.
В самом начале 1858 г. в стране происходят студенческие волнения, государь высказывает свое неудовольствие, отчего министр народного просвещения А.С.Норов вынужден был 16 марта подать в отставку. Следом за ним вышел в отставку и П.А.Вяземский. Уже 23 марта был назначен новый министр — бывший попечитель Московского учебного округа Евграф Петрович Ковалевский, хорошо знакомый Тютчеву. Товарищем министра стал тайный советник, сенатор Николай Алексеевич Муханов.
На три месяца пустовавшее место председателя Комитета цензуры иностранной новый министр просвещения представил государю три кандидатуры: старшего цензора, действительного статского советника Г.Р.Дукшита-Дукшинского, чиновника особых поручений при МИД, графа Е.Е.Комаровского и Ф.И.Тютчева. Вероятно, не без протекции Горчакова, оставшегося довольным «Письмом о цензуре в России», благодаря личному знакомству с Ковалевским, а также влиянию при дворе дочери поэта Анны «председателем Комитета цензуры иностранной с оставлением в ведомстве Мин. Иностр. Дел» был назначен действительный статский советник Тютчев. 17/29 апреля 1858 г. приказ подписал министр Е.П.Ковалевский31.
Как видно, поэт остался доволен нрвым назначением. «Я рада, что Федор охотно занимается должностью, . желательно, чтоб она ему не надоела», — с тютчевским сарказмом писала Д.И.Сушкова племяннице Е.Ф.Тютчевой32. Своими новостями по службе Тютчев теперь часто делится с женой: «В понедельник я обедал у князя Щербатова, попечителя университета, в обществе господ Хрущева и Валуева. Разумеется, за этим обедом только и говорилось, что о печати, о цензуре, о нахальной глупости одних, о малодушии других, о неспособности всех и т.д.»33.
Вскоре многие убедились, что Ковалевский, с которым вынужден был часто общаться и Тютчев, не оправдывает надежд, которые на него возлагали в смысле смягчения цензурного гнета. «Евграф Ковалевский <...> — кисель, допустивший в свое министерство вмешательство жандармов, графа Панина, всякого встречного и поперечного», — сетовал И.С.Аксаков34. В этом вскоре убедился и Тютчев, давший еще более жесткую характеристику Ковалевскому: «Он тоже ни-
чем не сильнее своих предшественников и оставит дела как раз в том же самом положении, как до него. Но надо также сказать, что при существующих условиях ничего и невозможно сделать, и заданная задача попросту неразрешима; ведь дело идет ни более, ни менее, как о том, чтобы заставить исполнить ораторию Гайдна людей, никогда не бывших музыкантами и вдобавок глухих. Предприятие до такой степени бессмысленное в полном смысле этого слова, что надо быть самому глупцом, чтобы поверить в возможность успеха»35.
Тютчев оказался одним из первых, кто понял вредность для российской цензуры внедрения очередного заграничного проекта ее реформирования. 5 октября 1858 г. А.В.Никитенко записал в дневнике: «Федор Иванович рассказал мне, между прочим, о проекте, присланном сюда из Берлина нашим посланником, бароном Будбергом, который предлагает, по примеру Франции, учредить наблюдательно-последовательную цензуру.
- Хорошо! а нынешняя предупредительная останется? - спросил я.
- В том-то и дело! - отвечал Тютчев.
Был уже по высочайшему повелению назначен для рассмотрения проекта и комитет из князя А.М. Горчакова, князя <В.А.> Долгорукова, <А.Е.> Т<имашева>, нашего министра <Ковалевского> и Тютчева. Последний сильно протестовал против этой двойственности цензуры - "предупредительной и последовательной". Наш министр с ним соглашался»36.
Как ни странно, но вполне можно предположить, что Тютчеву удалось убедить назначенный комитет не принимать проект Будберга. Он мог напомнить свое «Письмо о цензуре в России» и о его одобрении Горчаковым и, возможно, государем. Во всяком случае, 12 октября 1858 г., после заседания у Ковалевского, А.В.Никитенко записал: «Было много говорено о цензуре и о проекте составить особенное бюро, которое бы не административно, а нравственно занималось направлением литературы. Я заметил, что это чистая мечта. Министр того же мнения, но говорит, что некоторые этого желают»37.
Здесь под некоторыми вполне можно подразумевать Горчакова и Тютчева. Ведь в «Письме о цензуре в России» последнего было ясно сказано: «Цензура служит пределом, а не руководством. А у нас в литературе, как и во всем остальном, вопрос не столько в том, чтобы подавлять, сколько в том, чтобы направлять. Направление мощное,
разумное, в себе уверенное направление - вот чего требует страна, вот в чем заключается лозунг всего настоящего положения нашего»38. И как следствие нашего предположения - обсуждение в декабре Советом Министров образования нового учреждения, цель которого сводилась бы к следующему: «1) Служить орудием правительства для подготовления умов посредством журналов к предпринимаемым мерам; 2) направлять по возможности новые периодические литературные издания к общей государственной цели, поддерживая обсуждение общественных вопросов в видах правительственных»39. Несмотря на заметную редакцию вопросов впоследствии, тютчевская мысль здесь вполне прослеживается.
Параллельно уже на всех уровнях гласно и негласно шло обсуждение состава будущего направляющего органа. 14 ноября 1858 г. Плетнев сообщал кн. Вяземскому: «По слухам, предположено эту комиссию составить из Н.А.Муханова, Ив. Матвеев. Толстого, Ф.И.Тютчева и Ив. Серг. Тургенева»40. 21 декабря кн. П.В.Долгоруков сообщает Н.В.Путяте, «что вместо лиц, назначенных в высший комитет для разрешения цензурных недоумений, Евгр. П. Ковалевский просил назначить литераторов: Тютчева, Тургенева [И. С.] и др. Государь рассердился и сказал: "Что твои литераторы! Ни на одного из них нельзя положиться!"»41.
В этом месте нельзя не привести слова из «Письма о цензуре в России», где Тютчев верноподданнически, говоря о сословии писателей, заявляет, что «едва ли в обществе можно найти другой разряд людей более благоговейно преданных Особе Государя!»42. И вот получил за это раздраженный ответ, что, оказывается, «ни на одного из них нельзя положиться».
В конце концов 24 января 1859 г. Александр II подписал высочайшее повеление об учреждении негласного «Комитета по делам книгопечатания». Его возглавил граф А.В.Адлерберг 2-й, а членами стали Н.А.Муханов и А.В.Тимашев. Тютчев тут же метко окрестил комитет прозвищем «троемужие», удивительно всем запомнившимся.
О самой же службе Тютчева в 1858 г. и подчиненного ему Комитета цензуры иностранной мы частично находим сведения в Отчете Комитета за этот год, заключительная часть которого скорректирована самим председателем43. Тютчев пишет: «Принимая в соображение развитие русской литературы, я старался дать больший простор и иностранной»; при этом он учитывал, что после революции 1848 г.
прошло немало времени, и теперь, когда «страсти в Европе утихли <...> все внимание Ценсуры должно было обратиться на действительно вредные сочинения, не придираясь к мелочам или отдельным словам». Особое внимание и бдительность иностранной цензуры вызывало «открытие во многих европейских городах русских типографий, в которых издаются возмутительные сочинения. Разумеется, что с ними поступается самым строгим образом и они не выдаются никому, ни под каким видом»44. Надо сказать, что еще в своем «Письме о цензуре в России» Тютчев свидетельствовал об основании «русской печати за границею, вне всякого контроля нашего правительства. <...> Было бы бесполезно скрывать уже осуществившиеся успехи этой литературной пропаганды»45.
В отчете же своего Комитета за 1858 г. Тютчев не без удовлетворения констатирует, «что деятельность чиновников, как Комитета ценсуры иностранной, так и иногородных ценсурных комитетов, а равно и отдельных ценсоров в Ревеле и Дерпте <...> в этом году не уменьшалась, а напротив увеличилась числом рассмотренных книг в значительном количестве». В дальнейшем же председатель Комитета намеревался «для успешного действия Иностранной ценсуры сделать значительные преобразования в оной»46.
Столь напряженная деятельность в течение года, по-видимому, утомила поэта. И Горчаков по просьбе своего подчиненного предоставил ему «получение курьерской дачи на проезд морем через Штеттин в Берлин». Тютчев на время оставил свои цензорские обязанности. 9/21 мая 1859 г. он выехал за границу и возвратился оттуда 2/14 ноября47.
12 ноября по инициативе министра народного просвещения Е.П.Ковалевского на заседании Совета Министров было принято важное решение - отделить Главное управление цензуры от Министерства народного просвещения, составив из него особое официальное государственное учреждение, и слить с ним Комитет по делам книгопечатания. А 24 января 1860 г. Комитет по делам книгопечатания был вообще упразднен.
В начале января этого года произошло и другое событие, касавшееся в основном Федора Ивановича и его семьи. Об этом жена поэта написала падчерице Дарье: «Сообщаю тебе, дорогая, что отец твой недавно был награжден самым скромным образом - Владимиром 3-й степени на шею. Приходить в восторг нет причины, и Люби-
мый еще не решился украсить себя этим орденом. Сделал ему этот сюрприз министр Ковалевский, который попросил для него орден. Что до меня, я нахожу, что мне испортили Старика, я предпочитаю его без всяких орденов»48.
В 1860, как и в прошлом году, Тютчев почти шесть месяцев (с 20 июня до 1 декабря) пробыл в отпуске за границей. Столь долгое время за своего начальника оставался один из способнейших чиновников Комитета граф Е.Е.Комаровский. С его помощью был составлен отчет за минувший год, который подписал Тютчев. Особенно удалась в отчете заключительная часть, где дана характеристика иностранной литературы за 1860 г. по отношению ее к цензурным постановлениям в России.
«Давно уже литература народов западных не представляла такого брожения, такой борьбы совершенно друг другу враждебных начал или убеждений религиозных, философских и политических. Эта борьба не может быть тайной для образованного класса русских читателей, для большинства которых западные теории или увлечения партии служат более предметом любопытства, нежели насущной потребности. В совершенной слепоте и неведении нет возможности оставлять русскую публику - Иностранная цензура в России должна была только, тщательно отличая в массе книг, идущих к нам из-за границы, сочинения положительно вредные для всех по своему влиянию, не допускать их в публику.
К числу таковых вредных сочинений принадлежали в прошлом 1860 г.: Во-первых, книги философского содержания с крайне рациональным или материальным направлением, отвергающие всякую возможность существования Бога и всякую надежду на бессмертие души за гробом. <...> во-вторых, книги религиозные, с полемическим характером или направленные против догматов русской церкви. <...> В-третьих, книги исторические, в которых говорилось о России. Комитет <...> цензуры иностранной, рассматривая сочинения историче-ския, по большей части старался обращать внимание на места, относящиеся к Русской истории, и исключал их, если находил их противными уставу о ценсуре. <...> В-четвертых, брошюры, заключающие в себе воззвания к польскому народу, писанные по большей части на польском языке польскими эмигрантами, или сборники патриотических стихотворений в том же духе, <...> и в-пятых, безнравственные
романы и повести, которыми по большей части отличалась литература французская. <...>
Вообще, сочинений серьезных, научных было в прошлом году, так же как и в 1859 г., ввезено в Россию гораздо более, чем сочинений легких и для приятного препровождения времени написанных. Комитет ценсуры иностранной не был так строг в рассматривании тех книг, которых тяжелый, сухой, метафизический или философский язык не может быть доступен поверхностно-образованной массе читателей и, стало быть, не может иметь на нее такого влияния, как сочинения о тех же предметах, но изложенных на языке легком и популярном.
В заключение имею честь донести Вашему Высокопревосходительству, что все действия Ценсуры иностранной, осторожно приноравливаясь к духу и потребностям современного нам русского общества и устраняя все положительно для него вредное или не своевременное, вполне были согласны с видами нашего Правительства.
Председатель Комитета ценсуры иностранной
Ф. ТютчевИ9.
Архивные разыскания последних десятилетий позволили выявить и еще одну сторону общественно полезной деятельности поэта, уже возглавившего Комитет ценсуры иностранной. Найденные в Архиве Российской национальной библиотеки более 60 писем Тютчева, касающихся его службы в Комитете50, рассказывают, в частности, о его заботе в пополнении старейшей российской библиотеки книгами, остающимися невостребованными в Комитете после их просмотра цензорами. Об этом рассказывает переписка поэта с директором императорской Публичной библиотеки бароном М.А.Корфом.
Думается, что почтительное обращение Тютчева к Корфу было далеко не случайным. В конце 1858 г. предполагалось слияние Комитета по делам печати с Главным управлением ценсуры, и Корф не без оснований рассматривался как один из главных кандидатов на пост председателя нового цензурного ведомства. Для поэта, недавно назначенного председателем Комитета цензуры иностранной, было важно, кто будет его новым начальником. Однако, по замечанию бывшего в курсе всех цензурных дел А.В.Никитенко, «Корф слишком поспешил добиваться популярности, а главная ошибка, что он пока-
зал свое желание ее добиваться»51. В конце концов проект слияния Комитета и Главного управления цензуры не был осуществлен.
28 июня 1861 г. место Ковалевского занял адмирал, граф Ефим Васильевич Путятин. Тогда же министром внутренних дел, сменив либерального графа С.СЛанского, был назначен П.А.Валуев, вскоре начавший исподволь борьбу за подчинение цензуры своему министерству. А уже в декабре того же года министром народного просвещения был назначен Александр Васильевич Головнин, ставленник великого князя Константина Николаевича. Новый министр немало сделал для предотвращения студенческих беспорядков, ввел в 1863 г. новый университетский устав, отправил много молодых людей за границу на обучение, удвоил средства Министерства просвещения, высоко подняв его значение в обществе.
В марте 1862 г. было упразднено Главное управление цензуры, находившееся в ведении Министерства народного просвещения. Цензурные учреждения были пока оставлены в ведении этого министерства, а надзор за соблюдением печатью цензурных постановлений поручен Министерству внутренних дел. Тогда же, в марте, была образована Комиссия для пересмотра постановлений по делам печати, во главе которой был поставлен князь Дмитрий Александрович Оболенский, добрый приятель И.С.Аксакова, через него имевший хорошие отношения и с Тютчевым.
Нововведения подтолкнули к активным действиям и председателя Комитета цензуры иностранной. В частности, Тютчевым на просмотр министру был подан проект нового документа: «О некоторых изменениях в порядке цензурного рассмотрения иностранных книг». Вероятно, что-то помешало дальнейшему ходу документа целиком, и он более чем на столетие осел в бумагах В.А.Цеэ, председателя Петербургского цензурного комитета. Отдельные положения документа, в которых угадывается рука Тютчева, представляют интерес. Характеризуя существующее состояние цензурных учреждений по отношению к иностранным книгам, Тютчев испрашивает «Высочайшее соизволение <...> на приведение в исполнение следующего:
1, отменить обязательную отсылку из таможен в цензурные учреждения и к местным начальникам книг, принадлежащих приезжающим из-за границы пассажирам, если у них окажется не более одного экземпляра каждого сочинения, кроме русских, напечатанных
за границею. Сии последние во всяком случае отсылать в ближайшие Цензурные Комитеты.
2, из книг, выписываемых из-за границы для продажи, выдавать книгопродавцам из Цензурных Комитетов, но без цензурного рассмотрения сочинения по части наук точных, реальных, медицинских, также грамматики, словари и энциклопедические и биографические лексиконы.
3, выдавать книгопродавцам в целости, т.е. без вырезок, сочинения всех классиков и произведения писателей прошлого столетия.
4, не исключать из ученых сочинений рассказов из русской истории.
и 5, отменить существовавшее до настоящего времени различие между запрещениями: безусловным и запрещением для публики, сохранив лишь сие последнее, и предоставить затем, сверх Министерства Народного Просвещения, также начальникам губерний право разрешать известным лицам получение запрещенных сочинений»52.
Казалось, что в России с начала 1860-х годов обозначился некоторый демократический подъем для прессы. 1 января 1863 г. в Москве под редакторством М.Н.Каткова вышел первый номер «Московских ведомостей». Но уже 10 января министр Головнин на заседании Совета Министров высказал мысль о необходимости передачи Управления по делам книгопечатания Министерству внутренних дел, т.е. осуществить то, чего уже хотел министр Валуев. В числе других передовых людей в обеих столицах эту же опасность быстро разглядел и Тютчев. В этот переходный период Головнин представил нескольких высших чиновников из Управления цензуры к наградам. В их числе был представлен к ордену Св. Анны 1-й степени и Тютчев. После произошедшего переподчинения между Тютчевым и Валуевым начались служебные разногласия, вызванные расхождением взглядов на цензуру. Поэта спасало его двойное подчинение: с одной стороны — министру внутренних дел, а с другой — министру иностранных дел, с которым у него к тому времени утвердились доверительные, почти дружеские отношения.
Время 60-х годов XIX в. стало пиком активной цензурной и политической деятельности Тютчева. Для многих высокопоставленных чиновников в Петербурге и Москве он являлся авторитетом в международной политике и в делах российской печати. А.В.Никитенко зафиксировал конкретные суждения поэта по поводу политики первых
государств Европы. А мнение Тютчева было весомым. Зная авторитет Тютчева в придворных кругах, министр Валуев опасался, во всяком случае в первые годы руководства министерством, «прижимать» поэта в его действиях как председателя Комитета цензуры иностранной.
В это время появляется и целый ряд стихотворений Тютчева, написанных по поводу происходивших в России и в Европе политических событий. В начале августа 1863 г. как раздумье о совместном дипломатическом выступлении Англии, Франции и Австрии в акса-ковском «Дне» было напечатано стихотворение «Ужасный сон отяготел над нами...», затем «Его светлости князю А.А.Суворову», которое датируется 12 ноября 1863 г. и обращено к военному генерал-губернатору Петербурга, князю А.А.Суворову, внуку знаменитого полководца, отказавшемуся подписать приветственный адрес генерал-губернатору Северо-Западного края М.Н.Муравьеву, которого дворянская общественность приветствовала за наведение российских порядков в Польше. Эти стихотворения, широко читавшиеся и обсуждавшиеся в общественных кругах, добавили популярности Тютчеву. Впрочем, популярность бывала иногда и иного рода.
В «Листке, издаваемом кн. Петром Долгоруковым» в Лондоне (литература, издаваемая русскими за границей, о вредности которой не раз упоминал и сам поэт), появилась небольшая заметка от 1 января 1864 г. самого П.В.Долгорукова, критикующая Тютчева за стихотворение, направленное в адрес A.A.Суворова: «Кто в Петербурге не знает этого приятного собеседника, этого добродушного остряка; кто не видел его <...> с вечным выражением скуки на лице; с длинными седыми волосами, которые истинное подобие его слабого характера, развеваются в сторону, куда ветер дует <...>: кто в Петербурге не видел Федора Ивановича? Но тем, которые хорошо знают того добрейшего и честного человека, тем хорошо известна чрезмерная слабость его характера. Есть люди, которые устоят против искушений денежных, люди неподкупные, но которыми можно завладеть вежливостью, ласками, лестью и, в особенности, ежедневным собеседничест-вом. Федор Иванович принадлежит к числу этих людей, не способных ни на какую борьбу, людей, которых купить нельзя, а приобрести можно. <...> Чтение последнего стихотворения Федора Ивановича доказывает, до какой степени влияние окружающей среды может ослепить ум и помутить рассудок стихотворца»53.
Новое назначение Тютчева, хотя и по общественной линии, вероятно, не стало для поэта неожиданным. 21 марта 1864 г. Никитенко записывает в дневнике: «Был у меня Ф.И.Тютчев. Его назначили членом совета по делам печати и он хотел со мною посоветоваться насчет тамошних дел. Он, между прочим, сказал мне, что <кн. А.М.> Горчаков сильно советовал государю не делать праздника по поводу взятия Парижа 19-го марта. Тютчев опять думает, что война неизбежна»54.
Весна и начало лета 1864 г. прошли у поэта в обычных встречах с «нужными» людьми, затем Федор Иванович проводил жену и дочь за границу, а потом по причине болезни и смерти Елены Александровны Денисьевой он почти на год отстранился от активной служебной деятельности и общественной жизни.
Только 26 марта / 7 апреля 1865 г., после более чем полугодового пребывания за границей Тютчев с женой вернулся в Петербург. Запись в дневнике Никитенко свидетельствует, что уже через несколько дней поэт активно включился в общественную и политическую жизнь обеих столиц: «"Московские ведомости" свирепо ссорятся с "Днем". Одни стоят за дворянство, другой за земство. Тютчев очень недоволен "Московскими ведомостями". Я ему заметил, что, мне кажется, тут виноват не столько Катков, сколько <П.М.> Леонтьев. Вообще утешительного мало, особенно о польских делах. Толкуют о примирении. Тютчев полагает, что подобные толки в настоящую минуту или тупоумие, или измена»55.
Возвращение поэта в Россию практически совпало с высочайшим указом от 6 апреля 1865 г. Правительствующему Сенату, при котором было «приложено высочайше утвержденное того же числа мнение Государственного Совета о переменах и дополнениях в ныне действующих цензурных постановлениях». Этим указом предоставлялось право повременным изданиям выходить без предварительной цензуры, но вместе с тем вводилась система так называемых «предостережений», система, заимствованная из практики тогдашнего французского закона, введенного министром Персиньи. И.С.Аксаков подверг подробному анализу и критике правительственную реформу и опубликовал этот разбор 24 апреля 1865 г. в своем «Дне»56.
Со своей стороны и Тютчев начал активную борьбу против нового устава о печати, который вступил в действие 1 сентября 1865 г. Став членом Совета Главного управления по делам печати, он сумел частично расположить его в пользу разумного, добросовестного об-
раза действий. В этой борьбе Федор Иванович старался привлечь на свою сторону М.Н.Каткова, как наиболее влиятельного редактора известной газеты. В письме от 13 октября 1865 г. поэт разъяснял ему свою точку зрения на новый устав и просил поддержать Совет по печати: «Вы знаете, я вовсе не сторонник нашего нового устава о печати. Все эти заимствования иностр<анных> учреждений, все эти законодательные французские водевили, переложенные на русские нравы, мне в душе противны — все это часто выходит неловко и даже уродливо. Но в деле законодательства дух может одолеть и преобразить букву. Так и в предстоящем случае. <...> Заняв у современной, наполеоновской Франции главные основы нашего устава о печати, нам предстоят для его применения две дороги — два совершенно про-тивуположных образа действий — или применять его в смысле французской же практики — в смысле полицейско-враждебном к свободе мысли и слова, или в том направлении, какое было высказано при составлении устава большинством Комиссии, — т.е. смотреть на нынешний устав как на нечто переходное — временное, имеющее своею настоящею целью вести русскую печать от ее прежней бесправности — к полноправию закона, со всеми его необходимыми гарантиями — и с этой-то точки зрения и отправления относиться к той огромной силе произвола, которая нами усвоена правом предостережения»57.
Инициаторами предполагавшейся декларации Совета по делам печати, «дабы отклонить всякую солидарность русской системы с французской», были Тютчев и уже упоминавшийся нами председатель Комиссии для пересмотра постановлений по делам печати кн. Д.А.Оболенский. К сожалению, эта декларация-протест по неизвестным причинам в печати так и не появилась.
Абсолютное совпадение взглядов на печать и цензуру быстро возникло между Тютчевым и Аксаковым. Причем, как правило, в роли старшего, более сведущего, выступал Федор Иванович. Ему чаще всего принадлежал и почин в переписке, тем более что после 12 января 1866 г. писал он уже не только Ивану Сергеевичу, но и дочери Анне, ставшей женой Аксакова. Главным предметом обсуждения были, в основном, статьи, помещаемые Аксаковым в его изданиях: «День», «Москва», «Москвич» и т. д.
Но Тютчев не только высказывался в письмах, он пытался решать вопросы цензуры в самых верхах министерств. 19 декабря 1865 г.
Никитенко записывает в дневнике: «Тютчев, Ф.И., рассказывал мне о своем разговоре с Валуевым о делах печати. Он откровенно объяснял министру, что репрессивная система, принятая им, ни к чему хорошему не приведет. Тютчев с негодованием рассказывал мне также о совете, от участия в делах которого он решительно отказался. То же подтверждает и Гончаров»58.
Об одном из таких инцидентов, в котором участвовал и известный писатель, цензор Петербургского цензурного комитета, вспоминает известный мемуарист князь В.П.Мещерский: «Валуев собирает экстренное заседание совета по делам печати и, к общему членов удивлению, является сам на нем председательствовать. <.„> Все члены смолчали... Все, да, за исключением одного. Этот один был председатель комитета иностранной цензуры Ф.И.Тютчев, который объявил в совете, что он ни с требованием министра, ни с решением совета согласиться не может, затем встал и вышел из заседания, потряхивая своею беловолосою головою и, вернувшись домой, написал и послал Валуеву свою отставку.
Заседавший тут же писатель, И.А.Гончаров, встал и, подойдя к Тютчеву, пожал ему с волнением руку и сказал: Федор Иванович, преклоняюсь перед вашей благородною решимостью и вполне вам сочувствую, но для меня служба — насущный хлеб старика»59.
Более точно этот случай описан в письме Евгения Михайловича Феоктистова, чиновника особых поручений при министре народного просвещения, к М.Н.Каткову от 8 мая 1866 г.:
«Еще вчера узнал я (весть об этом пронеслась по всему городу), что "Москов<ским> ведомостям" дано второе предостережение. Теперь я убедился из "Северной почты", что слух этот справедлив. Вы видели, что дано предостережение "Голосу"; кроме того, "Петербургские ведомости" отданы под суд за статью "Наше оправдание" в одном из номеров на прошлой неделе, и Валуев настаивает на том, чтобы прекратить существование этой газеты. Все эти решения были приняты вчера, в субботу, — в этом же заседании составлен текст третьего предостережения "Московским ведомостям", которое отправлено на рассмотрение к министру.
Все это я узнал вчера от Ф.И.Тютчева. Бедный старик пришел ко мне до такой степени встревоженный, что не мог удержать своих слез. Он сделал все, что можно было требовать от честного человека, а именно — покинул свое место в Главном цензурном управлении, о
чем уже и заявил Валуеву»60. И только когда последовало распоряжение министра внутренних дел Валуева о возобновлении «Московских ведомостей» и 2 июня в этой газете было опубликовано заявление Каткова о возвращении его редактором, Тютчев вернулся в Совет по делам печати.
12 июля 1866 г. он с удовлетворением писал жене: «Прошлый четверг я снова занял свое место в Совете по делам печати, а накануне, в день Св. Петра, я даже оставил визитную карточку Валуеву. Ты видишь, что я не злоупотребляю победой, а она была полная. Я узнал как нельзя более удовлетворительные подробности свидания Каткова с государем»61.
Эти события происходили, когда министром народного просвещения был уже граф Дмитрий Андреевич Толстой. Товарищем министра народного просвещения был назначен давний добрый знакомый семьи Тютчевых И.Д.Делянов. Толстой фактически никакого влияния на цензурные вопросы уже не оказывал. Зато его нововведения по поводу возложения на него обязанностей «наблюдать за чистотою нравов юношества и преграждать в школы путь дурным идеям...», касающиеся школьной литературы, встретили отпор и у Тютчева. 23 октября 1866 г. цензор А.В.Никитенко записывает в дневнике, что Тютчев на заседании совета «справедливо заметил, что литература существует не для гимназистов и школьников и что нельзя же ей давать детское направление. Тогда пришлось бы ограничиться одними букварями и учебниками. В обществе и, кроме литературы, говорится и делается много такого, что непригодно для школы и школьников»62.
Во второй половине 60-х годов Тютчев уже окончательно выбрал свою стезю в политике и в цензурных делах, которая все больше занимала его помимо основной службы в Комитете цензуры иностранной. В вопросах, касающихся внешней и внутренней России, он стал как бы одним из главных негласных советников у Горчакова, а в вопросах цензуры нашел себе верного соратника в лице И.С.Аксакова. Свидетельств тому по разным каналам поступало немало. Например, из частых писем из Петербурга давнего соратника Каткова Б.М.Маркевича своему патрону:
«Вы читали, вероятно, в органе Бисмарка заявление о самых лучших отношениях Пруссии к России. В подтверждение действительности этого могу вам сообщить, что кн. Горчаков показывает
старцу Т<ютчеву> письмо свое к Бисмарку, апробированное государем, по случаю болезни последнего, т.е. Бисмарка, в котором между прочим сказано, что пока он, кн. Горчаков, стоит во главе иностранных сношений в России, дружные и вполне откровенные отношения России к Пруссии никогда не изменятся»63.
Между тем произошла очередная смена в руководстве Главного управления по делам печати. Начальником в конце 1866 г. был назначен бывший цензор Московского цензурного комитета в 1852— 1858 гг. Михаил Николаевич Похвиснев. По этому поводу Тютчев, поздравлявший Аксакова с выходом 1 января 1867 г. его газеты «Москва», предсказывал редактору радужные перспективы: «Созвездия довольно благоприятны — новый председатель Совета Гл<авного> Упр<авления> Похвиснев оказывается человеком рассудительным и самостоятельным. С этим можно будет жить»64.
Но уже вскоре все стало складываться не так, как хотелось на первых порах Тютчеву. Аксаков своими передовыми статьями в «Москве» по славянским вопросам, вопросам земства нервировал правительство, будоражил общественность, чем вызывал на себя и газету кары от цензуры. К тому же, славянофильская историко-философская доктрина Аксакова не всегда совпадала даже с историко-философскими воззрениями Тютчева, тем не менее всегда старавшегося отвести удар от зятя. И все же, получив очередное предупреждение, 26 марта 1867 г. «Москва» была приостановлена цензурой на три месяца.
18 апреля в письме Федор Иванович успокаивал дочь Анну и Аксакова: «Сочувствие к "Москве" несомненное и общее. Все говорят с любовью и беспокойством: не умерла, а спит, и все ждут нетерпеливо ее пробуждения... Но вот в чем горе: пробудится она при тех же жизненных условиях и в той же органической среде, как и прежде, а в такой среде и при таких условиях газета, как ваша "Москва" жить нормальною жизнию не может, не столько вследствие ее направления, хотя чрезвычайно ненавистного для многих влиятельных, сколько за ее неумолимую честность слова. Для совершенно честного, совершенно искреннего слова в печати требуется совершенно честное и искреннее законодательство по делу печати, а не тот лицемерно-насильственный произвол, который теперь заведывает у нас этим делом, — и потому неизменившейся "Москве" долго еще суждено будет, вместо спокойного плавания, биться, как рыба об лед»65. В своих
действиях на благо общества, родины Аксаков и Тютчев были порой несхожи. Аксаков, имея свою газету, открыто, гласно выступал против законов и действий правительства. Тютчев же, будучи высокопоставленным чиновником, не всегда имел возможность напрямик высказать свои взгляды (вспомним его строки: «Молчи, скрывайся и таи // И чувства, и мечты свои...»). Особенно это понимали его близкие. В письме брату Карлу Пфеффелю, всю жизнь прожившему в Европе и знавшему Россию лишь по письмам родственников, Эрнести-на Федоровна Тютчева так, например, объясняла, почему ее муж, невзирая на дружеские отношения с Горчаковым, не попросит у него высокооплачиваемой должности за границей: «В глазах высокопоставленных и влиятельных друзей моего мужа одним из привлекательнейших его качеств всегда являлось то, что он их ни о чем не просил, и если бы сейчас он случайно изменил этому принципу, который есть не что иное, как прирожденная черта его характера, он ничего не выиграл бы в материальном отношении по сравнению с любым другим, но зато с точки зрения житейской для него значительно поубавилось бы приятности, которой он наслаждается в своей независимости. К тому же мой муж не может более жить вне России: главное устремление его ума и главная страсть его души — повседневное наблюдение над развитием умственной деятельности, которая разворачивается на его родине. В самом деле, деятельность эта такова, что может всецело завладеть вниманием пылкого патриота»66.
Патриотичность Тютчева особенно ярко проявилась во время проходящего в мае 1867 г. Славянского съезда и дворянских торжеств по этому случаю в Москве и Петербурге. Поэт написал прекрасные стихи, обращенные к славянам — «Привет вам задушевный, братья...», которые «были читаны под гром аплодисментов» в Петербургском дворянском собрании на банкете.
Тютчева теперь уже с почтением узнавали во всех присутственных местах обеих столиц. Сотрудник Комитета цензуры иностранной с конца 1872 г., мемуарист А.Е.Егоров вспоминал, что видел поэта еще «в Москве во время одного из приездов его туда и посещений им <...> отделения иностранной цензуры. Он прибыл к нам в отделение зимой в широко распахнутой енотовой шубе - всегдашняя манера его носить ее - и меховой шапке, из-под которой выбивались его длинные седые волосы, и с небрежно обмотанным вокруг шеи шерстяным шарфом. Выразительное лицо его с тонкими чертами и большим
лбом, в очках, из-под которых выглядывали умные, но как бы утопленные глаза, которые невольно обращали на себя внимание и заставляли догадываться, что в старческом облике всей фигуры этого человека скрывается незаурядная натура»67.
С конца 1867 г. Тютчев испытывает все больше нравственных мук по поводу бесполезности не только его личной, но и общей борьбы печати с «безапелляционной диктатурой мнения чисто личного» министра внутренних дел Вглуева, которому поэт подчинялся как председатель Комитета цензуры иностранной. Это мнение, как считал Тютчев, «постоянно находится в явном противоречии со всеми чувствами и со всеми убеждениями страны, но, более того - прямо противоречит мнениям самого правительства по всем существующим вопросам дня». По Петербургу даже пошли слухи о предстоящих изменениях в законодательстве о печати, но чтобы развеять эти слухи, Валуев распорядился напечатать 21 декабря 1867 г. в «Северной почте» статью, в которой продолжалось доказательство целесообразности системы предостережений, установленной законом о печати от 6 апреля 1865 г.
«Есть привычки ума, под влиянием коих печать сама по себе уж является злом, - писал поэт Анне, - и с каким бы рвением и убеждением ни служила она Власти, как это делается у нас, в глазах этой Власти всегда будет существовать нечто лучшее, чем все услуги, какие печать может ей оказать, - это чтобы сама печать не существовала. Содрагаешься при мысли о жестоких испытаниях, через которые должна пройти бедная наша Россия, как извне, так и изнутри, прежде чем ей удастся справиться с такой прискорбной точкой зрения»68.
Поэта тяготило постоянное раздвоение его как чиновника и гражданина. С одной стороны, он занимал высокий пост председателя Комитета и обязан был соблюдать интересы цензуры в России, которую, к его сожалению, возглавлял такой чиновник, как Валуев. А с другой стороны, поэт понимал всю вредность тех реформ, нововведений, которые проводил министр внутренних дел. Кроме того, Федор Иванович понимал всю полезность роли газеты «Москва» (а потом «Москвич») в формировании прогрессивного общественного мнения. Но главным редактором газеты был его зять И.С.Аксаков, и этим пользовались его недоброжелатели, попрекая покровительством родственнику.
Служба в цензуре и активная политическая деятельность, к счастью, не отодвинули на задний план творческую жизнь поэта. В конце лета 1867 г. его дети, главным образом младший сын Иван, при содействии И.САксакова начали подготовку к изданию второго сборника стихотворений Федора Ивановича. По этому случаю велась активная переписка между его ближайшими родственниками - дети при каждом удобном случае записывали каждый в свой альбом стихи папа, многие из которых помнили наизусть.
«Любезнейший Ванюша, - писала брату Ивану Тютчеву Мария Федоровна Бирилева, - вот стихи папа. Я переписала все, что у меня есть и что не вошло в состав первого издания его стихотворений, самым добросовестным образом, но с своей тетрадью разлучиться не хотела. Полагаю, что большую часть этих стихов ты собрал в Москве, а что другие по причине их колкости папа не допустит до печати, но я непременно хотела сообщить с своей стороны все, что имею. Переписка же доставила мне приятное занятие. Я так люблю стихи папа, что они не могут меня утомить, я их чувствую, как иные, не бывши музыкантами, чувствуют музыку; поэтому известие о новом издании меня очень обрадовало и воспламенило»69.
Стремятся теперь попасть в гости к известному поэту и его многочисленные почитатели, друзья, сослуживцы. «Намедни мы с Димой (сыном. - Т.Ч., Л.П.) устроили вечер. Это был политико-литературный вечер, - Писал Тютчев жене в Овстуг. - Давно уже я обещал его устроить господам из Управления по делам печати и комитетов. Чай, мороженое и пунш служили угощением на этом празднестве, которое из моей спальни перенеслось в большую гостиную. Разошлись в час ночи»70.
Есть причины думать, что в конце 60-х годов к поэту стала незаметно подкрадываться старост ь. И не поймешь, что его тогда больше привлекало? Служба начинала надоедать, жена летом и осенью жила в имении на Брянщине, друзья, Вяземский, Горчаков, также катастрофически старели. Что ему оставалось? Память об ушедших, Леле Денисьевой? 14 октября на заседании Совета Главного управления по делам печати он «был весьма рассеян и что-то рисовал или писал карандашом на листе бумаги, лежавшем перед ним на столе. После заседания он ушел в раздумье, оставив бумагу»71. Листок этот «на память о любимом им поэте» подобрал писатель, редактор «Пра-
вительственного вестника» граф П.И.Капнист. На листке был записан изумительный экспромт:
Как ни тяжел последний час -Та непонятная для нас Истома смертного страданья, -Но для души еще страшней
Следить, как вымирают в ней
72
Все лучшие воспоминанья... .
В марте 1868 г. вышел из печати второй сборник «Стихотворения Ф.Тютчева». Этот же март ознаменовался и «тихой» отставкой министра внутренних дел П. А.Валуева, состоявшейся якобы в связи с его пошатнувшимся здоровьем. Но главной причиной был разразившийся в России голод, против которого министр не принял никаких мер. Вместо него с поста министра почт и телеграфов был назначен генерал-адъютант Александр Егорович Тимашев. Трудно сказать, как поначалу к этому отнесся Тютчев, весь конец марта бывший в досаде на «список безобразный» своих стихотворений в новом сборнике. Но зато все остальные - родственники и друзья - остались довольными: пятьдесят «подносных» экземпляров, напечатанных на веленевой бумаге, с портретом автора, быстро разошлись.
Событием стал день памяти славянских просветителей Кирилла и Мефодия. В этот день, 11 мая, в Казанском соборе состоялся торжественный молебен. «Из собора, - как было написано в «Голосе» на следующий день, - довольно многочисленное общество отправилось на скромный завтрак, приготовленный в гостинице Алексеева (на Итальянской улице против Пассажа) <...> председателем завтрака был избран известный наш поэт Ф.И.Тютчев, и по его приглашению все заняли места. Начались здравицы и речи. <...> Вообще весь завтрак был необыкновенно весел и оживлен»73.
Конец 60-х годов для поэта прошел на большом подъеме. Теперь-то ему мало что могло грозить по службе. Этому немало способствовали успехи Горчакова в большой политике, спокойное царствование Александра II, с семьей которого дочери Тютчева поддерживали почти дружеские отношения, смена «крутого» Валуева, с которым к тому времени у Федора Ивановича были окончательно испорчены отношения. Тютчев в это время много ездил по стране, бывал за ру-
бежом, отчего создавалось мнение, что его Комитет работает как бы сам по себе, а председатель сам по себе. Такое было возможно исключительно благодаря высококвалифицированному штату сотрудников Комитета.
Вот что писал об этом московский цензор А.Е.Егоров: «Центральный комитет иностранной цензуры находился тогда в доме Шольца на Обуховском проспекте, вблизи Сенной. <...> Комитет был разделен на три отделения, которыми заведовали старшие цензора. Я попал в немецко-итальянское отделение, начальником которого был престарелый Есипов. Остальными двумя отделениями заведовали: французским и английским - Любовников, а бандерольным и польским с прочими славянскими наречиями - А.Майков. Кроме названных старших цензоров, были еще и младшие, между которыми разделялось чтение книг сообразно их знанию языков. Так, Полонский читал французские, английские и итальянские книги, Миллер-Красовский74, прославившийся своей брошюрой о необходимости розги в школьном воспитании, исключительно немецкие, Дукшита-Дукшинский - польские, и был еще один такой цензор-полиглот, Шульц, который не затруднялся читать книги и разные другие издания на всех существующих языках. Секрет своего «многоязычия» и скоропалительного чтения он унес в могилу; как он успевал и умудрялся возвращать по субботам весь громадный ворох забранных им для прочтения книг за неделю, представляя о каждой отзыв, осталось непроницаемой для нас тайной. Это был поистине титан своего дела, и подобного ему языковеда мне уже не приходилось встречать во всю мою жизнь, хотя некоторые наши цензора, как, например, мой предместник, старший помощник цензора, магистрант филологии Пев-ницкий, назначенный в Одессу младшим цензором, обладал значительными познаниями в иностранных языках, да и я сам владею пятью языками, но по многоязычию своему почтенный Шульц побил рекорд над всеми, и никто никогда не мог конкурировать с ним в этой сфере.
Что касается канцелярии комитета, то долгое время заведовал ею Златковский75, бывший офицер в отставке, получивший в Крымскую кампанию контузию в затылок, вследствие чего, помимо воли своей, физически не мог «гнуть шеи». Он пользовался казенной квартирой при комитете в том же старинном и доселе существующем доме
на Обуховском проспекте, близ Сенной, Шольца, куда к нам поднимали тюки с книгами на блоке, устроенном в окне со двора»76.
Из этого рассказа хорошо видно, какие профессионалы служили в Комитете цензуры иностранной. Думается, что это были большие энтузиасты своего дела, во многом бескорыстные, ибо плата за их труд была не столь велика. Служили в Комитете иногда по несколько десятков лет. Например, Алексей Степанович Любовников служил с 1853 г. Он был энергичен, трудолюбив, обладал обширными знаниями в исторических и филологических науках, знал почти все романские языки и несколько восточных. Накануне прихода в Комитет Тютчева Любовников был назначен секретарем, а с 1863 г. - заведующим отделом, на правах старшего цензора английского отделения Комитета. Сотрудничал Любовников и с газетой «Голос», делал прекрасные переводы европейских классиков77.
Еще при назначении Тютчева председателем Комитета цензуры иностранной на этот же пост котировался и граф Егор Евграфович Комаровский, сын генерал-адъютанта графа Е.Ф.Комаровского, известного мемуариста. Егор Евграфович после женитьбы на Софье Владимировне Веневитиновой, сестре Д.В. Веневитинова и четвероюродной сестре А.С.Пушкина, оказался в самой гуще литературных дел обеих столиц 1830-1840-х годов, а потом уже стал цензором Петербургского Комитета цензуры иностранной. Комаровский был способным, усердным чиновником, не строил козни начальству, отчего Тютчев охотно оставлял его за себя во время частых отлучек, отъездов за границу. Вероятно, и ежегодные отчеты Комитета составлялись при активном участии Комаровского и даже иногда подписывались им.
Поэт Яков Петрович Полонский, живший с начала 1850-х годов в Петербурге случайными литературными заработками, после редактирования журнала «Русское слово» в 1858-1859 гг. не без участия Тютчева поступил в Комитет цензуры младшим цензором, а с 1863 г. стал там секретарем. О его дружеских отношениях с Тютчевым и его семейством известно многое, поэтому служба Полонского протекала легко и не мешала ему сочинять стихи, издавать собственные сочинения.
То же примерно можно сказать и о поэте Аполлоне Николаевиче Майкове, который после службы библиотекарем в Румянцев-ском музее в 1852 г. перешел в Комитет цензуры иностранной, в ко-
тором прослужил около сорока пяти лет. После смерти Тютчева Аполлон Николаевич продолжал поддерживать дружеские отношения с семьей своего старшего товарища и в 1886 г. вместе с Эрнести-ной Федоровной Тютчевой издал первое полное на тот период собрание сочинений Ф.И.Тютчева. Председателем Комитета после Тютчева стал сын П.А.Вяземского князь П.П.Вяземский, а потом несколько лет Комитет цензуры иностранной возглавлял А.Н.Майков «благодаря личному расположению к нему Александра III».
К сожалению, смена Валуева Тимашевым не принесла облегчения российской печати. Уже осенью 1868 г. Тютчев предвидел новый кризис печати: «Не думаю, не надеюсь, чтобы власть имеющие согласились добровольно предоставить печати ту долю простора, какую она себе отмежевала», - писал Федор Иванович Аксакову 22 сентября78. И действительно, через полгода, 15 апреля 1869 г. министр внутренних дел А.Е.Тимашев представил в Государственный совет проект дополнений и изменений закона 6 апреля 1865 г., чтобы еще более ограничить свободу печати79.
Осенью следующего года осуществилась новая смена руководства у Тютчева - 24 сентября 1870 г. начальником Главного управления по делам печати вместо Похвиснева был назначен бывший гражданский тульский губернатор генерал Михаил Романович Шид-ловский. И опять дочери Анне он поначалу даже хвалил Шидловско-го: «Я, думается, писал тебе в моих предыдущих письмах о новом председателе Совета Главного управления по делам печати? Так вот, оказывается, он совсем не таков, как о нем говорили, он даже очень расположен к русской печати. Это навело меня на мысль, что, быть может, он скорее будет склонен способствовать восстановлению «Москвы», нежели препятствовать ему. Следует только заручиться дружественным влиянием в самых высоких сферах и действовать в одном направлении»80. Но, к сожалению, и надежды на Шидловского не оправдались. «Москва», закрытая постановлением Правительствующего Сената в 1868 г., так и не была восстановлена.
Примерно с 1870 г. у поэта все делается и происходит как в последний раз. С начала января у него начинаются сильные головокружения, часто подводят ноги, ухудшается общее состояние здоровья. В февральском письме к дочери Анне Федор Иванович огорчается смерти родственника Мальтица, но говорит, что несколько лет тому
назад он был бы более этим поражен. Теперь близость собственной смерти побуждает его спокойнее относиться к утратам.
В конце июня того же года Федор Иванович, следуя настояниям родственников, отправляется на лечение за границу. В июле его настигает весть о кончине старшего сына Дмитрия, последовавшей 11 июля. А проездом через Варшаву он узнает, что 15 июля 1870 г. французский сенат и законодательный корпус вынесли решение о войне с Пруссией. Кажется, эта новость поразила его более, чем смерть сына. «По приезде моем сюда я узнал, - пишет он жене, - что война объявлена. Это все равно, что начало конца света. Воздерживаюсь от размышлений, ибо ум человеческий приведен в замешательство и оцепенение ввиду подобных возможностей... Я едва могу писать, до того я чувствую себя нервным»81.
Надо было знать неуемную к политической, общественной деятельности натуру поэта, даже в те времена, когда, казалось бы, физические, да и душевные силы его были близки к полному истощению. Потеряв возможность постоянно консультировать Аксакова с его «Москвой» и «Москвичом», он теперь почти целиком переключил свое внимание на скоропалительно развивавшиеся европейские события, которые людям из близкого ему окружения казались не столь уже важными. В своих письмах дочери Анне, жене или ее брату Карлу Пфеффелю он теперь постоянно как бы накладывает картину воюющей Европы на положение своей родины, считая, что «всякая европейская потасовка <...> отвлекла бы внимание ведущих европейских стран от насущных вопросов Ближнего Востока, сделав их разрешенными в пользу России». Эти же мысли беспокоят поэта и по возвращении его в Петербург, и во время поездки в Овстуг.
И действительно, франко-прусская война дала возможность российскому канцлеру Горчакову издать 19/31 октября 1870 г. ноту об отказе соблюдать ограничения, положенные после Крымской войны русскому черноморскому флоту. В ответ Тютчев пишет князю Горчакову прекрасное патриотическое стихотворное послание:
Да, вы сдержали ваше слово: Не двинув пушки, ни рубля, В свои права вступает снова Родная русская земля -
Ином завещанное море Опять свободною волной, О кратком позабыв позоре, Лобзает берег свой родной.
(И, 224)
Примерно в эти же месяцы поэт сочинил и другое стихотворение, как бы подводящее предварительный итог всей его деятельности на службе российской цензуры:
Это стихотворение было написано в альбом сослуживца по Комитету цензуры иностранной Платону Алексеевичу Вакару. Поэт никак не хочет приостановиться в своей деятельности цензора, политика, общественного деятеля, хотя его возраст приближается к семидесяти... «По своему неисправимому легкомыслию, - пишет он дочери Анне, - я по-прежнему не могу не интересоваться всем, что происходит в мире, словно мне не предстоит вскоре его покинуть»82. Его интересует и проходивший в Мюнхене конгресс представителей католической оппозиции папе римскому, и запрет на распространение в России третьего издания работы Ю.Ф.Самарина «Окраины России», и даже такой сугубо личный вопрос, как судьба единственного из детей Денисьевой, оставшегося в живых, - сына Федора.
В то же время он переживает череду смертей близких ему людей. Вслед за сыном Дмитрием в Москве 8 декабря 1870 г. скончался брат Николай Иванович Тютчев. 7 июля следующего года умирает зять Николай Васильевич Сушков, 2 июня 1872 г. в Рейхенгалле, в Баварии, умерла от чахотки младшая дочь Мария Федоровна Бири-лева.
Веленью высшему покорны, Умысли стоя на часах,
Не очень были мы задорны, Хотя и с штуцером в руках.
Мы им владели неохотно, Грозили редко и скорей Не арестантский, а почетный Держали караул при ней.
(II, 222)
Возвращаясь с похорон брата в Москве, он по дороге в Петербург пишет одно из самых трагических стихотворений - «Брат, столько лет сопутствовавший мне...», которое заключает такими строками:
1 января 1873 г. Тютчев, несмотря на предостережения врачей, вышел из дома на обычную прогулку. Но вскоре его привезли домой, разбитого параличом. Началась полугодовая борьба за жизнь. Казалось, уже многие органы его почти иссохшего организма отказались служить. Но мысли продолжали наполнять его бедную голову. Ему еще удалось едва шевелящимися губами продиктовать несколько стихотворений, и среди них, пожалуй, самое главное, посвященное жене Эрнестине Федоровне:
Поэт «почти с детскою радостью встретил появление в Русской печати, именно в Р[усском] Архиве, своих двух статей, - которые были им самим так долго пренебрежены и забыты. Он заставил прочесть их себе и был ими доволен... Он постоянно пытался удостовериться в себе самом, в ясности своего сознания. <...> Ранним утром 15 июля 1873 г. лицо его внезапно приняло какое-то особенное выражение торжественности и ужаса; глаза широко раскрылись, как бы вперились в даль, - он не мог уже ни шевельнуться, ни вымолвить слова, -он, казалось, весь уже умер, но жизнь витала во взоре и на челе. Никогда так не светилось оно мыслью, как в этот миг, - рассказывали потом присутствовавшие при его кончине. Вся жизнь духа, казалось, сосредоточилась в одном этом мгновении, вспыхнула разом и озарила его последнею верховною мыслью... Чрез полчаса вдруг все померкло, и его не стало...
Он просиял и погас...»83.
Дни сочтены - утрат не перечесть... Живая жизнь давно уж позади -Передового нет - и я, как есть, На роковой стою очереди...
(II, 226)
Все отнял у меня казнящий Бог:
Здоровье, силу воли, воздух, сон, Одну тебя при мне оставил Он,
Чтоб я Ему еще молиться мог.
(II, 251)
Примечания
1. Большая подборка биографического материала об этом периоде жизни поэта была у тщательно исследовавшего архивы его правнука К.В. Пигарева. Но, вероятно, он так и не решился в советское время написать большое исследование о царском высокопоставленном чиновнике, его службе и, тем более, о близости Тютчева ко двору и к власть предержащим. В монографии Пигарева Тютчеву-цензору посвящена всего лишь небольшая глава (с. 158—168). Эта глава также не является исчерпывающим исследованием вопроса, в ней представлены лишь основные свидетельства о Тютчеве-цензоре его современников (отрывки из научных трудов, воспоминаний, дневников, писем), работы исследователей более позднего времени и некоторые находки автора в архивах.
2. Некрасов H.A. Собр. соч.: В 8 т. - М., 1967. - Т. 7. - С, 209.
3. Чулков Г.И. Летопись жизни и творчества Ф.И.Тютчева. - M.-JI., 1933. - С. 72.
4. Лемке М. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. -СПб., 1904. - С. 204.
5. Там же. -С. 185.
6. Гиллельсон М.И. П.А. Вяземский. Жизнь и творчество. - Л., 1969. - С. 325.
7. Там же.-С. 321.
8. Литературное наследство. - Т. 97. - Кн. 1-2. - М., 1988. - Кн. 2. - С. 326.
9. Никитеико A.B. Дневник // Русская старина. - 1890. - II. - С. 400.
10. Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 год. - СПб., 1862.-С. 261.
11. Лемке М. Цит. соч. - С. 238.
12. Пигарев К.В. Жизнь и творчество Тютчева. - М., 1962. - С. 159.
13. Чулков Г.И. Цит. соч. - С. 75-76; Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. -С. 233. Дата письма Эрн. Ф. Тютчевой К.Пфеффелю, указанная в «Летописи», на наш взгляд, точнее.
14. См.: Лэин Р. Публицистика Тютчева в оценке западноевропейской печати конца 1840-х — начала 1850-х годов // Литературное наследство. - М., 1988. - Кн. 1. -С. 231-252.
15. Усов П.С. Из моих воспоминаний // Исторический вестник. - 1882. - Т. 7. - № 1. -С. 126.
16. Лемке М. Цит. соч. - С. 286.
17. Тютчев Ф.И. - Тютчевой Эрн. Ф. // Тютчев Ф.И. Соч.: В 2 т. - М.,1984. - Т. 2. -С. 217.
18. Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. - М., 2002. - Т. 2. - С. 14, 346-347.
19. ГИАМ, ф. 459, оп. 2, д. 1841.
20. ГИАМ, ф. 17, оп. 27, ед. хр. 8.
21. Дневник В.С.Аксаковой. - СПб., 1913. - С. 102.
22. Тютчев Ф.И. - Тютчевой Эрн. Ф. Ц Тютчев Ф.И. Соч.: В 2 т. - М., 1984. - Т. 2. -С. 231.
23. Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. - С. 277-278.
24. Лемке М. Цит. соч. - С. 307.
25. Тютчев Ф.И. - Тютчевой Эрн. Ф. // Старина и новизна. - 1915. - Т. 19. - С. 250.
26. Тютчева Д.Ф. - Тютчевой Е.Ф. // Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. -С. 293.
27. Впервые «Письмо о цензуре в России»: Русский архив. - 1873. - № 4. - С. 607— 632.
28. Тютчев Н.И. - Тютчевой Эрн. Ф. // Литературное наследство. - М., 1989. -Кн 2. - С. 293.
29. ЧулковГ.И. Цит. соч. - С. 119.
30. Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. 2-е изд. - Л., 1989. - С. 202.
31. Чулков Г.И. Цит. соч. - С. 120.
32. СушковаД.И. - Тютчевой Е.Ф. //Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. -С. 295.
33. Тютчев Ф.И. - Тютчевой Эрн. Ф. // Тютчев Ф.И. Соч.: В 2 т. - М., 1984. - Т. 2. -С. 254.
34. И.С.Аксаков в его письмах. - СПб., 1896. - Т. 4. - С. 18.
35. Русский архив. - 1899. - № 5. - С. 102.
36. Русская старина. - 1890. - Т. IX. - С. 610.
37. Там же. - С. 612.
38. Русский архив. - 1873. - № 4. - С. 624.
39. Лемке М. Цит. соч. - С. 329.
40. Плетнев П.А. Сочинения и переписка. - СПб., 1885. - Т. 3. - С. 467.
41. ЧулковГ.И. Цит. соч. - С. 126.
42. Русский архив. - 1873. - № 4. - С. 623.
43. Подробнее см.: Брискман М.А. Ф.И.Тютчев в Комитете ценсуры иностранной // Литературное наследство. - М., 1935. - Т. 19-21.- С. 565—578.
44. Брискман М.А. Цит. соч. - С. 568.
45. Русский архив. - 1873. - № 4. - С. 629—630. Но, несмотря на подобный запрет, в семье Тютчевых (да и при дворе) подобные сочинения регулярно читали. См., напр., письмо Е.Ф.Тютчевой к Д.Ф.Тютчевой от 20 декабря 1858 г. // Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. - С. 298.
46. Брискман М.А. Цит. соч. - С. 568—569.
47. Чулков Г.И. Цит. соч. - С. 128, 133.
48. Тютчева Эрн. Ф. - Тютчевой Д.Ф. // Литературное наследство. - Кн. 2. - М., 1989. - С. 310. Награждение орденом состоялось 1/13 января 1860 г. (Чулков Г.И. Цит. соч. - С. 134).
49. Брискман М.А. Цит. соч. - С. 569—571.
50. Элъзон М.Д. Ф.И.Тютчев в Комитете Ценсуры Иностранной: новые материалы // Русская литература. - 1997. - №1. - С. 239—243.
51. Никитенко А.В. Моя повесть о самом себе и о том, «чему свидетель в жизни был». Записки и дневник (1804-1887). Т. 1-2.-СПб., 1905.-Т. 1.-С. 579.
52. Записка, поданная министру народного просвещения А.В.Головкину. Без подписи. Писарской рукой. [1862 г.] // ОР РНВ. Ф. 833 (В.А.Цеэ), М. 31. 6 л.
53. Литературное наследство. - М., 1990. - Кн. 2. - С. 346.
54. Никитенко A.B. Цит. соч. - Т. 2. - С. 172.
55. Там же. - С. 227.
56. См.: Чулков Г.И. Тютчев и Аксаков в борьбе с цензурою / Мурановский сборник. -Мураново, 1928. - Вып. 1. - С. 9. Об этом же см.: Цимбаев Н.И. И.С.Аксаков в общественной жизни пореформенной России. - М., 1978. - С. 68—126.
57. Литературное наследство. - М., 1988. - Кн. 1. - С. 418.
58. Никитенко A.B. Цит. соч. - Т. 2. - С. 266.
59. Мещерский В.П. Мои воспоминания. - СПб., - 1898. - Ч. 2. - С. 49.
60. Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. - С. 381.
61. Там же. - С. 383.
62. Никитенко A.B. Цит. соч. - Т. 2. - С. 308.
63. Маркевич Б.М. - Каткову М.Н. //Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. -С. 385.
64. Тютчев Ф.И. - Аксакову И.С. // Литературное наследство. - М., 1988. - Кн. 1. -С. 281.
65. Литературное наследство. - М., 1988. - Кн. 1. - С. 292—293.
66. Тютчева Эрн. Ф. - Пфеффелю К. // Литературное наследство. - М., 1989. -Кн. 2. - С. 387.
67. Егоров (Конспаров) А.Е. Страницы из прожитого. - Одесса, 1913. - Т. 1. - С. 144.
68. Тютчев Ф.И. - Аксаковой А.Ф. // Литературное наследство. - М., 1988. - Кн. 1. -С. 316-317.
69. Бирилева М.Ф. - Тютчеву И.Ф. //Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. -С. 380.
70. Тютчев Ф.И. Соч.: В 2 т. - М., 1984. - Т. 2. - С. 312.
71. Сочинения графа П.И.Капниста. В 2-х т. - М., 1901. - Т. 1. - С. СХХХ1П.
72. Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма: В 6 т. - М., 2002. - Т. 2. - С. 184. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.
73. Литературное наследство. - М., 1989. - Кн. 2. - С. 396.
74. Возможно, речь вдет о Ф.Б.Миллере, переводчике и поэте.
75. Позже М.Л.Златковский станет биографом А.Н.Майкова, напишет о нем биографический очерк (СПб., 1898. 2-е изд.).
76. Исторический вестник. - 1912. - Т. 127. - № 1. - С. 60-61.
77. Подробнее: Русский биографический словарь. - СПб., 1914. - С. 808-809.
78. Литературное наследство. - М., 1988. - Кн. 1. - С. 341.
79. Материалы для пересмотра действующих постановлений о цензуре и печати. -СПб., 1870. - Ч. 1. - С. 648-705.
80. Петербург. 19 октября 1870 г. //Литературное наследство. - М., 1988. - Кн. 1. - С. 363.
81. Пигарвв К.В. Ф.И.Тютчев о французских политических событиях 1870-1873 гг. // Литературное наследство. - М., 1937. - Т. 31-32. - С. 753.
82. Тютчев Ф.И. - Аксаковой А.Ф. // Литературное наследство. - М., 1988. - Кн. 1. -С. 374.
83. Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. - М., 1886. - С. 314, 316.
