CC BY
145
Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6, 2006, вып. 3
A.C. Карцов
РУССКИЙ КОНСЕРВАТИЗМ
ВО ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИХ ВЗГЛЯДАХ Ф.И. ТЮТЧЕВА
Внешнеполитическим взглядам великого русского поэта, Ф.И. Тютчева посвящено немало исследований1. Цель настоящей публикации - сопоставить его представления по поводу наилучшего для России курса внешней политики, а также его геополитическое кредо в целом с подходами, которые в области международных отношении были свойственны русскому консерватизму. С одной стороны, такое сравнение помогает лучшему пониманию своеобразия места, занимаемого Тютчевым в консервативном стане. С другой стороны, оно позволяет выявить воздействие идеологических концептов на формирование и эволюцию позиции поэта-мыслителя относительно внешней политики России.
На протяжении всей его жизни Ф.И. Тютчев проявлял искренний интерес к международным проблемам. Да и как могло быть иначе, если лучшие годы своей служебной деятельности он отдал карьере дипломата. Причем Тютчев отнюдь не был пассивным исполнителем приходящих с дипломатической почтой инструкций и не раз выступал с собственными предложениями по разрешению той или иной сложной ситуации. Покинув дипломатическую службу (по, правда, оставшись в ведомстве иностранных дел), Ф.И. Тютчев продолжал живо откликаться на все сколько-нибудь значимые события международной жизни, составлявшие излюбленный предмет его приватных бесед и публичных выступлений.
Принадлежал ли Ф.И. Тютчев к консервативной традиции? Несомненно, консервативны его социально-политические взгляды. Тютчев истово верил в спасительность самодержавия для России. Он выказывал резкое неприятие последствий демократизации пореформенной общественной жизни, получивших обобщенное название «нигилизм». Явно в консервативные тона окрашена и исповедуемая Тютчевым историософия. Гак, он был твердо убежден в неутолимой вражде, испытываемой Западом в отношении России. В уста воображаемого представителя Запада им вкладывается объяснение действи тельных причины этой, с веками не слабеющей, но лишь крепнущей ненависти: « Мы обязаны вас ненавидеть, основное начало вашей цивилизации внушает нам, немцам, западникам, отвращение, вы четыре столетия тому назад достигли того единства, к которому мы еще стремимся; ваше основное начало не уделяет достаточного простора личной свободе, оно не допускает возможности разъединения и раздробления»2. Не менее консервативно истолкование Тючевым западной русофобии. Она, по его убеждению, кроется в страхе перед мощыо России, обеспечиваемой неповторимыми особенностями ее государственного и общественного устройства, а также географического положения.
Западные люди, судящие о России, иронизирует Тютчев, являют собой нечто «вроде китайцев, судящих о Европе, или скорее греков, судящих о Риме. Это закон истории: никогда ни одна общественная система, ни одна цивилизация не проявила понимания
© A.C. Карпов, 2006
той, что должна прийти ей на смену. Но что еще больше вводит в заблуждение, так это западная колония образованных русских, которая вторит им их же голосом. <...> У Запада перед лицом чисто материальной силы России появляется чувство среднее между уважением и страхом, то чувство, которое испытывают только по отношению к Власти».1 Показательно, что ведущие идеологи русского консерватизма 1-й половины XIX в. высоко ценили суждения Тютчева об отношении России к Западной Европе. В частности, М.П. Погодин писал, что Тютчев, с которым его связывала и личная дружба, является «решительно первым представителем народного сознания о Русской миссии в Европе, в истории: никто в России не понимает так ясно, не убежден так твердо, не верит так искренно в ее призвание, как он»'. Тютчев был близко знаком и с такими видными представителями различных полюсов русского консерватизма, как кн. H.A. Вяземский и И.С. Аксаков.
Польское восстание 1863 г. проверило на прочность тютчевский консерватизм. Надо сказать, что в рядах русских консерваторов не было согласия относительно того, как поступить с Польшей. Кое-кто занял почти либеральную позицию, осудив жесткие, а подчас и жестокие приемы наведения порядка, предпринятые гр. M.II. Муравьевым. Однако у Тютчева действия вилепекого диктатора не вызвали ни порицания, пи даже колебания. Он был согласен с репрессиями, обрушившимися на Северо-западный край, превращенный местной элитой (состоящей из поляков или ополяченных белорусов и литовцев) в один из очагов восстания. В глазах Тютчева Польша, поднявшись против России, не только покусилась на целостность ее государства, но и поставила на кон грядущее единство славянских пародов, чаемое им лишь под эгидой России. Поэтому Тютчев не только видел в самостоятельной польской государственности «мертвеца, воскресшего для новых похорон», по и протестовал против уступок Польше как части империи, на предоставление которых были готовы пойти иные из консерваторов. В частности, он возражал против наделения Польши культурной автономией (критика инспирированных министром внутренних дел П. А. Валуевым брошюр Шедо-Ферроти)5.
У поколений русских консерваторов, вышедших на сцену в последней четверти XIX - начала XX в., связующее их с Тютчевым идейное родство не вызывало никаких сомнений'1. Годовщины смерти Ф.И. Тютчева они встречали статьями и заметками, где чествовалась память поэта - «поборника русского самосознания»7.
Располагал ли русский консерватизм сколько-нибудь стройной внешнеполитической концепцией? Па этот вопрос можно ответить утвердительно. Да, в рассматриваемой нами идеологической среде бытовало многообразие подходов по поводу внешнеполитической линии, оптимальной для благополучия России. Да, при определении стран-друзей и стран-врагов подчас вспыхивали дискуссии. И все же справедливо будет говорить о тождестве внешнеполитического видения, присущем всем направлениям русского консерватизма. К его ключевым чертам в первую очередь следует отнести представление о фундаментальном конфликте между Россией и Западом. Еще одна черта -приспособление внешнеполитической стратегии к целям укрепления той или иной грани консервативного идеала, например, восприятие дружбы с монархической Германией, а не с республиканской Францией, в качестве наилучшей гарантии сохранения самодержавия в России или восприятие панславистской ориентации в качестве лучшего средства вызвать затушевывающий социальные противоречия и заглушающий требования политических реформ национальный подъем. Другое дело, что только у немногих мыслителей (К.II. Леонтьев, 11.Я. Данилевский) геополитическое будущее, которого надлежало добиваться России, получило достаточную концептуализацию, тогда как геополитические представления остальных носили фрагментарный и прикладной характер.
В чем же заключались геополитические воззрения самого Тютчева? С самого па-чала надо подчеркнуть, что они не были неподвижными и неизменными. По мере того как менялась историческая ситуация, эволюционировали и его взгляды. Условно можно выделить два периода, знаменующих основные этапы осознания Тют чевым ориентиров, которыми следовало руководствоваться во внешней политике России.
Первый этап приходится на 1830-1850 гг. Именно тогда Тютчев осознает и частично реализует намерение написать сочинение, раскрывающее его понимание прошлого, настоящего и будущего взаимоотношений между Россией и Западом. Для воплощения этого замысла публикуются статьи «Россия и Германия» (1844), «Россия и революция» (1849), «Папство и римский вопрос» (1849), а также наброски оставшегося неоконченным трактата «Россия и Запад». В них CD.1T. Тютчев отражает сущность современного ему Запада - секуляризованного, индивидуалистического, погружающегося в социальный и духовный хаос. Здесь «человеческое я, желая зависеть лишь от самого себя, не признавая и не принимая другого закона, кроме собственного изволения, заменяя собою Бога», здесь «революция есть нечто иное, как апофеоз того же самого человеческого я, достигшего своего полнейшего расцвета», здесь «мысль такова: человек, в конечном счете, зависит только от себя самого как в управлении своим разумом, так и в управлении своей волей. Всякая власть исходит от человека; все, провозглашающее себя выше человека, - либо иллюзия, либо обман». Совершенно иные начала выражает Россия, не напрасно воспринимаемая Западом в качестве «стихии, если не враждебной, то вполне чуждой и неподвластной-Л
Показательно вместе с тем, что Тютчев видит в России все же Европу, хотя и не такую, как Запад. Россия - та часть Европы, где удалось сберечь и развить лучшее из европейской цивилизации, безвозвратно утраченное Западом. Поэтому I! отличие от славянофилов затворничество России, отгороженность ее от западных соседей для него не могли иметь никакого положительного значения. Напротив, именно тем, что петровская Россия распахнула окно па Запад, были созданы предпосылки для воссоединения Европы на почве подлинно христианских ценностей. «В течение целых столетни европейский Запад с полнейшим простодушием верил, что не было и не могло быть другой Европы, кроме него. Чтобы существовала другая Европа, целый мир, единый по своему началу, солидарный в своих частях, живущий своей собственной органической, самобытной жнзныо, - этого допустить было невозможно. По наконец рука исполина сдернула эту завесу, и Европа Карла Великого очутилась лицом к лицу с Европой Петра Великого», - писал Тютчев".
Итак, Россия, чья государственность возведена па вечных патриархальных устоях, предназначена к спасению земель и народов, находящихся под ее властью, от печальной участи, постигшей западное общество. Потому на международной арене она призвана осуществлять наступательную политику, сокрушая отжившие и ставшие ныне рассадником антиценностей государственные образования. Потому Российская империя должна стать ядром государства, куда прежде всего войдут соплеменные славяне как наименее испорченные Западом народы Европы. Столицей же станет город, носящий имя первого православного императора - Константина Равноапостольного.
Тютчева пленяет образ «великой православной империи, законной империи Востока», отчего в отличие от позднейших панславистов для Тютчева объединение славян -не финал. Таковым выступает воскрешение усилиями России вселенского союза христианских государств, в котором России принадлежала бы главенствующая роль. Он должен быть образован «путем возвращения Константинополя и поглощения Австрии», ибо
Австрия, «спасенная Россией (имеется в виду помощь, оказанная Россией в подавлении венгерского восстания. - А.К.), непременно станет Австрией, поглощенной Россией, чуть раньше, чуть позже. Поглощение же Австрии - это и подчинение России Германии и Италии, двух земель Империи». Империя, пишет Тютчев, «не умирает, она передается». В небытие канули четыре империи (Ассирия, Персия, Македония, Рим), названные в апокалипсическом пророчестве. Однако пятая империя, будучи христианской, есть последняя и окончательная. Ее территориальные границы могут временно видоизменяться, обретая затем прежние контуры. Запад предал идею Империи, став ее разрушителем. То, что еще в средневековье начали своими сварами друг с другом папы и германские императоры, довершила серия революций, прокатившихся с 1789 г. по Европе. Стараниями же России Империя должна вновь ожить. Мы, возвещает Тютчев, «приближаемся к Вселенской монархии, т.е. к восстановлению законной Империи. Это - Россия будущего». Русский царь «только в качестве императора Востока является императором России». Раздробленным на тот момент Германии и Италии, по Тютчеву, предстояло слиться с. Россией и славянскими странами в рамках восстановленной Империи. Более того, слияние должно затронуть и церковь: «православный император в Константинополе, покоритель и повелитель Италии и Рима, православный папа в Риме - подданный императора»1".
Такова метафизическая подоплека проекта христианской Империи с центром в Константинополе. Здесь Тютчеву не принадлежало исключительное авторство, по в то же время это вовсе не означает, что речь идет об эпигонстве.
Во-первых, замыслы Тю тчева были развитием целого комплекса идей, определявших, начиная с последней трети XVIII столетия, внешнеполитическую стратегию Рос-сип, и потому должны быть воспринимаемы в их контексте. Прежде всего это касается планов возрождения православного греческого государства, появившихся у Екатерины II под впечатлением побед русского оружия в войнах с Турцией. Непосредственное же участие в осуществлении «греческого» проекта должны были принять воспитанники специально созданного для того в Санкт-Петербурге учебного заведения (Греческий корпус), одним из питомцев был отец поэта, И.И. Тютчев.
Во-вторых, Тютчев был сын своей эпохи, а потому его замысел не мог не отражать реалии того отрезка европейской истории, когда чаша весов колебалась между устоями «старого режима» и новыми буржуазными порядками, чье установление было начато Великой Французской революцией, а затем приторможено реставрацией. Если оставить в стороне аналогии с учениями об империи средневековья и контрреформации, то нельзя не обрати ть внимания на перекличку с рассуждениями духовного вождя французских легитимистов графа Жозефа де Местра. Ведь тот также звал к единению Европы во имя сохранения традиционных ценностей перед лицом надвигающейся революции и также положил в основу своего проекта христианский универсализм (с той лишь разницей, что если французский мыслитель средоточием Pax Christiana видел папу, то Тютчев -русского императора).
11ельзя не обратить внимание и на некоторые отечественные параллели. Речь идет о консервативно-рыцарской утопии, связанной с именем Павла I. В мечтах Павел противопоставлял возрожденное рыцарство в качестве хранителя преданий чести, самоотверженного исполнения долга и доблести, несовместимому с традицией «якобинству», что тоже несло на себе как печать христианского универсализма, так и следы теократической идеи. С одной стороны, властитель православной России счел для себя возможным встать во главе Мальтийских рыцарей. И то, что гроссмейстер католического орденского союза находится в формальном подчинении римского папы, Павла не остановило.
Можно вспомнить и его дружескую переписку с папой Пием VI, и даже приглашение, сделанное им римскому первосвященнику поселиться в Петербурге. С другой! сгоропы, знаменательна готовность Павла соединить в одном (собственном) лине одновременно и власть светскую, и власть духовную - пускай, пока лишь в пределах Мальтийского ордена".
Одновременно проект Тютчева можно считать откликом на деятельность и судьбу Священного Союза, воплощающего в себе христианский! универсализм. К 1840-м годам о каком-либо безусловном единодушии трех монархов Европы, олицетворявших православие, католичество и протестантизм, уже не могло быть и речи. По существу, Тютчев предлагал переложить на одну Россию решение всех задач, с которыми не удалось справиться Священному Союзу, дабы оградить Европу от натиска антихристианских и радикальных идей и действий.
Отдал Тютчев дань и легитимистской парадигме. Об этом свидетельствует хотя бы то тщание, с которым он обосновывает историческую законность принят ия русским самодержцем венца императора Европы. Сюда же следует отнести и неприязнь к ирредентистским движениям. Тютчев усматривал I! схватках между национальными государствами и борьбе индивидуумов друг с другом однопорядковые явления, следс твия присущей Западу борьбы всех против всех. 11 все же кризис легитимистских начал, переживавшийся во 2-й половине XIX в., отпечатался и на построениях Тютчева. Чем иным, как не отрицанием легитимизма, можно назвать допускаемый им переход Германии и Италии из-под власти правящих там династий под русский скипетр? Л отказывая в праве на существование Ирреденте итальянской и немецкой (и в этой связи ставя вопрос о последствиях, которыми чревато для России появление на ее западных рубежах объединенной Германии), Тютчев допускает, хотя и I! урезанном виде, Ирредепту славянскую в его проекте не последнее место занимает панславистский концепт.
Как известно, в методологическую основу панславизма второй! четверти XIX 15. легли многие идеи, в том числе гердеровские о национально-культурной самобытности и гегелевские идеи о «конце истории», к которому подошел Запад. Вобрав в свои пределы славянство, прозябавшее под германским и турецким игом, Россия, верили идеологи раннего панславизм (и Тютчев вместе с ними), станет тем национально-культурным целым, которое предукажет Европе, заведенной в тупик Западом, альтернативные пути развития. Как и М.П. Погодин, Тютчев остро чувствовал назревание «восточного вопроса». Прогнозируя неминуемое отпадение от Австрии славянских земель, идеологи не могли не трактовать «восточный вопрос» в качестве проблемы предстоящего распоряжения не только турецким наследством, но и наследством австрийским. Хотя, конечно, панславизм Тютчева и не получил столь рельефного выражения, как, скажем, полностью перемещавший проблему Царьграда в плоскость именно славянского, а не греческого вопроса панславизм М.П. Погодина, у которого именно славянское объединение было рычагом масштабной реконструкции Центральной и Восточной] Европы, а также Ближнего Востока, которую предстояло провести России.
Конечно, геополитическим начертаниям Тютчева этого периода явно недостает прагматизма. Несмотря на ряд прозорливых догадок, он рассуждает так, как будто нет ни Англии, пи Франции (хотя, конечно, миролюбие Луи Филиппа в известной степени к тому располагало), словно забывая, ч то у других стран могут быть интересы, прямо противоположные российским устремлениям. Учтем, однако, цели, преследуемые Тютчевым, расчет на благосклонное внимание Николая I не могли не повлиять на выдвижение и огранку отдельных тезисов. Не стоит сбрасывать со счетов и особенности тютчевского мировоззрения, обусловленные в том числе влиянием, оказанным знакомствами в академических
кругах баварской столицы, и в первую очередь его связями с кружком натурфилософов во главе с Шеллингом. Не случайно внешнеполитическая мысль Тютчева столь насыщена,а подчас и перегружена философскими мотивами. Одним словом, по своему жанру это - не ученый труд, а памфлет, где нет места пространной и систематической аргументации; где изящество формы в глазах читателя вполне способно искупить логические сбои.
Крымская война и ее плачевные итоги существенным образом повлияли на геополитические искания Тютчева. В них появляется больше расчета, нацеленности на решение насущных для России задач. Первой из них была концентрация сил для аннулирования позорных для национального достоинства статей Парижского трактата. Это стремление естественным образом вело к поддержке тех национальных движений и государств, которые либо были прямо дружественны в отношении России (славяне), либо были врагами ее врагов. В последнем случае речь шла о Пруссии и ] Гьемонте, примерявших на себя роль объединителей, соответственно, Германии и Италии, что сталкивало их с недавним противником России по Крымской войне - Францией, а также отплатившей России черной неблагодарностью Австрией. Именно в таком ключе Тютчев рекомендовал своему зятю И.С. Аксакову подавать внешнеполитические вопросы в издававшейся им «Москве»12.Теперь Тютчев оставляет мысли о вхождении всех славянских земель в состав Российском империи. 11о это никак не означает, что из его внешнеполитических взглядов исчез панславистский элемент. Осознав нереальность осуществления в сколько-нибудь обозримом будущем политического объединения зарубежных славян и России, Тютчев сосредоточивается на укреплении культурного и отчасти конфессионального единства славянского мира. В этой связи он придает большое значение пропаганде русского языка как средства межславянского общения и даже занимает по этому вопросу более категоричную позицию, нежели сам И.С. Аксаков, вставший во главе пореформенного славянофильства. Меняется и форма изложения Тютчевым своих взглядов. Теперь он уже пишет не трактаты, а, как он их сам называл, «рифмованные лозунги» - стихотворения, посвященные злободневным сюжетам из области международных отношений. 11ричем Тютчев, никогда не рвавшийся к обнародованию своих лирических стихотворных произведений, в отношении произведений политических придерживался противоположной точки зрения. Надеясь, что его произведения помогут правильному воспитанию общественного мнения, а также сформируют настроения тех, от кого зависит принятие внешнеполитических решений, он сразу же по написании посылал их в редакции близких ему по духу периодических изданий для немедленного опубликования.
Обратимся к краткому сравнению взглядов Тютчева по поводу внешней политики и международных отношений, и воззрений других представителей русского консерватизма, и прежде всего творцов наиболее крупных геополитических проектов -K.M. Леонтьева и II.Я. Данилевского.
Тютчева сближало с K.M. Леонтьевым выдвижение на первый план категории «держава», а не «община», в противоположность славянофилам. Оба признавали приоритет религиозной близости над близостью национальной. И тому и другому грек, исповедующий истинную религию - православие, был несравненно ближе поляка-католика. Вообще славян, исповедующих католицизм, Тютчев воспринимал как предателей идеи славянского единства, которого не может быть без единства религиозного. Хотя, как было показано, эго не мешало Тютчеву, в отличие от Леонтьева, питать панславистские чувства. Вместе с тем Леонтьев, при всем своем сочувствии к старой, феодально-рыцарской и абсолютистской Европе, все же видел Россию не в Европе (хотя и не в Азии), а в качестве самодостаточной величины - наследницы особенной «византийской» цивилизации. Также Тютчев не окутывал романтической дымкой восточный деспотизм, к чему
был склонен Леонтьев, поэтизировавший старотурецкий («османский») социально-политический уклад. Далее, в геополитическом проекте K.M. Леонтьева более, чем у Тютчева, разработаны ближневосточный и балканский аспекты, что предопределялось как более глубоким кризисом турецкой государственности на момент создания соответствующих работ Леонтьева, так и лучшим знанием им данных регионов (опыт консульской службы в этих краях). Наконец, в геополитических планах Леонтьева начисто отсутствует свойственная тютчевским взглядам на первом этапе метафизика Империи, отсылающая к Апокалипсису и Данте, что избавляет от откровенно утопичных предложений, наподобие обращения папы в православие. Однако внешнеполитическая мысль Тютчева подобна внешнеполитической мысль К.И. Леонтьева в том, что и в той и в другой очень важное значение придается эстетическим моментам.
Что сближает геополитический проект Тютчева с проектом И.Я. Данилевского, а что отдаляет от него? Панславизм - вот, пожалуй, главная из существующих здесь точек соприкосновения. Однако панславизм Тютчева довольно сильно разнится от панславизма славянофилов и наследующего ему панславизма Данилевского. Тютчеву претила этнонацпональная доминанта славянофильского панславизма, который он неодобрительно называл «литературным панславизмом» и даже «немецкой идеологией»1'1. Хотя и Тютчев, и Данилевский были панславистами и одинаково полагали, что «никакая политическая национальность невозможна для славян вне России», однако сама Россия для Тютчева была прежде всего страной православной, а только потом страной славянской. Поэтому у Тютчева мы не найдем присущей Данилевскому гипертрофии «племенного принципа». Для Тютчева панславизм не цель, а средство противодействия папству и государствам, превратившимся в орудия подавления славянской самобытности (например, Австрия). Оп вполне допускал братское общение русских не только с сербами, болгарами или словаками, но даже с венграми перед лицом идущей с Запада опасности. «Племенной» вопрос занимает у Тютчева однозначно подчиненное положение. Россию превращает в «душу» Восточной Европы связь не расовая, но духовно-историческая, а потому идеалом Тютчева была не всеславянская Держава, а Великая Греко-Российская Восточная империя. Добавим, что в идеях Данилевского ощутимо влияние дарвинистского учения о внутривидовой борьбе, между тем как Тютчев всегда видел во внешней политике России, в отличие от Запада, этический стержень.
Тютчеву чужда резкость, с которой Данилевский противопоставлял Россию и Европу. Не мог Тютчев, видевший в образе Петра I олицетворение органической связи России с Европой, сочувствовать идее обособленности России от европейского исторического процесса, а также выводу о том, что раз Россия не принадлежала к романо-гер-манской цивилизации, то она должна блюсти полную непричастность в отношении «и европейского зла, и европейского добра». Да, Тютчев, желал видеть Россию верной своей самобытности, но воспринимал он ее лишь в европейской системе координат. Поэтому Тютчев, в отличие, от Данилевского, не давал отрицательного ответа на вопрос «Европа ли Россия?». Россия для него, несомненно, Европа, только Европа Восточная. Показательно употребление Тютчевым термина «Русская Европа» для обозначения православного Востока. Если для Тютчева смысл европейской истории сводился к противостоянию славян римскому папству, отринувшему истинную веру и старающемуся духовно поработить их, то Данилевский видел смысл в схватке славян и германцев, а потому считал долгом России возглавить славянство в его противоборстве с ведомой германцами Западной Европой. Вообще для Данилевского, в отличие от Тютчева, не существовало сколько-нибудь принципиальных различий, разделяющих романский и германский субстраты западноевропейской цивилизации11.
В дальнейшем русские консерваторы по своей внешнеполитической ориентации разделились на две группы. В первую входили те, кого условно можно назвать «экспансионистами». Они ратовали за увеличение владений Российской империи, преимущественно за счет принадлежащих Австрии и Турции славянских земель, и, как правило, выступали за союз с Францией против Германии и Австрии. Те же, кого вбирала в себя вторая группа, наоборот, были скорее «изоляционистами», причем часть из них стояла за дружеские отношения с Германией. От приверженцев экспансионистской линии Тютчева отдаляло понимание ненужности и даже опасности территориального расширения империи, которое пришло к нему в 1860-е годы. При этом «экспансионисты», занимавшие панславистские позиции, столкнулись в конце ХГХ - начале XX в. с необходимостью выбора, во-первых, между панславизмом и русским национализмом, во-вторых, между Болгарией и Сербией - при определении страны, которой панславистам России следует уделять первостепенное внимание. С возникновением же австрославизма, делающего ставку на демократическую трансформацию Австрии, происходящую в пользу славян и без посредства «реакционной России», им было суждено столкнуться с расколом в зарубежном панславизме. Панславизм Тютчева не успел подвергнуться расщепляющему воздействию перечисленных дилемм, а поэтому был более целен. По этот же панславизм отделял Тютчева от консерваторов-«пзоляцноиистов».
Что же до германофильства, бывшего уделом большинства «изоляционистов», то у Тютчева отношение к Германии было более критическое. С одной стороны, он считал необходимым поддерживать в ! 850-1860-е годы Пруссию как противовес Австрии. Также Тютчев питал известную надежду «разыграть германскую карту» в подрыве изнутри папства. Когда возникло движение старокатоликов, пошедшее наперекор официальному Ватикану, ему это показалось возможностью «для настоящего русского дела войти и не по одному, а по всем вопросам в мирное духовное общение с Германией». С другой стороны, вглядываясь в скрепляемую железом и кровыо Германскую империю, Тютчев усматривал в псч! апофеоз всех отрицательных черт Запада и высказывал предположение, что именно здесь «в человеческой воле, возведенной в нечто абсолютное и державное, в закон верховный и безусловный, найдут себе оправдание всяческие угнетения». И уж во всяком случае, Тютчев был политическим врагом остзейских баронов, видя в онемечивании ими эстонцев и латышей безусловную угрозу целостности России.
Хотя следующие за Тютчевым поколения консерваторов и пе копировали целиком его идеи, однако в их геополитических представлениях в различных конфигурациях оживают все разрабатываемые Тютчевым идеологемы. Это и «греческая идея» о возвращении Константинополю статуса православной столицы, это и представление о международном сговоре против России, ответом на который должна стать сплоченность русского общества; это и представление о России как спасительнице славян и организаторе их единства; это и идея христианской Империи, способной повернуть ход европейской истории в спасительное русло. Главным же отличием взглядов Тютчева был паневропеизм, чрезвычайно причудливый и фантастический1В этом отношении тютчевскую историософию, утверждавшую, что Россия - часть Европы, подкрепляла тютчевская натурфилософия, основывающаяся на пантеистическом чувстве связанности всего сущего. Впредь ни один из геополитических проектов, появлявшихся в лоне русского консерватизма, не был настолько проникнут чувством тождества Европы и России. Может быть, потому в них прослеживалось куда больше элементов ЯеаГроНик, нежели в геополитических феериях, завораживавших воображение Ф.И. Тютчева в 1840-х - начале 1850-х годов.
1 См., напр.: Аксаков II.С. Ф.И. Тютчев п его статья «Римским вопрос и папство» // Православное обозрение. 1875. .Ni' 9. 10; Комачский Л. Мечты о Нарьградс: Достоевский и К. Леонтьев // Голос минувшего. 1915. № 2. С. 95-101; Кудрявцев П. Россия п Царьграл. Киев, 1916. С. 3 33; Гроссман JI.il. 1) Три современника: Тютчен - Достоенскш'! - Ли. Григорьен М„ 1922; 2) Тютчен и сумерки династии // Гроссман Д.П. Собр. соч.
Т. 4. М., 1928; Пи/.арев К.В. 1) Ф.И. Тютчев и проблем],! вне.....ей политики царской России // .Литературное
наследство. 'Г 19-21. С. 77 218; 2) Ф.И. Тютчев о французских политических событиях 1870 187.3 п. // Литературное наследство. Т. .31. Кн. .31 С. 753-776; Черсишт Л.В. Исторические взгляды классиков русской литературы. М„ 1968. С. 180 -186; Кожаное B.B. 1) Незавершенный трактат Ф.И. Тютчева <■ Россия и Запад» // Литературное наследство. Т. 97. Кн. 1. М.. 1988; 2) Служение России // Кожи нов 13. В. Пророк в своем Отечестве. М„ 2001. С. .356 387; Жатва II.К. Тютчев и славяне. СПб., 2001; Тарасов Ii.II. Христианство и политика в историософии Ф.И. Тютчева // Тарасов Б.Н. Кула движется история? СПб., 2001 \Лннссман Т. Ф.И. Тютчев. Страницы биографии (к истории дипломатической карьеры). М., 2001; Гачена Д. Ф.М. Достоевский, Ф.П.Тютчев и <• Московские ведомости» (проблемы внешней политики) // Ранена Л. «Нам не дано предугадать, как слоно паше отзовется...» Достоевский и Тютчен. М„ 2001 С. 528 -568.
2 Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений и стихах п прозе. М„ 2002. С. .387. Там же. С. 444.
I Ср.: Погодин MAL •Воспоминания о Ф.И. Тютчеве // Московские недомоет. 1873. № 190.
•"• Правда, если судить по статьям «Дня», издаваемом при прямом участии Тютчева сто зятем, И.С. Аксаковым, теория «государственного :>гоп.зма» пе сразу была воспринята ими в объеме, в каком она с самого начала восстания проповедовалась в <• Московских ведомостях» M.11. Катковым. Однако в пришедшем па смену «Дню» другому изданию И.С. Лксакона (осу|цсствлявшсмуся опя ть же и тесном сотрудничестве с Тютчевым) - «Москве» - сближение с великодержавной позицией, олицетворяемой Катковым, стапоип тс и все ощутимей (см.: Ф.И. Тютчев и кн. П.А. Вяземский о M.II. Муравьеве // Москонские ведомости. 1897. Л» 272.; Штейн С. фин. Тютчев о Варшаве // Петроградские ведомости. 1915. № 165. С. 1; Ф.И. Тютчев Э.Ф. Тютневои, 1 августа 186.3 г. // Старина и новизна. К п. 21; Те,ар<)овская В.А. Тютчен в общественной борьбе пореформенной России // Литературное наследство. Т. 97. Км. 1. М., 1988. С. 132 172; Гачена А. Ф.М. Достоевский. Ф.И. Тютчев и издания И.С. Аксакова. Польский вопрос // Гачена Л. «Нам не дано предугадать, как слово паше отзовется...» Достоевский и Тютчев. С. 485 506).
'' См., напр.: Поселянин Г. Ф.И. Тютчев, его личность, поаапя и значение в истории русской культуры /7 Московские ведомости. 1899. № 351. С. 3 - Ли 352. С. 3 - 4; БороУкнн Л/. Славяпофпдьство Тю тчева п Герцена СПб., 1902; Ватутин М. Россия и славянство // Вес тник Союза русского парода. 1911. Л;1 46. С. \ 6: ВлаСнч. Тютчев о России // Голос Руси. 1915. Л;_> 591. С. 3; Жуков М П. Государственные воззрения славянофилов // Вестник Русского Собрания. 1915. X» 9. С. 3-5.
7 См., напр.: Мещерский В.II. 1) Светлой памяти Ф.И. Тютчева // Гражданин. 187.3. № 31. С'.. 846 848;
2) Памяти Ф.И. Тютчева// Гражда....... 1875. № 20. С. 479-480; Ср. П. Тютчев// Московские ведомости. 1898.
№ 194. С. 4; № 202. С. 1; Медведскин К. Памяти Ф.М. Тютчева // Москонские ведомости. 1898. № 202. С. .4; № 209. С. 1; Ф.И.Тютчев // Свет. 1898. М- 184. С. 1; Памяти Тютчева // Русский труд .1898. Л1> 30. С. 5 7; <Дм. Яз.-III.> Ф.И. Тютчен (его жизнь и поэзия) // Московские ведомости. 190.3. К> 321. С. 4; Л1> .322. С. 3; Л? 323. С. 3; MeiieeikKiiii К. Ф.И. Тютчев // Московские ведомости. 1908. 163. С. 2. "См.: Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений в стихах и прозе. С. 400, 132. "Там же. С. 381 382. " Там же. С. 445, 447-448.
II Подробнее см.: Бурков В.Г. Поанпиты: к истории российских международных отношений // Вести. С.-Петсрб. ун-та. Сер. 6. 1998. Вып. 2; Эн<)ельман П.Я. «Рыцарство против якобинства» // Эидсльмап П.Я. Грань веков. СПб., 1992.
12 См.: Тютчев Ф.И. Письма к московским публицистам II.С. и А.Ф. Аксаковым // Литературное наследство. Т. 97. Кн. 1. М., 1988. С. 258-379: Аксаков II.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886. 1' Тютчев Ф.И. Полное собрание сочинений в стихах и прозе. С 444.
11 Ср.: Гачева .4. Ф.М. Достоевский, (D.M. Тютчев и издания ITC. Аксакова. Римский вопрос // Гачена А. «Нам пе да по предугадать, как слово паше отзовется...» Достоенскпп и Тютчен. CT 507 526.
1:1 Примечательно, что вся геополитическая публицистика Тютчева, впрочем, как и большая часть его переписки, написана на обиходном языке европейского общения той поры французском, которым Тютчев владел в совершенстве.
Статья поступила в редакцию 15 марта 2006 г.
