CC BY
88
УДК 801 (045)
СЕМИОТИКА СМЕРТИ В ДИСКУРСЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
М. С. Степанов
DEATH SEMIOTICS IN ACTIVITY DISCOURSE M.S. Stepanov
Рассмотривается семиотическая реализация представления человека о смерти в культуре, то, как данное представление закрепляется посредством языка. В качестве рабочей гипотезы выдвигается предположение о том, что семиотика смерти варьируется в зависимости от того, является ли осознание смерти отражением сознания деятельного и недеятельного носителя культуры. Своеобразно трактуется категория деятельности.
Ключевые слова: концептосфера, смерть, деятельность, дискурс, рефлексия.
The article is devoted to the consideration of semiotic realization of human idea of death in culture, the way this idea is expressed by means of language. The assumption of death semiotics variation depending on whether death awareness is reflection of consciousness of an active and not active culture bearer is advanced as a working hypothesis. The term «activity» is originally interpreted.
Keywords: concepts, death, activity, discourse, reflection.
Среди большого количества концептов, изучаемых в рамках рассмотрения концептосферы русского и европейских языков, концепт «смерть» и стоящее за ним явление социокультурной реальности в настоящее время изучены еще не в полной мере.
В последнее время появилось немало работ, посвященных исследованию концепта «смерть» на лингвистическом, психологическом, социальном уровнях рассмотрения. Здесь представляется уместным упомянуть диссертационные исследования Т.А. Бычковой1, В.В. Варавы2, А.В. Гоголевой3, А.В. Ермаковой4, К.Ф. Ляха5, К.А. Нагиной6, Е.Н. Осапок7, Ж.В. Салыкиной8, В.В. Тарасенко9, Е.В. Тухтангуловой10, О.С. Чумак11, материалы конференции, прошедшей в Оксфорде в 2008 году12, материалы конференции в Сантьяго-де-Компостела13, работы, посвященные семиотическому соотношению феноменов смерти и гендера14, а также исследования Ф. Арьеса, которые во многом заложили основы современного рассмотрения смерти как лингвокультурного и социокультурного феномена15.
Признавая важность перечисленных работ, нельзя не отметить, тем не менее, что, в известном смысле, им присущ редукционизм в интерпретации смерти: изучение смерти сводится в их рамках
Степанов Максим Сергеевич, кандидат филологических наук, доцент кафедры романской филологии РГГУ (г. Москва); соискатель учёной степени доктора наук на кафедре романских языков Военного университета (г. Москва), научный руководитель - доктор филологических наук Иванов Николай Викторович. E-mail: [email protected]___________________________________
исключительно к исследованию одного или нескольких феноменов предметной реальности, имеющих отношение к смерти. В этой связи феномен смерти оказывается одним из ряда других, к которым применяются принципы и методы определенного научного подхода.
Во многом данная позиция, подразумевающая дисциплинарное исследование феномена, существует как антитеза экзистенциальному подходу к восприятию смерти, фактически отрицавшему само существование смерти как самостоятельного факта реальности и включающего его в процесс жизни. Напомним, что в восприятии экзистенциализма смерть рассматривается как один из центральных моментов в становлении и реализации Бытия, осуществляющийся в отрыве от социальной практики человека, и собственной, напряженно противостоящей ей уникальности. В этой связи «экзистенциальная интерпретация смерти лежит до всякой биологии и онтологии жизни. Она опять же впервые фундирует всякое биографоисторическое и этнолого-психологическое исследование смерти»16.
Для объективного рассмотрения феномена подобный подход годится не в полной мере, поскольку здесь смерть, вопреки наполнению ее бытийным содержанием, перестает быть объектом,
Maksim S. Stepanov, candidate of philology, Romance Philology, chair assistance professor (RSHU, Moscow); Romance Languages, chair post graduate. PhD (Linguistics), (Military University, Moscow), Scientific Supervisor - Ivanov Nikolay Viktorovich, PhD (Linguistics). E-mail: [email protected]
включается в процесс жизни, и де-факто теряет свое самостоятельное бытие, определяемое с точки зрения любой культурной традиции в рамках абсолютизации оппозиции «жизнь - смерть».
Логичным представляется «отстраивание» системного, междисциплинарного изучения феномена смерти с учетом данных таких гуманитарных дисциплин, как лингвистика, социология, психология, семиотика. Тем не менее на сегодняшний день в рамках научных подходов к смерти, как социокультурному феномену, еще не утвердился вполне системный взгляд на рассматриваемое явление.
В представлениях о смерти, находящих себе место в рамках культуры, соединяются одновременно мифологические, религиозные, рефлексивные моменты человеческого бытия. При этом смерть в культуре исследуется исключительно с точки зрения ее частной манифестации в определенных знаковых системах. Справедливо в этой связи замечание Б. Нойса, В. Гудвина, Э. Бронфин о том, что «научные подходы к исследованию феномена смерти изучают то, как репрезентируется смерть»17, а сама смерть представляет собой фактически «совокупность культурных значений»18. В самом деле, в то время как обыденное сознание сталкивается со смертью как с невыразимым опытом переживания (например, травматического19), ученые имеют дело со знаковой репрезентацией реальности смерти, во многом расходящейся со всей полнотой присутствия смерти в бытии человека.
Исследование знаковых явлений, репрезентирующих смерть, практически полностью подменяет собой исследование всей полноты феномена смерти в его социокультурном и даже антропологическом аспектах. Интересен в этой связи подход Э. Кублер-Росс20. Она рассматривает смерть исключительно в контексте отрицательных, негативных психологических переживаний человека. Согласно ее позиции центральным в вопросе отношения человека к смерти является драматизм ее восприятия. Указанное восприятие смерти человеком проходит пять стадий, от полного отрицания до смиренного принятия21. Ярким опровержением редукционизма Э. Кублер-Росс стал, как известно, обоснованно высмеявший его фильм Боба Фосса «АН that jazz» (1979).
С позиций психологии смерть может изучаться также в том смысле, какое значение имеет феномен смерти для определенного исторического лица, то есть с позиций так называемого ретроспективного анализа. В русле данного подхода действуют Е. Bronfen22, М. Burleigh23, J.S. Piven24. В схожем ключе проходят исследования по семантике смерти25, либо по семиотике смерти26.
В целом, нельзя не отметить то обстоятельство, что в контексте принципов и методов каждого из указанных подходов, в рамках которых анализируется феномен смерти, предмет исследуется, на
первый взгляд, тщательно. Однако при этом ряд аспектов рассмотрения смерти находится вне поля зрения ученого. Так, в рамках изучения социокультурного феномена смерти не делается попыток ответа на вопрос, является ли смерть с точки зрения воспринимающих ее субъектов всегда одним и тем же - или нет. Говоря кратко, не дается ответ на вопрос о том, субъективна или объективна смерть для человеческого восприятия. Во многом остается неясным, с чем связано отличие рефлексивного восприятия смерти от непосредственного, эмоционального переживания смерти.
Указанное различие проявляется, в частности, в разнице между тем, как воспринимается смерть в рамках религиозных, философских, научных традиций и в повседневном опыте человека.
На наш взгляд, подлинное понимание концепта «смерть» во всей полноте социальных, лингвистических, психологических, семиотических, философских ассоциаций возможно для нас только в том случае, если мы оценим его не просто как явление предметной реальности, стоящей в ряду других явлений. Необходимо подходить к феномену смерти в культуре, исходя из того, что он важен для нас не только как концепт русской или иной концептосферы, не только как частный предмет философии, семиотики, социологии или психологии, но и как явление, понятие о котором принципиально для всей парадигмы гуманитарного знания, знания, ориентированного на человека.
Исключительная уникальность концепта «смерть» обусловлена тем, что он аккумулирует в себе не только глубинные ментальные ассоциации, зафиксированные в языке, но и представления, формирующиеся в рефлексии человека «здесь» и «сейчас»; представления, в любое время и в любом месте, так или иначе относящиеся к смерти, как к абсолютному иному по отношению к данному.
Подробное рассмотрение явления смерти как социокультурного феномена в самом широком смысле этого слова является актуальной задачей современного гуманитарного знания.
На наш взгляд существуют два типа восприятия смерти, общие для всех культур: рефлексивное и нерефлексивное (бессознательное) восприятие.
Рефлексивное восприятие смерти связано с деятельностной парадигмой, то есть присуще человеку деятельному, осуществляющему определенную целенаправленную деятельность. В отличие от ряда современных ученых, таких как Б. Нойс, Н. Смол, Ж. Деррида, Ж. Делез и пр., мы полагаем, что деятельность как экзистенция и деятельный человек как экзистирующий противопоставляют себя жизни как экзистенции.
В рамках жизни «здесь и сейчас» деятельность отчуждена от человека (в данном случае мы опеределяем деятельность как отчужденную от человека в соответствии с традициями смд-методологического подхода27) и налагает на его
Когнитивная лингвистика
самореализацию непреодолимые ограничения в виде недостаточного наличного инструментария, отрицательных оценок и отношения к деятельности со стороны других людей и пр. Можно согласиться с М. Хайдеггером, утверждающим, что «смерть как конец присутствия есть самая отличительная, несводимая, неминуемая и как таковая неопережаемая возможность бытия»28. Однако -здесь мы считаем возможным возразить М. Хайдеггеру - смерть является возможностью бытия не в силу того, что она является его частью, а в том смысле, что в культурном, семиотическом плане она полностью ему противостоит.
В материальной культуре и в языке фиксируется бессознательное отношение человека к смерти, которое можно охарактеризовать как драматическое или «испуганное». Именно оно отражается в идиоматике языков и впоследствии в концепто-сфере. Данный тип отношения связан во многом со свойственным человеку биологическим неприятием смерти себя как существующего, и другого как «близкого мне». Этим определяется традиционное семантическое поле смерти в разных языках.
В качестве примера можно привести семантические поля слов «смерть» и «muerte», зафиксированные в словаре М. Санчес-Пуиг и Ю.Н. Караулова. Семантические поля включают в себя, прежде всего, слова, связанные с восприятием смерти как ужасного, либо связанные с символикой похоронных обрядов. Для русского языка основными ассоциациями со «смертью» являются «жизнь», «горе», «конец», «гроб», «страх», «плохо», «ужас». Для испанского - «fin», «vida», «miedo», «final», «negro», «tristeza», «ataud»29. Нерефлексивное, бессознательное отношение к смерти формирует семантическое поле данного феномена в языке и его семиотическую репрезентацию в культуре в целом. Однако оно не оказывает существенного влияния на отношение человека к смерти в тот момент, когда человек реализует себя как человек действующий.
Историческое рассмотрение проблематики смерти начинается в античности. В диалоге «Гор-гий»30 Платон влагает в уста Сократа следующее размышление о смерти: «Сама по себе смерть никого не страшит, разве что человека совсем безрассудного и трусливого, страшит совершённая несправедливость, потому что величайшее из всех зол - это когда душа приходит в Аид обремененной множеством несправедливых поступков»31. Далее Сократ рассказывает «предание» об истории изменения посмертно судьбы людей32.
Обычно данный фрагмент, равно как и весь диалог «Горгий», интерпретируется исследователями с точки зрения того, что он представляет собой изложение учения Платона об идеях. В частном рассмотрении основной проблемой диалога является учение о риторике, ораторском искусстве. «Все это... увенчивается теорией загробного суда - загробных наград и наказаний»j3.
На наш взгляд, данный фрагмент скорее является свидетельством тому, что изначальное этическое ощущение смерти напрямую связано с представлением о её абсолютной эгалитарности, причем эгалитарности, противостоящей жизни как предметной реальности. Интересно, что Платон уравнивает предметную отягщенность человека в жизни с его социальной, экономической, психологической отягощенностью и несвободой. Зло неправедного суда проистекает «оттого, что подсудимых судят одетыми, оттого что их судят живыми (sic!). Многие скверны душой, но одеты в красивое тело, в благородство происхождения, в богатство, и, когда открывается суд, вокруг них толпятся многочисленные свидетели...»34. Данное отношение к смерти как к полю справедливости, противостоящей предметной реальности жизни, в дальнейшем становится общим местом самосознания человека.
Как мы полагаем, наибольшего развития данное отношение к смерти достигает в тот момент, когда человек осуществляет определенную целенаправленную деятельность. Об этом вкратце говорилось выше. Трагизм человеческой деятельности заключается в том, что человек, стремясь к самореализации в деятельности, тем не менее абсолютно не способен реализовать себя в ней, поскольку деятельность является предметной, социально и экономически детерминированной, по меткому выражению Платона, человек «одет, и вокруг него много свидетелей».
Человек, вопреки представлениям западных исследователей деятельности, в конечном счете никогда не свободен от собственной предметной реальности. Западные исследователи исходят из представления о деятельности как свободном по-лагании целей в рамках заданной ситуации материала и его преодоления35. Мы склонны соглашаться с упоминаемыми выше тезисами отечественных теоретиков деятельности, полагающих деятельность отчужденной от человека и определяемой не только и не столько действующим лицом, сколько собственным, независящим от него инструментарием и материалом. На наш взгляд человек не может преодолеть материала деятельности.
Однако в деятельности, направленной к смерти, снимается трагизм нереализуемое™ собственных идей и целей в рамках выбранной деятельности, поскольку смерть отсылает человека к невозможности и хрупкости любого существующего частного Бытия. Неслучайно то обстоятельство, что марксизм как система, абсолютизирующая деятельность, также абсолютизирует и самопожертвование человека-деятельного.
Интересно, что наряду с абсолютизацией тяготения к смерти в качестве предиката деятельности, марксизм абсолютизирует в том же качестве и молодость. В реальном марксизме первых десятилетий советской власти молодость и смерть стран-
ным образом соединяются друг с другом, образуя своеобразный культ смерти молодых. Впоследствии этот «культ» будет по-разному проявляться на протяжении всего XX века и окажется преодоленным только в наши дни. Можно вспомнить такие поэтические строки, как «Не уважали черногорцы погибших позже тридцати» В. Высоцкого или совсем недавнее «Война - дело рук молодых, лекарство против морщин» В. Цоя.
Можно предположить, что молодость в практике марксизма является физической предпосылкой осуществления деятельности, в то время как смерть - моральной. При этом различается индивидуальная смерть и всеобщая жизнь. Индивидуальная смерть действующего субъекта рассматривается как акт перехода в жизнь всех, общества. Вспомним, стихотворение Н. Заболоцкого «Как жизнь меняется, и как я сам меняюсь. Лишь именем одним я называюсь. Всё то, что именуют мной, не я один, нас много, я живой». В другом стихотворении Н. Заболоцкого «В этой роще березовой, вдалеке от страданий и бед» указанная тема проявляется еще отчетливее. «Спой мне, иволга, песню пустынную, песню жизни моей», - начинает обращение солдат - герой стихотворения. В конце стихотворения, напомним, смерть героя оказывается залогом общей жизни. «За великим реками встанет солнце и в утренней мгле с опаленными веками припаду я убитый к земле. Каркнув бешеным вороном, весь дрожа, замолчит пулемет. И тогда в моем сердце разорванном голос твой запоет...».
Еще ярче подобная тема проявляется в искусстве двадцатых - тридцатых годов, прежде всего в поэтическом творчестве Н. Асеева, Э. Багрицкого,
Н. Прокофьева и в прозе И. Бабеля, абсолютизирующего сочетание молодости и смерти как в «Конармии», так и в «Одесских рассказах». Смерть, наряду с такими атрибутами, как жертвенность и искренность, и с молодостью выступает предикатом самореализации человека в деятельности - ее необходимым залогом.
На первый взгляд может показаться, что данная ситуация уникальна в силу изначальной деятельностной направленности марксизма. Однако еще задолго до марксизма указанная постановка вопроса имела место в христианстве.
Говоря о смерти, христианская мысль делает акцент, прежде всего, не на смерти как факте, а на загробной судьбе человека. Из недавних трудов, посвященных указанной теме, представляется уместным упомянуть, в частности, о труде иером. Серафима (Роуза)36, а также о трудах свт. Игнатия (Брянчанинова)37 и свт. Феофана (Затворника)38 середины позапрошлого века.
В самом Новом Завете мы встречаемся с тремя формами репрезентации смерти: 1) смерть как персонифицированный факт реальности; 2) смерть как явление реальности; 3) смерть как будущая жизнь. Во всех трех случаях смерть выступает в оппозиции к своему антониму - жизни.
Предметное выражение смерть получает в Откровении Иоанна Богослова:
«И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью» (Откр. 6:8).
Метафорическая трактовка смерти реализуется, прежде всего, в 1-м и 2-м посланиях апостола Павла коринфянам. В 15 главе 1-го послания к Коринфянам апостол Павел недвусмысленно говорит о физической смерти для верующих как о предпосылке воскресения, в связи с Воскресением Христа: «ибо если мертвые не воскресают, то и Христос не воскрес» (1 Кор.. 15: 16). «Ибо, как смерть через человека, так через человека и воскресение мертвых, как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут» (1 Кор. 15: 21-22). Далее апостол Павел говорит о необходимости отдания себя в этой жизни ради победы над смертью: «Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется в немощи, восстает в силе; сеется тело душевное, восстает тело духовное. Есть тело душевное, есть тело и духовное» (1 Кор. 15:42 - 44).
В 4 главе 2-го послания к Коринфянам апостол Павел описывает апостольское служение следующими словами, напрямую сближающимися с представлением о смерти как о залоге реализации деятельности в этой жизни: «Мы отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем» (2 Кор. 4: 8- 9). Далее апостол Павел поясняет, откуда апостольское служение черпает свое вдохновение и на чем основывается. Вновь здесь проявляется тема смерти как Новой жизни и отвержения старой. «[Мы] Всегда носим в теле мертвость Господа Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в теле нашем. Ибо мы живые непрестанно предаемся на смерть ради Иисуса, чтобы и жизнь Иисусова открылась в смертной плоти нашей, так что смерть действует в нас, а жизнь в вас» (2 Кор. 4: 10 - 12).
Для апостола Павла его смерть оказывается неразличимой от Вечной жизни, что подчеркивается словами в начале послания к Филиппийцам: «При уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью» (Фил.: 1:20).
В целом, в Новом Завете смерть понимается либо конкретно, в нашем обыденном восприятии, то есть «как прекращение земной жизни», либо метафорически. Конкретная интерпретация смерти свойственна в целом Евангелию. В Апостоле, после Воскресения Иисуса Христа, мы встречаемся с метафорическим пониманием смерти, которое определяет дискурс смерти как необходимости жизни на всё последующее время, и, в частности, своеобразно преломляется в практике марксизма XX века. Смерть отныне понимается как жизнь,
Когн ити вная л и нгвистика
поскольку, смерть и есть жизнь за Иисуса Христа, обеспечивающая наследование Вечности.
Выводы
1. Существует два плана восприятия смерти человеческим сознанием. На первом плане восприятие смерти реализуется в структурах психологического неприятия, либо адаптации смерти как неизбежной антитезы жизни (по Ф. Арьесу - приручение смерти). Данное восприятие находит свое выражение в материально-символическом пласте культуры: в погребальных обрядах, изготовлении оберегов, заговорах, суевериях и пр. На уровне языка данное восприятие смерти реализуется в устойчивых идиоматических оборотах, пословицах и поговорках. Также по принципу переноса значения лексемы, связанные с материальными символами, сопровождающими смерть в процессе ее культурной адаптации, образуют ассоциативное поле смерти в языке.
На втором плане мышления восприятие смерти является рефлексивным. Смерть мыслится как философская категория, во многом в отрыве от своего реального биологического и социального содержания. В данном случае центральным является этическое рассмотрение смерти. Смерть понимается как эвалюативная этическая категория в связи с известной эгалитарностью ее отнесенности к человеческой жизни. Ассоциации, возникающие на уровне рефлексивного плана восприятия смерти, не находят выражения в семантическом поле смерти в культуре.
2. Понимание смерти как эвалюативной этической реальности, то есть с точки зрения отождествления смерти и суда, является основным моментом философского и религиозного осмысления смерти. В религиозной практике христианства данное понимание связывается с идеей Вечной жизни, предпосылкой которой оказывается смерть за Христа. В безрелигиозных обществах, имеющих связь с традицией христианства, в частности, в марксизме, индивидуальная смерть оказывается залогом жизни данной общности.
3. Смерть является принципиально важной категорией для оценки деятельности человека, поскольку отождествление со смертью позволяет человеку преодолевать детерминизм предметной реальности. В этом смысле смерть становится категорией субъективного восприятия человека в деятельности.
1 Бычкова ТА. Концепт «Жизнь - смерть» в идиолекте Михаила Зощенко: дис. ... канд. филол. наук. Казань,
2004. С. 161.
2 Варава В.В. Смерть как проблема нравственной философии: на материале русской философской культуры Х1Х-ХХ веков: автореф. дис. ... докт. философ, наук: 09.00.05. Тула: ТулГПУ, 2005. С. 45.
3 Гоголева А.В. Феномен смерти в культурах разного
типа: Социально-философский анализ: автореф. дис. ... канд. философ, наук. М.. РУДН, 2005. С. 24.
4 Ермакова А.В. Способы и средства реализации концептов «жизнь» и «смерть» в художественном тексте: На материале романов «Чевенгур» А. Платонова и «Казус Кукоцкого» Л. Улицкой: дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, 2006. С. 181.
5 Лях К.Ф Смерть как проблема истории философии и биоэтики: автореф. дис. ... канд. философ, наук. Мурманск: МГТУ, 2007 С. 23.
6 Нагина К.А. Образно-смысловая оппозиция «жизнь» -«смерть» в произведениях Л.Н. Толстого 1880-х годов: дис.... канд. филол. наук. Воронеж, 1998. С. 22.
7 Осатюк Е.Н. Когнитивные модели метафор «болезнь» и «смерть» как отражение авторского мировидения: на материале романов Т. Манна: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ставрополь, СтГУ, 2007 С. 23.
8 Салыкина Ж.В. Понятие «смерть» в русском языке: Опыт концептуального анализа семантического поля: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, ВШУ, 2003. С. 23.
9 Тарасенко В.В. Концепты «жизнь» и «смерть» в системе языка и сознании разноязычных носителей: на материале фразеологизмов: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Кемерово, 2003. С. 23.
10 Тухтангулова Е.В. Художественные концепты «жизнь» и «смерть» как репрезентанты словообраза «природа» в идиостиле НА. Заболоцкого: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ижевск: УдГУ, 2007 С. 21.
11 Чумак О.С. Корреляция концептов «жизнь» и «смерть» в идиостиле Б.Л. Пастернака: На материале романа «Доктор Живаго»: дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 2004. С. 156.
12 Falagkas N., Kalogeropoulou G. Conceptions of Death m Biography and Philosophy. The Trauma of Death and the Silence of the Private Diary // Mortality, Dying and Death: Global Interdisciplinary Perspectives. Ed. T.G. Haliburton and C. Edwards. Oxford, 2008. P. 63-77
13 Cm. Portela Silva E., Carmen Pallares Maria. Los espacios
de la muerte. // La idea у el sentimiento de la muerte en la hisotria у en el arte de la Edad Media (II) Ciclo de conferencias celebrado del 15 a 19 de abril de 1991, Santiago de Compostela: Universidad Santiago de
Compostela, 1992. P 27-36.
14 Cm. Jonker G. Death, Gender and Memory* remembering loss and burial as a migrant // Death, Gender and Ethnicity. Ed. by D. Field, J. Hockey, N. Small. NY Routledge, 1997. P 187-202.
Small N. Death and difference // Death, Gender and Ethnicity. Ed. by D. Field, J. Hockey, N. Small. NY Routledge, 1997 P 202-222.
15 Cm. Aries, P L'Homme devant la Mort. Paris, Editions du Seuil, 1977. Pp. 642. и Aries, P Western Attitudes toward Death from the Middle Ages to the Present, trans. P.M. Ranum, London and New York: Marion Boyars, 1974. P. 425.
16 Хайдеггер М. Бытие и время. СПб.. Наука, 2002. С. 247
17 Noys Benjamin. The Culture of Death. Oxford, NY Berg, 2005. P.6. Так же, Goodwin, S.W and E. Bronfen «Introduction» m S. W Goodwm and E. Bronfen (eds), Death and Representation, Baltimore and London: Johns Hopkins University Press, 1993. P. 4.
18 Noys Benjamin. The Culture of Death. Oxford, NY Berg,
2005. P. 147.
19 См. Falagkas N., Kalogeropoulou G. Conceptions of Death in Biography and Philosophy. The Trauma of Death and the Silence of the Private Diary // Mortality, Dying and Death: Global Interdisciplinary Perspectives. Ed. T.G. Hali-burton and C. Edwards. Oxford, 2008. P. 63-77.
20 Kubler-Ross, Elisabeth. On Death and Dying. New York: Collier Books, 1969 P 288.
21 Там же, P. 51-47
22 Bronfen, E. Over Her Dead Body* Death, Femininity and the Aesthetic, Manchester: Manchester University Press, 1992. P. 480.
23 Burleigh, M. Death and Deliverance: ‘Euthanasia’ m Germany 1900-1945. Cambridge: Cambridge University Press, 1994. P 955.
24 Piven J.S. Death and Delusion. A Freudian Analysis of Moral Terror. NY. Information Age Publishing, 2000. P. 292.
25 Cm. Sexton James. The semantics of death and dying: metaphor and mortality ETC.: A Review of General Semantics. NY. Fall 1997 Цит. no http://findarticles.com/ p/articles/mi_hb6405/is_n3_v54/aijn28696241/
26 Демичев A.B., Уваров M.C. Фигуры Танатоса. Искусство умирания. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1998. С. 218.
27 О принципах СМД-методологического подхода см.,
в частности: Щедровицкий Г.П. Философия. Наука. Методология. М.: Шк. культ, политики, 1997 С. 656. Прежде всего, указ. соч. С. 242-269
28 Хайдеггер М. Бытие и время. СПб.. Наука, 2002. С. 271.
29 Санчес Пуиг М., Караулов Ю.Н., Черкасова Г.А. Ассоциативные нормы испанского и русского языков. Мо-сква-Мадрид: «Азбуковник», 2001. С. 126-127.
30 Платон. Горгий // Собрание сочинений в 4 т. М.. Мысль, 1990. Т.1. С. 477-575.
31 Платон. Указ. соч. С. 569
32 Платон. Указ. соч. С. 570.
33 Лосев А.Ф История античной эстетики. Высокая классика. Харьков: Фолио; М.: ООО «Издательство АСТ», 2000. С. 194.
34 Платон. Указ. соч. С. 570.
35 См., например Котарбинский Т. Трактат о хорошей работе. М.. Экономика, 1975. С. 270.
36 Серафим (Роуз), иером. Душа после смерти. М.. Лепта Книга, 2008. С. 456.
37 Св. Игнатий (Брянчанинов) Слово о смерти. Минск: Луч Софии, 2002. С. 425.
38 Феофан Затворник, свт. Душа и ангел - не тело, а дух. М.: Лодья, 1999. С. 186.
Поступила в редакцию 30 октября 2009 г.
