CC BY
80
Е. А. Барляева
СИМВОЛИЧЕСКОЕ МЫШЛЕНИЕ И ВНУТРЕННЯЯ ФОРМА ЯЗЫКА
Понятие «внутренней формы языка», как известно, было введено В. Гумбольдтом. В отличие от «внутренней формы слова» — термина, введенного в лингвистику А. А. По-тебней, к понятию «внутренней формы языка» в последнее время в лингвистике обращаются довольно редко. Как отмечает Г. В. Рамишвили, эксплицитно определение внутренней формы языка В. Гумбольдтом дано не было, что послужило основой для разнообразных, иногда противоречащих друг другу интерпретаций этого понятия. Так понятие внутренней формы языка сводилось к внутренней форме слова, логической структуре языка и даже к психологическим категориям. При этом Рамишвили замечает, что «коррелятом внутренней формы выступает не формально-логическая схема мышления, не сухой и холодный рассудок, а совокупность всех функций нашего духа в их живом взаимодействии» [1. С. 22].
В данной статье мы попытаемся дать свою трактовку внутренней формы языка, постараемся показать важность этого понятия и прозорливость Гумбольдта, идеи которого позднее эхом отразились во многих областях гуманитарного знания: философии, лингвистике, психологии. Однако для начала зададимся вопросом, как проблема «внутренней формы языка» поставлена в работах Гумбольдта.
Язык, согласно Гумбольдту, есть не продукт (Ergon), а деятельность (Energia). Он представляет собой постоянно возобновляющуюся работу духа, направленную на то, чтобы сделать артикуляционный звук пригодным для выражения мысли. Эта постоянная и единообразная деятельность духа, которая возвышает членораздельный звук до выражения мысли, и составляет форму языка. Внутренней форме языка противостоит его материя (т. е. звук). При этом Гумбольдт заявляет, для того чтобы отыскать материю, которая будет соответствовать языковой форме, нужно выйти за пределы языка. Оказывается, что внутренняя форма языка заключена в человеке, «в его мыслях и чувствах, направленных на язык и пронизывающих его своим светом и теплом». Это внутренняя и чисто интеллектуальная сторона языка и составляет собственно язык. Никто не понимает слова в точности так же как другой, и это различие, хотя бы самое малое, пробегает, по образному выражению Гумбольдта, как круги по воде, через всю толщу языка. Всякое понимание есть вместе с тем и непонимание. Всякое согласие в мыслях и чувствах есть вместе с тем и расхождение. Слово, таким образом, таит в себе массу оттенков, отражающих состояние души и мыслей человека, которое проявляется в многообразии его значений. Слово, согласно Гумбольдту, не является эквивалентом чувственно воспринимаемого предмета. Оно — эквивалент того, как этот предмет был осмыслен речетворческим актом в момент его произнесения. Именно в этом кроется многообразие выражений для одного того же предмета.
Так, в санскрите слона называют то дважды пьющим, то двузубым, то одноруким. Но каждый раз имеют в виду один и тот же предмет.
Язык не является творением отдельного человека, но всегда принадлежит целому народу. Форма языка в этом смысле есть духовная настроенность всех людей, говорящих на одном языке. Она есть живое, индивидуальное расположение народа действо© Е. А. Барляева, 2009
вать в образовании языка своим умом и чувством. Это некоторый порыв, посредством которого тот или иной народ воплощает в языке свои мысли и чувства. Форма каждого языка является неповторимым индивидуальным образованием, хотя в своих существенных чертах она схожа для всех языков [2. C. 307-323].
Это определение внутренней формы, данное Гумбольдтом, дает нам основание считать, что внутренняя форма языка лежит в сознании человека, который владеет и пользуется языком. Внутренняя форма языка опосредуется целой массой ассоциаций, влияющих на смысловое содержание, которое человек вкладывает в то или иное слово. Если брать проблему шире, то внутренняя форма каждого языка определена национальным самосознанием народа. А национальное самосознание, в свою очередь, целой массой географических, климатических, культурных особенностей, т. е. целой совокупностью факторов, определяющих сознание не только отдельного человека, но и всей нации.
В свое время русский философ ученый Г. Шлет говорил, что на гумбольдтовское понимание внутренней формы оказал влияние английский философ Шефтсбери (XVII в.). Шефтсбери считал, что в мире в целом существует три группы форм: 1. — мертвые формы (the dead forms), образованные природой или человеком, но не имеющие формирующей силы или активности; 2. — формы, которые формируют (the forms which form). Эти формы обладают активностью, но меньшей, чем формы третьей группы; 3. — формы, которые формируют формующие формы. Это высшая красота. Это и есть внутренние формы (the inward forms). Шпет, как и Шефтсбери, считал, что наиболее прекрасны те формы, которые обладают силой создавать другие формы [3. С. 56].
Принимая во внимание определение внутренних форм, данное Шефтсберри, а также то, что говорил о внутренней форме Гумбольдт, мы можем сказать, что именно сознание человека является той внутренней формой, которая формирует формующие формы.
Положение Гумбольдта о внутренней форме языка получило развитие в исследованиях многих философов. Например, П. А. Флоренский, анализируя работы Гумбольдта и размышляя о внутренней форме, называет ее индивидуальностью языка. И тут же предостерегает — под формой не следует понимать только так называемую грамматическую форму языка. Форма языка есть, прежде всего, одинаковое воззрение на то, что составляет материю языка. Материя в терминах Гумбольдта — это звук вообще и совокупность чувственных впечатлений и невольных движений духа, предшествующих образованию понятия, которое совершается уже с помощью слова. Такая одинаковость воззрения есть в каждом языке, и каждый народ усваивает себе язык предков посредством этого воззрения. В языке можно почувствовать, как к современности примыкает самая глубокая даль прошедшего, потому что язык хранит в себе «дыхание» прежних поколений. Можно сказать, что эти прежние поколения связаны с нами в родовой и семейный союз употреблением тех же самых звуков языка [4. C. 138-139].
Взгляды Гумбольдта нашли отражение и в работах Э. Кассирера, основным трудом которого стала «Философия символических форм» [6]. Свои размышления о внутренней форме языка Кассирер прежде всего связывает со словом. Развивая учение Гумбольдта о внутренней форме языка, Кассирер указывает, что сама первичная функция наименования невозможна без постижения «единого во многом». Язык, говорит Кассирер, протекает не по заранее установленному руслу, но он вынужден в каждой точке вновь пролагать себе дорогу, и, будучи живым течением, он производит новые и более высокие формы. В этом и заключается его первоначальная и истинная сила. Многообразие воспринимаемого и созерцаемого входит в определенную перспективу слова.
Даже форма понятия никогда не мыслится как нечто фиксированное и окончательное. Она всякий раз заново полагается и утверждается в речевом сообщении. В каждом слове, согласно Кассиреру, заключающем в себе определенное понятие, имеется и прямо противоположное ему понятие. И если мы хотим достигнуть понимания истинной сущности вещи, нам надо обязательно учитывать эти противоположные понятия. Такая выразительность языка является следствием многозначности слова. Внутренний стержень языка, его основу, таким образом, составляет неоднозначность слова. Многозначность, присущая слову, оказывается существенным положительным моментом языка. Только в подвижном и многообразном слове языка отображается полнота созидающего мир логоса. Границы слова, как и границы бытия, не неподвижные, а текучие [5. С. 54-55].
Мысль о том, какой важностью обладает слово в речи человека, звучит и в работах Г. Гадамера, основателя школы философской герменевтики. Основу языка, считает Га-дамер, образует способность слов, вопреки определенности своих значений, быть неоднозначными. Он утверждает, что даже в определенном контексте в слове присутствует многозначность, которая свойственна ему всегда. Смысл, присущий данному слову в данном речевом событии, не исчерпывается наличным смыслом «здесь и теперь». Здесь и теперь присутствует еще нечто, и в этом многообразии «соприсутствующего» заявляет о себе живущая в речи порождающая сила [2. 59, 147].
Нужно отметить, что большой вклад в развитие значения слова внес Гуссерль, основатель феноменологического направления в философии. И здесь вновь мы чувствуем отголосок того подхода к языку, начало которого было заложено Гумбольдтом.
Если обратиться к теории значения, разработанной в рамках феноменологии, можно увидеть, что основные ее положения удивительным образом перекликаются с тем, что говорил о слове Гумбольдт. Каждое языковое выражение, с точки зрения Гуссерля, характеризуется не только физической стороной (чувственно воспринимаемые знаки, звуковой комплекс, буквы на бумаге), но и значением. Каждое значение выражения является, с одной стороны, знаком мыслей говорящего, а с другой стороны, оно говорит о чем-то, т. е. оно не только имеет свое значение, но также относится к какому-то предмету. Это отношение к предмету для одного и того же выражения может быть многообразным. Однако предмет и значение никогда не совпадают. Различные выражения могут иметь одно и то же значение, но различные предметы. И, наоборот, выражения могут иметь различные значения, но один и тот же предмет. Между выражением и значением, говорит Гуссерль, существует не реальная, а интенциональная связь. Она опосредуется актом сознания или интенциональным актом в терминологии феноменологической теории Гуссерля. Под интенциональным актом Гуссерль понимает акты сознания (например, психические переживания), придающие выражению значение. Эти акты осуществляют смыслопорождение, т. е. то, на что «нацелено» это выражение, или что имеется в виду посредством этого знака. Эти интенции могут сопровождаться дополнительными актами, осуществляющими полноту интенции значения. Например, созерцательным подтверждением или иллюстрацией, за счет чего происходит актуализация предметного отношения выражения. Таким образом, каждое высказывание, с точки зрения Гуссерля, представляет собой, с одной стороны, акт придания значения, а с другой — каждое выражение является смыслопридающим актом. Эти акты не даны, как правило, вместе, но они образуют внутреннее единство своеобразного характера. Функция слова, с точки зрения Гуссерля, заключается, прежде всего, в том, чтобы вызвать в нас смыслопридающий акт, а также указать на то, что в нем интенцировано
[7].
Основатель трансформационной грамматики Н. Хомский в своей теории также отталкивался от идей Гумбольдта. Термин «генеративная» или «порождающая» (грамматика), как утверждает Н. Хомский, является переводом гумбольдтовского термина «erzeugen» (порождать). Однако обратимся непосредственно к тому, что говорит об этом Хомский в работе «Aspects of the theory of Syntax»: «Furthermore, generate seems to be the most appropriate translation for Humboldt’s term erzeugen, which he frequently uses, it seems, in essentially the sense here intended» [8. P. 9]. Термины «глубинная структура» и «поверхностная структура» были выбраны ученым, так как с его точки зрения они соответствуют внутренней и внешней формам Гумбольдта: «it seems to me that “deep structure” and “surface structure”, in the sense in which these terms will be used here, do correspond quite closely to Humboldtian “inner form” and “outer form”, respectively» [8. P. 199].
Хорошо известно, что Хомский считал языковую компетенцию врожденной человеку. Как следует из приведенных выше цитат, на эту мысль его натолкнули работы Гумбольдта. Действительно, Гумбольдт называл язык «интеллектуальным инстинктом разума», говорил, что «язык относится к области физиологии человека» и сравнивал его с природным инстинктом животных [2. C. 311-312].
Еще одним важным моментом для Хомского было то, что Гумбольдт не рассматривал язык как чисто «знаковую систему». Такое «знаковое» определение, с точки зрения Гумбольдта, указывает на преимущественно инструментальный характер языка. Наоборот, он предостерегал, что при таком понимании мы можем прийти к ложному представлению о языке: «Слово, действительно, есть знак, до той степени, до какой оно используется вместо вещи или понятия. Однако по способу построения и по действию это особая и самостоятельная сущность. <...> Слово проявляет себя как сущность совершенно особого свойства, сходная с произведением искусства» [2. C. 304-306]. Такое понимание языка легло в основу разграничения Хомским языковой компетенции (competence) и языкового употребления (performance), проявляющихся соответственно в «глубинных» и «поверхностных» структурах.
Проблема слова в речи человека волновала и Л. С. Выготского. Он рассматривал ее в отношении языкового развития детей. Выготский также полагал, что значение слова отличается от предметного соотнесения, т. е. от тех предметов, на которые это слово или выражение указывают. Значение может быть одно, а предметы различны, и, наоборот, значения могут быть различны, а предмет один. Мы можем сказать «победитель при Иене» и «побежденный при Ватерлоо», однако человек, на которого указывают данные слова, один и тот же (Наполеон). Ребенок и взрослый человек употребляют одни и те же слова, считает Выготский, но значения этих слов различны. Если вернуться к примеру с Наполеоном, то один из них мыслит Наполеона как «победителя при Иене», а другой как «побежденного при Ватерлоо». Слова ребенка и взрослого человека называют один и тот же предмет, они совпадают в своей номинативной функции, благодаря чему становится возможным понимание, но мыслят они одно и то же содержание по-разному. Одно и то же слово, в которое ребенок и взрослый вкладывают разное значение, но обозначают при этом один и тот же предмет, можно назвать синонимами, по мнению Выготского. Совпадение в предметной соотнесенности и несовпадение в значении слова ученый называет не исключением, а правилом в развитии языка. Оно связано с детским, или комплексным мышлением. Комплексное мышление представляет собой ассоциативное обобщение или объединение конкретно-разнородных предметов. Фактические связи между предметами, входящими в комплекс, могут быть самыми разными, часто не имеющими ничего общего между собой. Для комплексного мыш-
ления, считает Выготский, характерна такая черта или партиципация. Партиципация заключается в том, что один и тот же предмет может быть одновременно отнесен к разным комплексам, что говорит о том, что комплексное мышление характеризуется диффузностью. Вполне возможно, что именно этим объясняется нечувствительность комплексного мышления к противоречиям. Выготский объясняет эту нечувствительность логикой восприятия, которая вообще не знает противоречий, а ребенок строит свои суждения именно на логике восприятия, а не на логике мышления [10. С. 273]. Если обратиться к истории развития слова в любом языке, говорит Выготский, и к перенесению значения слова, то можно увидеть, что слово меняет свое значение так же, как в сознании ребенка. Сущность подобного перенесения названия заключается в том, что функция, выполняемая здесь словом, не семасиологическая, а, прежде всего, номинативная, указывающая. Слово при этом является знаком чувственно данной вещи, ассоциативно связанной с другой чувственно данной вещью.
Перенесение названия происходит иногда по таким ассоциациям, реконструировать которые практически невозможно, если не знать всей исторической обстановки акта переноса названия. Комплексное мышление невозможно без слова, которое в этот период выступает средством обозначения комплексов конкретных предметов (или некоторых ситуаций). Слово, таким образом, используется в данный период как символ. Напомним, что символ имеет двойную природу и выступает в двух планах — с одной стороны, как многозначный эмоционально-насыщенный образ, а с другой — как вполне определенный знак. На символической стадии развития интеллекта слова еще не имеют четко оформленного сигнификата (понятия); слово является не средством образования и носителем понятия, а «выступает в качестве фамильного имени, объединяющего группы родственных по впечатлению предметов». У взрослого человека, как считает Выготский, комплексное мышление не отмирает полностью. Оно чрезвычайно характерно для обыденной жизни, помимо этого важным проявлением комплексного мышления взрослого человека являются сны. Проявлением и того и другого типа мышления без сомнения является язык человека.
Итак, Выготский показал, что основу развития языка составляет комплексное, или символическое мышление человека. Оно питает язык, дает ему жизненную силу, является основой развития многозначности, составляющей движущую силу языка. Не следует думать, что символическое, или комплексное мышление свойственно только детям. Согласно данным психологов, в обыденном сознании взрослого человека, как и в сознании ребенка, доминирует символ. Мышление в комплексах является регулярно воспроизводимым взрослыми, образованными и здоровыми людьми.
На эту особенность нашего мышления указывал еще И. Кант. Он говорил, что наш рассудок может быть и дискурсивен, и интуитивен. Мы можем мыслить в понятиях, и такой рассудок Кант называл Ш^Пе^ш е^урш, и можем мыслить интуитивно, прообразами, и такой рассудок Кант называл Ш^Пе^ш агсеМурш. В таком мышлении, по мнению философа, нет никакого противоречия [9. С. 327].
Современные исследователи, как было уже сказано выше, называют такие типы рассудка обыденным и рациональным сознанием. Обыденное сознание в основном оперирует символом в отличие от рационального, рефлексивного уровня сознания, которое по большей части оперирует знаком. Рациональное сознание стремится снять все противоречия и противоположности, такой тип сознания характеризуется стремлением к построению непротиворечивой картины мира. Для обыденного мышления, наоборот, характерна многозначность, множественность интерпретаций и противоречивость одновременно и т. д. Именно терпимость к противоречиям является отличительной чертой
обыденного сознания по сравнению с рациональным мышлением. В обыденном сознании как будто с самого начала заложен принцип дополнительности, который был сформулирован Н. Бором в ХХ в. уже в отношении научного знания. Основным носителем обыденного сознания является язык.
Итак, виднейшие ученые ХХ в. своими исследованиями подтвердили правоту идей Гумбольдта. Нельзя не отметить, что такой подход к языку в некотором смысле продолжает линию, идущую от Платона, которая полно выражена в диалоге «Тимей». Основная идея этого диалога заключается в том, что именно ум человека, его сознание является тем демиургом, который дает жизнь идеям, наполняет потенцией вещи и слова.
Литература
1. Рамишвили Г. В. Вильгельм фон Гумбольдт — основоположник теоретического языкознания. Предисловие к «Избранным трудам по языкознанию» В. фон Гумбольдта. М.: Прогресс, 1984. С. 5-33.
2. Гумбольдт В. фон. О сравнительном изучении языков применительно к различным эпохам их развития // Избранные труды по языкознанию. М., 1984. С. 307-323.
3. Шпет Г. Г. Внутренняя форма слова. М.: Государственная акад. худож. наук, 1927.
4. Флоренский П. А. Имена: Сочинения. М.: Эксмо, 2006.
5. Кассирер Э. Философия символических форм: В 3 т. Т. 1. М.: Университетская книга, 2002.
6. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного / Пер. с нем. М.: Искусство, 1991.
7. Гуссерль Э. Логические исследования. Картезианские размышления. Минск, 2000.
8. Chomsky N. Aspects of the theory of Syntax. The M.I.T. Press, 1969.
9. Кант И. Критика способности суждения. СПб.: Наука, 2006.
10. Выготский Л. С. Мышление и речь. М.: Лабиринт, 2007.
Статья поступила в редакцию 17 сентября 2009 г.
