CC BY
27
М. Цветаева, восстанавливая связь с прежней традицией, смешивает разговорные и одические слова.
Зависимость поэта от власти сохранялась вплоть до распада СССР и обусловила особенный статус поэта в обществе - «поэт в России больше чем поэт» (Е. Евтушенко). Этой ситуацией было предопределено появление многих реалий: «списки», «самиздат», «эзопов язык» и т. п., а также гиперболизированная оценка роли и личности поэта. В обществе, где контролировались все информационные ресурсы, люди воспринимали литературу и поэзию, в частности, как источник мудрости и моральный ориентир. После падения СССР роль поэта как пророка потеряла актуальность, и в 90-е гг. поэты оказались свободны от политического гнета, но утратили свое значение трибунов. Роль комментатора социальной жизни сегодня принадлежит масс-медиа, и отечественная поэзия не более мощная социальная сила, чем поэзия в европейских странах.
Оказавшись в других исторических условиях, отечественная поэзия, тем не менее, остается в прежней системе оценок. «Высокие» темы тяготеют к «высокому» языку, где сохраняется неполногласие и старославянизмы: «Бывает у русского в жизни / Такая минута, когда / Раздумье его об отчизне / Сияет в душе как звезда... / Прошу у отчизны не хлеба, / А воли и ясного неба. / Идти мне железным путем, / И зреть, что случится потом» (Ю. Кузнецов) [9]. «Сниженный» язык сигнализирует о менее пафосных темах: «Какой-то странный здесь народец, / Нигде такого не бывает. / Ломают лифт, плюют в колодец / И матом речь пересыпают» (В. Артемов) [10]. Оценка «разрешенное» - «запрещенное» потеряла свою актуальность, и поэтический язык современной отечественной поэзии развивается, прежде всего, в системе оценок «высокое» - «низкое».
В поэтическом языке формируется ряд устойчивых слов и выражений, за которыми сохраняется целый комплекс представлений и ассоциаций, а также устойчивый ценностный компонент. За концептами и концептуальными областями закрепляются способы их репрезентации в языке поэтического текста и слова, которые становятся ядерными обозначениями концепта именно в поэтическом языке. Роль таких слов может выходить на уровень жанра. Существовал, например, особый подбор слов для русской элегической школы - томленье, увяданье, тоска, печаль, изгнанье. Лексическая канонизация стала жанрооб-разующим признаком. Происходит процесс закрепления определенных представлений за словом.
На языковом уровне система оценок отражается в системе эталонов - слов и сочетаний слов, репрезентирующих определенные концепты, эти слова являются ядерными обозначениями концеп-
тов в поэтической картине мира. Система эталонов позволяет закрепить за отдельными словами целый комплекс представлений и ассоциаций, которые актуализируются в сознании читателя при прочтении поэтического текста, и свидетельствует также о стремлении художественного дискурса к непрерывности. Эталоны служат образцами, на основании прототипического сходства с которыми явления поэтического языка опознаются как представители одной оценочной категории.
Примечания
1. Попова 3. Д, Стернин И, А. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж, 2002. C. 8.
2. Арутюнова Н. Д. Аксиология в механизмах жизни и языка // Проблемы структурной лингвистики. 1982. М.: Наука, 1984. С. 5.
3. Болдырев Н. Н. Структура и принципы формирования оценочных категорий // С любовью к языку: сб. науч. тр. М.; Воронеж: ИЯРАН, Воронеж. гос. ун-т, 2002. С. 104.
4. Успенский Б. А. Языковая ситуация и языковое сознание в Московской Руси: восприятие церковнославянского и русского языков // Избранные труды; в 3 т. Т. II. Язык и культура. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 40.
5. Там же. С. 38.
6. Три века русской поэзии / сост. Н. В. Банников. М.: Просвещение, 1979. С. 23.
7. Wachel M. The Cambridge Introduction to Russian Poetry. New York: Cambridge University Press, 2004. P. 37.
8. Ibid. P. 38.
9. Казначеев С. M. Современные русские поэты: Этюды. М.: Ин-т бизнеса и политики, 2006. С. 57.
10. Там же. С. 93.
УДК 811.511.131'22
А. А. Арзамазов
СЕМИОТИЧЕСКАЯ АМПЛИФИКАЦИЯ ЦВЕТООБОЗНАЧЕНИЙ « УЖ» (ЖЕЛТЫЙ)
И «ВОЖ» (ЗЕЛЕНЫЙ) В ЮЖНОУДМУРТСКОЙ КАРТИНЕ МИРА
В статье рассматривается возможность семиотической амплификации двух цветовых обозначений в удмуртской фольклорной картине мира.
The article analyzes the possibility of semiotic amplification of the two colour concepts in the Udmurt folklore.
Ключевые слова: семиотическая амплификация, цветообозначение, удмуртский фольклор.
Keywords: semiotic amplification, colour concepts, Udmurt folklore.
АРЗАМАЗОВ Алексей Андреевич - аспирант Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН © Арзамазов А. А., 2009
А. А. Арзамазов. Семиотическая амплификация цветообозначений «чуж» (желтый) и «вож» (зеленый).
Одной из характерных особенностей южноудмуртской фольклорной картины мира представляется ее цветовая насыщенность. Эпитеты цвета в текстах различной жанровой направленности не просто «создают образность, наглядность при приближении к желаемому объекту, выполняют функцию ритмического дополнения имени» [1], в количественном и качественном измерениях они подвергаются значительной семиотической амплификации. Мы полагаем, что цветовое богатство фольклорных жанров на территориях южной Удмуртии, Татарстана и Башкортостана, в первую очередь, обусловлено повышенными контактными возможностями «соседствующих» культур (финно-угорских и тюркских). Тюркские (татарская, башкирская) фольклорно-словес-ные культуры в аспекте образно-изобразительной визуальности (в том числе цветовой) являются «сильными», выразительными (равно как и удмуртская). Необходимо признать, что «культурный темперамент» тюрков значительно выше финно-пермского, влияние их культуры на сим-волико-структурный «штифт» южноудмуртского фольклора (особенно обрядовых песен) было достаточно интенсивным. К слову, другой вос-точнофинский этнос - марийцы - (мишкинские мари Башкортостана), находясь под татаро-башкирским лингвокультурным воздействием, в плане песенного фольклора имеют немало общего с песнями южных удмуртов. Так, в недавно вышедшем сборнике «Гостевые песни мишкинских мари» [2] почти все тексты состоят из четырех строк, обычно объединенных параллелизмом, насыщенных сравнениями и метафорами, цветовые эпитеты здесь широко представлены и символически выразительны.
В своей статье мы остановились только на двух цветообозначениях удмуртской модели мира - «уж» и «вож», и еще точнее - на их дублетной реализации в фольклорном тексте. Если выявление значений цветовых концептов «уж» и «вож» в их текстовой отдельности основывается на семантическом анализе (возможном, в том числе, благодаря соотнесенности в словосочетании прилагательных цвета с именами существительными), то композит « уж-вож» при первом взгляде представляется концепто-сферой «культурного молчания». Собственно, сам композит в грамматической структуре песенного текста имеет две ипостаси развертывания: как некая промежуточная форма между существительным и прилагательным, свойственная некоторым агглютинативным языкам (назовем ее семиотически «акцентированное» прилагательное), и как часть эпитетной композиции «прилагательное - субстантив». В первом случае семантика, как правило, «закрыта» для стороннего понимания. На помощь могут прийти лексикографичес-
кий метод и этимология, расширяющие границы интерпретации.
уж но кылёз милесьтым. / Вож но кылёз милесьтым. / Улмо чибор яратон туган, Со но кылёз милесьтым [3]. И желтый останется после нас, / И зеленый останется после нас, / Красивые, как яблоки, наши милые, / И они останутся без нас.
уж но бездоз ми бордысь. / Вож но бездоз ми бордысь. / Лул гажамон яратон туган, / Со но бездоз ми бордысь [4]. И желтый цвет выгорит на нас. / И зеленый цвет выгорит на нас. / Любимый сердцу друг есть, / И тот отвыкнет от нас.
уж но д сяй бездыл з но, / Вож но д сяй бездыл з. / Берпумъёссэ сьод но д сяй, / Да-уръёсы ортчыл з [5]. Желтое надела - выцвело, / Зеленое надела - выцвело. / Наконец, черное, надела, / И молодость моя прошла.
ужмаськыны уж кулэ, / вожмаськыны вож кулэ. / ыт пумиськем, ой, пиослы / либатыны кыл кулэ [6]. Делаться желтым желтое нужно, / делаться зеленым зеленое нужно. / Вечером встреченным, ой, парням / доброе слово нужно.
уж но сяська, вож но сяська / Кизьытэк кы-лем анаин. / уж но кышет, вож кышет / Бизьы-тэк кылем ныл йырын [7]. И желтый цветок, и зеленый цветок / На невспаханной полоске. / И желтый платок, и зеленый платок / На голове оставшейся в девушках.
ужо но вожо сяськаез / Пужмер басьтэ. / ыжыт чебер бамъёсыз / Кайгу куасьтэ [8]. Желтые и зеленые цветы / Иней замораживает. / Красивое лицо / Горе сушит.
В шести примерах композит « уж-вож» имеет разный синтаксический статус (подлежащее, сказуемое, дополнение, определение) и в большинстве случаев является элементом фольклорной архаики, культурным метакодом, полифонической семантемой, уходящей в ментально-семиотические глубины удмуртской (пермской, уральской?) картины мира. В этих текстах эксплицитно реализуется мотив утраты, прощания. Цветовое, видео-матическое содержание двух рассматриваемых фольклорных сегментов, как термин-сигнал зрительного восприятия, факт видения, редуцируется, и на первый семиотический план выходит персонально-жизненная информация с мифологическими, ритуальными индексами. Речь идет об особенном качестве семиозиса, отличающемся хотя бы в свете грамматики от характерной для удмуртского фольклора семиозисной модели. Отличие это к тому же обусловливается частым отсутствием реально-пояснительного контекста, кажущейся семиотической «неизмеримостью» и постоянной необходимостью исследовательского обращения к этимологической компаративистике и обширным материалам фольклорно-образного словаря удмур-
тов. При этом дешифровка «текстов» композита осуществима лишь с учетом повышенной лингво-культурной информативности каждого из двух компонентов. Так, вторая часть ключевого дублета «вож» («зеленый») семантически может соотноситься с понятиями «вож мугор» («молодое тело») и «вож нуны» («младенец, ребенок») и иметь смысловое значение молодости, детства. Одно из своеобразий ассоциативной концептуализации мира, характерное для архаического удмуртского фольклорно-мифологического сознания, проявляется на уровне этимологии. Мы не исключаем возможности рассмотрения композитной единицы «вож» в семантической призме слов с корнем «вож»: вож/вожыны («поворот»/«пово-рачивать»), вожодыр («святки»), инвожо (букв. «поворот неба»), уйвожо (букв. «поворот ночи/ поворот зимы»). Слова с «вож», и вместе с ними второй компонент композита, символизируют «переходные точки» времени, переходность/погранич-ность жизненных циклов. Согласно народным представлениям, на перекрестке дорог (сюрес во-жын) собираются души мертвых, вожодыр - период особенной активности нечистой силы, инво-жо и уйвожо - сакральные временные отрезки. Таким образом, можно предположить, что, по аналогии с народными представлениями, в «текстах» фольклорного дублета « уж-вож» запечатлевается эмоциональная сторона этнокультурного отношения к Потустороннему, предопределяющему знаковые моменты и ключевые повороты человеческой жизни. Есть основания сопоставлять композитную лексему «вож» с удмуртскими эмо-тивными словами вожпотыны («злиться, гневаться»), вожаны («ревновать») и вожъяськыны («завидовать»). Сопоставление вновь актуализируется в этимологической области и очерчивается непременной психологичностью, антропологичнос-тью удмуртского фольклора, за которой стоит человек. Его эмоции, «ментальные реакции», психические состояния аккумулируются и отражаются в фольклорном языке. Цветообозначение «вож», задействованное в структуре композита, рассматривается нами с претензией на сопряжение с коми-концептом святости «вежа». В отношении серии выдвигаемых сопоставлений следует иметь в виду этимологию, которая, например, отождествляет идею святости в «пермской» культуре с кодом зеленого цвета. К слову, в русской (славянской) картине мира цветовому коду «белый» соответствует концепт святости/священности, что подтверждается в топонимике некоторых европейских городов и стран - Белгород, Белград, Беларусь. В архаической традиции белое выступает как форма сближения понятий святости и сияния [9]. По мнению В. Н. Топорова, в старославянском белое восходит к концепту святости: общность старославянского свят-свет [10].
Слово вежа «священный, святой, освященный», происходящее от общепермского veza «священный, святой, освященный» и более ранней колористической формы, участвует в образовании коми термина вежадыр «святки» (удмуртский адекват «вожодыр»). Вежадыр/вожодыр -в пермском этнокультурном тексте - священное, запретное, табуированное время, в этот период накладывался запрет на определенного вида работы. Предположительно, что первоначальное значение общепермского veza «святой» было «запретный, греховный, недозволенный», которое впоследствии эволюционировало в сторону «святости» [11].
Общепермская лексема святости veza образуется с помощью аффикса -a от протоформы vez «зеленый, желтый, горький» [12] и является результатом значительного ассоциативного расширения. Напомним, что характерная для «пермской» цветовой панорамы неразделенность желтого и зеленого лингвистически зафиксирована еще в допермской словоформе wise и экстраполируется в языковое пространство удмуртского фольклора в качестве ключевого композита уж-вож. От общепермского vez в удмуртском и коми-тезаурусах развивается концепт злобы, ненависти, зависти: vez - вож - вожпотыны (сердиться, злиться) - вожаны (ревновать) - вожъяськыны (завидовать); vez - веж/вежпетны и т. д. Связь между словами, обозначающими «зеленый, желтый, горький» и «злой», обнаруживается в более древнем допермском срезе (лексема wise «зеленый», «желтый» > «горький »> «злость», «зависть»). Эта связь устанавливается также в индоевропейских языках. Некоторые ученые относят wise/vez к общему финно-угор-ско-индоевропейскому фонду: ср. санскр. visa «яд, отрава», авест. visa «тж» и др. [13]. На примере лексической единицы вож можно говорить о глубинных межэтнических связях и взаимодействиях, высвечивающихся, к слову, в финно-угорском и славянском фольклорном пространстве России: «Стоит отметить близость звучания основы русского вежливич, вежливуй со словами вож/веж/вожо в удмуртском и коми языках, где они обозначают духов воды, духов переходного времени (зимних и летних святок вожодыр/ вежадыр). Это позволяет сделать предположение о двух возможных путях развития последнего термина в вышеозначенных финно-угорских языках. Исконное значение "переходного времени" (вож "перекресток", выж "переход") семантически обогащается за счет восприятия почти адекватного по звучанию древнерусского въжа "знающий, сведущий"... и начинает бытовать со значением "святой, освященный" по отношению к переходному периоду от старого к новому году, возможно, не без влияния христианского терми-
А. А. Арзамазов. Семиотическая амплификация цветообозначений «Чуж» (желтый) и «вож» (зеленый).
на "крещенье" (ср.: вежай - букв. "святой отец", вежань - "святая мать" у коми в значении "крестный", "крестная")» [14]. Концепт зеленого приобретает отрицательные коннотации в англосаксонском эмоциональном гипертексте и тем самым «приближается» к пермской ситуации се-миотизации: в английском языковом сознании зеленые глаза (green eyes) вызывают неприятные ассоциации, поскольку являются устойчивыми признаками зависти и ревности [15].
Композитная форма «чуж» также корреспондирует с целым рядом ключевых слов и понятий финно-угорского, удмуртского тезаурусного комплекса. Лексема «уж» («желтый») в лингвокуль-турологическом освещении соотносима с регулярным смысловым компонентом терминосферы родства «уж», показывающим материнскую линию родственных отношений (ср. напр.: ужанай / бабушка по матери; ужатай / дедушка по матери;
ужмурт/ брат матери). Удмуртское «чуж» восходит к общепермской форме cuz, а также к более раннему финно-угорскому корню cace / родиться [16]. Производные от этой протоформы слова встречаются в родственных финно-волжских и пермских языках (напр., эрз. чачомс «родиться», мар. шочаш «тж»). Естественно, что концепты «рождение» и «родство» в финно-угорской модели мира обычно отождествляются с женским, материнским. Омонимическое совпадение двух разных корней (или все-таки общие этимологические истоки?) образуют конкретное ассоциативное пространство: желтый как бы становится «женским» цветом. Мы полагаем, что цветовой концепт «уж» в составе ключевого композита ассоциативно может заменяться термином родства «чуж». Т. Г. Владыкина, продолжая поиск лингвокультурных параллелей, ставит в один ряд коми-слово «чужны» («родиться») - удмуртские « ожы» («молозиво») и « ож» («утка»), ми-фопоэтически составляющие концепт «рождения», «зарождения жизни» [17]. Однако применительно к композиту « уж-вож» нельзя забывать о сублимирующейся эстетике устного народного творчества. Специфика фольклора обусловливается взаимосвязанностью ритуального/мифологического/ эстетического. Фольклор развивается по особым эстетическим законам, сам формирует эстетику. Итак, в противоположность молодости/ физиологичности «вож»-зеленого « уж»-желтый осмысливается как информативный носитель старости, телесной ветхости.
Рассуждая о технике герменевтического прочтения песенных текстов с композитом «чуж-вож» и технологии чтения фольклора вообще, обратим внимание на универсальность и вариативность выбора «ключей» к пониманию фольклорного-им-
плицитного. Исследователь, отталкиваясь от текста, должен определить, «измерить» степень адекватности «ключа». В отношении рассматриваемого нами дублета речь идет о трансляции широкой мифологической и персональной информации, связанной с традиционным укладом удмуртской общины и ее «жизненным» календарем. Если угодно, в текстах композита «разыгрывается» драматургия трех человеческих свадеб (по В. Е. Владыкину) - свадьбы рождения, настоящей свадьбы и свадьбы смерти. Рождение/ младенчество (уж) оценивается как точка начала жизни и в композитной структуре логично занимает первое место. Реальная свадьба метонимически приводит к молодости (вож), времени полярных ощущений, эмоциональных контрастов, максимальной чувственной активности (вож - вож-потыны, вождэ эн потты, вожаны, вожъяськыны) и индивидуальной открытости навстречу миру и его мифам. О третьей свадьбе человек думает и готовится к ней всю жизнь. Приготовление к «обручению» с потусторонним миром проявляется во внешних и внутренних границах существования удмур-та-этнофора - в ритуально-обрядовом комплексе, в памяти его сердца. Ощущением потустороннего, инобытийного пронизано почти каждое удмуртское фольклорное слово, в том числе и «чуж-вож».
Примечания
1. Завьялова М. В. Балто-славянский заговорный текст: лингвистический анализ и модель мира. М., 2006. С. 57.
2. Абукаева Л. А. Мишкан мари уна муро. Гостевые песни мишкинских мари. Йошкар-Ола, 2008.
3. Борисов Т. Песни южных вотяков. Ижевск, 1929. С. 132.
4. Там же. С. 243.
5. Там же. С. 273.
6. Там же. С. 165.
7. Там же. С. 351.
8. Там же. С. 221.
9. Злыднева Н. В. Белый цвет в русской культуре XX века // Признаковое пространство культуры. М., 2002. С. 425.
10. Топоров В. Н. Святость и святые в русской духовной культуре. М., 1995. С. 544.
11. Лыткин В. И., Гуляев В. С. Краткий этимологический словарь коми языка. Сыктывкар, 1999. С. 50.
12. Там же.
13. Там же. С. 49.
14. Владыкина Т. Г. О финно-угорском и славянском в исторической динамике фольклорного пространства России // Народные культуры Русского Севера. Вып. 2. Архангельск, 2004. С. 29.
15. Тер-Минасова С. Г. Война и мир языков и культур. М., 2007. С. 53.
16. Лыткин В. И., Гуляев В. С. Указ. соч. С. 312.
17. Владыкина Т. Г. Фольклорный текст в мифологическом контексте // Удмуртская мифология. Ижевск, 2004. С. 58.
