CC BY
151
В.В. Беляков
«РУССКИЕ РАБЫ» РОММЕЛЯ: ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ
В мае 1943 г., разгромив на севере Туниса итало-немецкие войска, союзники по антигитлеровской коалиции обнаружили среди освобожденных ими из фашистского плена и бойцов Красной Армии. На заключительном этапе североафриканской кампании их перебросили из Италии для ведения подсобных работ. Эти люди, «русские рабы» Роммеля, упоминаются в литературе1. Однако об их численности до последнего времени не было достоверных данных. Весьма схематично говорилось и о том, каким образом они были репатриированы в СССР. Сегодня, благодаря архивным документам, появилась возможность и уточнить численность «русских рабов», и подробно рассказать об их возвращении на Родину.
В 2004 г. мне удалось получить из архива ФСБ краткую справку о репатриации из Северной Африки с августа 1943 по март 1944 г. с приложением списка «африканцев», направленных на родине для проверки в Рязанский и Подольский спецлагеря НКВД СССР. Согласно справке, за этот период из Северной Африки прибыли в СССР 311 бывших военнослужащих Красной Армии. Один из процитированных документов содержит довольно подробный анализ первой группы репатриированных из 59 человек. Они попали в плен в 1941 -
1942 гг. Сначала использовались в Германии на гражданских работах, а затем были прикреплены к немецким артиллерийским, прожекторным и зенитным частям. В ноябре 1942 - январе 1943 г., то есть уже под занавес североафриканской кампании, пленные красноармейцы вместе с этими частями были переброшены в Италию, а затем оттуда - в Тунис. Как явствует из списка Рязанского спецлагеря, некоторые «африканцы» вообще попали в плен лишь в декабре 1942 г. 8-10 мая 1943 г., во время наступления союзников в Тунисе, часть из них перешла на сторону англоамериканских войск. Остальные были захвачены в плен вместе с фашистскими вой-2
сками .
Бойцов Красной Армии союзники поместили в лагеря для военнопленных. Американский лагерь находился возле города Матеура, английский - у города Альма. 25 мая по указанию представителя Нарко-миндела СССР эти люди были переведены в советский лагерь в городе Мезонкаре в Алжире, организованный для бывших участников интернациональных бригад в Испании. Первая группа освобожденных из плена в составе 59 человек, выехавшая из этого лагеря, прибыла в Красноводск 16 июля 1943 г. 14 июля из лагеря в Мезонкаре были отправлены еще 205 человек. Они выехали морем из тунисского порта Сус в египетский Порт-Саид. Оттуда их отправили через Палестину и Ирак в Тегеран, где передали представителям советского командования3.
В списке Рязанского спецлагеря № 178 под номером 2 значится: «Фридман Борис Николаевич, 1907 года рождения, попал в плен 6.08.41 в р-не между Спас-Деменском и Вязьмой». Мне удалось разыскать мемуары Б.Н. Фридмана. Они называются «Мои военные дороги» и хранятся в архиве Библиотеки-фонда «Русское зарубежье» в Москве. Мемуары напечатаны на компьютере и сброшюрованы. Значительный по размеру раздел посвящен репатриации автора из Алжира через Египет осенью 1943 г.4
Инженер-текстильщик по профессии, Б.Н. Фридман пошел добровольцем на фронт в самом начале войны и вскоре попал в плен в «Вяземском котле». Содержался в лагере в Могилеве, потом в Вильнюсе, а затем был переведен в Германию и направлен на работу токарем на машиностроительный завод фирмы «Шварцкопф» в местечке Вильдау, в 30 км южнее Берлина. Оттуда его перевели для проведения подсобных работ в немецкий полк ПВО. В конце 1942 г. полк был переброшен в Италию, а 13 декабря его отправили на судне из Неаполя в Тунис. Но в Африку в тот раз Фридман не попал. Британская авиация потопила фашистский транспорт. Фридма-
ну удалось ухватиться за спасательный плотик. Итальянцы, вылавливавшие в воде неудачливых союзников, приняли Фридмана за солдата вермахта: он был одет в немецкую форму и прилично говорил по-немецки, а документов у него не было. Спасенных отправили в госпиталь в Неаполе, а затем - и в санаторий в Сан-Ремо. Там-то и выяснилась личность Фридмана, и его вернули в «родной», частью уцелевший полк ПВО, дислоцированный на Сардинии. И, наконец, в июле 1943 г. Фридмана перебросили на Корсику, на работу в немецком госпитале.
3 сентября 1943 г. Италия капитулировала. Новость эта дезорганизовала фашистский гарнизон Корсики, и 5 сентября Фридман сбежал из госпиталя и перешел к французским партизанам. Они-то и отправили его в начале ноября в Алжир, снабдив соответствующими документами.
Обратимся теперь к воспоминаниям Б.Н. Фридмана. Раздел, посвященный репатриации, приводится полностью.
«И вот Алжир. Пароход встречали с музыкой - он доставил сюда партию освободившихся из немецкого плена французов. Я видел, как они сходили на берег, каждому вручали букет цветов. Все остальные прибывшие должны были пройти пограничный и таможенный контроль. Я вошел в комнату, где за длинным столом сидело человек десять военных, сел на стул напротив одного из них, показал свои бумаги... Меня попросили показать содержимое рюкзака, после чего предложили пересесть к офицеру довольно высокого звания. Он окинул меня внимательным взглядом и стал расспрашивать - откуда я, в каких частях Советской армии служил и в каком звании, как попал на Корсику, а затем неожиданно произнес: “Я предлагаю вам вступить в наш иностранный легион, зачем возвращаться в Советский Союз, вас там ничего хорошего не ждет, тогда как у нас вы будете чувствовать себя прекрасно”. Я ответил отказом и, несмотря на долгие уговоры, согласия не дал. Офицер был явно раздосадован.
Мне дали направление в военную гостиницу, объяснили, как ее найти (она нахо-
дилась неподалеку от порта) и выпустили в город. В гостинице я предъявил направление дежурному, меня зарегистрировали, проводили в большой зал, тесно уставленный кроватями, и указали свободное место. В зале звучала английская речь - преобладали английские, американские и канадские военнослужащие. Столовая работала круг -лосуточно, каждый мог бесплатно пользоваться ею без всяких ограничений, выбирая себе любые блюда по вкусу. Плату брали только за вино и виски. Я прожил в этой гостинице два или три дня. При регистрации я объяснил, что мне нужно попасть в советское посольство, но никто о нем ничего не знал, дежурный офицер сказал: “Подождите, пока живите, узнаем - сообщим”. Я не форсировал события. Город оказался очень интересным. Он состоит из двух частей: европейская часть - это широкие проспекты, красивые здания, нарядная толпа, шикарные магазины, рестораны, кафе, и арабская часть - ветхие постройки, узкие улочки, грязь, женщины с закрытыми лицами. Группа канадских солдат случайно узнала, что я русский. Они бурно приветствовали меня, сейчас же потащили в ресторан и устроили большую попойку. Пришлось в следующие дни избегать их, так как выдержать такую выпивку вторично я бы не смог.
Не могу вспомнить, что этому предшествовало, но вижу, как мы с поляками, моими спутниками по пароходу, в сопровождении французского солдата идем по улицам Алжира - нас переводят в какое-то другое место. Это новое место походило на казарму, а может быть, это была военная комендатура города - не знаю. Меня поместили в комнату, где находились несколько французских солдат. Поляков я больше не видел. Каждый день я справлялся у дежурного офицера, когда меня передадут в советское посольство, но ответа не получал. В одной из соседних комнат я обнаружил русского. Мы познакомились. Его звали Василий - высокий крепкий парень лет тридцати, ленинградец, по профессии шофер, тоже бежавший из немецкого плена и тоже побывавший на Корсике. Он сказал, что находится здесь уже две недели, живется тут неплохо и нет
* * *
смысла так уж спешить с переходом в наше посольство.
Дни шли, и я уже стал тревожиться - не есть ли это форма давления на меня, чтобы вынудить согласиться на вступление в иностранный легион. Добился приема у местного начальника (это было нелегко) и потребовал, чтобы меня незамедлительно передали в посольство СССР. На другой день меня посадили в машину, рядом сидел Василий, впереди - французский офицер. Мы подъехали к роскошного вида отелю, поднялись на второй этаж. Возле одного из номеров офицер предложил нам подождать и, постучавшись, вошел. Я был в некотором волнении: предстояла первая встреча с представителем советской власти, как нас примут? Минут через пятнадцать дверь отворилась, и человек в штатском на русском языке пригласил нас войти, предложил сесть и принялся расспрашивать. Тут же сидел сопровождавший нас француз, больше в комнате никого не было. Мы с Василием ответили на вопросы: фамилия, имя, место жительства в Советском Союзе, когда попали в плен и некоторые другие. “Да, это наши люди”, - по-французски сказал офицеру спрашивавший нас человек и расписался в ведомости, которую тот ему протянул. Офицер попрощался с ним и, не удостоив нас даже кивка, вышел.
- Ну, теперь здравствуйте, - обратился к нам хозяин номера и пожал каждому руку.
- Я первый советник посольства СССР, Аваев Иван Иванович, будем знакомы.
Это был высокий, статный, элегантно одетый человек лет сорока пяти.
Хочу прежде всего обрисовать общую обстановку, сложившуюся к тому времени (в той мере, в какой она стала мне впоследствии известной). Юг Италии и все три острова (Сицилия, Сардиния и Корсика) находились в руках союзников (англоамериканские войска высадились в южной Италии 9 сентября 43-го года, я попал в Алжир в начале ноября).
Алжир являлся тылом итальянского фронта, отсюда шло снабжение действующей армии людскими резервами, оружием, боеприпасами, военным снаряжением, продовольствием. Тот красивый город стал прифронтовым и жил в условиях затемне-
ния, как и все алжирские города. Огромные материальные ресурсы были сосредоточены в прилегающем к нему районе, военные склады тянулись на десятки километров и охранялись мощной англо-американской противовоздушной обороной. В Алжире размещалось временное французское правительство, возглавляемое де Голлем, поэтому здесь находилось и советское посольство, оно представляло интересы Советского Союза в освобождающейся от немцев Франции. Штат посольства состоял из четырех человек: посол Богомолов5, первый советник Аваев, военный атташе и шофер. Богомолов был нашим послом во Франции еще до начала войны. Своего помещения посольство не имело, все жили в отеле и там же осуществляли свою служебную деятельность. Сразу скажу, что встречались мы только с Аваевым, остальных и в глаза не видели.
Советским правительством Аваев был уполномочен собирать советских военнопленных, освободившихся из немецкого плена, и направлять их на родину. Основой служило соглашение между советским и английским правительством. Последнее обязалось обеспечивать этот контингент продовольствием, одеждой и транспортировать до города Басра (Иран), где их передавали советскому командованию6. В осуществление этого соглашения в 25-ти километрах от города Алжира был создан транзитный лагерь, где люди жили, ожидая отправки на родину. Транспорт предоставлялся в случае, если в отъезжающей партии было не менее восьмидесяти человек.
Но вернусь к моей встрече с Аваевым. После ухода французского офицера наш разговор продолжился. Сразу хочу сказать, что Иван Иванович Аваев остался в моей памяти человеком высоких душевных качеств. Он проявил ко всем нам предельную доброжелательность и трогательное внимание. После возвращения в Москву в 1946 году у меня была мысль найти его, чтобы выразить ему свою признательность и глубокое уважение. Но, подумав, я с горечью отказался от этого намерения: на мне в то время было клеймо подозрительного человека, и это могло ему повредить. В первом же разговоре выяснилось, что оба мы моск-
вичи, живем в одном районе - Замоскворечье, оба принадлежим к одному социальному слою - интеллигенции. Он сразу отнесся ко мне с доверием.
Иван Иванович отвез нас на машине в транзитный лагерь, по дороге он сказал, что назначает меня старшим по лагерю.
Лагерь состоял из нескольких деревян -ных бараков, в каждом было по несколько больших комнат. Кровати с постельными принадлежностями, шкафы для одежды и обуви, радиоприемник в каждой комнате. В отдельном домике кухня, оборудованная всем необходимым, и продовольственный склад. Здесь же комната, в которой поселился я и где уже жили повар и его помощник - оба советские военнослужащие, ожидавшие отправки домой. Далее склад одежды и обуви: каждого прибывающего в лагерь одевали в форму английского солдата. Надел такую форму и я. Одна партия военнослужащих уже была отправлена в Советский Союз. Я попал во вторую7.
Итак, я стал “начальником”. Следил за соблюдением порядка, вел учет проживающих в лагере, принимал вновь прибывших, мои указания были обязательными и, надо сказать, выполнялись. Прием продуктов и учет их расходования, выдачу английской формы новеньким вел повар - он стал моим помощником. Это был парень лет двадцати пяти, очень неглупый, дисциплинированный и, кстати говоря, знаток своего дела. Назову его Сергеем. Не могу не отметить, что в продовольственный паек английского солдата (фронтовика!) обязательно входил чай с молоком (консервы) и туалетная бумага.
Каждый мог свободно выйти из лагеря и отправиться куда-либо по своему усмотрению. Я не раз ездил в Алжир. Для этого надо было выйти на шоссе, которое пролегало метрах в четырехстах от лагеря, и проголосовать. По шоссе сновали военные машины, и не было случая, чтобы если не первая, то вторая не остановились. На американских машинах за рулем, как правило, были негры. Они гнали всегда на бешеной скорости, не снижая ее при обгоне попутных машин, и когда я ехал с ними, сердце замирало - катастрофа казалась
неизбежной. Тем же способом я добирался и обратно.
Аваев регулярно приезжал в лагерь, обходил бараки, беседовал с людьми. В один из своих приездов он предупредил меня, что на следующий день в лагерь прибывает (впервые) новый контингент - бывшие бойцы интернациональных бригад, сражавшихся в Испании на стороне республиканцев. После победы Франко они отступили на территорию Франции, были интернированы и содержались на юге страны. После оккупации немцами Франции и ее североафриканских колоний (Алжира, Марокко)8 правительство Петэна сослало ин-тербригадовцев в лагеря, расположенные в оазисах северной части Сахары9. Изгнание немцев из Африки не изменило положения: союзное командование еще долго продолжало держать “интернационалистов” в лагерях Сахары, несмотря на их настойчивые просьбы дать возможность сражаться против немцев в составе союзных войск. В конце концов их вывезли из пустыни, но оружия не дали, а использовали для обслуживания военных складов в тылу действующей армии. Это имело политическую подоплеку: бойцы интернациональных бригад были убежденными коммунистами, союзное командование относилось к ним с недоверием, даже с неприязнью, и не хотело видеть их в составе своих боевых частей. Желая оказать моральную поддержку своим единомышленникам, советское правительство заявило, что разрешает интер-бригадовцам въезд в Советский Союз, и договорилось с правительствами Англии и США об отправке желающих.
В группе, которую я принял, было около сорока человек - немцы, венгры, поляки, чехи, прибалты и даже один француз. Немцев было больше всего - человек пятнадцать. Большинство прибывших имели офицерское звание. Это были, конечно, незаурядные люди. У меня сложились с ними вполне нормальные отношения, они неукоснительно соблюдали распорядок жизни лагеря. Почти все в той или иной степени говорили по-русски. Я подружился с одним из них. Это был врач, еврей из Риги, он владел немецким и французским и по моей
просьбе перевел на русский мою боевую характеристику.
7-го ноября был устроен праздничный ужин. Сергей расстарался, и все было очень вкусно. Интербригадовцы выставили много вина. Приехал Аваев, поздравил с праздником и сообщил, что получено известие о взятии Киева советскими войсками. Раздались бурные аплодисменты.
Вскоре число проживающих в лагере приблизилось к сотне. “Готовьтесь к отъ-езду”, - предупредил меня Аваев и предложил разбить весь состав на взводы и образовать роту. “Командиром роты будете вы, - добавил он. - Я представлю вас как старшего лейтенанта”. “Но ведь я только сержант”, - заметил я. “Сделать так необходимо, почти все интербригадовцы имеют офицерские звания, неудобно, чтобы ими командовал сержант”,
- возразил он.
Были образованы два взвода интербри-гадовцев и три взвода из советских военнослужащих. Я назначил командиров взводов (одним из них стал Василий, который тоже был сержантом). Надо отметить, что среди советских военнослужащих не было ни одного офицера. Аваев сказал мне также, что, поскольку дипкурьеров в посольстве нет, мне будет доверена доставка в Тегеран дипломатической почты. “Для этой цели нужен еще один человек”, - добавил он. И по моей рекомендации такой человек был выделен. Назову его Андреем.
Наступил день отъезда. Накануне нас с Андреем отвезли в город, и Аваев в своем номере прибинтовал нам к груди по пакету с бумагами. “Только через ваш труп”, - с улыбкой напутствовал он нас.
В непосредственной близости от нашего лагеря находился еще блок бараков, не отделенный от нас оградой. Там проживали поляки - одно из подразделений армии генерала Андерса, которое с согласия советского правительства перебрасывается из Советского Союза (без оружия) в распоряжение польского эмигрантского правительства. Аваев сказал мне: “Они, очевидно, будут наблюдать за нашим построением. Поэтому особенно важно, чтобы все прошло хорошо”. Утром я собрал командиров взводов, обрисовал обстановку и предло-
жил обеспечить порядок при построении и дальнейшем следовании.
И вот рота построена. Поляки действительно высыпали из своих бараков и смотрели на нас во все глаза. Аваев обратился к строю: “Представляю командира роты -старший лейтенант Борис Фридман”. Я вышел вперед и скомандовал: “Рота, слушай мою команду!” Все прошло неплохо, Аваев остался доволен. А я вошел в образ твердого командира и оставался им вплоть до прибытия в Советский Союз. Строем мы дошли до шоссе, там нас ждали машины, все расселись - ив путь-дорогу!
Нас довезли до центрального железнодорожного вокзала Алжира, посадили в товарные вагоны с нарами, и через 10-12 часов мы прибыли в алжирский портовый город Филипвиль. Аваев ехал с нами. По пути была длительная остановка в городе Константине, где мы ждали, когда нас прицепят к одному из проходящих поездов.
Расскажу об одном происшествии. Когда Аваев выяснил, что мы двинемся дальше не раньше, чем через четыре часа, многие из нас, в том числе и я, решили пойти посмотреть город. Уже смеркалось. Аваев сказал, что лучше не ходить в одиночку -рядом с нашими вагонами стоял эшелон с подразделением армии Андерса, ожидая отправки в Алжир. Антисоветские настроения поляков были известны. Один из наших парней задержался, и когда он нас догонял, поляки перехватили его и довольно сильно поколотили. Это вызвало возмущение, как советских ребят, так и интербрига-довцев, и нам с Аваевым стоило больших усилий предотвратить потасовку.
В Филипвиле нас ожидало большое английское судно. Мы поднялась на борт. Аваев представил меня встречавшему нас английскому офицеру: “Это командир нашего подразделения”. Нас разместили в просторном, благоустроенном трюме, каждый получил гамак, который днем складывался и хранился в шкафу, а ночью подвешивался к специальным стоякам. Аваев простился с нами, пожелав счастливого пути.
Ранним утром судно медленно отошло от причала и двинулось в путь. Мы шли в составе большого английского каравана из десяти-пятнадцати крупных торговых су-
дов, охраняемых военными кораблями. Направлялся караван в Тихий океан на дальневосточный театр военных действий, вез оружие, боеприпасы, продовольствие и людские резервы. Половину трюма занимали мы, другую половину - английские новобранцы, они были еще в штатском. Средиземное море было спокойным, я много времени проводил на открытой палубе, любуясь синевой неба и моря. Панорама каравана, растянувшегося на десяток километров, навсегда осталась у меня в памяти.
На судне четко соблюдался распорядок дня: в семь - подъем, умывание, завтрак, в 14 часов - обед, в 19 - ужин, в 20 - отбой. Пищу подавали в трюм. Несколько больших столов позволяли с удобством расположиться для еды. Назначаемые из нашей среды дежурные поддерживали чистоту и порядок. Ежедневно после завтрака делал обход дежурный офицер, и мы вместе проверяли состояние занимаемого нами помещения. Строго соблюдалось затемнение, все иллюминаторы были тщательно задраены, выходы на палубу закрыты несколькими рядами тяжелых занавесей. Внутренние помещения освещались круглые сутки, после отбоя часть освещения выключалась. Выходить на открытую палубу, вообще говоря, запрещалось, но строгого контроля не было, и я этим пользовался.
К нам был прикреплен английский полковник, отлично говоривший по-русски. Мы встречались с ним каждый день. Он был любезен, интересовался, все ли у нас в порядке, все ли здоровы, довольны ли питанием, нет ли каких-нибудь просьб и так далее. Я рассказал ему кое-что о себе. От него я услышал, что несколько месяцев назад корабль, на котором он плыл, был торпедирован немецкой подводной лодкой, и он пробыл в воде около трех часов, прежде чем его подобрали. “Знакомая картина”, -сказал я и объяснил, почему.
В один из дней прозвучал сигнал воздушной тревоги. Всем было приказано покинуть открытую палубу, но мне удалось остаться, и я мог наблюдать за происходящим. С каждого военного корабля и торгового судна были подняты несколько аэростатов и казалось, что воздушное простран-
ство над караваном закрыли на ключ. На большой высоте показались немецкие самолеты, и тут же из зенитных орудий был открыт интенсивный огонь. Бомбовых ударов не последовало, налет был отбит. Полковник сказал мне, что ночью, возможно, налет повторится и, чтобы запутать немцев, курс следования каравана изменен.
Около полуночи я вышел на палубу. Стояла темная ночь, на небе - ни звездочки. Очень далеко появились светящиеся точки, это были разрывы световых бомб -немцы искали нас. И не нашли. Следующий день и все последующие прошли спокойно, караван миновал опасную зону, близкую к острову Криту, где находились немецкие воздушные базы.
Экипаж судна относился к нам очень дружелюбно, а вот молодые англичане, наши соседи по трюму, не проявляли к нам ни малейшего интереса, хотя знали, кто мы.
Как-то раз нам предложили экскурсии по судну, можно было выбрать одну из трех: общий осмотр судна, знакомство с его вооружением (на борту имелась зенитная артиллерия и тяжелые зенитные пулеметы), осмотр машинного отделения. Я побывал в машинном отделении, которое производило большое впечатление.
В другой раз полковник спросил меня, нельзя ли организовать хор и дать концерт в кают-компании - известно, что русские хорошо поют. Я переговорил с ребятами, удалось собрать поющих, отрепетировали ряд популярных русских народных и советских песен, и концерт состоялся. Кают-компания была заполнена слушателями -членами экипажа, военными моряками, было довольно много штатских важного вида. Наш хор имел большой успех.
И вот показалась полоска берега - мы шли уже в нейтральных египетских водах и приближались к берегам Египта, к началу Суэцкого канала, к городу Порт-Саиду. Небольшая ширина канала позволяла судам идти только цепочкой, одно за другим. Караван приостановил движение, началась необходимая перегруппировка судов. Мы ждали своей очереди около двух часов и, наконец, двинулись. Перед входом в канал прошли широкую полосу небольших островов. Я весь день пробыл на открытой па-
лубе (запрещение находиться на ней было снято) и с интересом наблюдал за открывающейся панорамой. Берега канала выложены каменными плитами, прилегающая местность - сплошь песок, камни, лишь изредка попадаются одинокие пальмы, никаких признаков жилья. Но через каждые двести-триста метров по обе стороны канала - караульное помещение и военный пост: канал усиленно охранялся. Охрану несли египтяне, это было видно по темным лицам солдат. Вспоминается курьезный случай: патруль из двух солдат внимательно наблюдает за нашим проплывающим судном, и вдруг эти парни с хохотом, сверкая белыми зубами, пускаются в какой-то дикий пляс, затем неожиданно спускают штаны и показывают нам голый зад. Европейцы с недоумением и презрением смотрят на них. Что за этим крылось - непонятно. Недоброжелательное отношение к белым или внезапная вспышка веселья примитивного человека?
Караван двигался по каналу на малой скорости. К вечеру мы вошли в большое озеро и встали на рейд возле Исмаилии. После ужина я вышел на палубу - уже совсем стемнело - и застыл, пораженный увиденным: море огней расстилалось передо мной (в Египте, как в нейтральной стране, затемнения не было10). На глаза навернулись слезы, ведь я два года прожил при ночном затемнении, и этот освещенный город показался мне чудом.
Ночь мы простояли на рейде, утром двинулись дальше и часов шесть спустя пришвартовались к причалам города Суэца. Канал был пройден. Нам предстояло сойти на берег, а каравану продолжить свой путь к Тихому океану.
Незадолго до остановки пришел попрощаться английский полковник. Я поблагодарил его за хорошие условия, которые были нам предоставлены, он отметил высокую дисциплинированность нашей группы. И вдруг отвел меня в сторону и вполголоса сказал: “Зачем вам возвращаться в Советский Союз, ваше положение там будет сложным и непредсказуемым, оставайтесь с нами, это наилучшее решение для вас, я делаю вам совершенно официальное предложение”. Мой ответ ясен. Полковник по-
дал мне руку, сказал, что сожалеет о моем отказе, и пожелал всего наилучшего.
Мы сошли на берег, сели в пассажирский поезд, доехали до Каира, пересели на другой поезд и вскоре оказались на центральном вокзале Александрии, где уже ожидали машины, доставившие нас в английский лагерь на дальней окраине города. Это был благоустроенный транзитный лагерь. Нас поместили в больших палатках с дощатым полом, покрытым линолеумом, каждый получил койку с постельными принадлежностями. Мы прожили там в ожидании отправки около двух недель. К нам был прикреплен английский офицер, хорошо владевший русским языком. Это был интеллигентный человек моего возраста, мягкий и деликатный, сын русской эмигрантки и англичанина. Он следил за тем, чтобы наша жизнь в лагере проходила без каких-либо осложнений. Я встречался с ним ежедневно, и мы всегда находили время для длинных разговоров на всевозможные темы. Мне запомнился этот славный человек. Однажды он мне сказал: “Я наблюдаю за вами. О-о! Вы настоящий офицер!”
Дня через два после приезда в этот лагерь меня нашел человек в штатском, представился сотрудником советского консульства и предъявил служебное удостоверение. Он сказал, что его обязанностью будет следить, чтобы у нас не было здесь никаких трудностей и больших задержек с дальнейшим транспортом. Ему было лет двадцать пять, держался он просто, дружелюбно, и мы с ним даже сдружились, хотя я вскоре понял, что имею дело с сотрудником госбезопасности. Жил он в гостинице в центре Александрии.
Лагерь находился рядом с железнодорожной станцией. Чтобы попасть на центральный городской вокзал, надо было проехать несколько остановок на пригородном поезде. Я часто бывал в Александрии. Этот город, как и Алжир, разделен на европейскую и арабскую части. Европейские кварталы были даже шикарнее, чем в Алжире. Красивейшие здания, роскошные магазины, заполненные товарами, бесчисленные рестораны и кафе, хорошо одетая публика. Вечером улицы и проспекты были
залиты светом, причудливая световая реклама придавала им особую прелесть. Эта разница объяснима: Алжир был прифронтовым городом и жил в затемнении, Александрия, город нейтральной страны, не знала трудностей военного времени, не испытывала никаких ограничений11. Арабские кварталы представляли из себя настоящие трущобы, вход сюда военнослужащим был строго запрещен: во-первых, улицы были заполнены проститутками, публичными домами с зазывалами, и командование опасалось заражения солдат венерическими заболеваниями; во-вторых, в закоулках трущоб нередко нападали на европейцев, в том числе и в военной форме, с целью ограбления. По улицам и закоулкам арабской части патрулировала английская военная полиция, и задержанным ими военнослужащим грозило взыскание.
В своих блужданиях по городу я заходил и в арабскую часть, где меня однажды задержала полиция. Мне удалось объяснить, что я русский солдат, они были удивлены, но отнеслись ко мне дружески и отпустили, посоветовав тотчас же покинуть трущобы.
Гебист каждое утро приезжал в лагерь, я докладывал ему, как обстоят дела, и он вскоре уезжал. Когда я с ним подружился, мы часто отправлялись в город вместе. Как-то я зашел к нему в гостиницу, он позвонил в Алжир Аваеву, и мне было очень приятно поговорить с Иваном Ивановичем, который интересовался, как мы доехали, как себя чувствуем. В другой раз мы вместе с геби-стом пошли в кино, смотрели голливудский мюзикл, произведший на меня большое впечатление. Неудивительно, ведь ничего подобного в Советском Союзе я видеть не мог.
Однажды прикрепленный к нам английский офицер пригласил меня в офицерский ресторан. Я был в солдатской форме, и при входе меня задержали - солдатам вход был запрещен. Мой спутник сказал, что я с ним, и я провел прекрасный вечер в обществе английских офицеров, друзей моего спутника. Еда была превосходной, оркестр и певица тоже доставили мне удовольствие.
В один из дней ко мне подошел человек лет пятидесяти в офицерской форме и на хорошем русском языке сказал, что рад
встрече с русским офицером, что в Александрии живет довольно большая колония евреев, эмигрировавших из Советского Союза, что сам он и его семья принадлежат к этой колонии12. “Мы будем очень рады, если вы найдете время побывать у нас”, -закончил он. Мы договорились о дне и часе встречи, он дал свой адрес. Во мне заговорило советское воспитание, и я, подумав, предложил гебисту поехать вместе со мной. Тот охотно согласился.
Нас приняли с восторгом. Пришло много людей, желавших встретиться с русским офицером. Для собравшихся русские были героями, и мы в полной мере ощутили это на себе. Почти все хорошо говорили по-русски. Стол ломился от снеди и бутылок с вином. Время прошло в оживленных разговорах, песнях и танцах. В один из моментов хозяин подошел ко мне и тихо сказал, что в соседней квартире живут поляки, представители польского эмигрантского правительства, и что они, узнав о присутствии русских, приглашают нас заглянуть и к ним. Гебист замялся и сказал, что ему идти нельзя. “А ты иди”, - добавил он, но я воздержался. Хозяин понял нас».
В последующие дни я несколько раз бывал в этой семье, и меня всегда встречали тепло и дружески. Все напоминало ту атмосферу, которая окружала меня на Корсике в доме художника. Я запомнил эту милую семью. Однажды я попросил хозяйку дома помочь мне купить пару туфель для жены (деньги у меня были); на следующий же день мы отправились по магазинам, и туфли были куплены. В другой раз, по ее наводке, я купил хорошие швейцарские ручные часы - на одной из улочек города все первые этажи были заняты часовыми магазинчиками, владельцами которых были армяне: в Александрии жила также многочисленная колония армян.
Близился день отъезда. В нашу группу добавились два русских офицера (лейтенанты), которые прибыли в лагерь еще до нас, и трое потомков русских эмигрантов -юноша и две девушки, выразившие желание воевать с фашистами в рядах Советской Армии. Я всех их занес в свои списки.
Подошел день отъезда. Мои еврейские знакомые приехали проводить меня, при-
везли мне чемодан, который заменил мой рюкзак. Утром я по счету сдал английским интендантам постельные принадлежности, которыми пользовалась наша группа. Офицер, прикрепленный к нам, присутствовал при этом. Он что-то сказал интендантам, и те вручили мне одеяло со словами: “Вам пригодится”. Это одеяло я довез до Москвы. Еврейские знакомые обратились ко мне с просьбой взять золотые часы и несколько золотых изделий, чтобы передать их родным, живущим в одном из городов Советского Союза. “За вещами они сами приедут в Москву, не беспокойтесь”, - говорили они мне в ответ на мои отказы, не понимая, ЧТО послужило тому причиной. Но я-то понимал, что на родине меня ждет непредсказуемое, что возможны любые осложнения, объяснил им это и был, наконец, правильно понят.
На этот раз мы едем в пассажирском поезде. Нас сопровождает тот офицер, который был прикреплен к нам в лагере. Ге-бист тоже едет с нами, но в другом вагоне. Каир, Исмаилия, ночью переезжаем по мосту Суэцкий канал, около двухсот километров по Палестине вдоль берега Средиземного моря, Хайфа13. В Хайфе выходим из вагонов. Ясное солнечное утро. Нас встречают с духовым оркестром, на перроне длинные столы, уставленные блюдами с бутербродами, вазами с фруктами, бутылками с соком и минеральной водой, кувшинами с местным вином. Еврейские девушки в военной форме потчуют нас с улыбками. Я прощаюсь с гебистом. “До встречи в Иране”, - говорит он.
Нам предстоит проехать через Синайскую14 пустыню до Багдада, это около ты -сячи километров. Два десятка военных грузовых машин, оборудованных для перевозки людей, ожидают нас. Я обнимаюсь с милым офицером, нашим лагерным покровителем - он с нами дальше не едет. Мой помощник Сергей получает для всех сухой паек на несколько дней. “По машинам!” -командую я. В путь!
В головной машине ехал командир автоколонны, английский офицер - пожилой человек, подтянутый, вежливый, но несколько надменный. Во второй машине в кабине водителя сидел я, в кузове Сергей
со своими помощниками, там же находились наши продовольственные запасы. А за нами растянулся караван машин. Через каждые пятьдесят минут делалась десятиминутная остановка. Люди выходили, разминались. Англичане дали нам несколько футбольных мячей, и это позволяло соединять приятное с полезным.
Около шестидесяти километров мы проехали по территории Палестины, затем въехали в Иорданию, пересекли городок Ирбид - запомнились узкие улочки, низенькие бедные домишки, миновали несколько селений - и вот мы в Ираке, в Сирийской пустыне. Едем по стратегической шоссейной дороге, соединяющей Хайфу с Багдадом. Шоссе было в отличном состоянии. Прошло 55 лет с того времени15, и мне уже трудно описать эту встречу с пустыней, хотя картина была впечатляющей. Бескрайняя однообразная песчаная равнина окружала нас, она и завораживала, и угнетала. Иногда вдали возникали одинокие верблюды, и это казалось чудом. Попадались какие-то низкорослые растения, сте-лящиеся по песку, которые только подчеркивали безжизненность пространства. Часто вокруг возникали высокие дюны, и тогда казалось, что кто-то пытается преградить нам дорогу. Было безветренно и тепло, жары не было - стоял декабрь 43-го года. Я был во власти новых, необычных впечатлений. Это ощущение необычности овладело многими моими спутниками, на остановках ко мне подходили наши русские деревенские парни и говорили, как они изумлены и очарованы этой природой.
К вечеру мы достигли оазиса Рутба (на полпути между Хайфой и Багдадом), где и остановились на ночевку в английском транзитном лагере. Нас разместили в благоустроенных палатках и порадовали горячим ужином. Вспоминаю такой эпизод: комендант лагеря, стречая нас, предупредил о необходимости экономить воду, и я дал соответствующее указание командирам взводов. Это указание выполнили все, за исключением немцев, из которых ни один не отказал себе в удовольствии принять горячий душ. Все наши осудили это, а я сделал замечание командиру немецкого взвода, который никак не мог понять, с ка-
кой стати им следовало отказаться от своих привычек.
После ужина меня неожиданно вызвали к коменданту лагеря. Я думал, что в связи с допущенным нами перерасходом воды, но дело было в другом. В комендатуре кроме коменданта меня ожидали несколько польских офицеров. Оказалось, что одновременно с нами в лагере находится небольшая группа военнослужащих польской армии Андерса, направляющихся из Советского Союза в Алжир, и что командованию этой группы известно об инциденте, имевшем место в городе Константине, когда поляки поколотили нашего солдата (я писал об этом выше). Офицеры опасались, что у русских возникнет желание поквитаться, и обратились ко мне с просьбой не допустить конфликта. “Мы, конечно, осуждаем то, что произошло в Константине”, - заверили они. Комендант поддержал их просьбу. Я пообещал принять все необходимые меры, мы дружески побеседовали и в заключение распили несколько бутылок вина. Вернувшись к себе, я собрал командиров взводов и предупредил о необходимости соблюдать порядок.
Перед сном я вышел из палатки. Глазам открылся небосвод, усеянный сверкающими звездами.
Утром наше путешествие продолжилось. К исходу дня картина изменилась: стали попадаться кустарники, затем деревья, пески отступили и, наконец, исчезли совсем. Мы проехали городок Рамади, проехали по берегу озера, и оно показалось каким-то чудом после песчаной бесконечности; переехали через Евфрат - реку, имевшую совершенно заурядный вид, и вот вдали показались очертания города - это был Багдад. При въезде в город поразило своей причудливой красотой какое-то старинное здание. Уже смеркалось. Заночевали мы в военном общежитии.
На следующее утро мне удалось немного походить по соседним улицам, не представлявшим, впрочем, особого интереса. Очень хотелось посмотреть Багдад, но не пришлось - до отъезда было слишком мало времени. Помню, что по тротуарам бродили бедно одетые женщины, многие с детьми, и просили милостыню. К нашему удив-
лению они немного говорили по-русски: это были курды, эмигрировавшие из СССР.
Нас на машинах доставили на вокзал, вскоре подошел экспресс Стамбул - Басра, где наша группа разместилась в вагонах третьего класса, а меня как командира англичане посадили в купе второго класса. Около пятисот километров мы проехали по цветущей долине Евфрата. Я не отходил от окна. Пальмовые рощи, фруктовые сады тянулись непрерывной чередой, одно селение сменялось другим. В Басру мы прибыли во второй половине дня. Этот город находится в восемнадцати-двадцати километрах от иранской границы, на берегу реки Шатт аль-Араб, образовавшейся в результате слияния Тигра и Евфрата. Нам предстояло проехать по Ирану от самой южной его точки16 до самой северной.
Несколько слов об общей обстановке в регионе. Еще во второй половине 30-х годов началось проникновение фашистской Германии в Иран. Обладание этой страной дало бы ей большое стратегическое преимущество в подготавливаемой войне, и немецкое командование готовилось к захвату Ирана. Однако участники антигитлеровской коалиции нанесли превентивный удар: в августе 1941 года Иран был оккупирован советскими и английскими войсками, страна была поделена на две приблизительно равные части - северную и южную. Северную часть заняли части Советской Армии, южную - английской. Тегеран оказался в советской зоне. Я узнал об этих событиях еще от Ивана Ивановича Аваева.
В Басре нас встретили советские офицеры, но встреча ограничилась вопросами, все ли у нас в порядке, не нужна ли какая-нибудь помощь. Больше мы их не видели. Зато мы впервые увидели новую советскую военную форму, она всем понравилась, погоны произвели впечатление. Организация дальнейшей нашей транспортировки оставалась в руках англичан. Нас посадили на местный пассажирский поезд, мы переехали границу и через два часа были в иранском городе Ахвазе. Нам указали вагоны, в которых мы продолжим наше путешествие и которые будут прицеплены к вечернему поезду Ахваз - Тегеран. Мы погрузили ту-
да наши продовольственные запасы и чемоданы, и до отхода поезда я походил по Ахвазу. Это был город скромных одноэтажных домов.
Уже стемнело, когда наш поезд тронулся. До Тегерана оставалось около семисот километров. Я плохо помню эту дорогу. Вспоминается, что когда мы находились еще в английской зоне, поезд остановился на какой-то станции. Я вышел из вагона подышать свежим воздухом. Было раннее утро. Вблизи от нашего вагона размещалось гнездо крупнокалиберных зенитных пулеметов, его обслуживали индийские солдаты. И я вижу: молодые, рослые красавцы-индийцы после умывания расчесывают длинные, до пят, волосы и заплетают друг другу косы. Они, очевидно, принадлежали к секте, членам которой запрещено стричь волосы. Я обменялся с ними улыбками.
Следующее, что мне запомнилось: из окна поезда была видна вдалеке бесконечная цепочка движущихся больших грузовых машин - это везли по ленд-лизу в Советский Союз боеприпасы, оружие и продовольствие. Как я позже выяснил, грузы по ленд-лизу доставлялись в один из иранских портов на Каспийском море и далее водным путем перевозились в Баку.
К вечеру мы прибыли в Тегеран. Нас встретила группа советских офицеров во главе с полковником. Я представился. Держались они корректно, но холодно. Спросили, нет ли больных. Я сказал полковнику, что мы везем дипломатическую почту, он был немного удивлен, сказал, что сообщит об этом в наше консульство. Мы погрузили на поданную машину продовольствие, наш скромный багаж и строем дошли до казармы, находившейся недалеко от вокзала. Всю группу разместили на нарах в больших казарменных помещениях, а меня провели в комнату дежурного офицера. Он спросил, в каком я воинском звании, когда и где попал в плен, причем все это в сочувственном тоне. В комнате стоял широкий диван. Офицер принес мне подушку, одеяло, а затем большую тарелку с бутербродами и полный до краев стакан водки. Пожелав спокойной ночи, он удалился.
Рано утром меня разбудили - надо собираться в путь. Пришел человек в штатском, я передал ему диппочту, он поблагодарил меня. Строем дошли до вокзала, машина привезла наш груз. Нам предоставили несколько теплушек, в одной из них поместились я, Сергей и его помощник, сюда же погрузили наши продовольственные запасы. Вскоре нас прицепили к пассажирскому поезду и мы поехали. Еще около трехсот километров по красивейшей дороге! Занимался солнечный день. Сергей соорудил роскошный завтрак и даже извлек из своих тайников бутылочку вина. В отличнейшем настроении мы приближались к границам Советского Союза».
Репатриантов привезли в Бендер-Шах, на берегу Каспийского моря. Там их разместили на окраине города в небольших домиках, кормили в столовой соседней воинской части. Через десять дней группу отправили на теплоходе в Красноводск, и уже оттуда, после прохождения карантина, 8 февраля 1944 г. автор воспоминаний попал в Рязанский спецлагерь.
* * *
Воспоминания Б.Н. Фридмана - единственные из известных на данный момент, где рассказывается о репатриации советских военнослужащих, преимущественно «русских рабов» Роммеля, из Алжира в
1943 г., и уже этим они представляют для нас исключительную ценность. Примечательны воспоминания и тем, что написаны уже в конце 1990-х годов, когда их автор был в весьма преклонном возрасте (напомню, что он родился в 1907 г.), и для публикации не предназначались, так что лишены какого бы то ни было идеологического налета и редакторской правки.
Ряд эпизодов, приведенных автором, ставят под сомнение стереотипные представления о враждебности советских властей к бывшим военнопленным и русским эмигрантам. Об этом говорит и отправка с Б.Н. Фридманом диппочты из Алжира в Тегеран, и поведение гебиста в Александрии, ходившего с ним в гости к русским эмигрантам. Судя по тексту, некоторые детали того времени стерлись из памяти
Б.Н. Фридмана, но в целом его воспоминания выглядят абсолютно достоверными.
Примечания
1 См.: Толстой Н.Д. Жертвы Ялты. М., 1996, с. 52; Полян, Павел. Жертвы двух диктатур. М., 1996, с. 222; Егорин А.З. История Ливии. XX век. М., 1999, с. 115.
2 Архив автора. Папка «Эль-Аламейн (1)». Л. 144-146. Письмо Управления регистрации и архивных фондов ФСБ РФ от 20.5.2004, № 10/А-2252.
3 Там же.
4 Архив Библиотеки-фонда «Русское зарубежье». Ф-1, д. Р-429, л. 142-163.
5 Богомолов Александр Ефремович (1900-1969) - советский дипломат. В 1940-1941 гг. - советник полпредства, затем полпред СССР во Франции. В 1941-1943 гг. - посол СССР при союзных правительствах в Лондоне, а затем вплоть до 1950 г. -посол СССР во Франции. В последующем занимал посты заместителя министра иностранных дел СССР, посла СССР в Чехословакии и Италии. См.: Дипломатический словарь, т. 1, М., 1971, с. 215.
6 Двойная неточность: Басра находится в Ираке, а не в Иране, а бывших военнопленных передавали советскому командованию не в Басре, а в Тегеране.
7 Неточность. Согласно справке из архива ФСБ, к этому времени из лагеря были отправлены уже две партии репатриантов.
8 Неточность: в Алжире и Марокко не было немецких оккупационных войск, но их администрация подчинялась правительству коллаборационистов генерала Петэна.
9 Об одном таком лагере, в городе Джельфа в Алжире, см.: Рубакин, Александр. Французские записи. 1939-1943. М., 1947, с. 195-228.
10 Египет действительно в конце 1943 г. еще не объявил войну Германии (это произошло лишь 26 февраля 1945 г.), но отсутствие затемнения объяснялось не этим, а тем, что к этому времени его территория оказалась глубоко в тылу.
11 Неточность: в 1940-1942 гг. фашистская авиация совершила 229 воздушных налетов на Александрию, вызвав значительные разрушения. Подробнее см.: Алексий, епископ Пряшевский. И мир, и безмятежие даруя. Пряшев, 1951. Раздел «Огненное небо. Александрийская эпопея. Дневник священника. 1940-1942 годы», с. 148. В период, который описывает Б.Н. Фридман, город уже вернулся к мирной жизни.
12 Здесь, по-видимому, неточность. Скорее всего, эти люди выехали из России еще до революции 1917 г. По крайней мере об эмиграции евреев в Египет из СССР в межвоенные годы данных нет. В 1943 г. численность русско-еврейской общины в Египте оценивалась в 800 человек, причем большинство из них проживало в Александрии. См.: Архив внешней политики Российской Федерации. Ф. 87, оп. 7, п. 5, д. 11, л. 26-27.
13 Неточность. Расстояние от Исмаилии до Хайфы значительно больше, чем 200 км, причем путь лежит преимущественно по египетскому Синаю, а не по Палестине. В ходе арабо-израильских войн эта железная дорога была разрушена, сейчас она восстанавливается.
14 Ошибка: Сирийскую, а не Синайскую.
15 Воспоминания датированы 2000-м годом.
16 Неточность. Басра лежит напротив иранского города Хорремшехр, расположенного в центральной части страны.
