CC BY
125
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И КАВКАЗ № 5(53), 2007
ҐА
ПОЛИТИКА РОССИИ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРАЗИИ: ОСОБЕННОСТИ И ПЕРСПЕКТИВЫ
РОССИЯ ЦЕНТРАЛЬНОАЗИАТСКАЯ: УХОД, УДЕРЖАНИЕ ИЛИ ВОЗВРАЩЕНИЕ?
Фархад ТОЛИПОВ
кандидат политических наук, доцент Национального университета Узбекистана (Ташкент, Узбекистан)
Ответственность России за 1991 год
(наследие Ельцина га наследие Горбачева)
Л О октября 2004 года Российская Федерация вступила в Организацию «Центрально-I азиатское сотрудничество» (ОЦАС) и тем самым как бы стала государством ЦА.
V,/ Это событие изменило не только географическую конфигурацию региона, но и его политическую композицию. Напомним, что пять стран Центральной Азии — Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан — 13 декабря 1991 года создали свое интеграционное объединение в ответ на ликвидацию СССР и образование сугубо славянского (вначале) Содружества Независимых Государств (СНГ).
Я не случайно вспоминаю историю 16-летней давности: считаю, что именно ситуация 1991 года дает ответы на многие сегодняшние вопросы, касающиеся как трансформационных процессов в новых независимых государствах (ННГ), так и их внешнеполитических действий. Часто можно слышать, что бывшие советские республики не были готовы к независимости, и это верно. Однако, очевидно, к суверенитету была не готова даже и сама Россия, хотя именно она стала инициатором дезинтеграции СССР, в июне
1991 года объявив о своей независимости и бросив вызов итогам всесоюзного референдума (17 марта того же года), законодательно закрепившего волю народа сохранить Советский Союз. Думаю, нет необходимости доказывать всю бессмысленность этого политического акта государства, в зависимости от которого находились все республики, объединившиеся вокруг него в 1920-х годах. Поэтому нынешние попытки России «собирания земель», которые недавно она сама разбросала, будут выглядеть парадоксальными и безуспешными до тех пор, пока Москва не пересмотрит два аспекта:
1) оценка принципов дезинтеграции 1991 года;
2) осмысление принципов реинтеграции XXI века.
Как справедливо считает Стивен Коэн, профессор российской истории Нью-Йоркского университета, Россию Путина можно понять только в свете национального краха, вызванного распадом СССР. «Трудно себе представить более экстремальный по сути политический акт, — пишет он, — чем роспуск государства, являвшегося, несмотря на все свои кризисы, ядерной сверхдержавой с населением в 286 миллионов человек. И все-таки Ельцин пошел на такой шаг, сделав это методами как незаконными, так и недемократическими, что признают даже его сторонники.
Политические и экономические альтернативы существовали в России и после 1991 года, и ни один из факторов, способствовавших гибели Советского Союза, не был нео-братимым»1. Это мнение удивительно контрастирует с широко распространенной точкой зрения (весьма популярной в самой России и в постсоветских странах), что распад СССР был неизбежен в силу кризиса политической системы этого супергосударства. Даже на Западе не ожидали (и не хотели), чтобы Союз постигла эта трагедия, более того, стремились помочь президенту М. Горбачеву спасти его2.
Сегодня официальная Россия ведет себя с республиками бывшего СССР так, как будто все, что случилось в 1991 году, — ординарное событие, которое надо бы забыть, чтобы начать вновь объединяться. Но если есть закономерности истории и международных отношений (которые мы, политологи, изучаем и открываем), то, наверное, интеграционная затея (пока что именно затея) РФ будет оставаться не только неполноценной, но и подозрительной, даже провокационной. Суть в том, что интеграционный процесс имеет свои закономерности, зиждется на вполне определенных принципах и ценностях. Все это уже доказали теоретики интеграции.
Поэтому, если оставаться на строго научной основе, то, как мне представляется, необходимо обратиться к истокам, движущим силам, принципам, целям и последствиям, даже моральным основаниям нынешней политики стран СНГ по отношению друг к другу, и прежде всего политики России. Начать надо с оценки событий 1991 года. Преобладающий сегодня тип отношений между новыми независимыми государствами был навязан Россией накануне распада СССР. Этот тип я назвал бы наследием Ельцина. Данная модель вытеснила, разрушила другой тип отношений, возникший с началом уже забытой перестройки (его я бы назвал наследием Горбачева).
Становится все более ясным, что Россия должна отказаться от наследия Ельцина. Это важно как с политической, так и с моральной точки зрения. Например, мне как ученому, не понятно, почему всю вину за распад СССР взвалили на Горбачева, который до последнего стремился сохранить его, а Ельцина новейшая история России ставит на пьедестал великого реформатора, хотя очевидно диаметрально противоположное. Здесь,
1 С. Коэн: Распад Советского Союза прервал марш России навстречу демократии [www.centrasia.org],
14 декабря 2006 (источник — ИноСМИ, 13 декабря 2006).
2 См., например, книгу А.С. Черняева, бывшего советника президента СССР «Шесть лет с Горбачевым (по дневниковым записям)». М.: Прогресс, 1993. С. 511.
наверное, надо внести ясность в один вопрос. Призыв к осуждению решения о ликвидации СССР вовсе не вызван ностальгией по бывшему Союзу. Тем более что процесс суверенизации ННГ стал необратимым. Это лишь попытка очищения наших взглядов, представлений и исторической памяти от темных пятен, фальсификаций и идеологических спекуляций, ибо взгляды, представления и память во многом определяют отношение людей к событиям прошлого и строительству будущего.
Говоря об оценке событий 1991 года, важно также поставить точки над <<i» в вопросе о международном измерении тех событий. И здесь, прежде всего, должна определиться сама Россия. 1991 год — не только дата Russian-made ликвидации сверхдержавы; с этим фактом начался новый поворот и в мировой политике — закончилась (благодаря Г орба-чеву, а не Ельцину) эпоха биполярного миропорядка и «холодной войны». Но закончилась ли? Не реанимируются ли сегодня отношения тех времен? Почему же Россия не продолжила начатую в 1980-х годах политику rapprochement с Западом, прежде всего с США? Почему в Центральной Азии началась новая «Большая игра»?
Уже много раз сказано, что геополитическая трансформация ЦА, начавшаяся с ликвидацией советского супергосударства, стала причиной этой «игры» в отношении данного региона, в которую вовлечены многие мировые и региональные державы плюс сами его государства. Таким образом, новая «Большая игра» (в отличие от старой) стала многосубъектной. В ней есть одна важная особенность: ее участники, хотя и в разной степени, соизмеряют свою центральноазиатскую политику с фактом перманентного присутствия здесь интересов России. Более того, среди участников центральноазиатской геополитики широко распространено и глубоко укоренено представление, что ЦА — зона доминирования (сфера влияния) РФ. Многие российские политики и политологи стремятся поддержать это представление, даже обосновать его. Мне кажется, что даже Запад/США смирился с этой реальностью, чего не могут не видеть в РФ. Но тогда почему столь живучи в России представления о заговоре Запада/США и его стремлении вытеснить ее из Центральной Азии? Все эти вопросы в конечном счете ведут нас в драматический 1991 год и к вопросу об ответственности России за него.
С момента обретения странами ЦА своей независимости политика Москвы по отношению к ним была неоднозначной, изменчивой, даже противоречивой. Состояние представленности России в делах региона за весь тот период можно условно охарактеризовать в терминах «уход», «удержание» и «возвращение».
Под словом «уход» я понимаю значительное уменьшение масштабов, уровня и степени присутствия Кремля в ЦА, причиной чего стало экономическое и геополитическое ослабление Государства Российского. Одновременно с уходом России из региона происходило наращивание западного геополитического присутствия.
Под словом «удержание» я понимаю стремление Москвы сохранять статус-кво либо удерживать геополитическую ситуацию без значительных потерь для РФ, а под словом «возвращение» — усиление российского присутствия в регионе в разных формах: от культурного и экономического до геополитического и стратегического.
Нечто подобное описал российский эксперт Д. Тренин, отразивший это в терминах политики «оставить и забыть», «контролируемая зона» и «новый захват»3.
Как можно заметить, эти особенности политики РФ в отношении ЦА сосуществовали одновременно, то усиливаясь, то ослабляясь в зависимости от геополитической ситуации в регионе и положения самой России в мировой политике. А в последние годы мы наблюдаем активизацию Кремля на центральноазиатском направлении (об этом ниже).
3 Trenin D. Russia and Central Asia: Interests, Policies, and Prospects. B kh.: Central Asia: Views from Washington, Moscow and Beijing / Ed. by B. Rumer, D. Trenin, H. Zhao. N.Y.: M.E. Sharpe, 2007. P. 121.
Чтобы анализировать российскую политику/геополитику вообще и в ЦА в частности, необходимо понять, что сложный процесс геополитической трансформации данного региона происходит в условиях формирования нового миропорядка и пересмотра многих постулатов самой геополитической теории. В этой сфере сегодня рождается новая, так называемая «критическая геополитика»4.
Я бы назвал новое направление в геополитической мысли демократической геополитикой, а старое направление — имперской геополитикой (см. табл.).
Имперская геополитика — это Демократическая геополитика — это ^
геополитика вражды геополитика признания
геополитика отчуждения геополитика сближения
геополитика недоверия геополитика согласия
геополитика исключения геополитика участия
геополитика балансирования геополитика возможностей
геополитика жесткой силы геополитика мягкой силы
геополитика сдерживания геополитика вовлечения
геополитика захвата ресурсов геополитика распределения ресурсов
геополитика доминирования геополитика сотрудничества
геополитика сфер влияния ^ геополитика глобализации ^
Коротко различие между двумя геополитиками можно охарактеризовать так: имперская геополитика основана на убеждении о возможности войны, а демократическая геополитика — на убеждении о неизбежности мира. Прекрасная работа известного российского исследователя В. Цымбурского «Геополитика для «евразийской Атлантиды» — логически стройная, исторически строгая, геополитически и стратегически выверенная, естественно, руссоцентричная — все же выдержана в духе старой геополитики на основе представления о возможности войны. Эксперт пишет: «В интересах России, чтобы член новоиспеченного ГУАМа — Узбекистан не получил доступа к Каспию, но был, как и сейчас, отрезан от него казахстанскими и туркменскими землями, через которые может пролечь индоокеанский (торговый и трубопроводный маршрут от Индийского океана, через территории Ирана, Туркменистана и Казахстана на север в Россию. — Ф.Т.) путь»5. По его мнению, Россия должна сопротивляться попыткам прокладки иных ресурсных потоков в Евро-Азии, в обход российской территории и выдвигает лозунг: «Урал — да, Кавказ — нет!»6.
Довольно четко оценила интересы РФ в данном регионе, например, Лена Йонсон из Шведского института международных отношений: «Интересы России в Центральной Азии после распада Советского Союза в основном связаны со стратегическими пробле-
4 О новой геополитике см.: Geopolitics: Global Problems and Regional Concerns / Ed. by L. Tchantou-ridze. Winnipeg, Manitoba: Center for Defence and Security Studies, 2004 (см. также: Amineh M.P. Globalization, Geopolitics and Energy Security in Central Eurasia and the Caspian Region. The Hague: Clingendael International Energy Programme, 2003).
5 Цымбурский В. Геополитика для «евразийской Атлантиды» // Pro et Contra, 1999, Т. 4, № 4.
6 Там же.
мами и проблемами безопасности. Стратегические интересы двойственны: первое — интегрировать центральноазиатские государства в сферу СНГ и сделать их близкими союзниками России; второе — не позволить внешним державам получить стратегический доступ в Центральную Азию»7. Эти мысли как раз и отражают традиционные представления об имперской геополитике.
Ответственность России в XXI веке (наследие Путина га наследие Буша)
Один из важных итогов 16-летнего периода развития — сохранение постсоветского контекста реформ. Я имею в виду преобладание во внутренней и внешней политике ННГ советской социалистической школы, фактически реанимированной вплоть до такого ее качества, как антиамериканизм. Уход, удержание и возвращение России в Центральную Азию происходили на основе классической, но изжившей себя Realpolitik. Что-то подобное происходит и на всем пространстве Содружества.
Не вызывает сомнения, что любые модели постсоветской интеграции (или дезинтеграции) предполагают особое доминирующее участие РФ или фактор ее политики как преобладающий в отношениях государств в рамках СНГ. Не исключено, что это стало одной из причин отсутствия общности в данной структуре как главного условия объединения: ведь асимметричность политической композиции Содружества очевидна. Поэтому не случайно, что на постсоветском пространстве возникают различные квазиинтеграцион-ные (если не сказать псевдо-) форматы.
В анализе интеграционной затеи в Содружестве среди аналитиков некоторое время присутствовал оптимизм относительно его перспектив, основанный на представлении, что, например, «Россия, Белоруссия, Украина и Казахстан в совокупности обеспечивают до 94 процентов общего ВВП стран СНГ и 88 процентов их товарооборота. И хотя экономики этих стран существенно различаются, все-таки можно говорить пусть не о сопоставимости выбранных моделей экономического развития, то хотя бы о взаимодополняемости экономик»8. (Кстати, подобные подходы сегодня применяют, когда пытаются обосновать силу и перспективу ШОС.) При этом относительно таких «процентных ставок» можно привести следующие контраргументы:
1) А что, экономики других членов СНГ не взаимодополняемы? И адекватны ли оставшиеся на их долю 6% общего ВВП и 12% товарооборота их верности Содружеству?
2) Совокупный ВВП и товарооборот, например, РФ и КНР многократно больше показателей четверки, но ведь они не интегрируются.
3) Разве экономическая взаимодополняемость искомых стран обнаружилась лишь после распада СССР? Если таковая существует, то она была очевидна и в советском государстве.
Против интеграции на пространстве СНГ говорит как возможная экономическая взаимодополняемость, так и ее отсутствие. Действительно, а) экономический детерминизм не допустил бы, наверное, дезинтеграции союзного государства, реформирование
7 Allison R., Jonson L. Central Asian Security: The New International Context. Washington, DC: The Brookings Institution Press, 2001. P. 97—101.
8 Сыгроежкин К. Парадоксы интеграции. Единая Евразия // Pro et contra [www.centrasia.org], 14 августа
2003.
которого не было доведено до конца волею президентов трех славянских республик. При одновременном развитии экономической и политической составляющих интеграции Европы страны приходят сегодня, как видим, к образованию «союзного государства». А у нас готовое союзное государство нужно было дореформировать, а не разрушать, если считать идею экономической взаимодополняемости по отношению к рассматриваемым республикам состоятельной; б) если же мы примем концепцию экономической нецелесообразности и политической несостоятельности СНГ, то и модели ЕврАзЭС и ОРИ автоматически окажутся нерелевантными.
Тем временем открытие постсоветского пространства для мира, в том числе для Запада, стало другой важнейшей причиной значительного ослабления не только перспектив возрождения некоего подобия бывшего Союза, но и статуса России как интеграционного ядра. Возможно, кроме рудиментов «холодной войны», в российском внешнеполитическом истеблишменте ничего другого пока и не могло возникнуть. Ведь все шло очень быстро, как, собственно, и сам внезапный роспуск СССР. Россия одновременно и уходила, и удерживала, и возвращалась.
Не случайно сегодняшнюю стратегию РФ в СНГ, что отмечает С. Маркедонов, можно определить как стратегию сдерживания. Сегодняшняя миссия Москвы на постсоветском пространстве сводится к попыткам любой ценой стабилизировать ситуацию. Думаю, следующая выдержка из статьи Маркедонова заслуживает того, чтобы ее привести полностью, поскольку она чрезвычайно актуальна. «Стабилизация — ключевое понятие сегодняшней российской политики в СНГ, ее квинтэссенция. Такие понятия, как развитие, прогресс, демократия, отсутствуют в российском политическом лексиконе и отданы на откуп США и странам Евросоюза, преследующим в СНГ свои корыстные интересы. Инструментально такая миссия реализуется через поддержку только действующих «партий власти» и действующей власти вообще, а также через отказ от диалога с оппозицией. Сегодня такого рода сценарии реализуются во взаимоотношениях РФ с Белоруссией, Узбекистаном, Казахстаном, Таджикистаном, Туркменистаном и в гораздо меньшей степени с Арменией, Азербайджаном и непризнанными государствами. Однако, поддерживая действующие режимы, Кремль не работает со вторым и третьим эшелонами власти в этих государствах, а значит, лишает себя страховки от неожиданностей в случае внезапной смены высшего руководства...
Ориентация на «застой» и безоговорочную поддержку действующей власти приводит к тому, что Москва теряет, и во многом уже потеряла, перспективных и потенциальных союзников среди сторонников модернизации и политических перемен.
Во-первых, целью российской внешней политики в СНГ является не поддержка коррумпированной партноменклатуры, а следование интересам России. Во-вторых, если политика Кремля нацелена на эффективный результат, она не может противопоставлять стабильность и развитие (читай модернизацию). Следовательно, миссия России не может сводиться к «замораживанию» и «сдерживанию». Она должна поощрять модернизацию, которая может стать основополагающей предпосылкой и для стабильности, и для демок-ратии»9.
В XXI веке судьбу постсоветского пространства, особенно Центральной Азии, будет решать, на мой взгляд, то, что можно условно назвать борьбой между подходом а-ля Буш и подходом а-ля Путин к этому пространству. Я имею в виду следующее: Буш как бы олицетворяет собой, так сказать, расширение демократии, а Путин олицетворяет собой неприятие этого расширения под предлогом того, что это якобы не расширение, а наступление (навязывание). Проиллюстрируем сказанное словами этих двух персон.
9 Маркедонов С. Как вернуть значение России. Нужна «консервативная модель развития» // Prognosis.ru,
18 апреля 2006.
Подход а-ля Буш: «События и здравый смысл привели нас к одному выводу. Защита свободы на нашей земле все больше зависит от успеха свободы на других землях... Лучшая надежда на спокойствие в нашем мире — это расширение свободы во всем остальном мире» (выступление Дж. Буша-мл. на инаугурации, 20 января 2005 г.). Или: «Демократические общества — это миролюбивые общества, поэтому, ради мира развитые демократии мира должны помочь молодым демократиям развиваться. В этих странах и по всему миру те, кто стремится к свободе, получат в лице Соединенных Штатов непоколебимого союзника» (выступление Дж. Буша-мл. в отеле «Renaissance» в Вашингтоне).
Подход а-ля Путин: «Мы видим все большее пренебрежение основополагающими принципами международного права. Больше того, отдельные нормы, да, по сути, чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов, перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере навязывается другим государствам. Ну, кому это понравится? .когда эти неправительственные организации финансируются по сути иностранными правительствами, то мы рассматриваем это как инструмент иностранных государств в проведении политики в отношении нашей страны»10.
Феномен так называемых «цветных революций» в некоторых республиках СНГ стал по сути водоразделом между подходами США и РФ к судьбе постсоветского пространства. Особенно явственно это проявилось в том, как РФ и США соотносят демократию и безопасность в ЦА: РФ считает, что украинские или грузинские сценарии «ускоренной демократизации» способны привести к дестабилизации, смычке радикальной оппозиции с радикальными исламскими силами, поэтому к демократии следует двигаться медленно; США считают, что именно дальнейшее промедление в демократизации может усилить протестный потенциал и также привести к смычке радикальной оппозиции с радикальными исламскими силами. Кто же прав?
Мне все больше кажется, что ответ на этот и многие другие вопросы, касающиеся трансформации ННГ Центральной Азии (и не только ЦА), скрыт в геополитике, точнее — в геополитических воззрениях ученых и политиков. Очень часто можно наблюдать, как любой более или менее серьезный сигнал или даже намек на самостоятельную внешнюю политику, особенно сотрудничество с США, воспринимается в Москве с озабоченностью — как тревожный симптом будущего (или уже нынешнего) ухода этих стран от влияния РФ. И чтобы удержать их в сфере своего влияния, она даже готова отказать им в демократическом выборе.
«.Гражданская война в Таджикистане стала сигналом Москве, что демократия и исламизм являются неприемлемыми альтернативами секулярному авторитаризму, — пишет Д. Тренин. — Исламизм является дестабилизирующим и угрожающим не только положить конец роли России в Центральной Азии, но и распространиться на российские регионы с мусульманским населением, ослабляя тем самым Российскую Федерацию. Что же касается демократии, то она не рассматривается как жизнеспособная альтернатива в ЦА: она может либо проложить дорогу растущему западному присутствию и проамериканской политике за счет российских интересов, или, что более вероятно, открыть исламизму ворота»11. По-моему, Тренин вскрыл не столько геополитическую озабоченность, сколько геополитическое замешательство России в центральноазиатском вопросе, который сегодня вновь актуализируется. Рассмотрим его вкратце с современной точки зрения.
10 Выступление В.В. Путина и дискуссия на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности 10 февраля 2007 года [www.kremlin.ru].
11 Тгетп D. Ор. ск. Р. 91.
Новая ответственность России в XXI веке вытекает в общем из старой геополитической константы: страна расположена на участке планеты, еще в начале XX века обозначенном классиками геополитики как стратегически ключевая зона, доступ к которой или даже контроль над которой со стороны какой-либо державы обеспечивает ей статус мирового гегемона. Интересно, однако, что теперь, после 1991 года, в этой зоне расположена не одна Россия, а несколько независимых государств, прежде всего центральноазиатских. И этот геополитический факт кардинально меняет существо и значение так называемого исторического «среднеазиатского вопроса», который в своем начале был по сути англо-русским вопросом и который был конфликтом «моря» и «суши» — «сильнейшей в военном отношении островной державы, флот которой господствовал в Мировом океане, и крупнейшей континентальной державы, осуществлявшей территориально-политический контроль над материковой сердцевиной мира»12.
Сегодня этот вопрос уже не только не англо-русский (он даже не американо-советский или американо-российский, каким он стал впоследствии, т.е. к концу XX века); среднеазиатский вопрос уже и не существует как таковой в том смысле и в той форме, как он возник в геополитическом мышлении, поскольку он a priori отказывал центральноазиатским странам и народам не только в праве на самоопределение в решении этого вопроса, но даже на соучастие в нем. И именно таким образом, то есть самим фактом независимого существования, центральноазиаты сегодня модифицируют перманентную геополитическую формулу борьбы «суши» и «моря».
Россия всегда была хранителем Хартлэнда, и в этом заключалась часть ее ответственности за мировые дела. Но за Хартлэнд ныне отвечают и ННГ, находящиеся в его пределах. Это значит, что опосредованно (или непосредственно) и они несут часть ответственности за мировые дела. Смирится ли, согласится ли с этим Россия? Любой ответ на этот вопрос со стороны ее политических кругов можно понять как искренний, выстраданный и правильный, даже ответ «нет», который может звучать как неоимперский. Дело в том, что чем бы ни была Россия (Россия-империя, Россия-держава, Россия-Евразия, Рос-сия-Хартлэнд), она останется государством-интегратором. Но именно эту функцию она должна осуществлять ответственно, то есть в соответствии с требованиями новой демократической геополитики.
Обращает на себя внимание замечание Стивена Бланка о том, что одной из отличительных черт нынешней российской дипломатии является ее настойчивость и что Россия упорно следует однажды выбранному политическому курсу даже тогда, когда исчезают условия, его породившие13. Действительно, с концептуальной точки зрения российская настойчивая пропаганда многополярности мирового политического пространства сегодня рикошетом бьет ее саму многополярностью постсоветского политического пространства, то есть тем, что Зб. Бжезинский назвал геополитическим плюрализмом. Увлекшись концепцией многополюсности, которая, на самом деле, не явилась на смену биполярности, а исчезла вместе с нею (потому что она появилась именно как альтернатива двухполюсности в 1970-х годах), многие российские политики и политологи создали себе концептуальную «головную боль». Дело в том, что в рамках многополюсного подхода начали конструироваться такие геополитические схемы, как Россия — Китай — Индия, или Россия — Иран — Китай, или Россия — Иран — Индия, или Россия — Франция — Германия и т.п., как некие противовесы однополюсности в форме мифического гегемонизма США.
12 Максименко В.И. Россия и Азия, или анти-Бжезинский (очерк геополитики 2000 года) // Восток, 2000, № 4.
13 См.: Блэнк С. Сомнительное дипломатическое наступление России в Азии [www.inosmi.ru], 1 июля
2003.
Несостоятельность подобных схем уже доказана как самим Бжезинским, так и многими другими политологами. Но здесь появляется другой аспект проблемы многополюс-ности (применительно к постсоветскому пространству). В поисках союзников в лице ИРИ, КНР или Индии (или Ирака, или ХАМАСа и т.д.) россияне как бы глядят поверх голов соседей из «ближнего зарубежья», не замечая их, будто бы считая, что с ними все ясно и никуда они не денутся, а их поддержка России в антиамериканизме гарантирована. Но ведь само постсоветское пространство многополюсно! Например, такие государства, как Украина, Грузия, Казахстан и сам того не замечающий Узбекистан, являются, так сказать, «полюсами местного значения» в масштабе Содружества14.
Приведу малозначимый на первый взгляд, но достаточно поучительный пример. Исходя из анализа энергетической и идеологической проблемы своей страны, весьма интересный геополитический вывод сделал таджикский аналитик И. Асадуллаев. Он убежден, что представители аналитических институтов и служб РФ видят угрозу ЦА в предложениях американцев рассматривать концепцию Большой Центральной Азии. «В этом усматривают попытки оторвать регион от России, — пишет он. — Себя же рассматривают исключительно как однозначный источник безопасности для региона»15.
Обратим внимание также на следующее рассуждение И. Асадуллаева: «Россия и Китай являются важнейшими факторами стабильности, но именно они одновременно являются источником угрозы для Таджикистана как страны, проводящие политику ограничения его энергетической безопасности. При этом каждая великая страна, в том числе и США, стремится оказывать помощь при условии принятия Таджикистаном ее стратегии»16. Здесь исследователь максимально приблизился к мысли, что отдельная страна региона в очередной раз может потерять (точнее, не приобрести) право на участие в решении центральноазиатского вопроса. Но он настойчиво ищет форму участия своей страны в нем (и, вроде бы, находит). Читаем: «Россия, играя стабилизирующую роль в регионе и, в частности, в Таджикистане, но, не желая содействия ему в более успешном решении проблемы энергетической безопасности (имеется в виду строительство Рогун-ской ГЭС), подталкивает Таджикистан к большей ориентации на мир мусульманских стран в поисках доноров. Это направление активности Таджикистана приводит к отступлению России в вопросах ее цивилизационного присутствия в стране. Важнейшими шагами Таджикистана в последнее время на этом направлении были, например, переход от русской формы написания и звучания фамилий к национальной форме. Теперь возник вопрос об алфавите, то есть о замене кириллицы на таджикско-персидский алфавит на арабской основе»17.
Асадуллаев, как и многие его таджикские коллеги, не мог не намекнуть на то, что в вопросах энергетической безопасности Таджикистана Москва ведет политические игры между Душанбе и Ташкентом. А это также способствует «уходу» Таджикистана в исламский мир, где есть силы, которые только и ждут дистанцирования данного государства «от российского фактора и в геополитике, и в духовно-политических аспектах».
Наконец, красноречивый вывод: «Россия очень много делает для стабилизации обстановки в регионе и Таджикистане, то есть она — источник безопасности. Но одновременно она толкает нашу страну к поискам геополитических альтернатив, чтобы решать неотложные задачи. В этом отношении Россия проводит угрожающую политику, ослож-
14 При этом мы используем слово «полюс» в том же смысле, в каком его принято употреблять в мировой политике. Не будем здесь повторять известную теорию полюсов.
15 Асадуллаев И. Геополитика «тяни-толкай» в Центральной Азии [www.centrasia.org], 4 июля 2007 (источник — Фергана.Ру).
16 Там же.
17 Там же.
няя ситуацию и для себя, и для Таджикистана. В последние годы Таджикистан, несмотря на то что строится Сангтудинская ГЭС, убеждает Москву не ограничиваться только военным присутствием. Для этого Душанбе демонстрирует политику приоткрывания дверей то одному сопернику России, то другому»18.
Итак, между мировыми полюсами, как видим, могут существовать латентные и явные полюса, хотя не мирового класса, а местного значения, но все же способные в той или иной степени повлиять на действия мировых полюсов. Поэтому прав Д. Тренин, когда пишет, что «многополярность не только предлагает упрощенную и искаженную картину мира, но и ориентирует внешнюю политику России на цели, часто не отвечающие российским национальным интересам»19.
Каковы же они, эти интересы, на центральноазиатском направлении? Именно этот вопрос долгое время (с 1991 г.) находился в тени задач России в масштабах мировой политики. Регион оставался для Москвы второстепенным. Она была больше озабочена двумя задачами: реформированием своей государственности (особенно с приходом В. Путина) и поддержанием (удержанием) своего статуса мировой державы. В то время как США с самого начала в систематизированной форме обозначили свои интересы в ЦА и постоянно артикулировали их вплоть до сегодняшнего дня, РФ, к сожалению, до сих пор не выдвинула ничего подобного в отношении региона. Лишь в последние годы в ее экспертном сообществе предпринимаются более серьезные, чем раньше, попытки понять, показать и упорядочить интересы Москвы в ЦА. Например, Д. Тренин группирует их как стратегические и специфические. К стратегическим он относит: поддержание внутренней стабильности, предотвращение «цветных революций», сдерживание иностранного военного присутствия и союзнических отношений ЦА с третьими странами, поддержку межгосударственной стабильности, прекращение торговли наркотиками, ядерное нераспространение. К специфическим он относит: 1) экономические интересы, укрепление сотрудничества в сфере безопасности под руководством Москвы, сотрудничество в области оборонной промышленности и торговли оружием, увеличение российского военного присутствия в регионе, создание зоны свободной торговли, влияние на добычу и транспортировку энергоресурсов Каспия, доминирование в газовом секторе ЦА, контроль гидроэнергоресурсов региона, участие в других секторах экономики; 2) гуманитарные интересы: забота об этнических русских, проблемы трудовой миграции из ЦА в РФ, содействие в сохранении и развитии русского языка в странах ЦА, создание общего информационного пространства20.
При этом Тренин наряду с прочим предлагает «России отказаться от функции главного гаранта безопасности ЦА, а также признать, что в ЦА фундаментальные интересы России и Соединенных Штатов совпадают, и прекратить рассматривать американское присутствие в регионе как непременно антироссийское21 (выделено мной. — Ф.Т.)».
С этим подходом несколько контрастирует мнение другого российского ученого, Цымбурского, которого мы упоминали выше. (И это, кстати, свидетельствует о новом динамизме в центральноазиатских исследованиях в России.) Он считает, что «ни в коем случае нельзя поощрять безумные идеи в духе Дугина-Митрофанова насчет геополитического дележа Центральной Азии, идеи откровенно провокационные, неизбежно ведущие к кризисам в отношениях между тремя державами (читай: Россией, Китаем и Ираном. — Ф.Т.), а заодно подталкивающие элиты и народы региона взывать к Западу как
18 Асадуллаев И. Указ. соч.
19 Тренин Д. Ненадежная стратегия // Pro et Contra, 2001, Т. 6, № 1—2. С. 51—65.
20 См.: Trenin D. Op. cit. P. 75—136.
21 Ibid. P. 130.
защитнику и гаранту их суверенности...»22 Я полностью согласен с первой частью этого рассуждения относительно дележа региона, но не вполне понимаю, почему нельзя допускать, чтобы защитником и гарантом суверенитета искомых стран были западные государства. Т о есть, проще говоря, почему именно Россия должна выполнять такую миссию? Ведь если речь идет о защите суверенитета (который является самоценностью и самоцелью), то разве нельзя допускать, чтобы странам ЦА в этом помогли лидеры мира? Мне все больше кажется, что, когда представляют, что ЦА «взывает к Западу как защитнику и гаранту их суверенности», в России думают не столько о суверенитете стран региона, сколько о некоем вызове самой России со стороны Запада. Что же получается из этой «схоластики»: Россию интересует не столько суверенитет и независимость ЦА, сколько свой собственный суверенитет (ведь есть же вызов Запада!). Получается, что два суверенитета (ЦА и РФ) несовместимы? Но это всего лишь схоластика.
Я ее применил, только чтобы обратить внимание аналитиков и научного сообщества на наличие герменевтической проблемы в исследовании ЦА: взаимообусловленность объяснения и интерпретации, с одной стороны, и понимания — с другой, порождает известный в философии герменевтический круг, который означает, что для того, чтобы нечто понять, его необходимо объяснить, и наоборот. Действительно, например, США и РФ можно рассматривать как антагонистов в ЦА, а можно представлять и как партнеров. Можно быть пессимистом касательно центральноазиатской интеграции, а можно быть в этом оптимистом. Можно существующие проблемы во взаимоотношениях стран ЦА интерпретировать как разъединяющие, а можно и как стимулирующие к сотрудничеству.
Тем временем признаки российско-американского rapprochement на центральноазиатском направлении появились уже во время визита Дж. Буша в Москву в мае 2002 года, который вроде бы стал признаком состоявшейся модификации центральноазиатского вопроса. В принятом в ходе того визита совместном заявлении президентов В.В. Путина и Дж. Буша об антитеррористическом сотрудничестве говорится: «Считая, что суверенитет, долговременная стабильность, процветание и дальнейшее демократическое развитие государств Центральной Азии отвечает стратегическим интересам России и США, мы обязуемся придерживаться транспарентности и сотрудничества в наших отношениях с государствами Центральной Азии. Важным шагом в целях обеспечения их безопасности является окончательное искоренение террористической деятельности в Афганистане и оказание содействия для предотвращения ее возобновления»23. А в совместной декларации двух президентов о новых стратегических отношениях меду РФ и США отмечается: «В Центральной Азии и на Южном Кавказе мы признаем наш общий интерес в содействии стабильности, суверенитету и территориальной целостности всех государств этого региона. Россия и США отвергают показавшую свою несостоятельность модель соперничества великих держав, которое может только усилить конфликтный потенциал в этих регионах»24.
Ответственность Центральной Азии (наследие Каримова vs наследие Назарбаева)
Почти уверен, что в России всегда понимали нереальность не только способности Запада вытеснить Россию из ЦА, но и его возможности установить в регионе свое до-
22 Цыlмбуpcкuй В. Указ. соч.
23 Российская газета, 25 мая 2002 [www.rg.ru ].
24 Там же.
минирующее положение. Вопрос здесь, видимо, в другом: неясной оставалась (и во многом остается) линия поведения самих независимых (надо понимать в первую очередь — от России) государств ЦА. А ведь именно эта линия и должна модифицировать, как было сказано выше, классическую теорию Хартлэнда. Но, к удивлению, данная линия оказывалась не всегда прямой и отчетливой. В одни периоды страны региона бросали вызов российской доминанте, в другие — признавали и принимали ее.
Примеров внешнеполитического поведения центральноазиатских государств, в которых можно обнаружить их несамостоятельность, немало. Возьмем, к примеру, вступление РФ в Организацию «Центральноазиатское сотрудничество», исказившее как географическую конфигурацию ЦА как региона, так и политическую композицию Организации. Это событие стало фактически отражением не столько наступления России, сколько отступления стран ЦА, которые тем самым признали свою неспособность разрешить имеющиеся между ними проблемы и призвали на помощь посредника25.
В то же время нынешнее российско-американское расхождение по поводу судьбы Центральной Азии является фактически двойным симптомом в процессе формирования нового миропорядка после окончания «холодной войны». С одной стороны, старая модель баланса сил в международных отношениях оказалась вновь востребованной, хотя ожидалось, что она останется в истории. С другой стороны, новый центральноазиатский вопрос в российско-американском расхождении — быть или не быть демократии в Центральной Азии — обнаруживает, что проникновение геополитики может не только исказить политику демократизации, но и поставить саму эту политику под сомнение.
Дело в том, что ЦА расположена в недемократическом окружении. Это означает, что все участники новой центральноазиатской «Большой игры» до сих пор играли по правилам «игры с нулевой суммой», в то время как страны региона (как и внешние державы) должны перейти к модели «выигрыш-выигрыш», которая и соответствует демократической геополитике. В последние годы обнаружилась парадоксальная ситуация в вопросе об отношении к Западу стран ЦА с точки зрения России. Парадоксальность заключается в том, что Москва, сама строящая стратегические отношения с Западом/США, нервозно реагирует на сближение с Вашингтоном республики региона, где феномен военного присутствия США служит ярким тому подтверждением. Сама будучи членом «Большой восьмерки», Россия нервозно реагирует на сотрудничество стран Кавказа и ЦА с НАТО. Сама являясь ключевым членом ШОС, ассоциированным членом ОИК, участницей форумов в АТР, РФ отнюдь не возрадовалась американскому проекту «Большая Центральная Азия» (БЦА). Сама мало что сделав для ликвидации террористического очага в Афганистане, Россия то и дело критикует международные силы (конечно, возглавляемые США/НАТО) за их неспособность стабилизировать ситуацию в ИРА.
Мы можем сделать заключение, что демократическая повестка дня должна быть «очищена» от геополитических приложений. Как это сделать? Очевидно, единственный путь преодолеть деструктивную геополитику внешних держав и геополитические искажения местной демократии — строить каждую в конструктивной манере. Ясно, что невозможно избежать первую (геополитику), и вполне очевидно, что неправильно будет отказаться от второй (демократии). Решение дилеммы могло бы быть приблизительно следующим: превратить формулу «геополитической демократии» в формулу «демократической геополитики».
Выше мы говорили о многополярности постсоветского пространства. Здесь мы заметим, что она противоречит концепции демократической геополитики. Известный
25 Об этом подробнее см.: Tolipov F. The Expansion of CACO: A Russian Offensive or a Central Asian Surrender? [www.cacianalyst.org], 1 December 2004.
российский эксперт А. Собянин отмечает, что в регионе ЦА есть только одна страна, которая предстает этакой «темной лошадкой», — Туркменистан. «Это — не просто таинственный джокер после смены высшей власти в стране, а именно сильный самостоятельный игрок. Конечно, она не самая мощная страна региона, но именно она находится в уникальной точке бифуркации уникального исторического момента, когда даже малые его шаги способны изменить траекторию казахстанской, российской, узбекистанской и таджикистанской внешней политики. Вопрос лишь в том — куда направится она»26. Думаю, что такая многополярность не только усложнит и без того запутанную и опасную «Большую игру», но и не в долгосрочных интересах самого Туркменистана, поскольку может рикошетом ударить по нему самому, как только Ашхабад вступит в игру. Непростое положение перечисленных России, Казахстана, Т аджикистана и Узбекистана в геополитической игре с мировыми державами — яркое тому свидетельство. Добавлю, что в «уникальной точке бифуркации уникального исторического момента» находится не только Туркменистан, но и все страны ЦА, находится весь регион в целом.
История, как известно, не любит сослагательного наклонения. Но все же представим, как бы развивалась геополитика в ЦА (если угодно, тот же центральноазиатский вопрос), если бы отношения между Ташкентом и Вашингтоном внезапно не ухудшились; если бы Узбекистан не вошел ни в ШОС, ни в ЕврАзЭС; если бы он оставался в составе ГУУАМ; если бы ОЦАС не сливалась с ЕврАзЭС; если бы Узбекистан не вступал в союзнические отношения с РФ (скороспелый Договор о которых почти не отличается от ранее заключенного между ними Соглашения о стратегическом партнерстве). Само перечисление этих произошедших одно за другим, вовсе не закономерных и не предвиденных (даже неожиданных) изменений во внешней политике Узбекистана свидетельствует об их общей геополитической по своему характеру направленности. Их всех объединяет одна антиамериканская установка. Смею выдвинуть гипотезу: если бы не произошло всех этих изменений, то сегодня Узбекистан уже превратился бы в действительного лидера ЦА. И отнюдь не потому, что за ним стояли бы США, а потому, что таким бы образом, говоря словами поэта, «он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог». Оказавшись подлинным и ответственным лидером в регионе, Узбекистан уже был бы готов приступить к новой миссии — политическому объединению стран ЦА.
Отдельного исследования требует вопрос, что потерял Ташкент, ухудшив свои отношения с Вашингтоном, и что приобрел он, став союзником Москвы лишь на основе антиамериканизма. Мне кажется, что улучшать отношения с Россией можно было, не ухудшая отношений с Соединенными Штатами и наоборот. Во внешней политике Узбекистана США объективно принадлежит свое место, а РФ — свое, и эти две внешнеполитические линии не обязательно должны быть противоположными, альтернативными. Но, анализируя внешнеполитические действия Узбекистана в свете его отношений с мировыми державами, мы уже сейчас можем сделать следующий важный вывод.
Эта страна как своим абсентеизмом, так и своим активизмом способна критическим образом повлиять на геополитическую ситуацию в регионе. Вопрос лишь в том, куда направится она (говоря словами Собянина). Стоило Узбекистану дать разрешение на размещение военного контингента США на своей территории, как в России забили тревогу, а стоило ему «выгнать» этот контингент заодно с американскими НПО со своей территории, так в России вздохнули с облегчением и восторжествовали. Узбекистан своим активизмом может стать локомотивом региональной интеграции в ЦА, а своим абсентеизмом — задерживать весь эшелон, движущийся в направлении интеграции.
26 Собянин А. США не хотят, чтобы интеграцией Центральной Азии занялась Россия [www.centrasia.org],
25 июля 2007. Беседовал Александр Евграфов 24 июля 2007 (источник — Росбалт).
Уже не вызывает сомнения, что перед странами региона стоит неоднозначная перспектива в рамках Содружества. В условиях такой неоднозначности важнейшее значение будет иметь выбор Москвы между Н. Назарбаевым и И. Каримовым, с одной стороны, и выбор Назарбаева и Каримова — с другой. Проблема даже не столько в персонах политических лидеров, сколько в типе проводимой политики, их роли в «Большой игре», их потенциале влияния на преобразование геополитической демократии в демократическую геополитику.
Назарбаеву удалось использовать богатство своей страны природными ресурсами, прежде всего энергетическими, как в свою пользу, так и в пользу экономического развития республики. В Казахстане усиливается то евразийское течение политической мысли, то центральноазиатское, то вообще паназиатское (вспомним сюрреалистическую идею CВМДA) и т.д. Это государство, поставившее самоцелью (именно самоцелью) стать председателем ОБСЕ в 2009 году, сначала делает шаг в направлении демократии, внося в Конституцию страны некоторые демократические изменения (апрель 2007 г.), и тут же делает шаг назад, дав право действующему президенту избираться неограниченное количество раз.
В то же время РК демонстрирует удивительные экономические успехи. «Казахское чудо» уже признают в Грузии, Aзepбaйджaнe, Кыргызстане, где казахстанские инвестиции становятся заметным фактором экономического роста. «Головокружение от успехов» побудило руководство этой республики поставить задачу войти в 50 наиболее развитых стран мира. Ее миротворческие контингенты участвуют в операциях в Ираке и Aфгa-нистане. Но даже при всем своем активизме Казахстан не пошел столь далеко, как Узбекистан, чтобы установить союзнические отношения с РФ, с которой он непосредственно граничит, и не испортил отношения с западными странами, в том числе с CШA.
A Узбекистан, к сожалению, не смог пока выработать целостную внешнеполитическую доктрину и вместо npoaкmuвнoй стратегии, свойственной любому сильному государству, мощь которого основана на многопараметровом потенциале нации, избрал peaк-muвную тактику. Вместо динамизма в отношениях Узбекистана с мировыми державами мы наблюдаем санкции со стороны ЕС за действия государства во время андижанских событий в мае 2005 года, а в отношениях с соседними республиками по региону — непонятную самоизоляцию.
Таким образом, наследие Каримова versus наследие Назарбаева — выбор между проактивной и реактивной политикой. Но это еще и ставки то на одного, то на другого, которые в геополитической игре делают мировые державы, это выбор между ними самими. Почти никто не замечает, что этот выбор оставляет в тени вопрос об ответственности двух ключевых государств за свой регион, за теперь уже свой Xapтлэнд. Поэтому ставки надо делать не на персоны и не на персонифицированную политику, а на остающийся геополитической константой стратегически важный регион Центральной Aзии.
Когда говорят о ЦA в геополитических терминах, то указывают на иностранное военное присутствие, на наступление Запада и отступление России в регионе, на борьбу за доступ к его энергетическим ресурсам и т.п. Страны ЦA теряются в этом многоголосии, в многообразных сценариях. Получается так, что говорят о них, но за них и вместо них. К сожалению, многие и многие эксперты, аналитики, политологи и политики из этих стран, заразившись тем, что говорят о них и за них, зачастую лишь повторяют не ими выведенные (но им навязанные на рынке научных товаров) научные и околонаучные суждения о своем регионе.
Есть ли у ЦA свои интересы и в чем они заключаются? Несомненно, есть, а главные, стратегические интересы сводятся к триединству независимости, демократии и интеграции. Исходя из такой стратегической установки, на ближайшую и среднесрочную перспективу следует поставить следующие задачи:
— восстановить региональную структуру в составе пяти государств ЦА;
— провозгласить создание политического союза в ближайшие годы;
— полностью отменить визовый режим между пятью странами;
— привести конституции и законы пяти стран ЦА в соответствие друг с другом;
— принять Манифест единой Центральной Азии;
— перейти к общей внешней и оборонной политике (по типу европейской) вплоть до восстановления Центразбата;
— объявить о выходе из СНГ и переходе к отношениям со странами Содружества на двусторонней основе;
— обратиться к крупным мировым державам с призывом оказать широкую международную помощь (по типу Плана Маршалла для Европы) в реализации крупных региональных экономических проектов.
Ответственность Центральной Азии заключается в том, чтобы, признавая геополитические интересы и озабоченность России по поводу военно-политического и иного присутствия в регионе доселе чуждых и незнакомых ему держав, суметь понять, артикулировать и отстаивать свои (а не этих держав) интересы. У ЦА, если угодно, имеется своя озабоченность присутствием разных держав в регионе, озабоченность иного рода, нетождественная российской. Центральная Азия должна перестать обслуживать интересы великих держав, потому что в ином случае это будет означать зависимость. Здесь идет речь отнюдь не о том, что эти интересы имманентно противоречат целям стран ЦА, более того, они даже могут гармонировать друг с другом. Речь о другом: чтобы перестать говорить и думать о Центральной Азии исключительно с точки зрения геополитики великих держав в этом регионе, не думая и не говоря при этом о ней с точки зрения ее самой.
3 а к л ю ч е н и е
Выше мы рассмотрели политику РФ в ЦА в трех ракурсах: наследие Горбачева versus наследие Ельцина; наследие Путина versus наследие Буша; наследие Каримова versus наследие Назарбаева. Эти ракурсы (дилеммы) отражают три масштаба, три уровня политики рассматриваемых участников: континентальный (СНГ-овский); глобальный (российско-американский); региональный (центральноазиатский). Первая дилемма символизирует отношение России к постсоветскому пространству как продолжение недемократической геополитики; вторая — всемирную борьбу между идеей демократии и геополитическими интересами; третья отражает неизбежный, но нежелательный результат наложения первой и второй в нашем регионе.
Три политические тенденции, связанные с отношением к Узбекистану двух мировых держав и с отношением Узбекистана к ним сегодня также нежелательны, а именно: ревизионизм США, реваншизм РФ и реверсионизм Узбекистана27. Имеется в виду, что пересмотр Вашингтоном своих позиций и отношения к Узбекистану, а также реванш Москвы в связи с этим могут быть вызваны отступлением, полным разворотом Ташкента на 180 градусов от своих прежних позиций во внешнеполитических ориентациях. Причем, как сегодня выясняется, реверсионизм Узбекистана не уместен не только по отношению к РФ и США, но и по отношению к своему непосредственному окружению — Центральной Азии.
27 Cm.: Tolipov F. Uzbekistan’s Reversionism, America’s Revisionism, and Russia’s Revanchism // CACI Analyst, 22 March 2006 [www.cacianalyst.org].
Думается, все же ревизионизм Соединенных Штатов не получит своего развития, а произойдет некоторая корректировка их стратегического курса по отношению к ЦА. Об этом говорит двуединство позиции Вашингтона: во-первых, его оценка и позиция относительно событий в Андижане (май 2005 г.) остаются неизменными, во-вторых, принятие Госдепом США концепции БЦА свидетельствует о попытке скорректировать неизменно активную линию на центральноазиатском направлении.
Что же касается возможности реваншизма Москвы, думается, что и это маловероятно. Но об этом пока говорят лишь попытки некоторых российских аналитиков и экспертов разработать и предложить более адекватную линию Кремля на центральноазиатском направлении.
Правда, вызвали удивление недавние выводы А. Собянина. Понимая возможные опасения в ЦА по поводу возрождения российского империализма, он думает, что эти опасения могут снять только две международные структуры: Шанхайская организация сотрудничества и Совещание по взаимодействию и мерам доверия в Азии (СВМДА). «В СВМДА входит больше стран, чем в ШОС, — пишет он. — Поэтому СВМДА, наверное, единственная сегодня международная организация, которая объединяет все страны, напрямую или косвенным образом вовлеченные в «проблему линии Дюранда» и «проблему Кашмира»...
.Те вопросы, которые неразрешимы или трудноразрешимы на уровне двусторонних отношений и трудноразрешимы в рамках сообщества «Центральная Азия и Россия», легче могут решаться в рамках более широких интеграционных проектов, более крупных международных организаций»28. Не согласен с этим. Опасения по поводу возрождения российского империализма могут снять не крупные международные организации (в которых, кстати, тоже может быть скрыт, завуалирован неоимпериализм), а сама Россия своей открыто демократической геополитикой, а не стремлением поддержания статус-кво в ЦА. (Что же касается СВМДА, то я ее считаю псевдомеханизмом доверия и взаимодействия в Азии, которая, в отличие от Европы, не едина, а фрагментарна сразу по нескольким показателям: цивилизационному, формационному, геополитическому, историческому, религиозному. А так называемая «линия Дюранда» и проблема Кашмира абсолютно не могут служить платформой объединения столь фрагментированной Азии, тем более что многим странам-участницам СВМДА может быть безразлично, проводит ли Россия имперскую политику в ЦА или нет).
От Великой России ожидается соответствующая политика. Но ее величие нынче не в имперскости, а в демократичности — не только во внутренней политике, но и в своей геополитике. Самое интересное, сегодня актуализируется не имидж России как защитницы Центральной Азии, а наоборот. Центральная Азия на самом деле защищает РФ с юга. Защищает самим фактом своего независимого существования, демократического развития, фактом своего объединения. И в этом, на мой взгляд, должна быть жизненно заинтересована новая демократическая Россия.
В связи с этим хотелось бы напомнить два важных постулата: один относится к наследию недавно ушедших с политической сцены, другой — к наследию скоро уходящих.
Вспоминая о перестройке и Горбачеве, бывший помощник президента СССР А. Черняев в своей книге пишет: «Смешно, провинциально, недостойно России представлять миру демократическую внешнюю политику будто начатой с чистого листа, в том числе и на американском направлении. как это делают ее нынешние руководители»29. Этот постулат о том, что должно быть преемственным.
28 Собянин А. Указ. соч.
29 Черняев А.С. Указ. соч. С. 365.
Повторю мысль, высказанную выше: Россия всегда была хранителем Хартлэнда, и в этом заключалась часть ее ответственности за мировые дела. Но за Хартлэнд ныне отвечают и ННГ Центральной Азии, находящиеся в его пределах. Это значит, что опосредованно или непосредственно и они тоже несут часть ответственности за мировые дела. А этот постулат о том, что не должно быть преемственным. Осознают ли все эту ответственность?
