CC BY
391
ИСТОРИЯ 2007. №7
УДК 392.1(=82)(045)
В.В. Долгов
РОЖДЕНИЕ И РАННИЙ ПЕРИОД ЖИЗНИ РЕБЕНКА В ДРЕВНЕЙ РУСИ XI - XIII ВВ.: МЕТОДЫ УХОДА, ОБРЯДОВАЯ ЗАЩИТА, ЦЕННОСТНЫЕ ПРИОРИТЕТЫ*
Рассматриваются культурные и обрядовые формы, сопровождавшие процесс рождения и ранний период жизни ребенка. Автор подвергает критике концепцию «средневекового небрежения детей» и приходит к выводу, что древнерусская культура XI -XIII вв. не знала инициаций.
Ключевые слова: антропология детства, Древняя Русь, инициация.
Детство является традиционным и одним из наиболее важных предметов социально-антропологического изучения культур прошлого и настоящего. Оно представляет собой одну из центральных проблем современной антропологии, проблему, решение которой лежит в сфере междисциплинарных исследова-ний1. Одной из первых разработку проблемы особенностей детства на примере культур Океании предприняла М. Мид. Основой ее работы стало понимание зависимости этапов развития ребенка и методов социализации от культурной среды2. Её исследования дали толчок изучению специфики детства у других народов. Анализу исследований американских антропологов в данной сфере посвящена работа А. А. Белика3, который выделяет основополагающие работы М. Херсковица, Б. и Дж. Уайтинг и др. Анализу исследований зарубежных авторов посвящены работы И. С. Кона4. В рамках проблемы изучения детства выделяются «подпроблемы» культурных стереотипов построения отношений между родителями и детьми, научения-обучения в формировании человека, эмоциональной сферы, социализации, игры и труда и пр. Указанный спектр проблематики изучался и исследователями восточнославянской этнографии (Т.А. Бернштам). Проблемы материнства и детства на материале отечественной истории X - XIX вв. рассматриваются в ряде работ Н.Л. Пушкаревой5. Интересная подборка и анализ воспоминаний русских авторов XVI - XVIII вв. о своих детских годах содержится в учебном пособии по педагогической антропологии и истории детства О.Е. Кошелевой6.
Понятно, что тысячелетний рубеж, отделяющий современного исследователя от древнерусской эпохи, не дает с той же степенью полноты проникнуть в психологию детства раннего средневековья, как при рассмотрении современных традиционных культур. Тем не менее важность проблем детства для понимания общего уклада общественной жизни предопределяет необходимость сбора и анализа имеющихся не очень многочисленных данных.
Рождение ребенка в доиндустриальную эпоху повсеместно рассматривалось как безусловное благо и божественная милость. Русь не была исклю-
* Работа выполнена при поддержке РГНФ. Проект № 07-01-00247а
чением. В то же время отсутствие возможности контролировать рождаемость, частый голод и недостаток материальных средств делали рождение ребенка тяжелым испытанием для семьи простых общинников. Особенно тогда, когда детей становилось слишком много. Недаром и в более поздние времена чрезвычайная многодетность считалась бедствием наряду с бесплодием и наказанием за грехи7. Большая часть родившихся детей погибала в младенчестве. И все же, по мнению Райнхарда Зидера, идея Эдварда Шортера о том, что европейские матери в эпоху, предшествующую современности, равнодушно относились к детям и мало о них заботились, слишком поверхностна. Высокая детская смертность и несоблюдение элементарных, с точки зрения современного человека, гигиенических и воспитательных норм в обращении с малышом совсем не означали отсутствия чувства привязанности и родительской любви. «Они только по-другому воспринимались и выражались не интроспективно эмпатией и словом, а символами и ритуальными действиями <...> чем следовало бы объяснить то, что даже мёртворожденных детей отпевали в церкви и хоронили с надлежащими погребальными церемониями и звоном колоколов, идя на значительные затраты»8. В целом безусловно прав В.П. Даркевич, отметивший, что «частые смерти детей притупляли боль утрат, что не исключало тяжелых душевных переживаний»9. Родители делали для детей все, что в общем русле мировоззрения эпохи считали необходимым, действенным и возможным. Другое дело, что часто предпринятые меры лежали в плоскости магических, а не практических действий, но таковы были общественные приоритеты. Кроме того, как было отмечено Н.Л. Пушкаревой, «тенденции «небрежения» детей, особенно девочек, в допетровской Руси постоянно (с Х в.) противостояли представления о «благочестивом родительстве», выработанные православной концепцией и, судя по требникам и покаянным сборникам, составлявшие суть проповеди. И хотя о действенности дидактического слова того времени у нас данных нет, тем не менее по церковным текстам можно судить о самом существовании в то время представлений о допустимом и предосудительном с точки зрения идеалов христианской нрав-ственности»10. Поэтому описывать древнерусскую модель отношения родителей к детям как исключительно деспотическую, не дающую возможности развиться чувствам родительской любви и привязанности было бы совершенно ошибочно.
Конечно, следует признать, что на взгляд современного врача-педиатра многое в воспитании детей в средневековом обществе было вопиющим нарушением санитарных и педагогических норм. Однако даже Ллойд Демоз, американский исследователь эволюции детства, нарисовавший чрезвычайно яркую и поистине ужасающую картину истории детских страданий, должен был признать, что этой совершенно неправильно ориентированной заботы часто было достаточно, чтобы вырастить ребенка11. Следует отметить, что детство как культурный феномен обычно соответствует характеру эпохи, и практика регулярных телесных наказаний и запугивания детей, возможно, выполняла функцию подготовки ко взрослой жизни, жестокой и трудной. Возможно также, что «средневековые жестокости», изумляющие современ-
ИСТОРИЯ 2007. №7
ного человека, были в свое время «меньшим злом», которым предотвращалось зло большее, сокрытое от современного наблюдателя. Так, например, строгие и жестокие подчас меры по ограничению детской подвижности, возможно, действительно отрицательно влиявшие на психику, позволяли сохранить жизнь ребенку в условиях, когда родители вынуждены были отлучаться для работы в поле или в мастерской и не могли обеспечить постоянный при-смотр12. Демоз приводит случаи злоупотребления этими несомненно жестокими приемами (няня до состояния окаменения пугает ребенка, а сама отправляется развлекаться), но не учитывает условий их обычного функционирования. В конечном итоге, если бы воспитание в традиционным обществе носило столь губительный характер, как это показано в книге Демоза, человечество бы не увеличило многократно свою численность, а постепенно вымерло. Если, рассуждая об общем уровне жестокости, сравнить древнее и современное общества, то и здесь выводы могут оказаться совсем неоднозначными. Неизбежная жестокость сохраняется, меняются только её формы. Постиндустриальное общество, конечно, требует от родителей скрупулезной заботы о младенце, но терпимо относится к контрацепции и абортам. Это терпимое отношение лишает возможности появиться на свет такому количеству малышей, которое не идет ни в какое сравнение со всеми замученными детьми средневековья. С позиции средневекового человека это могло бы показаться жестокостью никак не меньшей, чем тугое пеленание и наказание розгами, производившееся «на благо» подрастающему поколению.
Родившийся младенец должен был как можно скорее быть крещен. Русское средневековье не отличалось в этом отношении от западного. Иначе, даже будучи совершенно невинным, ребенок лишался возможности посмертного благоденствия. Крещение только что появившихся на свет младенцев не вполне соответствовало святоотеческим установлениям, но оттягивать момент крещения было опасно, особенно в том случае, если младенец был явно болен. В канонических ответах митрополит Иоанн II рекомендует крестить младенца даже в случае его явной нежизнеспособности (невозможность «ссати матере прияти»)13. В дальнейшем церковь стремилась включить нового человечка в ритм христианской жизни, заботясь, однако, о том, чтобы младенец не скончался от чрезмерного усердия родителей, которые могут уморить
14
его непосильным постом .
Крещеному младенцу нарекали христианское имя во славу какого-либо святого. Иногда вместе с именем к человеку прикреплялось прозвище его небесного покровителя. Дочь князя Ростислава Рюриковича нарекли при рождении именем Евросинья и «прозванием Изморагдъ, еже наречеться дорогый камень»15 в честь преподобной Ефросиньи Измарагд, жившей в V в. н.э. в Александрии16. Упоминание в летописи заставляет думать, что «Изморагдъ» (Изумруд) стало одним из употребляемых в обращении имен русской княжны, а может быть, даже ласковым семейным прозвищем17.
Христианское имя не было единственным именем человека. В домонгольской Руси в большем ходу были не крестильные, а языческие имена, которыми ребенка называли в семье. Об этом писал Феодосий Печерский - во-
преки ожиданию святой игумен был совсем не против существования у человека помимо христианского еще и мирского имении, в этом он видел одно из достоинств русского православия в сравнении с католицизмом18. Христианское имя не было даже главным. В летописях и официальных документа князья в большинстве случаев фигурируют под славянскими именами. Вряд ли можно говорить о существовании специальных аристократических имен, хотя предпочтения, существовавшие в роду Рюриковичей, ясны всякому читателю русских летописей. Наиболее распространенные княжеские имена: Владимир, Святослав, Ярослав, Игорь, Олег, Изяслав, в XII - XIII вв. появляется много Мстиславов и Ростиславов. У представителей княжеского рода, имевшего обширные династические связи со станами Скандинавии, иногда были, помимо славянского и христианского, еще и варяжские имена - у Мстислава Великого - Харальд, у Всеволода Ярославича, возможно, - Хольти19.
Имя для князя выбиралось по преимуществу из тех, что уже использовались в роду. Такое имя призвано было определить династическое положение нового князя и наметить ожидаемые политические перспективы20. Среди бояр и простых общинников встречаются те же имена, хотя часто они имеют уменьшительную или просторечную форму. Впрочем, какое-то представление об именах, достойных князя, видимо все же было, поскольку даже у бояр часто встречаются имена, никогда не используемые в княжеском роду - известный Ян Вышатич - ни Янов, ни Вышат среди князей нет (впрочем, возможно, Вышата - форма от Вышеслава). Летопись сохранила много весьма колоритных имен бояр, тысяцких и посадников: Воибор Негочевич, Жирослав Нажирович, Рагуил Добрынич, Мирошка Несдинич пр. Бояре и князья именовались с отчествами - в этом был знак их высокого достоинства. Традиция величания по отчеству, с «вичием», сохранялась как прерогатива высших социальных групп на Руси в течение нескольких столетий. Фамилий в современном понимании этого слова на Руси не существовало. Люди попроще часто всю жизнь жили с тем именем-прозвищем, которое было усвоено ими, вероятно, еще в детстве. Эти имена в меньшей степени нашли отражение на страницах летописей, но зато в изобилии читаются в берестяных грамотах и рукописных маргиналиях. Некоторые имеют исключительно местное славянское происхождение, в некоторых угадывается искаженное христианское имя: Жировит, Стоян, Жизномир, Микула, Нежка, Нежебуд, Завид, Бра-тята, Мстята (вероятно, уменьшительное от Мстислава), Гавша, Братонежко, Нажир, Доброшка, Семьюн, Гостята и пр. Встречаются среди имен и такие, которые звучат довольно странно для уха современного человека: Упырь Лихой - новгородский писец, оставивший пометки на полях переписанной им для князя Владимира Ярославича книги; Душило или Душилец (имя встречается в ШЛ и берестяных грамотах). Это последнее имя происходит, можно думать, не от глагола «душить», а от слова «душа».
Бросается в глаза разница принципиальной логики подбора имен в аристократической (княжеской) среде и в простонародье. Если имена князей обычно имеют в своем составе части «влад/волод», «слав», «свят», несущие значения, связанные с военно-дружинными, властными и жреческими обще-
ИСТОРИЯ 2007. №7
ственными функциями, то в именах простых людей наиболее распространены «жир», «неже», «добро». Сочетание «жи-» является древним корнем, от которого происходят слова, связанные с понятиями, наиболее актуальными именно в жизни земледельца, купца и ремесленника, для которых главной ценностью является не слава, власть и воинские подвиги, а материальное благополучие: жила (жизнь), жило (жилье), жиро (пастбище), жиръ (пища), жито (хлеб) и пр.21. С положительными понятиями в повседневной жизни простого человека были связаны и «неже-» и «добро». Давая позитивно заряженные имена, родители хотели привлечь к своему чаду желанную судьбу: маленькому князю - славу и власть над миром, маленькому земледельцу - изобилие, сытость и благополучие.
В контексте христианского мировоззрения рождение человека повторяло на «человеческом» уровне божественный акт сотворения первого человека Адама. Очевидно, именно поэтому богомильский апокриф «Сказание, како сотвори Богъ Адама» был популярным чтением в средневековом обществе. События, сопровождавшие появление первого человека, должны были много объяснить в самой человеческой природе. Наречению имени уделяется много внимания. Процедура эта предстает судьбоносным моментом в жизни. Для придумывания имени сотворенному из 8 частей первочеловеку Господь призывает четырех ангелов и говорит им «Ищите имени ему». Ангелы разошлись на четыре стороны. «Аггел Михаилъ иде на всток и виде ту звезду, ей же имя Анафола, и взят оттуду Азъ». Ушедший на юг Гавриил увидел звезду Адор и взял от нее букву «добро». Уриил пошел на север и от звезды Машимъ взял «мыслете», Рафаил на западе от звезды Брион взял «еръ». Так и вышло -«Адамъ». «Рече Господь всемогий: «Тако взывается имя его»».
Имеется в апокрифе о сотворении Адама и своеобразное «расписание» циклов человеческой жизни. Дана следующая система: до десяти лет - ребенок («исполнится рожение»), двадцать лет - юноша, тридцать лет - зрелость («свершение»), сорок лет - средовечие, пятьдесят лет - седина, шестьдесят лет - старость и семьдесят - смерть («скончание»)22. Таким образом вся жизнь человека распадалась на семь частей, по числу дней, проведенных Адамом в Раю. Система эта имела несколько вариантов, с разным «шагом» (иногда периоды выделялись не по десять, а по семь лет, и тогда «ступеней жизни» становилось больше), но так или иначе книжный характер её очевиден. Книжное происхождение, однако, не означает, что указанное возрастное деление не имело никакой связи с реальной жизнью. Во-первых, потому, что произведения, в которых можно оно содержалось, были весьма популярны в народе и читались не только интеллектуальной элитой, но и простой читающей публикой, во-вторых, терминология, используемая в «Сказании» и подобных ему произведениях, - вся местная, славянская, взятая, надо думать, из повседневного языка.
Есть в древнерусской литературе и другие варианты возрастной шкалы. В «Слове о полку Игореве» говорится о курянах - «под трубами повиты, под шеломы възлелеяны, конец копия въскормлени»23. Фраза эта имеет множество параллелей в славянском фольклоре. Ф.Я. Прийма сравнивает «Слово» с болгарскими и сербскими песнями, в которых процесс «естественного» вос-
питания также распадается на три составляющих: 1) обстоятельства рождения и повивания; 2) способ кормления; 3) способ убаюкивания24.
Для традиционной культуры важными переходными этапами были отнятие ребенка от груди, начало речи, начало трудовой деятельности и начало исповедальной жизни, которая, согласно православным канонам, должна была начинаться с 7 лет25. Взрослеющий эпический богатырь в «ускоренном
режиме» проходит традиционные стадии взросления. В былинах критерием
26
взрослости, а значит, и готовности к подвигу служит умение сидеть на коне . Волх Всеславич, рожденный «молодой княжной» Марфой Всеславьвной от «лютого змея», полтора часа от роду заявляет матери, что его не нужно пеленать «в пелену черевчатою» и не нужно опоясывать шелковыми поясами.
Пеленай меня, матушка,
В крепки латы булатные,
А на буйну голову клади злат шелом,
По праву руку - палицу,
А и тяжу палицу свинцовую,
А и весом та палица в триста пуд.
То есть уже с самого рождения ребенок обладает необыкновенной мощью. Богатырское облачение должно соответствовать его особенной природе. Однако обучение грамоте начинается в обычном возрасте:
А и будет Волх семи годов,
Отдавала его матушка грамоте учиться.
Здесь богатырство проявляется в том, что все необходимые знания Волх хорошо усваивает, учение идет «в наук»:
А грамота Волху в наук пошла;
Посадили его уж пером писать,
Письмо ему в наук пошло.
В десятилетнем возрасте начинается этап «профессионального» обучения. Богатырь осваивает специальные навыки. Для Волха это - умение превращаться в животных:
А и будет Волх десяти годов,
Втапоры поучился Волх ко премудростям:
А и первой мудрости учился -Обвертоваться ясным соколом,
Ко другой-то мудрости учился он, Волх, -Обвертоваться серым волком.
Ко третьей-то мудрости учился Волх -Обвертоваться гнедым туром - золотые рога.
ИСТОРИЯ 2007. №7
Двенадцать лет - возраст установления социальных связей и первоначального определения общественной позиции. Волх, богатырь и вождь, набирает себе дружину, с которой впоследствии будет ходить в походы:
А и будет Волх во двенадцать лет,
Стал себе Волх он дружину прибирать,
Дружину прибирал в три года;
Он набрал дружину себе семь тысячей.
Окончательное взросление, совершеннолетие настает в пятнадцать лет:
Сам он Волх, в пятнадцать лет,
т т 27
И вся дружина по пятнадцати лет .
Как будет видно из дальнейшего, эпическая картина во многом совпадает с исторической, известной по письменным источникам.
В княжеской среде 2-3-летний возраст был отмечен обычаем пострига.
О княжеских постригах неоднократно упоминается в летописи28. Сообщением об этом обряде открывается, например, летописная статья 1194 года: «Быша постригы оу благоверного и холюбивого княза Всеволода, сына Георгиева, сыну его Ярославу месяца априля въ 27 день, на память святого Семе-она сродника Господня, при блаженном епископе Иоанне, и бысть радость велика в граде Володимери»29. Важность проводимого мероприятия подчеркивает стереотипная фраза о «радости» в городе, где проходит постриг. По мнению знаменитого этнографа и фольклориста Д.К. Зеленина, обычай пострига бытовал не только у князей, но и во всех социальных слоях: об этом косвенно свидетельствует существование его в XIX в. у орловских крестьян, которые через год после рождения мальчика совершали так называемые «за-
стрижки»30.
Иногда обряд пострига мог совпадать с другим не менее важным обрядом - посажением на коня: «Быша постригы оу великаго князя Всеволода, сына Георгиева, внука Володимеря Мономаха, сыну его Георгеви в граде Суждали; того ж дни и на конь его всади, и бысь радость велика в граде Суждали»31 (1192 г.). Можно предположить, что обычай посажения на коня мог быть распространен не только в роду Рюриковичей, но и во всей военнодружинной среде, поскольку тесная связь, существовавшая между вождем-князем и его боевыми товарищами скорее всего распространялась и на бытовой уклад, включавший в себя обычный набор ритуалов взросления будущего воина.
Сугубая важность символики восседания на коне юного князя видна из рассказа о походе княгини Ольги с сыном на древлян в 946 г. Битва начинается с того, что сидящий на коне маленький Святослав «суну» в направлении вражеского войска копьем. Копье, брошенное слабой детской рукой, летит недалеко - пролетев сквозь конские уши, оно падает к ногам. Но даже этот не слишком удачный бросок был истолкован воеводами, которые, очевидно, и
были настоящими руководителями битвы, как добрый знак и сигнал к началу сражения: «Князь оуже почалъ, потягнете, дружина, по князе!». При этом интересно, что среди неоднократных упоминаний о княжеских постригах сообщение о «посажении на коня» встречается только один раз. Причина такого положения могла быть в следующем. По предположению Т.А. Бернштам, изначально и постриг и посажение на коня имели характер военно-возрастной инициации с посвящением отрока «божеству войны»32, то есть восходили к глубокой языческой древности. Затем в сознании монаха-летописца произошла контаминация: обряд пострига (не имеющего отношения ни к крещению, ни к принятию монашества), языческий по сути, но близкий православной обрядности по форме, стал восприниматься как вполне «благопристойный», а для посажения на коня в христианской обрядности места не нашлось, слишком явственно выпадала его общая социально-психологическая окраска из общей стилистики православного мировосприятия. Поэтому автор летописи не стремился акцентировать внимание на «посажении», ограничиваясь упоминанием «пострига».
Для девочки важным рубежом был обряд «вскакивания» в поневу. Понева - древний элемент одежды, полотнище ткани, заменяющее юбку. По описаниям этнографов в XIX в. девушки в деревнях до 15 - 16 лет ходили в одних рубахах, опоясанных шерстяным поясом. Когда наступала пора наряжаться во взрослую одежду, проводился специальный обряд: девица «становится на лавку и начинает ходить из одного угла на другой. Мать ее, держа в руках открытую поневу, следует за ней подле лавки и приговаривает: «Вско-ци, дитетко; вскоци, милое»; а дочь каждый раз на такое приветствие сурово отвечает: «Хоцу - вскоцу, хоцу - не вскоцю». Но как вскочить в поневу -значит объявить себя невестою и дать право женихам за себя свататься, то никакая девка не заставляет долго за собой ухаживать да и никакая девка не дает промаху в прыжке, влекущего за собой отсрочку в сватовстве до следующего года»33. Д.К. Зеленин, рассмотрев все варианты названного обычая, пришел к выводу, что он некогда предназначался для малолетних детей, поскольку испытание - запрыгнуть в поневу слишком легко для взрослой девушки. «Обряд совершеннолетия девицы, будучи пережитком глубокой старины, совершался некогда у русских в раннем, отроческом возрасте девушки, когда последней еще нелегко было спрыгнуть с лавки на пол, т.е. спрыгнуть с полуторааршинной вышины. Обряд этот сопровождался всегда облачением девушек в одежду взрослых женщин и происходил публично, в присутствии всех родных и соседей»34. Кроме того, из этнографических материалов, собранных у славянских народов, известны другие варианты обрядов преодоления возрастного рубежа, после которого ребенок женского пола из состояния младенца переходит в состояние «девочки»: у гуцулов в 5 - 6 лет устраивают обряд первой стрижки, сопровождая ее пожеланием хороших женихов. С этого же момента девочку впервые обряжают во взрослую одежду. Взросление девочки отмечается также появлением первых украшений: в 10 лет девочке прокалывают уши и вдевают серьги35. Возможно, что все названные обряды могли существовать и в Древней Руси.
ИСТОРИЯ 2007. №7
В череде этапов взросления исследователями была предпринята попытка найти главный рубеж, отделявших взрослых от детей, - инициацию. Практика инициаций была яркой характерной чертой многих обществ, находившихся на родовой стадии развития к моменту начала изучения их этнографами XIX века. Распространенность этого обычая настолько широка, что вполне обоснованно исследователи стали искать его следы и в прошлом европейских народов. Не стали исключением и древние русы.
Попытка реконструировать инициации у древнерусских дружинников была предпринята в статье В. Г. Балушка36. Кажется, однако, что в данном случае автор увидел лишь то, что хотел увидеть. Основания, на которых базируется реконструкция, выглядят недостаточно весомыми.
Исследователь указывает на существование групп младших дружинников, называемых «отроки» и «детские», достаточно произвольно уравнивая их с заподноевропейскими детьми из рыцарских семей, отданными на воспитание крупному феодалу или рыцарю. В Западной Европе мальчик, пройдя службу оруженосцем, по истечении лет и за боевые отличия проходил через особую процедуру посвящения и становился полноправным рыцарем - то есть достигал статуса, потенциально предусматриваемого его происхождением. Древнерусские материалы не дают ни одного примера чего-либо подобного. Нам ничего не известно об аристократическом происхождении «детских» и «отроков». Отроки, скорее всего, происходили из рабов, а детские -хоть и свободные, но совсем не обязательно юноши37. Неизвестен ни один исторический деятель, чья судьба бы началась с подобного рода службы. Нет ни малейших упоминаний об институализированном обряде “посвящения в рыцари”, после которого какой-нибудь отрок стал бы, например, боярином. Рассматриваемое в статье сообщение Ипатьевской летописи («и ту пасаше Болеславъ сыны боярьскы мечемъ многы»)38 является, во-первых, не вполне ясным (быть может, в данном случае массовое «перепоясывание мечем» многих сынов боярских следует понимать как «постановку под ружье», то есть мобилизацию), во-вторых, речь здесь идет о польском короле, и нет никаких оснований распространять сказанное о нем на древнерусскую культуру в целом, в-третьих, упоминание это единично. Кроме того, «сыны боярские» после этого мероприятия вовсе не становятся «боярами». Максимум о чем можно говорить исходя из фактов, приводимых в статье В.Г. Балушка, так это лишь о том, что человек, поступавший в дружину, должен был выдержать некое испытание, но к инициации это имеет не больше отношения, чем вступительные экзамены в университет.
Вполне возможно, что в древности у восточных славян ребенок, достигнув определенного возраста, проходил через обряд инициации, но следы традиций возрастного посвящения в древнерусскую эпоху просматриваются слабо.
Существует точка зрения, что в качестве продолжения традиции инициаций можно рассматривать крещение, которое в основе своей тоже можно трактовать как один из обрядов посвящения39. Думается, что такая трактовка ближе к истине, но все-таки следует помнить, что смысл крещения тоже дос-
таточно сильно отличался от смысла древних инициаций, известных нам по этнографическим описаниям. Следует имеет в виду принципиальную разницу, которая существует между разного рода испытаниями и ритуалами, отмечающими стадии взросления, и инициацией. Главное назначение инициаций
- отделить взрослых и «посвященных» мужчин от женщин и детей (инициация была в конечном итоге инструментом управления господствующей половозрастной группы над остальными членами племени). Крещение не могло выполнять такой функции, поскольку крестили и мальчиков и девочек, причем происходить это могло и в самом раннем возрасте40. Вряд ли также в качестве инициации может быть истолкован обычай посажения на коня и пострига княжеских детей. Поскольку политическая система Руси XI - XIII вв. не была уже ни первобытной, ни родовой, поскольку власть в обществе распределялась уже совсем не по половозрастному принципу, инициации не могли сохраниться в принципе. Переход из детского состояния во взрослое в раннесредневековой Руси осуществлялся не «скачкообразно», а постепенно, подобно тому как это происходит в современном обществе. Ритуальная стрижка волос и посажение на коня могли быть реликтом древнего обычая инициации, ко времени Киевской Руси уже утратившими первоначальный смысл. Похожий обычай существовал и у древних германцев. К эпохе средневековья он трансформировался в ритуал посвящения в рыцари41. Можно предположить, что на Руси первоначальная ситуация была сходна с германской, но дальнейшее развитие пошло в другом направлении. Если в среде европейского рыцарства стрижка и передача оружия стали символом достижения воином зрелого состояния (а значит, первоначальный смысл этого действа был сохранен в большей степени), то на Руси обряд стал знаменовать только начало становления воина. Он проводился как некий «аванс», как напоминание, что маленький князь - все-таки тоже князь и воин.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Белик А. А. Психологическое направление в этнологии США. От исследований «культура-и-личность» к психологической антропологи // Культура и личность. Психологическая антропология. Этнопсихология. Психология религии. М., 2001. С. 77.
2 Мид М. Культура и мир детства. Избранные произведения. М., 1988. С. 88 - 93.
3 Белик А. А. Указ. соч. С. 70 - 95.
4 Кон И.С. Этнография детства: проблемы методологии // СЭ. № 5. 1981. С. 3-14; Кон И. С. Этнография детства: Историографический очерк // Этнография детства. М.,
1983. С. 9-51.
5 Пушкарева Н.Л. Мать и материнство на Руси X-XVII вв. // Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени. М., 1996. С.311-347; Пушкарева Н.Л. Мать и дитя в Древней Руси (отношение к материнству и материнскому воспитанию в X-XV вв.) // Этнографическое обозрение. 1996. № 6 и др.
6 Кошелева О.Е. «Свое детство» в Древней Руси и в России эпохи Просвещения (XVI
- XVIII вв.): Учеб. пособие по педагогической антропологии и истории детства. М., 2000. 320 с.
7 Бернштам Т. А. Молодость в символизме переходных обрядов восточных славян: Учение и опыт Церкви в народном христианстве. СПб., 2000. С. 110.
8 Зидер Р. Социальная история семьи в Западной и Центральной Европе (конец XVIII
- XX в.) / Пер. с нем. Л.А. Овчинцевой; Науч. ред. М.Ю. Брандт. М., 1997. С. 40, 41.
9 Даркевич В.П. «Градские люди» Древней Руси: XI - XIII вв. // Из истории русской культуры (Древняя Русь). М., 2000. Т. 1. С. 650.
10 Пушкарева Н.Л. Мать и материнство на Руси X-XVII вв. С. 308, 309.
11 Демоз Л. Эволюция детства // Психоистория. Ростов-н/Д., 2000. С. 29.
12 О том, что этот обычай был известен и на Руси, говорят риторические обороты, употреблявшиеся для того, чтобы подчеркнуть военное могущество того или иного князя. Например: «...деду его Володимеру Манамаху, которымъ то половоци дети своя полошаху в колыбели» (Слово о погибели Русской земли // БЛДР. XIII век.
СПб., 1997. Т. 5. С. 90) или «...и начата жены моавитьскыя полошати дети своя, ркуще: "Александръ едет!"» (Житие Александра Невского // БЛДР. XIII в. СПб.,
1997. Т. 5. С. 366). Несмотря на то, что в приведенных отрывках речь идет исключительно об иноплеменниках, сам обычай был известен русским книжникам, конечно, не из этнографических экспедиций к степным народам.
13 Канонические ответы митрополита Иоанна II // РИБ. Памятники древнерусского канонического права. (Памятники XI - XV вв.) СПб., 1906. Т. 6, ч. 1. С. 1.
14 Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси // От Корсуня до Калки. М., 1990. С.
419, 420.
15 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 708.
16 25 сентября. Память преподобной Ефросиньи Измарагда. Из Пролога // БЛДР. XI -XII века. СПб., 2000. Т. 2. С. 388.
17 Предположение об этом: Пушкарева Н.Л. Мать и материнство на Руси X-XVII вв.
С. 311.
18 Поучения и молитва Феодосия Печерского // БЛДР. XII в. СПб., 1997. С. 448-450.
19 Сага об Олаве Трюггвассоне монаха Ода // Джаксон Т. Н. Исландские королевские саги о восточной Европе (с древнейших времен до 1000 г.). Тексты. Перевод. Комментарии. М., 1993. С. 142, 146.
20 Успенский Ф.Б. Скандинавы. Варяги. Русь: Историко-филологические очерки. М., 2002. С. 28.
21 Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. СПб., 2000. С. 75, 76.
22 Сказание, как сотворил Бог Адама // БЛДР. XI - XII века. СПб., 1999. Т. 3. С. 96.
23 Слово о полку Игореве // БЛДР. XII в. СПб.: Наука, 1997. Т. 4. С. 254.
24 Прийма Ф.Я. «А мои куряни сведоми кмети...» (Опыт комментирования) // Культурное наследие Древней Руси (Истоки. Становление. Традиции). М., 1976. С. 61.
25 Бернштам Т. А. Указ. соч. С. 116.
26 Там же.
27 Сборник Кирши Данилова. М., 1977. № 6.
28 Полный перечень летописных упоминаний см.: Зеленин Д.К. Избранные труды: Статьи по духовной культуре. 1901 - 1913. М., 1994. С. 181 - 182.
29 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 411.
30 Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 182.
31 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 409.
32Бернштам Т. А. Указ. соч. С. 118.
33 Глаголев А. Записки русского путешественника с 1823 по 1827 год. СПб., 1837. Ч.
I. С. 37-38. Цит. по: Зеленин Д.К. Избранные труды: Статьи по духовной культуре. 1901 - 1913. С. 185.
34 Зеленин Д.К. Указ. соч. С. 191.
35 Кабакова Г.И. Девочка // Славянские древности. Этнолингвистический словарь / Под ред. Н.И. Толстого. М., 1995. Т. 2. С. 33, 34.
36 Балушок В.Г. Инициации древнерусских дружинников // ЭО. № 1. С. 35-45.
37 Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980.
С. 90, 91.
38 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 386.
39 Элиаде М. Тайные общества. Обряды инициации и посвящения. Киев; М., 2002. С.
II.
40 Канонические ответы митрополита Иоанна II // РИБ. Памятники древнерусского канонического права. (Памятники XI - XV вв.) СПб., 1906. Т. 6, ч. 1. С. 1.
41 Блок М. Феодальное общество. М., 2003. С. 306.
Поступила в редакцию 27.05.07
V. V. Dolgov
Berth and early period of children’s life in Ancient Rus XI - XIII c.: methods of care, sacral protection and values
The article deals with the problem of berth and early period of children’s life in Ancient Rus XI - XIII c.. The author criticize the theory of “the medieval careless of children”, and take conclusion, that there are not a rite of initiation in Ancient Rus.
Долгов Вадим Викторович
ГУ ВПО «Удмуртский государственный университет»
426034, Россия, г. Ижевск
ул. Университетская, 1 (корп. 2)
E-mail: dolgov@udm.ru
