CC BY
46
С.С. Бойко (Москва)
СЛОВО ГЕРОЯ В ПРОЗЕ ОТЦА ЯРОСЛАВА ШИПОВА «НЕСЛУЧАЙНОСТЬ ВСЕГО»
Аннотация. Статья посвящена такому интересному и малоизученному явлению в русской литературе, как «приходская проза». В ходе анализа показывается, что проза иерея Ярослава (Шипова) относится к искусству, создающему образ бытия в его глубинной упорядоченности, в противовес индетерминизму и деструкции. В плане фактуры, сюжета и стиля рассказам Шипова предшествует деревенская проза. Отец Ярослав рисует быт и нравы в мрачных проявлениях, но уходит от «бичующей» сатиры, изображая человека как брата. Этому способствует: композиция сборников и рассказов; художественное пространство; образ простодушного рассказчика, включенного в события, людей, которые его наставляют; манера сказа, несобственно-прямая речь, парадокс и другие стилевые приемы. Ясные этические ориентиры создают впечатление простоты искусно устроенных произведений. Сказ и многоголосье позволяют показать человека в мире и обществе как часть целого. В литературе XXI в. получили развитие черты поэтики о. Ярослава: образ включенного рассказчика, имитация незамысловатого рассказа, сюжет, выявляющий глубинные связи явлений; имеются реминисценции его сюжетов.
Ключевые слова: священник Ярослав (Шипов); деревенская проза; сказ; парадокс; художественное пространство и время; глубинная упорядоченность мира.
S.S. Boyko (Moscow)
The Protagonist's Word in Father Yaroslav Shipov's Prose "Unprecariousness of Everything"
Abstract. The article is dedicated to such an interesting and yet understudied phenomenon of Russian literature as "parochial prose". During the analysis it is shown that Father Yaroslav's (Shipov) prose is related to the kind of art that creates an image of existence in its underlying orderliness, as opposed to undeterminism and deconstruc-tion. In the aspect of its texture, plot and style, Shipov's short stories are preceded by the so-called "village prose". Father Yaroslav depicts the mode of life and morals and manners in their gloomy manifestations, but leaves the "chastizing" satire behind while portraying man as brother. All that is achieved by the following: the composition of collected works and short stories; artistic space; the image of the simple-hearted narrator involved in the events; the people who advise him; the manner of skaz; indirect speech, paradox and other stylistic devices. The clear ethic guidelines create an impression of simplicity in these elaborately structured works. Skaz and polyphony enable the author to show man in the world and society as a part of the whole. In the 21st century literature the features of Father Yaroslav's poetics have received further development: the image of the involved narrator; the imitation of an uncomplicated short story; the plot exploring the deepest correlations between the phenomena; as well reminiscences of his plots.
Key words: Father Yaroslav (Shipov); village prose; skaz; paradox; artistic space
and time; underlying orderliness of the world.
Ярослав Шипов, один из лауреатов Патриаршей премии по литературе в 2017 г., опубликовал первые рассказы в 1970-х, а в 1980-х выпустил четыре книги прозы [Залыгин 1977, 18; Шипов 1996, 11]. Проза его говорит о внутренней мотивированности мироздания. «Неслучайность всего» - так назван один из рассказов. Поэтика «глубинной упорядоченности мира» присутствовала в русской литературе ХХ в. [Хализев 1999, 71-72]. В XXI в. книга такого типа активно развивается [Леонов 2010, 89], и рассказы о. Ярослава появились у истоков этого этапа.
Литература в России ХХ в. стремилась создать художественный портрет современника. Из разных подходов к решению этой задачи интересен метод, предложенный, например, в прозе М. Зощенко 1920-х гг., погружающей читателя в «гущу советской обывательской жизни» [Ходасевич 1991, 529], как определил его Вл. Ходасевич.
Вопрос о том, «стоит ли "освещать", "клопам на смех" ту неимоверную внутреннюю и материальную "бедность"», ставился прежде у Гоголя, Салтыкова, Островского, Чехова [Ходасевич 1991, 534]. Он вызван глубоким противоречием. С одной стороны - неприглядная картина нравов. С другой - писателю «чужда поза морализующего и "бичующего" сатирика», и любимый прием его - «говорить от лица героя» [Ходасевич 1991, 535].
Итак, речь от лица героя - поэтика сказа - позволила показать «жизнь в обстановке изумительной темноты» [Ходасевич 1991, 533] - и притом не клеймить несчастных, которые заблудились во мраке.
Удивительные достижения Зощенко 1920-х гг. редко досягаемы. «Создание характера словом героя требует от писателя внутренней определенности, ясного понимания сути действительности и общего смысла, которые несут в себе его характеры» [Белая 1983, 95].
Заблудший герой стал персонажем деревенской прозы. Здесь заблудшие ломают, уничтожают, оскверняют («Крепкий мужик» у В. Шукшина, браконьеры в прозе В. Астафьева, Б. Васильева, Ч. Айтматова и много других). Материальная жизнь близка к упадку.
Реалии рассказов о. Ярослава (Шипова) знакомы читателю по деревенской прозе. Есть и сюжетные совпадения, предопределенные типичностью ситуаций. Так, в повести В. Распутина «Последний срок» сыновья Анны прежде смерти матери покупают водку на поминки, «а то ее завтра, если получку привезут, как пить дать не будет» [Распутин 1986, 20]; затем ее пьют. В рассказе о. Ярослава «Лютый» ради антиалкогольной кампании водку продают только по особым случаям. Сыновья, в ожидании смерти отца, запасаются и сразу приступают. Как и у В. Распутина, речь идет о человеке на пороге смерти, а пьянство лишь выявляет черты «неимоверной внутренней бедности» в этой среде.
Образы заблудших удаются, пока герои проявляют доброе начало, на-
ряду со злым, как в «Последнем сроке», «словесный слой "общего"; словесный слой ведущего героя, человека, близкого "целому" <...> стоящего и в нем, и вне его; словесный слой "антимира" ("антигероя")» [Белая 1983, 116]. Подобные же «ярусы» - повествование с разных точек зрения -увидим и в прозе о. Ярослава. «Опираясь <...> на опыт Чехова, Бунина <...> Ю. Казакова, В. Шукшина <...> пишут истории, случаи, события, нравственная, социальная оценка которых совершается внутри этого же жизненного материала...» [Курчаткин 1984, 233].
Многоголосье и его значение в прозе Я. Шипова отметил уже в 1982 г. его ментор по Литературному институту - Сергей Залыгин: «.молодая литература, кажется мне, несколько эгоцентрична, то и дело она начинается с "я" и "я" кончается: мои наблюдения, мои встречи <... > Но ведь "я" и "мое" - это еще далеко не все, особенно далеко не все в художественной литературе <... > Вот эта способность молодого писателя соединить то и другое - историю и собственный опыт - и подкупает меня.» [Залыгин 1981, 4].
Своеобразие стиля, узнаваемого на всех этапах творчества, было определено как интонация рассказчика и персонажей Шипова: «Ирония и доброта, усмешка и горькое недоуменное "ах!" при виде несовершенства человеческой натуры - вот на чем замешана интонация Шипова» [Шугаев 1986, 266].
В рассказах Я. Шипова второго периода включенность рассказчика в события углубляется, разнообразие носителей интонации увеличивается.
Проза о. Ярослава обретает форму сказа. Повествование идет от первого лица. В роли рассказчика - незадачливый безотказный батюшка, который служит на дальних приходах. Он же - былой заядлый охотник. Рассказчик НЕ говорит о себе как о писателе - это роль иного толка.
Дальнюю землю герой описывает как свою, себя - как здешнего: «Плодовые деревья в нашем краю не растут. Километров на триста южнее - пожалуйста: есть и вишни, и яблони, а у нас - нет: вымерзают» [Шипов 2011, 50]. «А то еще по весне старый медведь налетел на колхозную пасеку, а она была у нас возле самой околицы» [Шипов 2011, 161].
Герой среди сограждан - свой: участник и свидетель событий. Деятельность его и других людей равно значительна: «Возвращаемся на колхозной машине из города: шофер, председатель и я - они ездили по своим служебным делам, я - по своим» [Шипов 2011, 115].
Начиная с ранних произведений Шипова, свойство его героев - многогранность, парадоксальное сочетание в человеке разных ипостасей. Верующая Лукерья («Венец творенья»), по словам соседа, «дамочка церковная, божественная» [Шипов 2011, 419], - но о своей работе сторожихи вдруг сообщает в духе казенной риторики: «Я охраняю стройку коммунизма» [Шипов 2011, 424]. Здесь тоже сходство с поэтикой В. Шукшина: «Клишированное мышление (слова-штампы) и, с другой стороны, естественная, ненарочитая, "осердеченная" лексика» [Белая 1983, 101].
Многогранность фигур показывает, что человек проявлен частично,
Новый филологический вестник. 2018. №1(44). --
потаенная ипостась может проступить, послужить к его оправданию.
Ипостаси совмещаются, создавая комический эффект. Рассказчику, как иерею, теперь нельзя стрелять. Но охотоведы упрашивают ехать на охоту («Медведи»), хоть бы и без ружья:
- А если без ружья, - спрашиваю, - то вы меня, что - в качестве привады ли берете?
- Нет, - отвечают серьезно, - в качестве единственного охотника. [Шипов 2011, 162-163]
Выяснилось, что лицензию по обстоятельствам можно оформить только на батюшку, а медведь уже убит охотоведом - «с испугу».
К роли священника в деревне может добавиться любая другая. Когда он селится в пустующей избе («Печное дело»), «трещиноватая печь, не топившаяся лет двенадцать <...> стала приходить в совершеннейшую негодность» [Шипов 2011, 26]. Знаменитый на округу печник подвел, и рассказчик сам сооружает «неизвестно что, но в размерах, заданных большим мастером под неведомую конструкцию» [Шипов 2011, 30]. Впоследствии печник анализирует: «...Вы пожертвовали теплом ради излишней прочности...» [Шипов 2011, 33]. Так герой попал в цех печников и расположил к себе коллегу.
Парадоксы и в сюжете, и на уровне стиля. Например, в каламбурах: дрова, опрокинутые в грязь («Дрова»), по морозу «превратились в полезное ископаемое» [Шипов 2011, 40]. В примерах народной этимологии - в «Уездном чудотворце» кучер в начале ХХ в. предсказывает: «Скоро раз-валюция будет» [Шипов 2011, 362]. Или в соседстве разных стилей, например книжного и разговорного: у колхозного электрика («Строители») «неблагоговейности тоже было - пруд пруди» [Шипов 2011, 37].
Важную роль у о. Ярослава играет композиция сборников. Отмечено, что рассказ «Равелин» писатель «всегда ставит в сильную позицию» [Крылова 2016, 47], открывая им цикл «Отказываться не вправе» и сборники второго периода.
В «Равелине» определяется подход к описанию человека: « <...> в жизни его воплотилось нечто, чего бы и мне хотелось, да вот не сподобился. Жизнь эта разделялась в моем восприятии надвое: самолеты и охота» [Шипов 2011, 4].
Две страсти - любовь к авиации и к охоте - рассказчик разделяет с героем. Военлет Ермаков воспитал столько пилотов, что его доставляли «всюду, куда только летали самолеты и вертолеты», и он охотился «едва ли не круглый год», а дичь «отдавал тем, у кого останавливался, мог даже приготовить - и очень неплохо <...> он считал, что достаточно ему удовольствия от охоты» [Шипов 2011, 9]. По Ермакову видно, что разные ипостаси человека дополняют, обогащают одна другую, если он не своекорыстен.
В «Равелине» заданы и черты образа пространства. Герои застают родные просторы одичалыми, пустеющими на глазах. Но разрушение недав-
ней цивилизации, крайне несовершенной, может послужить к восстановлению живой, естественной жизни: «Дело в том, что торфяные карьеры, выработанные в тех местах, со временем наполнились водой, обросли кустарником и превратились в замечательнейшие охотничьи угодья» [Шипов 2011, 6].
В «Равелине» видно сходство между природой, которая способна ожить, предстать в некоем новом качестве, и человеком. В последние три дня жизни Ермакова совершается «запредельное чудо» [Шипов 2011, 4]. В болезни он вдруг преображается: «небритый и нечесаный доходяга превратился вдруг в седобородого старца с ясным взором» [Шипов 2011, 10].
Определена и роль рассказчика - посвященного слушателя, свидетеля и малозначительного участника: «Если о предыдущих событиях я знал в основном от охотников, то о чуде последних дней его мне рассказывал знакомый священник, а кое-что довелось свидетельствовать и лично» [Шипов 2011, 10].
Предметный мир деревни, разрушенной либо одряхлевшей, тоже может быть возрожден. Батюшка сооружает диковинную печь («Печное дело»), Ермаков - необычайный дом «наподобие немецких, но покрепче» [Шипов 2011, 4], который и прозвали равелином. Односельчане рассказчика, после перипетий с «шабашниками» («Строители»), сами построили «рядом с останками собора новый храм - хоть небольшой, деревянный, но вполне всамделишный» [Шипов 2011, 34].
Многогранность мира и героя показана как предпосылка перемен. Обновленный мир и преображенный человек бывают внешне неказисты -важно быть «вполне всамделишным», соответствовать назначению.
Способность человека, природы, предметного мира к преображению говорит о «глубинной упорядоченности» мира и о «приятии жизни как бесценного дара свыше» [Хализев 1999, 71]. Все это знаменует обновление литературы через восстановление врожденных, древних свойств книги [Бойко 2017а, 259].
Итак, особенности художественного мира, сказовая манера и черты героя-рассказчика определяются в первых рассказах цикла.
Далее о. Ярослав рисует плачевную картину быта и нравов. Говоря словами Вл. Ходасевича, показать «неимоверную внутреннюю и материальную "бедность"» без позы «морализующего и "бичующего" сатирика» позволяет слово от лица героев.
В описании пьянства голос рассказчика дополняют голоса из народа. Настал праздник Троицы - выпить нужно и можно («Святое дело»): «Всякий местный житель, конечно же, растолкует, что "помянуть родню - святое дело". Из-за этой-то "святости" и водка, как здесь принято говорить, "от баб неруганная"» [Шипов 2011, 81].
Награжденный за труды, - понятно, выпивкой - работник начинает ползать по дороге («Земля и небо»). Высказываются об этом местные -флегматично, приезжие и рассказчик - с сочувственным недоумением:
«Наткнулись на несчастного ползуна <....>
- Сбился с курса, - определил староста.
Мы взяли человека под мышки, отволокли за угол и опустили на траву, сориентировав по указанию старосты:
- Во-он его дом, пущай туда и ползет.
Он и пополз себе» [Шипов 2011, 113].
Случаи с плачевным концом описаны словами тех, кто страдает от последствий или при виде происходящего. Так, о гибели собутыльника («Святое дело») рассказывают удрученные друзья:
«Двое пьяненьких, до нитки вымокших мужичков бредут навстречу:
- Отец, горе у нас!.. Друг утонул... Пировали на берегу, а он говорит: "Топиться хочу", - и в реку. Ну, мы - за ним: мол, у нас еще и выпивка есть, и закуска. "Ладно, - говорит, - давай допьем". Вернулся, допили, а он опять в реку - шел, шел и утоп.» [Шипов 2011, 83]
Рассказ «Поминки» начинается мнением общества: «Схоронили молодого парнишку - перевернулся на тракторе: пьян был, понятное дело» [Шипов 2011, 84]. Потом голос священника: «за три дня - четвертые похороны» [Шипов 2011, 84], затем все вспоминают в красках трагедию с угоревшим пьяным [Шипов 2011, 86]. В финале «отправляются искать по деревне трезвого шофера - и вдруг подкатывает почтовый фургон: "Батюшка, отпеть бы надобно"» [Шипов 2011, 87]. Резюмирует рассказчик: он отказываться не вправе.
Большинство несчастий жители воспринимают как случайность. Утратив связь с Богом, с цивилизацией, со здравым смыслом, герои впадают в нелепые суеверия. Царит, говоря словами Ходасевича, «обстановка изумительной темноты» [Шипов 2011, 533]. В поэтике это передается каскадами парадоксов, сюжетных и лексических.
Например, в средней России Пасха, а на Севере Троица (когда тепло) -повод выпить на кладбище («Святое дело»). Люди извращают смысл этих праздников. Не знают человеческих имен («Письма к лешему»): в церковной записке вместо Ирины - «Иринья» [Шипов 2011, 52]. Немало особых, советских имен: «А Энгельс - Геля, стало быть: хорошее имя - у нас Энгельсов много.» [Шипов 2011, 53].
Темнота связана с богоотступничеством, опасности которого не сознают. Между тем возле «логовища» знаменитой бабки «никто естественной смертью давно уже не помирает, и ни единого человека отпеть нельзя: сплошь самоубийцы» [Шипов 2011, 55].
Как и смерть по пьянке, суицид выглядит необъяснимой напастью. Но связь между состоянием духа героев, их поступками и дальними последствиями - видна из развития событий («За что?»): «В тридцатые годы церковь по бревнышку раскатали, перевезли из-за реки и сложили телятник. Запустили телят - они сдохли. Запустили других - то же самое» [Шипов 2011, 155].
На стрелке, где прежде был скит и та самая церковь, постоянны несчастные случаи. Водолаз в недоумении: «Я под этим холмом уже в третий раз <...> За что это на вас такая напасть?..» [Шипов 2011, 155]. Об ответе догадываются, но не принимают его в расчет. Утрачено понятие о связи событий, которая не всегда очевидна, - как эта связь между несчастьями на воде и церковным погромом полустолетней давности. В роли истолкователя событий здесь выступает рассказчик: многое надо пояснить для читателя.
Но в прозе о. Ярослава велика роль других героев-истолкователей, которые находятся внутри ситуации и знают ее лучше, чем рассказчик. Так, староста («Земля и небо») ориентировал пьяного: «Во-он его дом, пущай туда и ползет» [Шипов 2011, 113].
Даже в иерейской деятельности батюшку поучает местный житель («Дрова»): «Причем старик, хоронивший брата, сильно бранился: негоже, мол, батюшке бродить на лесоповал - он должен сидеть дома, дежурить, как врач "скорой помощи". Старик, конечно, был прав» [Шипов 2011, 41].
Рассказчика такие герои наставляют: «Так и учился уму-разуму помаленьку» [Шипов 2011, 43], - заключает он.
В рассказе «Долг» в роли наставниц - старушки, прибиравшие храм. Крестилась больная многодетная мать, чудесно исцелена, но о Боге забыла сразу, а через несколько лет заболела вновь. Старушки - «...взялись растолковывать страдалице свои соображения, что чудо то свершено было даже не ради ее самой, а скорее - ради ее ребятишек <...> а ты - ни разу даже и лба не перекрестила. Теперь, конечно, опять помолиться надо бы, а стыдно пред Господом - до невозможности, аж жуть берет» [Шипов 2011, 72].
Они изъясняют смысл событий, видят связь между ними, совершают необходимые действия, стыдятся проявленной неблагодарности.
Библейскую истину о роли человека в мироздании провозглашает электрик, сидя на столбе в поисках потерянной фазы («Коровы»): «-Так что: общественное хозяйство или частное - это, конечно, важно, но главное - люди. Вы ведь сами говорили, что скотина дана человеку под его ответственность, правильно?..» [Шипов 2011, 153].
Значение мудрых простецов в том, что они стремятся воспринимать смысл событий, вполне очевидный, и руководствоваться этим знанием, жить подлинной жизнью. В этом смысле у о. Ярослава простецов нет.
Есть персонажи, которые противятся истине. Так, жители не связывают чудовищную смертность среди сельских мужчин с повальным пьянством («Поминки»), ищут загадочных причин бедствия: «- Отчего на наше село нынче такая напасть - каждую неделю кто-нибудь да умирает, и в основном - мужики? <...> Может, нам - того... "сделано"?..» (87-88)
Истоки несчастий, будто бы случайных, видны. Беда происходит, когда нарушают порядок, забывают о личной ответственности.
Глубинная упорядоченность мира в таких сюжетах показана «от противного». Как с той больной: чуждая благодарности, она сразу и перестала
прибегать к оказанной ей помощи, вернулась к состоянию, которое было причиной болезни («Долг»).
Упорядоченность мира видна напрямую в удивительных совпадениях. Старая женщина передает батюшке «завернутый в ветхую бумажонку наперсный крест» («Крест»): «Старуха рассказала, что когда-то в достопамятные времена через деревню гнали в тюрьму священника, и он оставил ей крест с наказом: передать батюшке, который первым явится в эти места. Почти шестьдесят лет она хранила сокровище в тайне от всех.» [Шипов 2011, 109].
Батюшка оказался в этой избе случайно: в метель на дороге застрял автобус, пассажиры пробились в ближайшую деревню, ему выпало именно в этот дом [Шипов 2011, 106]. Как и в реальной жизни, «благословение мученика было выполнено. Спустя шестьдесят лет, но выполнено» [Шипов 1996, 11].
Связаны события, разделенные во времени (обретение креста спустя 60 лет), в пространстве («Кошка»: кошка очутилась в 250 км от родного города, в деревне, где и спасла человека).
Название и сюжет рассказа «Неслучайность всего» обобщает тему.
Итак, образ глубинно упорядоченного мира создан в прозе о. Ярослава благодаря сюжету, выявляющему связи между событиями. Благодаря системе персонажей, склонных либо нет учитывать эти связи. Благодаря многоголосью и поэтике сказа: голоса персонажей и рассказчика вплетены в единую ткань. Показано, что человек в сообществе и в мире есть часть от целого.
Это позволило о. Ярославу описать темные стороны истории, быта, личности в контексте гармоничного, упорядоченного мироздания.
К настоящему времени его произведения стали предметом реминисценций. Так, в рассказе Ольги Рожнёвой «Рыбный пирог для тёщи» обыгран сюжет рассказа о. Ярослава «Три рыбы от святителя Николая». Деревенский священник тоже идет на рыбалку не для себя. У о. Ярослава батюшка по сердечной молитве наловил три рыбы для сельчан. У Рожнёвой батюшка пытался это сделать, но поймать не удалось. Зато сосед встретил его у дверей гостинцем из-под Астрахани - так и явились намоленные щуки. О значении прецедентного сюжета у Рожнёвой говорится прямо: герой пересказывает и обдумывает «рассказ отличного писателя, священника Ярослава Шипова» [Рожнёва 2015, 65].
И речевая манера рассказа «Три рыбы...» востребована: «Рыбный пирог...» входит в цикл О. Рожнёвой «Истории отца Бориса», часть которого тоже выполнена в технике несобственно-прямой речи. В обоих случаях речь передает самоиронию персонажа.
Свойства прозы о. Ярослава (Шипова) определили развитие подобной литературы на десятилетия.
Задача книги - правдивый рассказ. Сюжетные связи передают «неслучайность всего» - внутренний смысл мироздания. Восприятие его есть «созерцание поразительных действий Промысла Спасителя о нашем
мире» [Шевкунов 2015, 636].
Рассказчик - свидетель и незначительный участник важных событий. Как у Нины Павловой, которая сама общалась с героями своих книг «Пасха Красная» и «Михайлов день». Как в книге о. Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые», где рассказы о старцах дополнены личными впечатлениями писателя.
Рассказчик погружен в «гущу обывательской жизни». Так это происходит и в «приходской прозе» [Леонов 2017, 26] о. Николая (Агафонова), о. Алексия (Лисняка) и многих других. Сказ, несобственно-прямая речь, многоголосье передают многообразие точек зрения в их взаимосвязи.
Видимость незамысловатого рассказа создается благодаря ясным ориентирам - различению добра и зла, образу простодушного рассказчика, имитации незамысловатого рассказа. При этом художественный текст организован искусно, что мы видим на уровне языка и стиля, пространства и времени произведения, системы персонажей, композиции.
ЛИТЕРАТУРА
1. Белая Г. Художественный мир современной прозы. М., 1983.
2. (а) Бойко С. Василий Никифоров-Волгин - русский писатель из эстонской Нарвы // Вопросы литературы. 2017. № 2. С. 246-261.
3. (Ь) Бойко С. Книга «Отец Арсений». Тип авторства и рама произведения // Новый филологический вестник. 2017. № 2 (41). С. 29-38.
4. Залыгин С. [Вступительное слово об авторе] / Шипов Я. Каре. Бакенщик, который любил // Литературная Россия. 1977. № 15. 8 апр. С. 18.
5. Залыгин С. О книге Ярослава Шипова // Шипов Я. Путешествие на линию фронта: рассказы и повесть. М., 1981. С. 3-4.
6. Крылова С. Память войны в прозе Ярослава Шипова // Вестник Государственного гуманитарно-технологического университета. 2016. № 2. С. 48-53.
7. Курчаткин А. Изобретение велосипедов: о прозе Ярослава Шипова // Литературная учеба. 1984. № 2. С. 232-239.
8. Леонов И. Современная духовная проза: типология и поэтика // Русский язык за рубежом. 2010. № 4. С. 89-95.
9. Леонов И. Специфика изображения сопутствующего персонажа в современной приходской прозе (на материале творчества А. Шантаева и А. Лисняка) // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017. № 4 (70): в 2 ч. Ч. 2. С. 26-29.
10. Распутин В. Последний срок; Прощание с Матёрой; Пожар. М., 1986.
11. Рожнёва О. Небесные уроки. М., 2015.
12. Хализев В. Теория литературы. М., 1999.
13. Ходасевич Вл. Колеблемый треножник: избранное. М., 1991.
14. Шевкунов Тихон, архимандрит. «Несвятые святые» и другие рассказы. М., 2015.
15. Шипов Ярослав, священник. Первая молитва: рассказы. 2-е изд., испр. М.,
2011.
16. Шипов Ярослав, священник. Чаша добра Ярослава Шипова / беседовал А. Тер-Маркарьян // Литературная Россия. 1996. 28 июня. № 26. С. 11.
17. Шугаев В. Происхождение голоса: об интонации в прозе Я. Шипова и его сверстников // Шипов Я. Западная окраина: повесть и рассказы. М., 1986. С. 265270.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Boyko S. Vasiliy Nikiforov-Volgin - russkiy pisatel' iz estonskoy Narvy [Vasiliy Nikiforov-Volgin: a Russian Writer from Estonian Narva]. Voprosy literatury, 2017, no. 2, pp. 246-261. (In Russian).
2. Boyko S. Kniga "Otets Arseniy". Tip avtorstva i rama proizvedeniya [The Book "Father Arseniy". The Type of Authorship and the Frame of Work]. Novyy filologiches-kiy vestnik, 2017, no. 2 (41), pp. 29-38. (In Russian).
3. Krylova S. Pamyat' voyny v proze Yaroslava Shipova [The Memory of War in Yaroslav Shipov's Prose]. Vestnik Gosudarstvennogo gumanitarno-tekhnologicheskogo universiteta, 2016, no. 2, pp. 48-53. (In Russian).
4. Kurchatkin A. Izobretenie velosipedov: o proze Yaroslava Shipova [Re-inventing the Wheel: About Yaroslav Shipov's Prose]. Literaturnaya ucheba, 1984, no. 2, pp. 232-239. (In Russian).
5. Leonov I. Sovremennaya dukhovnaya proza: tipologiya i poetika [Contemporary Spiritual Prose: Typology and Poetics]. Russkiy yazyk za rubezhom, 2010, no. 4, pp. 89-95. (In Russian).
6. Leonov I. Spetsifika izobrazheniya soputstvuyushchego personazha v sovremen-noy prikhodskoy proze (na materiale tvorchestva A. Shantaeva i A. Lisnyaka) [The Specificity of the Image of Accompanying Character in Modern Parochial Prose (on the Material of A. Shantaev's and A. Lisnyak's Works)]. Filologicheskie nauki. Voprosy teorii i praktiki, 2017, no. 4 (70): in 2 parts, part 2, pp. 26-29. (In Russian).
(Monographs)
7. Belaya G. Khudozhestvennyy mir sovremennoy prozy [The Artistic World of Modern Prose]. Moscow, 1983. (In Russian).
8. Khalizev V. Teoriya literatury [The Theory of Literature]. Moscow, 1999. (In Russian).
Бойко Светлана Сергеевна, Российский государственный гуманитарный университет.
Доктор филологических наук, доцент; профессор кафедры истории русской литературы новейшего времени Института филологии и истории. Научные интересы: история русской литературы ХХ в. и новейшего времени.
E-mail: svetlana-boyko@yandex.ru
Boyko Svetlana S., Russian State University for the Humanities. Doctor of Philology, Associate Professor; Professor at the New Russian Literary History Department, Institute for Philology and History. Research interests: history of Russian literature of the 20th century and modern times. E-mail: svetlana-boyko@yandex.ru
