CC BY
157
lsu. edu/gradschool_disstheses/2444 (дата обращения: 25.11.2018).
14. Thompson J. J. Symbol, Myth, and Ritual in The Glass Menagerie, The Rose Tattoo, and Orpheus Descending // Tennessee Williams. 13 Essays. Jackson: University Press of Mississippi, 1980. P. 139-171.
УДК 8(47)82.01-1
САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ ПОЭТА В ТВОРЧЕСТВЕ В. МАЯКОВСКОГО И В. ПОЛОЗКОВОЙ
Статья посвящена сопоставлению образа Поэта в творчестве Владимира Маяковского и Веры Полозковой. Поднимается вопрос о том, по каким характеристикам творчества можно сопоставить поэзию В. Маяковского и В. Полозковой. Исследование показывает, как образ Поэта, Поэта и толпы, Поэтического слова находит воплощение в стихах Маяковского и Полозковой и в чем заключается самоидентификация поэта.
Ключевые слова: поэзия, образ поэта, поэтическое слово, Владимир Маяковский, Вера Полозкова.
15. Пинаев С. М. Искусство ускользающей мечты: Американская драматургия на современном этапе. М. : Изд-во Рос. ун-та дружбы народов, 1995. 61 с.
16. Уильямс Т. Мемуары. М. : Подкова, 2001. 360 с.
© Андрушко Ю. П., 2018
Ю. М. Брюханова, С. А. Шевченко Yu. M. Bryukhanova, S. A. Shevchenko
the self-identity of the poet in the works by v. mayakovsky and v. polozkova
The article is devoted to studying Vladimir Mayakovsky's and Vera Polozkova's works and defining the image of the poet in the poetic systems of the representatives of modernist and contemporary literature in question. The article discusses which characteristics of the poetry of V. Mayakovsky and V. Polozkova can be compared. The study shows how the image of the Poet, the Poet and the Crowd and the Poetic word are represented in the poetry of Vladimir Mayakovsky and Vera Polozkova and what the poet's self-identity is.
Keywords: poetry, the image of the poet, poetic Word, Vladimir Mayakovsky, Vera Polozkova.
Поэзию первых десятилетий ХХ века по характеру течения процесса, разнообразию форм самовыражения часто сопоставляют с русской поэтической традицией, активно трансформирующейся в начале XXI века. Причину переклички эстетики художественного слова современности и Серебряного века видят в возвращении поэтического дискурса в неомодернистское русло (см. : [1, 2]). Кроме того, прямое обращение современных поэтов к модернистским и авангардистским поискам начала прошлого столетия подтверждает эту связь.
Объектом нашего внимания является творческое наследие Владимира Маяковского (лирика и лиро-эпос 1915— 1919 гг.) и стихи Веры Полозковой (2005-2012 гг.). Выбор данных поэтических концепций обусловлен несколькими факторами. Во-первых, прямым обращением Веры Полозковой в своем творчестве к стихам и образу Владимира Маяковского («Первой истошной паникой по утрам...», 2005, «Здравица», 2007; ср. также высказывания В. Полозковой в передаче «На ночь глядя», 2017). Во-вторых, значимым оказывается тот факт, что в творчестве этих двух поэтов остро проявляется не только органичное самовыражение и самопознание, но и стремление к восстановлению связей поэзии с жизненным, витальным процессом, что является свидетельством художественной устремленности к органике поэзии, к ее изначальной витальности.
Родственность эстетического восприятия жизни у Маяковского и Полозковой определяется рядом внелитера-турных сближений: 1) стремлением поэтов к визуализации искусства (кубофутуризм Маяковского, интермедиальность
выступлений Полозковой); 2) осознанием парадокса существования в контексте поэзии, что в раннем творчестве акцентирует внимание на чувстве молодости и творческой силы; 3) достижением суггестивного эффекта за счет звучащей речи.
Остановимся на этих утверждениях подробнее.
1. Стремление В. Полозковой и В. Маяковского к визуальным видам искусства отражает поиск гармоничного существования художественного образа в материальном воплощении. Отсюда любовь к величественным архитектурным сооружениям, как, например, в случае с Полозковой, которая была поражена великолепием здания МГУ [3]. Этим объясняется и связь биографии В. Маяковского с кубофуту-ризмом, Окнами РОСТА и т. д. Так, поэзия В. Маяковского и В. Полозковой стремится к «изощренности графики, живописной многоцветности, символической насыщенности красок и форм» [4, с. 286].
2. Как и у В. Маяковского, юношеские годы Веры Полозковой и достижение совершеннолетия связаны с осознанием парадокса существования в контексте поэзии: «противоречие причин и следствий - трагизм как источник творчества, поэзия как продолжение и искупление существования» [5, с. 24]. В 22 года Вера Полозкова приобретает известность, и здесь показательно ее поэтическое сравнение с В. Маяковским, который, «мир огромив мощью голоса», идет «красивый, двадцатидвухлетний» («Облако в штанах», 1915; здесь и далее тексты В. Маяковского приводятся по изданию [6]). В данном случае акцентируется внимание на ощущении молодости и творческой силы.
3. Работа поэтов с голосом, «озвучивание» своих стихов также сближает В. Маяковского и В. Полозкову. Немногочисленные сохранившиеся аудиозаписи с выступлений Владимира Маяковского (стихотворения «Гимн судье», «Послушайте!», «А вы могли бы?», «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче», «Военно-морская любовь») отражают характерное для поэта громогласное, неторопливое чтение стихов, при котором Маяковский чуть растягивает слова, превращая их в пластичное и тягучее вещество. Советский поэт, драматург и литературный критик Сергей Спасский в книге «Москва» вспоминал о том, как все вокруг преображалось, когда Маяковский выходил на сцену. Голос поэта он сравнивал с чем-то протяженным, непрерывным и вытянутым в длину, когда зритель сталкивается с явлением «откровенного, ничем не заслоненного искусства. Слова шествуют в их незаменимой звучности» [7].
Совсем по-другому выступает Вера Полозкова. Зачастую эмоциональное прочтение ее произведений способствует убыстрению темпа - поэтический импульс передает динамику мысли, а речитативно-выверенное обращение -чувства. Так, например, арт-критик и медиаэксперт Евгений Ермолин в статье «Роль и соль. Вера Полозкова, ее друзья и недруги» отмечает характерное для поэта чтение - живое общение как специфическую декламацию, своеобразную «стихомузыку», «инструментальный речитатив», «поэтив-ную музыку» [8].
«Площадное» звучание стихов Маяковского и лирический монолог Полозковой при различии качественном имеют общие истоки - стремление представить не просто поэтический текст, но текст звучащий. Здесь можно говорить о синтетическом воплощении творческой концепции (или, используя современную терминологию, интермедиальном) -не случайно в творчестве этих поэтов соединяются текстовые, визуальные, музыкальные коды.
Внелитературные сближения биографий Владимира Маяковского и Веры Полозковой дают нам основание обратиться к анализу их поэтического наследия. Сопоставление эстетико-мировоззренческих концепций мы рассмотрим на примере темы творчества и связанных с ней образов Поэта, Поэта и толпы, Поэтического слова.
Образ Поэта
Поэт в лирических и лиро-эпических произведениях В. Маяковского и В. Полозковой прежде всего это личность, по своему масштабу выделяющаяся среди прочих. Сила внутреннего творческого потенциала и энергии выражается и во внешнем виде.
Поэт В. Маяковского предстает в образе титана, наделенного всечеловеческим чувствованием мира. Он - «весь боль и ушиб» - завещает читателю «сад фруктовый» своей «великой души» («Ко всему», 1916). В дореволюционный период в лирике Маяковского образ Поэта выстраивается на основе антиномичного сочетания внешней формы, грубой, громадной, неуклюжей, и внутреннего содержания - тонкой, чувствительной, кровоточащей души. Поэтому «грубый гунн» («Нате», 1913), исполин («...какими Голиафами я зачат.», «Себе, любимому, посвящает эти строки автор», 1916) чутко реагирует на диссонансы окружающего мира, поэтому именно его душа видится «клочьями пор-
ванной тучи / в выжженном небе / на ржавом кресте колокольни!» («Я», 1913). Огромность физическая и духовная Поэта оказывается уязвима перед равнодушием и нелюбовью - он «такой большой / и такой ненужный» («Себе, любимому.»), вот почему «жилистая громадина» «стонет, корчится» («Облако в штанах»).
Лирическая героиня В. Полозковой также выделяется масштабностью: и духовного воплощения, и физического. Поэт заявляет: «Я такая большая выросла, / Что едва помещаюсь в кадр» («В освещении лунном мутненьком», 2005; здесь и далее тексты В. Полозковой из книги «Непоэма-ние» приводятся по изданию [9]). А в стихотворении «Первой истошной паникой по утрам...» (2005) она говорит: «До Владимира Маяковского / Мне - всего сантиметров шесть». Кроме того, в качестве эпиграфа к этому поэтическому тексту В. Полозкова выбирает цитату из стихотворения В. Маяковского «Себе, любимому. ». Подобно тому, как поэт восклицает: «Кесареву кесарево - богу богово. / А такому, / как я, / ткнуться куда? / Где для меня уготовано логово?», В. Полозкова также задает риторический вопрос о предназначении, о призвании, о масштабе всесильности и диссонансе с действительностью: «.Как себя вынести, / Выместить, вымести.».
Особенность и особость своего пути и предназначения осознанно представлены в творчестве В. Полозковой. Если у Маяковского острейшее переживание чувств выделяет его среди других людей и делает поэтом, то для Полозковой, как может показаться, сам статус поэта выделяет ее из толпы и награждает особым видением мира. Именно поэтому Поэт Маяковского, как правило, один, а Поэт у Полозковой - один из ряда Поэтов современности и прошлого столетия: «Как смешно нам давать автографы - / И из банок удить клубничины? / Не оставят же нам биографы, / Прав на то, чтобы быть обычными» («Биографы», 2004). Ощущение собственной нетождественности другим людям рассматривается Полозковой как следствие причастности поэтической братии - «общее чувство несоразмерности» - поэтому она точно улавливает сближение с Маяковским, у которого Поэт-титан раним и уязвим: «Нету смертельнее чувства титань-его, / Тяжелей исполинских лап - / Хоть ты раним и слаб» («Первой истошной паникой.»).
Поэт в стихах В. Полозковой позиционирует себя гигантом, наделенным всечеловеческим чувствованием мира, сломить которого не под силу никому именно потому, что этот опыт уже знаком и не является уникальным. Его жизнестойкость и творческая устремленность во многом объясняются осознанием своего пути как равного по значимости с самоопределением других поэтов-предшественников: «Вот удивится тот, кто отправит в печь нас: / Памятники! Смеются! И не горят!. . » («Первой истошной паникой.»).
Важно, что у Владимира Маяковского небывалая уязвимость чувств Поэта-сверхчеловека связана с энергетическим посылом, пришедшимся не ко времени и не к месту, опережающим свою эпоху. Для Веры Полозковой же осознание своего потенциала не связано с диссонансом со своим веком. Напротив, ее лирический субъект порой старается вернуться в «обычное» существование, к «обычным» чувствам, которые гипертрофируются поэтическим вдохновением. Трудно представить, чтобы Поэт Маяковского желал
возродиться в образе «мыслящего алоэ», в то время как для Полозковой это один из немногих способов обрести тепло, ласку и любовь: «Как-нибудь проснуться уже, беспечным, пустым и чистым, / Однозначным и вечным, как ландыш или нарцисс там; <...>Аккуратно извлечь из глупой башки тротил, / И не спрашивать консультации у светил, / А чтоб кто-нибудь взял, укутал и приютил» («Алоэ», 2008; здесь и далее тексты В. Полозковой из книги «Фотосинтез» приводятся по изданию [10]).
Такая расстановка акцентов иллюстрируется еще и тем, что Поэт у Маяковского нередко выбирает в собеседники Бога, Творца, Небо, Солнце («Я», 1913, «Послушайте!», 1914, «Флейта-позвоночник», 1915, «Необычайное приключение.», 1920), тогда как Поэт в ранних стихах Полозковой ищет собеседников в своем окружении («Лишь бы билась внутри, как пульс, нутряная чьятость. / Долгожданная, оглушительная твоязнь», «Детское», 2005; «Поэт <...> Он со всею планетой слит / И поэтому не скулит», «Глобус», 2005).
Поэт и толпа
Трактовка образа Поэта включается в традиционную антиномию «поэт и толпа», отражающую неприятие обществом, конфликт духовного и материального: «А я вам открыл столько стихов шкатулок, / я - бесценных слов транжир и мот» («Нате!» В. Маяковского, 1913); «Все слова твои будут задаром розданы, / А они потом отнесут их на барахолку. / Опять написала, глупенькая, две простыни, / Когда могла обойтись и хокку» («Перехокку» В. Полозковой, 2007).
Поэт Маяковского, несмотря на свою непонятость, чужеродность и отчужденность («Я одинок, как последний глаз / у идущего к слепым человека!»), не может существовать без Другого. Именно другим людям в первую очередь предстоит вступить в будущее, которое готовится в том числе и Поэтом. И как бы то ни было, именно они, «грязные, в калошах и без калош», громоздятся «на бабочку поэтиного сердца» («Нате») - грубое, но объективное отражение жажды прекрасного. Поэтому одиночество Поэта - это одиночество в социуме, а не уход исключительно во внутренний мир или ирреальное пространство. Эту идею иллюстрирует утверждение родственной связи лирического субъекта со скрипкой, плачущей, тонко чувствующей («Скрипка и немножко нервно», 1914). Но это не сольное исполнение скрипки. Ее образ вырисовывается только на фоне целого оркестра, представленного духовыми и ударными инструментами. Поэт восстает против обывательской сущности толпы, но устремлен к диалогу с отдельной личностью.
В ранних сборниках Веры Полозковой скорее ощущается не противопоставление Поэт - толпа, а подчеркивается непонимание между молодым и старшим поколениями. Поэтому сложности в коммуникации между лирическим субъектом ее стихов и другим связаны в большей мере с частными, личными целями и с данным, конкретным моментом времени. Характеризует это видение употребление форм несобственно-прямой речи, например: 1) «Пока меня не раз-звездело, не выбило, не занесло - найти себе родное дело, какое-нибудь ремесло, ему всецело отдаваться - авось баб-ла поднимешь, но - навряд ли много»(«Стишище», 2006); 2) «Вера-Вера, ты не такая уж и особенная, это тоже отмаз-
ка, чтоб не пахать как все» («Выговор с занесением в личное дело», 2007).
Если В. Маяковский выступает против системы ценностей, отупляющей и огрубляющей восприятие людьми мира, то протест В. Полозковой в раннем творчестве - это протест против консервативной системы ценностей «родителей»: «Родители намекали, кем ты не стал. / Свобода же в том, чтоб выпасть из вертикалей, / Понтов и регалий, офисных зазеркалий, / Чтоб самый асфальт и был тебе пьедестал» («Свобода», 2006).
Объединяющим в понимании анализируемых образов становится идея о неспособности людей понять в полной мере потенциал словесного творчества, о сожалении о растрате слов, не всегда способных пробиться сквозь стену неприятия, агрессии и материальных интересов. Так, в стихотворении В. Полозковой «Производство смыслов» (2013) читаем: «Производство смыслов для моей дорогой страны, / Для нее и нескольких сопредельных, / Крайне неблагодарное дело, Елена Николаевна, / К тому же, оно совершенно не окупается» (здесь и далее тексты В. Полозковой из книги «Осточерчение» приводятся по изданию [11]). В стихотворении видна перекличка с «Разговором с фининспектором о поэзии» (1926) В. Маяковского, не входящим в ранний период его творчества, но показательным в данном случае.
Поэтическое слово
Отношение к Поэтическому слову у В. Полозковой и В. Маяковского соотносится с духовным самоопределением автора, отражает вневременное существование, утверждение будущего в настоящем: «Вижу идущего через горы времени, / которого не видит никто» («Облако в штанах» В. Маяковского), «Тебе в веках уготована корона, / а в короне слова мои - / радугой судорог»(«Флейта-позвоночник» В. Маяковского); «Царь? Так живи один, не калечь ребят. / Негде? Так ты прописан-то сразу в Вечность» («Первой истошной паникой.» В. Полозковой).
Поэтическое слово подобно инструменту в представлении В. Маяковского, и это очень близко теургическим и де-миургическим представлениям Серебряного века. Важно, что этот инструмент не дарован Поэту-Маяковскому свыше, а дан в непосредственной близости. Даром слова (звучания) обладают самые обыденные вещи, являющиеся привычными и непримечательными только для обычных людей. Именно поэтому возникает закономерный вопрос: «А вы / ноктюрн сыграть / могли бы / на флейте водосточных труб?» («А вы могли бы?», 1913).
Понимание Поэтического слова Верой Полозковой в большей степени основано на лирической рефлексии, отражающей резонанс поэта с миром. Органичность словесного выражения у поэта апеллирует «одновременно к классической ясности и непредсказуемости формы» [5, с. 141].
Лейтмотивом в ранней поэзии В. Полозковой проходит утверждение долга Поэта перед Абсолютом за дар Слова: «банкиры жирные / Нам такие силы дают кредитами! / Их бы в дело! Нет, мы растем транжирами, / Вроде бы богатыми -но сердитыми, / Прожигаем тысячами - не центами / Божье пламя - трепетное, поэтово! / Но они потребуют все. С процентами» («Портят праздник городу разодетому...», 2004). Сниженное сравнение поэтического дарования с кредитом
подчеркивает внутреннюю зависимость от своего дара, а скорее, от того ожидания публики, читателей, которое непосредственно связано с творческой жизнью Веры Полозковой. Но, независимо от того, в каком контексте прочитывается значение Поэтического слова - в метафизическом, в конкретно-историческом, личном и т. д., для поэта творческая инициация связана с искуплением, возвращением долга, именно поэтому для него «рифмоплетство - род искупительного вранья» («Ис-комы-е», 2006).
Тема долга появляется и у В. Маяковского, но не в ранней лирике, а в послереволюционной поэзии. В «Разговоре с фининспектором о поэзии» (1926) Поэт оказывается в «непролазном долгу» по сравнению со всеми дельцами. Но если у Полозковой подчеркивается значение долга именно как взятого взаймы, то у Маяковского долг материальный уступает место долгу как обязанности: «Долг наш - / реветь / медногорлой сиреной / в тумане мещанья, / у бурь в кипе-ньи». Поэтому и ответ перед высшим началом, возвращение долга выделяет Поэта среди массы, подчеркивает его избранность. Да, он платит «проценты и пени», но он, ни много ни мало, «должник вселенной». Для Маяковского возвращение долга - это труд. Для Полозковой неумение поэта долг вовремя вернуть, транжирить полученное демонстрирует своего рода инфантильное отношение к поэтическому дару, страх перед кредиторами.
Как уже упоминалось выше, поэтическое вдохновение связано у Маяковского и Полозковой с острым переживанием действительности. Для Маяковского обнаженное сердце, «окровавленный сердца лоскут» («Облако в штанах») является источником творческой рефлексии. Поэтическая самоидентификация напрямую соотносится с соединением боли мира и боли за мир: «По мостовой / моей души изъезженной / шаги помешанных / вьют жестких фраз пяты» («Я»).
Для Полозковой вдохновение также связано с ощущением боли. Об этом одно из ее стихотворений с говорящим названием «Боль» (2004): «Подарили боль - изысканный стиль и качество. / Не стихает, сводит с ума, поется». Однако здесь речь идет не о боли за мир, за другого, а о боли, связанной с любовным чувством. В поэзии В. Полозковой прослеживается прямая связь между любовью и творческой силой: «Просыпаешься - а в груди горячо и густо. / Все как прежде - но вот внутри раскаленный воск. / И из каждой розетки снова бежит искусство. » («Просыпаешься - а в груди...»). Сфера интимная у В. Полозковой в большей степени отчуждена от социума, в то время как для В. Маяковского эти понятия составляют одно жизненно-поэтическое пространство, поэтому он на виду у всех выворачивает себя, «чтобы были одни сплошные губы»(«Облако в штанах»). Даже на уровне обращений прослеживается это различие: у Полозковой в стихах «Боль», «Просыпаешься - а в груди горячо и густо...» мы наблюдаем обращение к одному лирическому субъекту («ты»), а у Маяковского в поэмах «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник» и в лирических текстах о любви чаще встречается обращение к «вы».
В раннем творчестве В. Маяковского поэтический дар -это сила и мощь, которая дана для прорыва в будущее, для уравновешения своего обостренного переживания мира, это радостный творческий акт со временем и пространством: «сознание отчаянной безысходности судьбы и колоссаль-
ный напор жизненных сил, катастрофичность и праздничность, агрессивность и жертвенность» [12, с. 13-14].
В ранней поэзии В. Полозковой выстраивается другой ассоциативный ряд: поэзия как долг, искупление, зависимость («Счастье», 2007). С одной стороны, кажущаяся легкость и «классичность» ритмической и строфической организации стихов Полозковой, с другой - огромное усилие. Не случайно рифмы сравниваются с кирпичами: «.так я нагромождаю рифмы в свою измятую тетрадь, кладу их с нежностью Прокруста в свою строку, как кирпичи, как будто это будет бруствер, когда за мной придут в ночи» («Стишище»). Лирический герой стихотворения Полозковой еще до конца не верит в искупительную силу слова (иначе не появилось бы этого «как будто»), но тем не менее призывает рвать «беспомощные связки», чтобы сеять «свет и торжество». Поэт творит по воле высшей, он находится в зависимости от нее, а потому в данном контексте Полозкова обращается уже к другой традиции - пушкинской: «.восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Его и, обходя моря и земли, сей всюду свет и торжество» («Стишище»).
В иных отношениях находятся Поэт ранней лирики Маяковского и Бог. Творческий дар дан Богу и Поэту на равных правах, поэтому у лирического героя Маяковского не вызывает сомнений, что Бог «заплачет» над его книжкою и будет читать его стихи «своим знакомым» («А все-таки», 1914). И если Поэт у Полозковой копит рифмы для оправдания на Страшном суде, то Поэту Маяковского Страшный суд не страшен: «Меня одного сквозь горящие здания / проститутки, как святыню, на руках понесут / и покажут богу в свое оправдание» («А все-таки»).
Подытожим.
Обращение Веры Полозковой в поэтических текстах к творческому наследию Владимира Маяковского носит характер симптоматический, а не случайный. Она ориентируется на поэта Серебряного века, нередко экспериментирует с формой стиха, изучает темы и образы, встречающиеся в поэзии Маяковского. Апелляция к его художественному миру, изображенному в лирике, служит реализацией своеобразного диалога. Вера Полозкова в чем-то подражает Маяковскому, но через подражание ищет свои формы, как она сама замечает в интервью телевизионной передаче «На ночь глядя»: «Я вольно или невольно осваивала технику, в которой писали поэты, которыми я зачитывалась, потому что мне было интересно, как это устроено» [3].
На основе анализа образа поэта в творчестве В. Маяковского и В. Полозковой мы пришли к выводу, что в обеих художественных концепциях поэт - это «сверхчеловек», который физически и духовно перерастает привычные рамки существования, вступает в резонанс с мировыми переживаниями. Но лирический герой Маяковского оказывается более уязвим перед равнодушием толпы и безответностью чувств, чем лирический герой Полозковой. Кроме этого, тема поэта и толпы раскрывается традиционно, однако в случае В. Маяковского она приобретает интимно-общественное звучание, тогда как у В. Полозковой отмечено преобладание «личных» интонаций. И наконец, поэтическое слово В. Маяковского и В. Полозковой связано с понятием «долга» и «искупления», но в ранних стихах поэта Серебряного века творческое жертвоприношение воспринимается в духе дионисийском, в то время как в ранней лирике В. Полозковой чувствуются еще
некоторые сомнения в необходимости возвращения «долга» и поэтическая самоидентификация отмечена чертами юношеского максимализма и непреклонности.
1. Алехин А. Из века в век (Субъективные заметки о десятилетии русской поэзии) // Вопросы литературы. 2004. № 6. URL: http://magazines.russ.rU/voplit/2004/6/aleh7.html (дата обращения: 14. 06.2018).
2. Житенев А. А. Поэзия неомодернизма : моногр. СПб. : Инапресс, 2012. 480 с.
3. Вера Полозкова в передаче «На ночь глядя» (23. 07. 2017) // URL: https://www.youtube.com/watch?v=KM-jlas398g&t=3s (дата обращения: 02. 04.2018).
4. Кременцов Л. П., Алексеева Л. Ф., Малыгина Н. М. Русская литература ХХ века : учеб. пособие для студентов высш. пед. учеб. заведений : в 2 т. М. : Издат. центр «Академия», 2005. Т. 2: 1940-1990-е годы. 464 с.
5. Плеханова И. И. О витальности новейшей поэзии: Андрей Родионов, Вера Павлова, Мария Степанова, Вера Полозкова : моногр. Иркутск : Изд-во ИГУ, 2012. 153 с.
УДК 821.161.1
СИТУАЦИЯ ПОРОГА В СТИХОТВОРЕНИИ В ПРОЗЕ И. ТУРГЕНЕВА «ПОРОГ» И РАССКАЗЕ В. СОРОКИНА «НАСТЯ»
Предметом анализа в статье служит ситуация порога в рассказе Сорокина «Настя», представляющем собой реминисценцию тургеневского стихотворения в прозе «Порог». Автор стремится выявить различия и пересечения художественных стратегий двух авторов в решении таких культурных кодов, как «дворянское гнездо», «тургеневская девушка», «отцы и дети» и приходит к выводу, что обоих занимает разрыв между реальным и символическим, в основе эстетики - абсурд как результат кризисного состояния, актуализирующего ситуацию порога. Но если для Тургенева героизм утверждает неизбежность обессмысливающей его концовки, то Сорокин демифологизирует героическое, выстраивая собственный субъективный способ видения мира, основанный на этическом и эстетическом безобразии.
Ключевые слова: интертекстуальные связи, И. С. Тургенев, В. Г. Сорокин, деконструкция, эстетика абсурда.
6. Маяковский В. В. Лирика. М. : Сов. Россия, 1984. 240 с.
7. В. Маяковский в воспоминаниях современников / под общей ред. В. В. Григоренко, Н. К. Гудзия, С. А. Макашина, С. И. Машинского, Ю. Г. Оксмана, Б. С. Рюрикова. М. : Гос. изд-во худ. лит., 1963. URL: http://az. lib.ru/m/majakowskij_w_ w/text_0212. shtml (дата обращения: 9. 06.2018).
8. Ермолин Е. А. Роль и соль. Вера Полозкова, ее друзья и недруги // Знамя. 2013. № 2. URL: http://magazines.russ. ru/znamia/2013/2/ee16.html (дата обращения: 12. 06.2018).
9. Полозкова В. Непоэмание. М. : Livebook, 2012. 224 с.
10. Полозкова В. Фотосинтез. М. : Livebook/Гаятри, 2011. 112 с.
11. Полозкова В. Осточерчение. М. : Лайвбук, 2013. 184 с.
12. Плеханова И. И. Владимир Маяковский: трагедия сверхчеловечности : учеб. пособие. Иркутск : Иркут. ун-т, 1994. 48 с.
© Брюханова Ю. М., Шевченко С. А., 2018
M. B. no3duHa I. V. Pozdina
THE SiTUATiON OF "THRESHOLD" iN THE PROSE POEM "THRESHOLD" BY i. TURGENEV AND THE STORY "NASTYA" BY V. SOROKiN
The subject of the analysis in the article is the situation of "threshold"in Sorokin's story "Nastya", which is a reminiscence of Turgenev's poem in prose "Threshold". The author seeks to identify the differences and intersections of the artistic strategies of the two authors in solving such cultural codes as "noble manor', "Turgenev girl", "fathers and children" and concludes that both interest a gap between the real and symbolic, at the heart of the aesthetics is absurd as a result of the crisis, actualizing the situation of "threshold". But if for Turgenev heroism asserts the inevitability of the demystifying ending, then Sorokin demythologizes the heroic, building his own subjective way of seeing the world, based on ethical and aesthetic disgrace.
Keywords: intertextual relations, I. S. Turgenev, V. G. Sorokin, deconstruction, aesthetics of absurdity.
В художественном мире Владимира Сорокина русская классика является центром притяжения. Мало того, его самого причисляют к достойным продолжателям традиций русской литературы. Об этом говорит, в частности, П. Руднев, отмечая работу над языком и сопоставляя Сорокина даже с Л. Толстым [1]. Близкая оценка дана режиссером, автором спектакля по пьесе Сорокина, Эдуардом Бояковым,
отметившим способность Сорокина «воспроизводить все существующие в русской литературе стили. А самое главное, что Сорокин пытается разобраться в сегодняшнем времени и в том, что происходит с нашими душами. И в этом смысле он идет от Толстого, Достоевского, Чехова. И точка отчета у него та же - гуманистическая и христианская» [2]. Высокую оценку творческой деятельности Сорокина давали
