CC BY
63
Павел КУПРИЯНОВ
РУСИНЫ ВЕНГРИИ И ГАЛИЦИИ ГЛАЗАМИ РУССКОГО ПУТЕШЕСТВЕННИКА НАЧАЛА XIX в. Опыт исследования этнических представлений
Конец ХУШ и особенно начало XIX в. в культурной истории России по праву может именоваться «эпохой путешествий»: расцвет соответствующего литературного жанра, представленного многочисленными сочинениями как иностранных, так и российских авторов, имел вполне реальные основания: в России на это время приходится заметный рост числа заграничных поездок, предпринимавшихся с самыми разными целями. В первые же годы нового столетия, после смерти Павла I и отмены запрета на выезд русских подданых за границу, за пределами отечества оказалось довольно много россиян, среди которых были и праздные молодые люди, отправлявшиеся в Европу для ознакомления с природой и искусствами, и дипломаты, и морские офицеры, оказавшиеся за границей по долгу службы, и студенты Московского университета, намеревавшиеся продолжить образование в Германии. Таким образом, фигура «русского путешественника начала XIX в.» многолика и разнообразна. Однако в данной статье имеется в виду вполне конкретный человек.
* * *
Речь идет о Владимире Богдановиче Броневском (1784/1786 - 1835), российском морском офицере и одновременно известном в свое время литераторе. В 1805-1810 гг. он в качестве мичмана фрегата «Венус» принимал участие во Второй Архипелагской экспедиции, в ходе которой российская эскадра под руководством вице-адмирала Д.Н. Сеня-вина вела боевые действия в Адриатическом и Эгейском морях сначала против французов, а затем против турок, довольно успешно отстаивая интересы России в Средиземноморье. В ходе этой кампании В.Б. Броневский не раз отличился, был ранен в руку и за сражение при
о. Тенедосе награжден орденом Владимира IV степени с бантом1. Однако служба занимала не все время молодого офицера - значительное время он уделял своему дневнику, который затем лег в основу «Записок морского офицера.. .»2, принесших автору известность на литературном поприще. Это объемное и содержательное сочинение было высоко оценено современниками3; очевидно, потому, что помимо под-
робного описания военных действий оно включало также обширные сведения исторического, географического и этнографического характера.
За долгие годы морских странствий российским морякам довелось побывать в самых разных городах и странах - от Дании до Турции, познакомиться с нравами и обычаями самых разных народов - от англичан и испанцев до черногорцев и албанцев. Как справедливо писал сам В.Б. Броневский, «морское путешествие при многих неприятностях доставляет одно удовольствие; так сказать, мгновенно переноситься из страны в страну и в короткое время ознакомиться с народами, живущими на противоположных концах земного шара, и в сем переходе мученики любопытства, если смею назвать так всякого путешественника, находят новую пищу для своих наблюдений»4.
Однако при всей непредсказуемости морской стихии вряд ли кто-то из офицеров накануне отплытия из Кронштадта мог помыслить, что в ходе этой морской кампании ему доведется оказаться не на каком-то отдаленном острове, а в самом центре Европы, за много километров от моря, посреди венгерских равнин и в Карпатских горах. А между тем произошло именно это: после подписания в 1807 г. Тильзитского мира и заключения перемирия с Турцией россияне оказались в затруднительном положении: в связи с присоединением России к континентальной блокаде Англии возвращение через Атлантику для русских кораблей становилось практически невозможным. В сложившейся ситуации было решено отправить экипажи некоторых кораблей в Россию сухим путем через недавно образованные Иллирийские провинции, Штирию, Венгрию и Галицию5. В составе этой колонны оказался и В.Б. Броневский, который, верный своей привычке, продолжал вести довольно подробный дневник, найдя и здесь «новую пищу для наблюдений». Результатом этих наблюдений стало двухтомное «Путешествие от Триеста до Санкт-Петербурга в 1810 г.»6, изданное в традиционной форме писем к другу. Это сочинение и является предметом нашего исследования.
«Путешествие...» В.Б. Броневского вышло в свет значительно позже описываемых в нем событий, и здесь больше, чем, например, в «Записках...», заметны следы поздней правки текста, выражающиеся как в отдельных фразах (например, когда автор предваряет дальнейшее развитие событий), так и в довольно больших фрагментах, по-видимому, добавленных в основной текст «путешествия» перед публикацией (таковы, скажем, историко-статистические очерки о Венгрии и Галиции, почерпнутые в значительной степени из других источников, не связанные стилистически с предыдущим и последующим повествованием и явно выбивающиеся из общего строя текста). По
классификации Т. Роболи 7, «Путешествие» В.Б. Броневского можно отнести к «смешанному» типу, сочетающему в себе присущее сентиментальному путешествию описание переживаний героя с бытовыми сюжетами и историко-этнографическими зарисовками. Здесь можно найти рассказ о ночлеге в крестьянском доме и об изготовлении знаменитого токайского вина, выразительные пассажи о красотах природы и о боеспособности австрийской армии, восхищения красотой «любезной хозяйки» и сохранностью народных обычаев, замечания о широте городских улиц и особенностях государственного управления, оценку стратегического положения крепостей и просвещенности местных жителей, подробное описание свадебных обычаев и традиционной одежды. Повествование разворачивается по мере передвижения российской колонны - от одного населенного пункта к другому. Упоминание о переезде через границу государств или областей, как правило, сопровождается более или менее пространной характеристикой только что оставленной области, включающей историко-статистические и этнографические сведения. Вообще текст «Путешествия» изобилует этнографическим материалом разного рода. Любопытный читатель может обнаружить здесь довольно подробную информацию о материальной и духовной культуре полиэтничного населения Центральной Европы.
Русины - один из народов, упоминающихся путешественником. Сведения о них встречаются в той части «Путешествия», где описываются предгорные районы северо-восточной Венгрии и Галиции, на участке от Мишкольца до Перемышля8. Этот путь В.Б. Броневский преодолел примерно за три недели (со 2 по 25 мая), следуя по маршруту Мишкольц - Кошице - Прешов - Бардеев - Дукла - Перемышль и иногда останавливаясь на несколько дней то в одном, то в другом городе. Таким образом, на протяжении более чем двадцати дней путешественник имел возможность непосредственного наблюдения и общения с русинами, проезжая через их селения и вступая в личный контакт. Этот опыт нашел отражение в тексте «Путешествия». Несмотря на то, что здесь нет цельной этнографической характеристики русинов и сведения о них довольно разрозненны и распределены по «венгерской» и «галицийской» части сочинения, тем не менее, на основе этих небольших, но выразительных фрагментов можно реконструировать некоторые представления путешественника об этом народе.
Здесь, однако, следует сделать одну важную оговорку. Она касается терминологических соответствий между актуальным научным тезаурусом и словарем путешественника. Ведь для того, чтобы реконструировать представления кого-либо о том или ином народе, надо быть уверенным, что под «этим народом» он понимает то же самое,
что и мы. Между тем, в случае с путешественниками начала XIX в. у нас нет твердых оснований для такого утверждения, поскольку речь идет о людях, живших в иную эпоху и уже хотя бы поэтому являющихся носителями иных культурных установок и стереотипов мышления. Хорошо известно, что в разное время одно и то же слово может иметь разные значения (и наоборот, для обозначения одного и того же явления или предмета могут быть использованы разные термины). В связи с этим следует отметить, что В.Б. Броневский нигде не использует термина «русин» - чаще всего он говорит о «руснаках», которых также иногда называет «рускими». Но даже если признать, что термин «руснаки», будучи самоназванием восточнославянского населения Угорской Руси, является аналогом термина «русины», вопрос о соотношении значений, вкладываемых в эти термины самими руснаками, описывающим их путешественником и изучающими его представления учеными, остается открытым. Известно, что связь между народом и его названием вовсе не так устойчива, как кажется на первый взгляд: один и тот же этноним в разное время может обозначать разные общности9. Нельзя исключать такой возможности и в данной ситуации. Какую общность обозначал В.Б. Броневский термином «рус-наки» - этническую, языковую, конфессиональную?10 А может быть, локальную? Возможно, анализ соответствующих фрагментов «Путешествия» позволит приблизиться к ответу на этот вопрос.
* * *
Опыт исследования путешествия как историко-культурного феномена показывает, что рассказы о странствиях (принимающие самый разный вид - от художественной заметки до экспедиционного отчета) являются довольно сложным источником, требующим тщательного анализа11. В то же время, приходится констатировать, что эта сложность далеко не всегда учитывается и замечается исследователями, активно использующими материалы путешествий для изучения описываемой путешественником страны или межкультурных связей и представлений. В частности, одной из проблем, возникающих при анализе данной разновидности источников, является проблема их достоверности. Правда, как правило, эта проблема сводится к установлению степени достоверности того или иного путешествия. В таких случаях отмечается, что один автор более «правдив», чем другой. Чаще же всего исследователи исходят из допущения, что сознание путешественника в принципе адекватно отражает реальность. Процесс восприятия наблюдаемой действительности, ее фиксации и последующей презентации в том или ином тексте проблематизируется крайне редко. В результате текст «путешествия» становится не источником, но лишь носителем информации, вместилищем более или менее ценных фактов12. Подобный «утилитарный» подход, игнорирующий собствен-
но представления путешественника, существенно упрощает существующее положение вещей.
Примером может служить оценка «Путешествия» В.Б. Броневско-го в очерке Б. Струминского13. Опираясь на мнение М. Грушевского и сопоставляя слова В.Б. Броневского с данными других источников, автор высказывает обоснованные сомнения в достоверности сведений путешественника об ареале расселения руснаков. Эти сведения, таким образом, квалифицируются как ложная информация, появление которой объясняется ангажированностью автора. Однако такой вывод кажется достаточным только в том случае, если в фокусе внимания исследователя находится описываемая путешественником действительность, но не его представления по поводу этой действительности. «Перенастройка» исследовательского фокуса на самого путешественника позволяет взглянуть на эту ситуацию иначе и поставить вопрос не о том, «правдив» ли автор, а о том, что делает возможным именно такую интерпретацию им наблюдаемой реальности.
Изучение полевых методов традиционной этнографии (прямой наследницы просвещенного путешествия) показывает, что описание действительности детерминируется целым рядом факторов и отнюдь не является ее фотографическим отображением; что ее восприятие искажается многочисленными «помехами и шумами»; что в этом процессе существенную роль играют механизмы сортировки и отбора информации, которые, по словам С.В. Соколовского, порождают определенную точку зрения и ракурс наблюдения: «Еще до всякого наблюдения, а также в его процессе и фиксации. вступает в действие целый набор фильтров, отсеивающих "заслуживающие внимания" феномены от "незаслуживающих"»14 .
Критерии для этого отбора, как правило, путешественнику были даны заранее - или в прямом смысле слова (как, например, инструкции для участников научной экспедиции), или как нерефлексируемые установки - посредством традиции и господствующего дискурса. Ведь рассказывая о своих странствиях, автор «путешествия» создавал литературный текст. Вступив тем самым на поприще словесности, он вольно или невольно должен был следовать соответствующему литературному канону, сформировавшемуся в России на рубеже XVШ-XIX вв. и определявшему не только стиль и жанр (то есть форму) сочинения, но и его содержание, в частности, предмет повествования. Таким образом, взгляд наблюдателя, фиксирующийся на тех или иных фрагментах реальности, в значительной степени направлялся существовавшей традицией. Материалы В.Б. Броневского в этом смысле не являются исключением. Образ руснаков в его сочинении формируется под влиянием определенных культурных установок, выявление и анализ кото-
рых возможен лишь в более широком контексте прочих сочинений самого В.Б. Броневского, а также других авторов.
***
Так, выше уже говорилось о том, что в «Путешествии» большое место занимают описания разных народов. Причем данная черта вовсе не является исключительной особенностью именно этого текста, напротив, она свойственна практически всем «путешествиям» рассматриваемого периода. Этнографическая тематика оказывается необычайно актуальной, и для этого существуют известные основания. Прежде всего, нельзя забывать, что начало XIX в. - особый период в истории российского национального самосознания, отмеченный активными поисками этнической идентичности, попытками определить специфику российской истории, государства, национального характера. В это время, накануне Отечественной войны 1812 г., центральное место в общественной мысли занимает проблема национальной самобытности. И в этом контексте путешествие приобретает особое значение, так как оно предусматривает непосредственную встречу с Другим и тем самым способствует активной самоидентификации15.
Актуальность проблемы идентификации подпитывала интерес образованной публики к описаниям иных народов. На рубеже XVIII-XIX вв. в России активно публикуется литература о разных странах и регионах мира, где помимо традиционных сведений о территории, хозяйстве, политике, войнах и правителях рассказывается об истории страны, языке, вере и обычаях местного населения. Заметим, что такой интерес к иным странам и народам был органичным элементом в интеллектуальной атмосфере эпохи, так как в нем непосредственно проявлялся глобальный просветительский проект, нацеленный на всестороннее познание окружающего мира. Разумеется, очевидная потребность просвещенной публики в этнографической информации не могла не отразиться и на литературе путешествий: к ней теперь предъявляется требование этнографического (точнее - антропологического) ракурса в описании Иного16, в результате чего этнографические сюжеты становятся если не центральным, то одним из существенных компонентов в сочинениях путешественников.
Еще одним фактором, направлявшим взгляд путешественника, было признание просвещения одной из главных целей всякой поездки. В век Просвещения путешествие воспринималось прежде всего как способ рационального познания мира. Практика путешествия с XVIII в. была пронизана просветительским пафосом. Просветительский «посыл» настолько явно воплощался в путешествии, что в сознании современников оно стало универсальной метафорой познавательной де-
ятельности17. Просветительская сущность путешествия заключалась в разоблачении предрассудков и заблуждений и в распространении нового - истинного - знания. Объем этого нового знания и его истинность определяли, в конечном счете, абсолютную ценность любого путешествия.
В связи с этим разные авторы особое внимание уделяют новизне сообщаемой информации. Например, В.Б. Броневский одним из главных достоинств своего сочинения, которое и позволяет надеяться на его успех, считает описание Венгрии, «наипаче потому, что до сего времени мы не имеем на русском языке почти никаких описаний о Венгрии, столь близкой и столь мало еще нам известной стране» (Предисловие). Культивируемая в рамках просветительской идеологии ценность нового знания и открытия неизведанного формировала у авторов установку на сенсацию, стремление удивить публику неожиданными фактами, что, в свою очередь, могло спровоцировать появление некоторых преувеличений и выдумок. По мнению Б. Струминского, это было свойственно и В.Б. Броневскому в его описании русинов Угор-щины18.
Отбирая в наблюдаемой действительности все, «достойное любопытства», путешественники проявляют особенный интерес к всевозможным курьезам, в том числе к необычным природным явлениям: «Окрестности города Кашау представляют путешественнику много любопытного. Влево от дороги, при деревне Зилитце, есть пещера, наполненная льдом; далее лежат округи Шемниц, Кремниц и Нейзоль, богатые золотом, серебром и другими металлами. Вправо, не далее, как на день пути, находятся при деревне Черновице копи драгоценных опалов, а при деревне Актелег славная пещера, наполненная окаменевшею водою» (1:158-159). Однако «добросовестный» путешественник не может довольствоваться слухами - важным требованием просвещенного путешествия является его достоверность, залогом которой служит личный опыт автора, поэтому В.Б. Броневский стремится увидеть хотя бы некоторые из перечисленных диковин. Не найдя опалов в Черновице (и разоблачив тем самым «ложную молву»), он осматривает пещеру в Актелеге и после подробного описания этого природного феномена приводит его естественно-научное объяснение, контрастом к которому служит рассказ о местных преданиях, связанных с данной пещерой, интерпретируемых не иначе, как суеверие необразованного народа.
Распространенность подобных описаний-объяснений вместе с разоблачениями и сравнениями в текстах путешествий начала XIX в. обусловлена, по-видимому, тем, что такое «приручение курьезов» органично сочеталось с идеей изучения Другого как основного смысла
путешествия. И то, и другое было, в сущности, способом освоения иных миров и одним из проявлений просветительского колонизационного проекта19.
Как видим, усвоение роли просвещенного путешественника требовало от ее исполнителя определенных действий, направленных на решение той или иной глобальной просветительской задачи. Одной из таких умозрительных, но при этом вполне практических задач было составление всеобщей карты цивилизации, устанавливавшей уровень развития человечества в разных уголках Земного шара. Просветительский проект предусматривал создание некой универсальной шкалы, на которой каждая человеческая общность получила бы свое место между полюсами «дикости» и «просвещенности». В связи с этим описание той или иной страны подразумевало определение уровня ее цивилизованности, производившееся по ряду критериев. Среди них: количество каменных домов в городах, ширина и чистота улиц, развитие торговли, состоятельность, просвещенность и нравственность жителей, развитие изящных искусств и наук и т. д.
В «Путешествии» В.Б. Броневского информация по этим «пунктам» сообщается довольно регулярно в связи с каждым новым городом или областью. По всем этим параметрам Венгрия получает весьма невысокую «оценку»: «. земледелие вообще находится в Венгрии в младенчестве, равно как и просвещение, и художества. Венгры не ведают никаких удобностей жизни и между ними не приметно ни следа просвещения...» (1:132-135). На страницах «Путешествия», посвященных Венгрии, возникает узнаваемый образ цивилизованного европейца в варварской стране20. Он страдает от бытовых неудобств, варварского вкуса, несъедобной пищи и грубости нравов. Наиболее очевидным признаком отсталости являются необработанные поля, свидетельствующие в сознании просвещенного наблюдателя о ленивости местных жителей. В.Б. Броневский не жалеет красок для описания дикой венгерской природы, сетуя на бесконечные болота и однообразные пейзажи с заброшенными полями и непроезжими дорогами.
Интересно, что русины в данном контексте возникают как некоторая противоположность венгров; о них заходит речь тогда, когда путешественник говорит о границе Венгрии. Впервые это происходит еще на подъезде к Мишкольцу, в деревне Емед: «Наконец здесь кончится печальная и мокрая равнина, и отсюда начинаются холмистые возвышенности, служащие основанием Карпатским горам.» И здесь же, через предложение: «В трех с половиною верстах отсюда деревня населена рускими, или, как здесь их называют, руснаками; они, несмотря на несносную погоду, приходили со своим священником побеседовать с нами и досыта наговориться по-русски» (I: 136-137). Получает-
ся, что руснаки в сознании путешественника связываются с прекращением неприятностей и надеждой на что-то лучшее. Это могло бы быть совпадением и выглядеть как натяжка, если бы сходная ситуация не повторилась ниже.
Дело в том, что надежды путешественника не оправдались - уже через пять дней у деревни Сцикло он попал в болото, где просидел всю ночь. После этого приключения казалось, что теперь-то все позади и на этом Венгрия кончится: «Наконец мы проехали печальную равнину, продолжавшуюся от самого Чикатурна: Форро, первая деревня, которая имеет приятный вид, расположена на небольшом возвышении, откуда в одну сторону голая и ничем не украшенная долина теряется из вида, подобно необозримому Океану, а в другую простирается цепь невысоких гор, украшенных лесом и красивыми селами. Здесь граница Венгрии, населенной природными жителями, и здесь конец всем неприятностям и неудобствам, которые должны претерпевать путешественники...» И вновь появляются руснаки, приходящие на смену венграм: «.Теперь вместо быков дают под наши повозки лошадей, вместо угрюмых венгров проворных, веселых единоземцев наших, которых называют здесь руснаками, и вместо болот, крику лягушек удивленный взор на каждом шагу встречает новые красоты, которыми природа украсила места отсюда до Карпатских гор» (I: 148-149).
Но и на этот раз В.Б. Броневский ошибся; впереди его ждала третья - и на этот раз последняя - граница Венгрии, у Дукли, описываемая по уже известному шаблону: «Лишь только переступишь границу Венгрии, как каждый шаг доказывает устройство и тщательное попечение благонамеренного правительства. При вступлении в Галицию меня все радовало; сходство жителей с нашими малороссиянами поразительно: их свитки и шапки точно такие, какие носят у нас в Украине, говорят же так внятно, что я, не будучи малороссиянином, все мог разуметь без затруднения; и сама природа казалась мне прелестнее и обильнее, чем видел я ее вчера» (11:1-2).
На основе приведенных отрывков можно сделать следующие заключения. Во-первых, как уже отмечалось, описанию природы сопутствует упоминание народа. Причем, за каждым народом как будто «закрепляется» определенный природный ландшафт: если венгры ассоциируются с болотистыми равнинами, то руснаки, напротив, становятся «элементом» предгорного ландшафта. Причем, это различие имеет оценочный характер, один ландшафт противопоставляется другому: если пройденные равнины характеризуются не иначе, как «печальные», «голые и ничем не украшенные», то «холмистые возвышенности», наполненные «новыми красотами», оказываются «прелестнее и обильнее». Одновременно аналогичным образом противопоставля-
ются друг другу и упомянутые народы: одни угрюмы и медлительны, тогда как другие - веселы и проворны. Постоянные сетования путешественника на медленную езду на протяжении всей поездки не оставляют сомнений, что в данной ситуации его симпатии на стороне руснаков. Однако, прежде чем подробнее остановиться на отношении В.Б. Броневского к руснакам, рассмотрим еще одну деталь.
Приведенные фрагменты показывают, что изменение природного ландшафта как будто бы предполагает изменение ландшафта этнического. По одну сторону границы - унылые равнины, населенные угрюмыми венграми, по другую - красивые холмы с проворными русна-ками. Данная схема строится на идее о строгом соответствии определенного типа ландшафта - одной конкретной общности, когда ландшафтная зона совпадает с территорией расселения народа. В этом случае под народом понимается локальная общность, то есть, прежде всего, жители той или иной области. Такая «концепция этноса» была довольно широко распространена в рассматриваемый период, и В.Б. Броневский, несомненно, был с ней знаком. Однако в данном случае она явно не подходила для описания наблюдаемой путешественником реальности. Так, выясняется, что этнический ландшафт как на венгерских равнинах, так и в Карпатских горах не отличается гомогенностью. Напротив, по словам самого же В.Б. Броневского, Венгрия представляет собой «смешение языков, подобное бывшему при Вавилонском столпотворении: здесь есть угры, команы, гунны, татары, язиги и пр. и пр., и это потому, что все варварские народы от севера и востока шли через Венгрию к югу и западу.» (1:160-161).
Нельзя не отметить, что, помимо констатации «полиэтничности» венгерского населения, данное замечание в контексте просветительской идеологии несет в себе еще один смысл. Дело в том, что, согласно просветительской концепции общественно-исторического прогресса, всеобщее распространение просвещения ведет к постепенному исчезновению «тьмы» народных обычаев (воспринимавшихся не иначе как порождения невежества), вместе с которыми исчезают и границы, разделяющие народы. В первую очередь это, конечно, касается Европы: слова о том, что «везде одни люди и везде одни страсти», восходящие к известным высказываниям Д. Юма21, то и дело встречаются в текстах россиян, путешествующих по Европе. Таким образом, культурное единообразие той или иной страны становится показателем высокого уровня просвещенности. И наоборот: «отстающие», недостаточно цивилизованные страны отличаются весьма пестрым «этническим составом». Это касалось, в первую очередь, Востока и других неевропейских регионов. В самой же Европе к таким «малоцивилизованным» регионам относились Балканы, а также Восточная и отчасти
Центральная Европа22. В этом контексте упоминание о «смешении языков» в Венгрии вряд ли было нейтральным сообщением - оно косвенно свидетельствовало о невысоком уровне цивилизованности этой стра-ны23. Однако такое критическое восприятие описываемых стран (в полной мере это относится и к Галиции24) и снисходительное отношение к местному населению, еще не до конца избавившемуся от «варварских обыкновений», отнюдь не исчерпывало этнических представлений путешественника.
Возвращаясь к теме отношения В.Б. Броневского к местным жителям, отметим, что приведенные выше фрагменты о персечении венгерской границы свидетельствуют, что образ руснаков в сознании путешественника окрашен позитивно, причем степень позитивности возрастает по мере развития повествования (то есть по мере продвижения вглубь Карпатского массива): если в районе Мишкольца с русна-ками лишь связываются некоторые неопределенные надежды на позитивные перемены, то у Дукли они однозначно радуют путешественника. Следовательно, можно говорить о формировании позитивной установки по отношению к данной общности, связанном, возможно, с учащением личных контактов и возможностью непосредственного взаимодействия.
Руснаки вызывают явную симпатию автора в отличие от венгров или евреев («жидов» в его терминологии25). Они более трудолюбивы (по крайней мере, с ними связывается вид обработанных полей26 -1:150) и более просвещенны (В.Б. Броневский рассказывает о том, что иконы русского живописца - лучшие в Мишкольце - Ы38). Основой такого положительного отношения к этому народу является представление о культурной близости между руснаками и той общностью, к которой принадлежит сам путешественник. Причем эта близость проявляется в разных сферах: представители обоих народов говорят на одном языке (что само по себе существенно облегчает взаимопонимание), имеют общие черты как в народном костюме, так и в характере, и, наконец, они являются «единоземцами». Судя по всему, под этим подразумевается, что у местных «руских» и у русских-россиян общая историческая родина. Иначе говоря, они воспринимаются путешественником как свои. Впервые на страницах «Путешествия» они появляются как русские, которых лишь «здесь называют руснака-ми». Ниже степень близости уточняется: говорится, что руснаки и русские имеют общих предков: «До самой Черновицы... все места носили русские названия. Я забыл, что, приближаясь к Карпатским горам, приближаюсь к родине славян. Вспомнив, что эти руснаки составляют воинственное поколение тех славян, кои при всеобщем переселении народов поселились по южную сторону Карпатов, мне весьма
приятно было заметить, что они сохранили все древние качества наших прародителей, несмотря на то, что окружены разноплеменными народами» (I: 160).
Последняя фраза оказывается весьма существенной для реконструкции представления автора о русинах. В сущности, она обнажает сугубо этническое представление о руснаках-русинах как о народе. В соответствии с этим представлением (которое, судя по другим сочинениям этого автора, было для него весьма характерно), под народом понимаются не просто жители той или иной страны / области, а этническая общность, обладающая набором определенных отличительных свойств. Совокупность этих свойств передается от предков потомкам, и в разных случаях эти качества сохраняются в большей или меньшей степени. При этом (как следует и из приведенной цитаты) иноэтничное окружение препятствует сохранению обычаев предков27, контакты с иными народами ведут к исчезновению наследственных качеств - древних «обыкновений» и «размыванию культурного генофонда» народа, что в рамках данной концепции, рассматривающей эти качества как несомненную ценность, не может не получить негативную окраску. Генетическая метафора в данном случае представляется вполне уместной, поскольку наиболее адекватно передает сущность описываемой «концепции этноса».
Такая интерпретация актуализирует дискурс родства, в рамках которого становится возможным реконструировать родственные связи между разными народами. К самым близким «родственникам» русских путешественник относит другие славянские народы. По словам В.Б. Броневского, все славяне - «братья по крови»28. Их родство проявляется в самых разных сферах - в обычаях, музыке, языке (Г28, 53). Руснаки же - одно из «поколений» славян, населяющих Венгрию, наряду с хорватами, русскими, поляками, богемцами и др. . Именно общность происхождения объясняет их культурную и языковую близость с русскими. И именно родственная связь определяет их взаимные симпатии30. В этой связи показателен рассказ о поездке по окрестностям Кошице: «Утром пустился по дороге во весь дух, по-руски. Действительно по-руски, ибо не знаю, какою волшебною силою, только в самом деле я очутился в России. Извозчик мой, Гаврила, назвал себя руснаком, чисто говорит по-руски и исповедует греческую веру» (1:159). Русский извозчик привозит офицера в русскую деревню, где он получает исключительно теплый прием: «Вся деревня взбегалась; меня привели к священнику, мало с радостию, а с восторгом меня принявшему. Не знаю, что сказал ему Гаврила, только я видел, что с всех сторон несли готовое кушанье. В минуту уставили большой стол всем, чем кто был богат. Дочь священника спешила изготовить кофе, и кре-
стьяне, женщины и дети, один за одним входили в горницу, безмолвно кланялись и почтительно выходили» (1:163). Описывая этот прием, В.Б. Броневский объясняет его ничем иным, как родственными отношениями: «Радушное гостеприимство потомков славных наших прародителей меня очаровало».
Отмечая этническую интерпретацию путешественником наблюдаемой реальности, нельзя не оговориться, что такая трактовка выглядит естественной и как бы само собой разумеющейся лишь для современного читателя, который с трудом допускает возможность бе-зэтничного существования и для которого этническая принадлежность является врожденным и неотъемлемым качеством человека. Между тем, в начале XIX в. ситуация была совсем иной: для общественного сознания того времени гораздо важнее были иные харктеристики -такие, например, как подданство или конфессия. Этничность же только-только рождалась в сознании просвещенных современников, и ее "открытие" (или конструирование) вызывало большой энтузиазм.
Так и В.Б. Броневский был необыкновенно воодушевлен осознанием далекого родства, этнического единства и культурной близости географически разделенных народов. Поэтому его неизменно радуют, очаровывают и восхищают всякие свидетельства общности и сходства русских с другими славянами. На этом фоне даже религиозные отличия кажутся незначительными: «В церкви те же украшения, только алтарь не отделяется иконостасом, а походит на католический жертвенник. Служба отправляется на славянском языке, и я не заметил никакого отличия от нашего священнодействия, кроме того, что на эктении упоминают Папу. Священники, которых здесь называют ксендзами, ходят без бороды, с обстриженными волосами, и в таком же платье, как католические ксёнзы. Церковное же облачение униатских попов точно такое, как у наших» (П:7).
Принадлежность руснаков к «славянскому племени» было для
В.Б. Броневского наиболее важной этнической характеристикой, то есть «славянскость» становилась главной составляющей «русинства». Такой взгляд создавал условия для расширительного трактования термина «руснак», а учитывая невысокий уровень языковой и этнографической компетенции путешественника, к руснакам им могли быть отнесены и другие славянские народы. Не исключено, что именно этот фактор послужил основанием для отмеченных Б. Струминским преувеличений и искажений ареала расселения руснаков в книге В.Б. Бро-невского.
* * *
Подводя итоги, можно заметить, что образ русинов в сочинении
В.Б. Броневского сформировался под воздействием той традиции ли-
тературного путешествия, которая сложилась в России в конце XVIII - начале XIX в. При этом решающее воздействие на складывающееся представление оказали два фактора: восприятие путешествия как просветительской практики и этнографический ракурс описания. Снисходительный взгляд просвещенного путешественника разглядел в описываемой действительности целый ряд признаков, подтверждающих невысокий уровень цивилизованности местного населения. В то же время внимание к этнографии позволило увидеть массу качеств, сближающих руснаков с россиянами, что стало основой для выработки устойчивого позитивного отношения к описываемому народу.
На основе анализа текста «Путешествия» можно утверждать, что его автору было присуще этническое представление о руснаках-руси-нах как о народе. В его глазах это был один из славянских народов, обладающий набором отличительных свойств, передаваемых от предков потомкам. Следует подчеркнуть, что конкретное значение термина «руснак» во многом зависело от контекста и в разных ситуациях могло обозначать несколько разные вещи. В этом заключается особенность «путешествия» как этнографического текста и его отличие от современных научных описаний. В отличие от ученого-этнографа, путешественник не оперирует формальными понятиями, за которыми закреплено одно единственное значение, поэтому используемые им «термины» нередко требуют расшифровки. Это, конечно, заметно усложняет анализ текста, но является единственным путем для реконструкции интересующей нас реальности - реальности сознания путешественника.
ЛИТЕРАТУРА
1. О В.Б. Броневском см.: Русский Инвалид. 1835. №2 91. С. 364, .№118. С. 471472; Достян И. С. Русская общественная мысль и балканские народы: от Радищева до декабристов. М., 1980.
2. Записки морского офицера в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Д.Н.Сенявина от 1805 по 1810 гг. Ч. I - IV СПб., 1818-1819.
3. См., например: Сын Отечества. 1819. № 21. С. 49; 1820. N° 48. С. 51.
4. Броневский В.Б. Записки. Ч. III . СПб., 1818. С. 229.
5. Сами корабли остались в итальянских портах и позже были проданы. Судьба же оставшейся части эскадры была решена благодаря умелым дипломатическим действиям Д.Н. Сенявина: по договоренности с английской стороной российские корабли были проведены сначала на портсмутский рейд и затем в Кронштадт.
6. Путешествие от Триеста до Санкт-Петербурга в 1810 г. Т. I - II. СПб., 1828. Далее сноски на это сочинение даются в тексте с указанием римскими цифрами - тома и арабскими - страниц.
7. Роболи Т. Литература "Путешествий" // Русская проза, Л.,1926. С. 48.
8. То есть территория т.н. Угорщины и Пряшевщины.
9. Соколовский С.В. Этничность как память: парадигмы этнологического знания // Этнокогнитология.Вып. 1. Подходы к изучению этнической идентификации. М., 1994. С. 13-14.
10. О разных «концепциях этноса» в материалах путешествий см.: Куприянов П.С. Представления о народах у российских путешественников начала XIX в. // Этнографическое обозрение. 2004. № 1. С. 21 - 37.
11. См., например: Культурное пространство путешествий. Материалы научного форума. СПб., 2003.
12. Куприянов П.С. Материалы путешествий в этнографическом исследовании: традиционные источники в новом ракурсе // Этнографический источник. Материалы Третьих Санкт-Петербургских этнографических чтений. СПб., 2004.
С. 97-102.
13. СтрумгнськийБ. Територия. Историчний нарис поглядав // Лемшвщина. Земля - люди - история - культура. Т. 1. Нью-Йорк - Париж - Сидней - Торонто. 1998. С. 46.
14. Соколовский С.В. Этнография как жанр и как власть / Этнометодология: проблемы, подходы, концепции. Вып. 2. М., 1995. С.138; РокитянскийВ.Р. Чего ждать от постмодернистской этнографии? / Этнометодология: проблемы, подходы, концепции. Вып. 1. М., 1994. С. 84.
15. По меткому наблюдению В.Л. Каганского, «путешествие обостряет идентичность путешественника именно в силу мощной и разнообразной жизни с границами и в границах» - Каганский В.Л. Путешествия и границы / Культурное пространство путешествий. Материалы научного форума. СПб., 2003. С. 9.
16. Еще в середине XVHI в. Ж.-Ж. Руссо призывал к изучению «не камней и растений, а людей и нравов» - Руссо Ж. -Ж. О природе неравенства. СПб., 1901.
С. 139. О том, что этот призыв был актуален на протяжении долгого времени, говорит повторение его В.Г. Белинским почти через девяносто лет в рецензии на книгу П.М. Строева о Париже: «Стены ничего не значат: важны только люди.» - Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т. VI. М., 1955. С. 58.
17. Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. М., 2002. С. 229. Ср. слова В.А. Жуковского, сказанные в связи с рассуждением об образовании: «Теория, повторяю, есть карта необходимая для путешественника, практика есть само путешествие, которое только с картой будет верно» - цит. по: Шмидт С.О. Общественное самосознание российского благородного сословия XVII - первой трети XIX в. М. 2002. С. 281.
18. Струмгнський Б. Указ. соч. С. 46.
19. Соколовский С.В. Вещность и власть в обыденном сознании (автоэтног-рафические этюды) // Этнометодология: проблемы, подходы, концепции. Вып.
7. М., 2001. С. 97.
20. Описание основных топосов, связанных с данной ситуацией см.: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в эпоху Просвещения. М., 2004.
21. О взглядах Д. Юма см. : БаргМ.А. Эпохи и идеи. Становление историзма. М., 1987. С.310.
22. Вульф Л. Изобретая Восточную Европу. Карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003. С. 76 и далее.
23. Вероятно, ту же функцию выполняют и «удивительные», по мнению Б. Струминского, слова путешественника о том, что после деревни Черновице ему «начали встречаться имена (топонимы - П.К.) манджурские, китайские, немецкие, так что иные и не выговоришь...» (1:160). См. СтрумінськийБ. Указ. соч. С. 46.
24. Ср., например, такой пассаж: «Проходя Галицию, путешественник немного найдет предметов, достойных почему-либо особенного замечания, ибо, по мере удаления от классической Италии, памятники древностей, зодчества, живописи и других изящных искусств, означающих образованность народов, постепенно исчезают. Здесь и следов их не видно: все представляется, как было при сотворении мира, то есть одна природа, и даже человеки в первобытном состоянии, с малым исключением для небольшого числа духовенства и еще меньшим для дворянства» (11:81).
25. В «Путешествии» (в том числе в «Карпатской» части) евреи упоминаются, пожалуй, чаще, чем какой-либо другой народ, и их описание строится на распространенных антисемитских топосах исключительно в негативном тоне.
26. «По мере удаления от Венгрии поля казались лучше обработанными, и самые селения, несмотря на жидовскую неопрятность, лучше построены и расположены» - 11:4.
27. Например, «черногорцы, удержав вольность свою и имея мало сообщения с иноземцами, сохранили в полной чистоте коренной славянский язык. Выговор их мягче и приятнее, нежели сербов, кроатов и далматов, ибо первые мешают славянские слова с турецкими, вторые с немецкими, а последние с итальянскими» - Броневский В.Б. Записки. Ч. I. СПб., 1818. С. 249-250. «Порчу» языка В.Б. Броневский отмечает и у руснаков: «Язык, употребляемый крестьянами, хотя местами и много испорчен, но мы понимали его так, как бы были в России» (1:192).
28. Броневский В.Б. Записки. Ч. I . СПб., 1818. С. 290.
29. «Различные поколения славян, как то кроаты, иллирийцы, хорваты, рус-кие, поляки, богемцы составляют большую часть народонаселения Венгрии» (1:336).
30. По словам самого В.Б. Броневского, интерес к славянским народам для русского человека естественен именно в силу общеславянского единства: «Я постараюсь собрать для тебя, любезный друг, разные полезные... сведения и в общей картине изображу нравы и обычаи жителей, по сродству с нами заслуживающих особенное внимание», - замечает путешественник, предваряя свой рассказ о жителях Крайны (I: 24).
