CC BY
71
УДК 327(470.1/.2),18/19”(045)
ДАВЫДОВ Руслан Александрович, кандидат исторических наук, докторант кафедры отечественной истории Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова, старший научный сотрудник Института экологических проблем Севера Уральского отделения РАН. Автор 42 научных публикаций, в т.ч. трех монографий (в соавт.)
РУССКИЙ СЕВЕР В СИСТЕМЕ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В СЕРЕДИНЕ XIX - НАЧАЛЕ XX в.
Русский Север, международные отношения, исторический опыт, европеизация
С распадом СССР произошла качественная трансформация системы международных отношений. В начале 1990-х гг., после перерыва длиной около 70 лет, открылись реальные и разнообразные возможности для развития международных отношений на региональном уровне; возможности для экономических, научных, культурных, личных контактов между представителями Российской Федерации и иностранных государств, проживающих на сопредельных территориях по разные стороны границы.
На Европейском Севере стимулирование регионального сотрудничества, направленного на «положительное экономическое и социальное развитие северных территорий», было декларировано представителями России, Норвегии, Швеции и Финляндии. Декларацию о сотрудничестве в рамках Евро-Арктического Баренцева региона подписали министры иностранных дел вышеназванных стран в норвежском городе Киркенес 11 января 1993 г. Схожие задачи имела предло-
женная 15 сентября 1997 г. в Рованиеми премьер-министром Финляндии программа «Северное измерение», ключевым элементом которой была обозначена «позитивная взаимозависимость» стран региона. Несмотря на то, что оправдались не все надежды и ожидания, возлагавшиеся на межрегиональное сотрудничество России с ее северными соседями, была заложена основа для развития этих отношений в будущем.
Следует признать, что современные политики, дипломаты, администраторы не знакомы с обширным историческим опытом международных отношений России на Европейском Севере, как позитивным, так и негативным. Между тем он может быть учтен и востребован при разработке перспективной концепции внешней политики России в данном регионе. Поэтому системное изучение, осмысление и оценка этого опыта представляется актуальным.
Процессы становления и развития международных связей России с ее соседями на
Европейском Севере на региональном уровне в 1990-х гг. — начале XXI в. являются во многом возвращением (в новых условиях и на новом уровне) к тем отношениям, которые существовали до установления так называемого «железного занавеса». Редактор вышедшего в 1992 г. не только на норвежском, но и на русском языке выпуска норвежского журнала «Оиаг», целиком посвященного взаимоотношениям России и Норвегии на Севере, высказался тогда еще категоричнее: «Я думаю, что историки будущего будут считать советский период (1917—1991) как бы вынесенным за скобки в истории российско-норвежских связей, а тот процесс, который мы сейчас переживаем, лучше всего назвать нормализацией тех отношений на Севере, которые в доброе старое время основывались на тесных экономических и культурных связях населения Северной Норвегии и Русского Севера»1 .
Не разделяя вполне утверждения Й.П. Нильсена о том, что советский период оказался «как бы вынесенным за скобки в истории российско-норвежских связей», мы, безусловно, солидарны со следующим далее выводом о том, что «сегодня как никогда важно изучить время до 1917 г., чтобы черпать в нем идеи, которые помогли бы справиться с препятствиями, все еще стоящими на пути решающего поворота в развитии торговых контактов с Россией, но также и для того, чтобы составить себе картину того типа проблем, которые могут возникать при нормальных мирных отношениях наших двух стран на Севере»2 .
Действительно, в начале XXI в. Россия столкнулась на Европейском Севере с проблемами, похожими на те, что пыталось решать царское правительство более века назад. Достаточно вспомнить недавний пример с многодневным преследованием российского траулера «Электрон» норвежскими вооруженными судами в 2005 г., осто-
рожные высказывания по этому случаю официальных представителей российского МИДа и развернувшуюся у нас в стране газетную кампанию в поддержку рыбаков, ставших жертвами нерешенных вопросов о разграничении сфер влияния в Арктике между двумя странами; а затем заметить, что похожее уже было в истории Российской империи середины XIX — начала XX в. Тогда также динамично развивалась эксплуатация природных ресурсов Арктики Норвегией. Тогда также Норвегия вела энергичную экспансию в «восточные льды», осуществляя при этом, по емкому выражению современного норвежского историка, «твердую и довольно дерзкую политику для защиты своей собственной акватории», сильно отличавшуюся от обычной европейской практики3 . И тогда чиновники российского МИДа реагировали на «дерзкую политику» соседнего государства таким образом, что десятилетия спустя без оправданий и горькой самоиро-нии не могли вспоминать об этом4. Царское правительство, попытавшись впервые в законодательном порядке определить границы российских территориальных вод на Европейском Севере в конце 1860-х гг., так и не смогло этого сделать вплоть до начала Первой мировой войны5 .
В последние полтора десятилетия зримым выражением возросшего интереса к изучению отдельных аспектов истории международных отношений на Европейском Севере стало проведение множества международных, всероссийских, региональных научных мероприятий, тематика которых прямо или косвенно связана с затрагиваемой проблемой.
Существует обширная историография по проблеме международных отношений на Русском Севере6. В рамках данной статьи мы не рассматриваем ее подробно. Отметим лишь, что дореволюционные публикации середины XIX—начала XX в. имеют либо
описательный, либо публицистический характер; причем авторы-публицисты чаще всего были склонны к идеализации исторического прошлого в сравнении с современной им эпохой. Публикации советских историков, при всех их достоинствах, отличаются известной идеологической тенденциозностью. Благодаря работам «провинциальных» историков и краеведов Русского Севера введен в научный оборот значительный объем ранее не публиковавшихся документов государственных областных архивов, подробно изучены отдельные события и персоналии. Некоторая искусственность территориальных и хронологических границ исследований последних может быть отнесена к недостаткам: обращаясь к дореволюционной истории Русского Севера, архангельские и мурманские исследователи ограничивали свои интересы границами современных им областей, почти не замечая общего исторического прошлого; 1917 год становился почти непреодолимым хронологическим барьером. Современных же российских историков более привлекают к себе международные отношения в XX в., нежели в ранние исторические периоды.
Отдельные аспекты обозначенной в заглавии статьи темы исследованы действительно неплохо (например, так называемая «поморская торговля»). По другим из них есть десятки публикаций (международное сотрудничество в изучении Арктики, деятельность иностранных предпринимателей на Севере России, российско-норвежское разграничение 1826 г. и т.д.), что создает иллюзию достаточной степени изученности всего комплекса международных отношений. Однако при внимательном рассмотрении оказывается, что авторы нередко цитируют друг друга и давным-давно опубликованные источники. Наконец, есть совершенно неизученные темы, к которым исследователи в России стали обращаться сравнительно не-
давно (например, колонизация Мурманского побережья выходцами из Финляндии, Норвегии и Швеции, попытка распространения католицизма среди поморов-старооб-рядцев, приезжающих торговать в Норвегию, и др.).
Попыток систематизировать результаты уже проведенных исследований по истории международных отношений в масштабах отдельно взятого региона до настоящего времени не было. Наше представление о международных отношениях на Европейском Севере России «теряется в деталях». Историк, решившийся взяться за изучение всего комплекса этих отношений; политик, желающий обратиться к историческим примерам; студенты, учащиеся и их преподаватели, рискующие, обратясь к истории региона, «утонуть в обилии материала, накопившегося по частным проблемам, но не связанным в систему»7.
Назревшая необходимость систематизации уже существующих результатов научных исследований по отдельным, частным аспектам международных отношений на Европейском Севере России, необходимость преодоления негативных тенденций в проведении исторических исследований определили методологию проводимого в настоящее время диссертационного исследования. Основным руководством для диссертанта стала работа И.Д. Ковальченко «Методы исторического исследования», объединившая все лучшее, что разработала в области методологии отечественная историческая наука за советский период8.
В диссертации доминирует историко-системный метод, который предполагает применение системного подхода и системных методов анализа9. Международные отношения рассматриваются не по отдельным аспектам, а как целостная качественная определенность. Под системой принято понимать «упорядоченное определенным образом мно-
жество элементов, взаимосвязанных между собой и образующих некоторое целостное единство»10. Для практической реализации системного подхода первоначально проводится вычленение исследуемой системы из органически единой иерархии систем (декомпозиция системы). По общему признанию, проведение декомпозиции системы представляет большие трудности. В сущности, речь идет о выборе объекта и предмета исследования.
В нашем случае объект исследования — Русский Север в системе международных отношений; предмет исследования — процессы функционирования и развития системы международных отношений. Поскольку объектом исследования выступает регион, невозможно обойтись без регионоведческо-го анализа11.
Избранные объект, предмет и методология обуславливают выделение двух главных целей исследования: 1) изучение системы международных отношений на Русском Севере; 2) изучение Русского Севера в системе международных отношений XIX — начала XX в.
Для достижения первой цели наиболее всего подходит структурный анализ, т.е. выявление характера взаимосвязи компонентов системы и их свойств. Предполагается изучение всего комплекса разнохарактерных международных отношений на Русском Севере. Итогом структурного анализа должны стать знания (преимущественно эмпирического характера) о международных отношениях на Русском Севере как о системе.
Перевод полученных знаний на теоретический уровень требует выявления функции данной системы в иерархии систем, где она фигурирует в качестве подсистемы. Эта цель может быть достигнута в результате применения функционального анализа, раскрывающего взаимодействие исследуемой системы с системами более высокого уровня,
в нашем случае — взаимодействие системы международных отношений на Русском Севере с системой международных отношений, в которых Российская империя выступает уже в роли самостоятельного элемента.
Применение историко-системного метода не исключает использования историкогенетического метода, особенно на эмпирической стадии исследования, суть которого состоит в последовательном раскрытии свойств, функций и изменений изучаемой реальности в процессе ее исторического движения. Данный метод является аналити-чески-индуктивным по своей логической природе и описательным по форме выражения информации об исследуемой реальности. Практическое применение его позволяет причинно-следственные связи показать в их непосредственности, а конкретные исторические события и личности охарактеризовать в их индивидуальности и образности. Историко-генетический метод предполагается использовать преимущественно в тех случаях, когда возникнет необходимость введения в научный оборот новых, ранее не публиковавшихся материалов, по-новому или более полно характеризующих события, ситуации и процессы, а также «удаления» из научного оборота присутствующего в историографии целого ряда ошибочных стереотипов.
В исторической и этнографической литературе существует традиция ограничения понятия «Русский Север» пределами бывших Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний (иногда пределами одной из губерний — Архангельской)12. В диссертации приоритетное внимание предполагается уделить Архангельской губернии, включавшей в рассматриваемый нами период территории пяти современных субъектов Российской Федерации: Архангельской и Мурманской областей, республик Карелия и Коми, Ненецкого автономного округа. Выбор при-
оритета обусловлен также и тем, что, в отличие от Архангельской губернии, Олонецкая не имела выхода к морю и, соответственно, морских портов, игравших важную и разнообразную роль в системе международных отношений; ее граница с Финляндией на протяжении рассматриваемого нами периода была административной, а не государственной. Вологодская губерния не имела ни морских портов, ни общей границы с другими государствами, поэтому интенсивность международных контактов и влияние их на социально-экономическое и культурное развитие губернии были здесь значительно меньшими.
В соответствии с двумя вышеуказанными целями исследования обозначены территориальные рамки работы:
• применительно к первой цели (изучение системы международных отношений на Русском Севере) последние ограничиваются Русским Севером в границах Архангельской, частично Олонецкой и Вологодской губерниями, акваториями Белого и Баренцева морей, а также территориями островов и архипелагов, этими морями омываемых;
• применительно ко второй цели (изучение Русского Севера в системе международных отношений XIX — начала XX в.) — охватывают Российскую империю и страны Европы.
Хронологические рамки исследования соответствуют периоду с середины XIX в. по начало XX в. Выбор нижней хронологической границы обусловлен резкими изменениями во внутренней и внешней политике европейских государств, вызванными революционным движением 1848—1849 гг. и Крымской (Восточной) войной 1853—1856 гг., которую некоторые современные историки не без основания именуют «общеевропейской» и даже «мировой»13. Верхняя хронологическая граница определена началом Первой мировой войны, в ходе которой отноше-
ние к Русскому Северу в системе международных отношений становится качественно иным.
По общепризнанному мнению, Крымская война ускорила отмену крепостного права в России в 1861 г., последующие реформы и обусловила вступление империи в новую историческую эпоху. Но применительно к Русскому Северу произошло нечто обратное.
«Середина XIX столетия принесла с собою для России отмену крепостного права и связанный с этим подъем русской торгово-промышленной жизни, — писал впоследствии известный российский историк
А.А. Кизеветтер, — однако на Северном крае подъем этот отразился в наименьшей степени и можно даже сказать, что заброшенность этого края стала сказываться с этого времени еще резче. Почему так случилось?
После освобождения крестьян Россия стала покрываться сетью железных дорог, и введение парового транспорта вместе с другими переменами в области промышленной техники поставило на совершенно иные рельсы экономическую жизнь России, создало новые условия для русского народного хозяйства. Но Северный край не сочли тогда нужным приобщить к этим новым условиям, его оставили вне железнодорожной сети и никто не признал уместным припомнить ту роль, которую он некогда играл в экономической жизни России»14.
Более того, в начале 1860-х гг. царское правительство упразднило Архангельский военный порт. Упразднило Архангельское адмиралтейство, с петровских времен до первой половины XIX в. бывшее крупнейшим судостроительным предприятием России и давшее российскому военно-морскому флоту сотни судов. Упразднило Новодвинскую крепость, более полутора веков надежно защищавшую с моря губернский город. Архангельск и его окрестности наводнили безработные и нищие.
Кола — единственное русское поселение на более чем тысячеверстном Мурманском побережье (если не брать в расчет сезонные поморские становища) и административный центр Кольского уезда — был объявлен заштатным городом. Это стало своеобразной благодарностью правительства за героизм малочисленного Кольского гарнизона и горожан, отказавшихся сдаться и выдержавших неравный бой с английским военным пароходом, превратившим большую часть города в обугленные развалины.
Замедление экономического развития Русского Севера, упадок морских промыслов, уменьшение количества посещающих беломорские порты иностранных судов, грузооборота, отставание в развитии транспортной инфраструктуры и прочие негативные последствия правительственных мероприятий середины XIX в. не заставили себя долго ждать. Кризисные явления на Русском Севере, бытовая неустроенность его жителей становились особенно заметными при сравнении с условиями жизни, труда и быта населения Северной Норвегии, которую российские чиновники, дипломаты, военные, ученые, туристы чаще всего посещали при путешествиях морским путем из Санкт-Петербурга в Архангельск или в обратном направлении. Не случайно впоследствии именно «норвежский опыт» широко использовался российскими властями: «внедрение» норвежских промысловых судов — ёл — среди поморов вместо неповоротливых шняк; поселение норвежцев — «образцовых хозяев» — на Мурмане для стимулирования собственно российской колонизации края; устройство на Мурмане спасательных станций аналогично существующим норвежским, со спасательными ботами, также построенными в Норвегии. Норвежский опыт использовался при создании системы «промыслового телеграфа»: на строительстве домов в Александровске трудились норвежские специалисты...
Изучению и характеристике догоняющей модернизации в условиях Русского Севера (т.е. перенесения иностранного опыта в науке, технике, технологии на российскую почву) посвящено центральное место в последних публикациях российского историка
В.И. Коротаева15, ряд концептуальных положений которых мы также предполагаем использовать в нашей работе.
Для преодоления кризисных явлений и отчасти под давлением критики со стороны патриотов Русского Севера российские власти на протяжении всего рассматриваемого периода пытались создавать разного рода комиссии при архангельских губернаторах и министерствах. Однако реализация разрабатываемых ими рекомендаций проходила крайне тяжело.
В XIX — начале XX в. внешнюю политику России в значительной степени определяли установки, складывающиеся у императора под влиянием воспитания, собственного опыта и советов его сановников. Над императором и Министерством иностранных дел тяготел груз исторических традиций и «псевдоромантические иллюзии» об особой исторической миссии России, прежде всего на Балканах и Ближнем Востоке, о ее цивилизаторской роли в отношении стран Азии, о монархической солидарности и святости международных договоров16 .
Внешнеполитические замыслы царского правительства чаще всего проявляли себя в условиях войн, кризисов, конфликтов17. Но в интересующий нас период Россия не вела на Севере войн и всячески избегала появления и развития здесь конфликтных ситуаций в отношениях с соседями. Выявить таким способом внешнеполитические замыслы официального Санкт-Петербурга не представляется возможным.
В скандинавских странах тогда широко обсуждались будто бы существовавшие планы российского правительства захватить не-
замерзающие гавани Северной Норвегии. Но до настоящего времени не найдено никаких российских источников, подтверждающих это. «Русская угроза» — не что иное, как живучий миф, «тупик для историка»18.
На Русском Севере существовали вековые традиции политических, экономических и культурных взаимоотношений со странами Европы. Торговля через Архангельск — первый и долгое время единственный морской порт России — способствовала обогащению казны, иностранных и российских предпринимателей. Показательно, что Архангельск, как позднее и Онега, были основаны исключительно благодаря интересу российского государства к международной торговле. Поселение иностранцев в Архангельске — административном, экономическом и культурном центре обширной губернии — существенно влияло на местный быт (красноречивый пример — характеристика Архангельска с его немецкой слободой как «города с немецкой физиономией»). Тысячи крестьян Русского Севера были вовлечены в международные отношения: непосредственно — через меновую торговлю с норвежцами19, через морские промыслы у берегов Норвегии, Новой Земли и Шпицбергена; опосредованно — работая на лесозаводах, владельцами которых были иностранцы, продукция которых была ориентирована на экспорт, работая в беломорских портах на иностранных судах.
Взаимоотношения жителей и администрации Архангельской и Олонецкой губерний с населением Финляндии имели специфику, вызванную особым положением последней в Российской империи. Было довольно широко распространено мнение, что «трезвые и трудолюбивые» финляндцы, «принадлежа России, имеют право на ее по-кровительство»20. Разнохарактерные контакты финляндцев с населением соседних российских губерний оказывали, в целом,
позитивное влияние на экономическое и общественное развитие Финляндии.
Не ставя перед собой заведомо невыполнимую цель — в рамках короткой статьи обозначить всю систему международных отношений на Русском Севере и место Русского Севера в системе международных отношений, автор выделяет в качестве гипотезы следующее положение. Известно, что проблема отношения к историческому пути России, ее прошлому и будущему с точки зрения либо «европеизации», либо сохранения национальной самобытности, составляла сущность спора между славянофилами и западниками полтора века назад. На новом уровне и в новых условиях старая полемика продолжалась в последующие годы; ведется она и поныне. Поисками некоего синтеза общедемократических, европеистских идей с патриотическими традициями и национальными особенностями много, но без особого успеха занимались представители российской интеллектуальной элиты в 1990-е гг.21 До сих пор ставится вопрос: «Возможен ли такой синтез в принципе, в ближайшем или отдаленном будущем?».
Пример такого синтеза существует в историческом прошлом Русского Севера — удаленной, но отнюдь не отсталой окраины Российской империи. Русский Север был уникальным регионом в системе международных отношений на Севере Европы. Здесь существовали вековые традиции мирного сосуществования и сотрудничества представителей различных этносов и религиозных верований. Здесь границы между государствами (между Россией и Норвегией граница официально была установлена лишь в 1826 г.) не являлись непреодолимой преградой для многочисленных торговых и личных контактов, в которых участвовали представители всех сословий и классов населения, а не узкий круг официально уполномоченных на то дипломатов, столичных чиновников и
предпринимателей. Поморы, не знавшие крепостной зависимости, из поколения в поколение без каких-либо серьезных ограничений осуществляли самостоятельную торговлю и промыслы за границей, не испытывая при этом ни этнической, ни религиозной нетерпимости к иностранцам; поводы к единичным конфликтам были всегда конкретны и связаны с криминальной, неправомерной деятельностью одной из сторон. Постоянные поселения на Мурмане с разрешения российских властей в начале 1860-х гг. стали основывать в первую очередь норвежские и финские колонисты (саамы вели кочевой образ жизни, русские рыбаки жили в мурманских становищах лишь в период промыслового сезона с марта по сентябрь). В Архангельске — административном, экономичес-
ком и культурном центре губернии, включавшем в XIX — начале XX в. территории пяти современных субъектов Российской Федерации, в период летней навигации, случалось, на 7—8 горожан приходилось по одному иностранному моряку. А количество постоянно проживающих здесь иностранцев было существенно выше, чем в других губернских городах России; большинство из них сыграли значительную роль в экономическом развитии города.
Все данные процессы, явления представляют нам уникальный, до сих пор не замеченный, а потому — достойный специального изучения российский опыт синтеза на региональном уровне стремления россиян к «европеизации» и уважению традиций национальной самобытности.
Примечания
1Нильсен Й.П. Введение // Оттар. 1992. № 4(192): Норвегия и Россия на Севере. С. 3 = Nielsen J.P. Innledning // Ottar. 1992. № 4(192): Norge og Russland i Nord. S. 3.
2 Там же.
3Нильсен Й.П. «A Touch of Frost». Северонорвежские полярные шхуны в русских водах (1867—1911) / Европейский Север в судьбе России. XX в. (к 80-летию проф. А.А. Киселева): сб. науч. ст. / Мурман. гос. пед. ун-т. Мурманск, 2006. С. 46—59.
4Архив внешней политики Российской империи. Ф. 155. Оп. 445. Д. 5. Л. 48; Д. 6. Ч. 1. Л. 522—523.
5Подробнее см.: Davydov R. Problems of Territorial Waters Delimitations and Sea Resources Preservation on the European North of Russia at the End of the XlX-th — the Beginning of the XX-th Century / History of Oceanography: Abstracts of the VII International Congress on the History of Oceanogrphy / Ed. V.L. Stryuk. Kaliningrad, 2004. P. 205—206; Давыдов Р. Проблемы определения границ территориальных вод и охраны морских ресурсов на Европейском Севере в конце XIX — начале XX века / История океанографии: материалы VII Междунар. конгр. по ист. океанографии: Ч. 1 / отв. ред. В.Л. Стрюк; Калинингр. гос. ун-т. Калининград, 2004. С. 366—371.
6Русский Север и Европейский Север соотносятся как часть и целое. Подробнее о границах Русского Севера применительно к нашей теме см. далее. — Прим. Р.Д.
1Каган М.С. Системный подход и гуманитарное знание: избран. ст. / ЛГУ. Л., 1991. С. 26—27.
8Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. 2-е изд., доп. М., 2003.
9Подробнее см.: Каган М.С. Цит. соч.
10Садовский В.К. Методологические проблемы исследования объектов, представляющих собой системы // Социология в СССР. М., 1965. Т. 1. С. 113.
пО специфике регионоведческого анализа см., напр.: Федоров П.В. Историческое регионоведение в поисках другой истории России (на материалах Кольского полуострова). Мурманск, 2004. С. 22—26.
12Русский Север: ареалы и культурные традиции. СПб., 1992. С. 4.
13Виноградов К.Б. Мировая политика 60-80-х годов XIX века: события и люди. Л., 1991. С. 8.
14Кизеветтер А.А. Русский Север. Роль Северного края Европейской России в истории русского государства: ист. очерк. Вологда, 1919. С. 64.
15Коротаев В.И. Русский Север в конце XIX — первой трети XX в.: догоняющая модернизация и социальная экология: автореф. дис. ... д-ра ист. наук. Архангельск, 2000; Он же. Колонизация Мурмана иностранцами в контексте концепции модернизации // Вестн. Помор. ун-та. 2004. № 1(5). С. 18—31; и др.
16Игнатьев А.В. Своеобразие российской внешней политики на рубеже XIX—XX веков // Вопросы истории. 1998. № 8. С. 35.
11 Там же.
18Аселиус Г. Зеркало «русской угрозы» // Родина. 1991. № 10. С. 108—112; Нильсен Й.П. Русская опасность для Норвегии? // Оттар. 1992. № 4(192). С. 34 = Nielsen J.P. Russisk fare mot Nord-Norge? // Ottar. 1992. № 4(192): Norge og Russland i Nord. S. 34.
19В публикациях подавляющего большинства отечественных историков последних десятилетий российско-норвежская меновая торговля, производимая на территории норвежской провинции Финнмарк, называется «поморской торговлей». В самой Норвегии XIX — начала XX в. определение «поморская торговля» не было распространено. Вместо этого говорилось о «русской торговле», «торговле с русскими». — Прим. Р.Д.
“Государственный архив Архангельской области. Ф. 11. Оп. 1. Т. 1. Д. 111. Л. 206об.
21Чубарьян А.О. Российский европеизм. М., 2006. С. 406—401, 409.
Davydov Ruslan
THE RUSSIAN NORTH IN THE SYSTEM OF INTERNATIONAL RELATIONS IN THE MIDDLE OF XIX - BEGINNING OF XX CENTURIES
Urgency of studying historical experience of international relations in the Russian North is proved in the article, prospective directions of the given subject research are designated. The assumption is made that the scale of diverse international contacts, their role and value in socioeconomic and cultural development of the region are more significant than it is considered to be. Taken together they represented a system organically combining at the regional level aspirations of Russians towards Europeanization and preservation of national cultural traditions.
Рецензент — Голдин В.И., доктор исторических наук, профессор, проректор по научной работе Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова
