CC BY
32
РОССИЯ И АНГЛИЯ: К ВОПРОСУ О ВЛИЯНИИ НА ФОРМИРОВАНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ ПОЛЬСКОГО И ШОТЛАНДСКОГО НАРОДОВ
Э. АБДУЛЛАЕВ
Кафедра истории России Российский университет дружбы народов 117198, Москва, ул. Миклухо-Маклая, 10а
В статье путем сравнения проблем становления шотландского и польского самосознания и условиях общественно-политической и социокультурной зависимоеш покоривших эти народы крупных держан проводится анализ проблем формирования их национальной идентичности. Статья носит отчасти историографический характер: в ней рассмотрены подходы различных исторических школ к вопросу национальной идеи и формирование вопроса как такового, благодаря чему становится возможным раскрытие темы исследования посредством подкрепления чсоретических выкладок легальным разбором исторических фактов.
В «Письмах русского путешественника» Н.М. Карамзин познакомил русскую публику с одним анекдотом времен Французской революции. «В одной деревеньке близ Парижа, - писал он, - крестьяне остановили молодого, хорошо одетого человека, и требовали, чтобы он кричал с ними: vive la nation! да здравствует нация! Молодой человек исполнил их волю; махал шляпою и кричал: vive la nation! Хорошо! хорошо! сказали они: мы довольны. Ты добрый Француз; ступай куда хочешь. Нет, постой: изъясни нам прежде, что такое... нация?»1 В этом эпизоде чувствуется ироническая усмешка дворянина, усвоившего дух космополитического Просвещения, над темным простонародьем, претендующим на звание нации.
Через сто лет французский ученый Эрнест Ренан прочтет в Сорбонне знаменитую лекцию, с которой часто связывают начало теоретического осмысления национализма. Под университетскими сводами из уст известного историка прозвучало: «Что такое нация?» - как будто эхо повторило бесхитростный вопрос крестьян революционной эпохи.
Среди ученых, занимающихся проблемами национализма, существует множество разногласий по поводу факторов, запускающих механизм формирования национального сознания, однако все они, как и Ренан, отмечают огромную роль в нем «общего прошлого» - исторических знаний и представлений.
Ренан считал, что те исторические представления, которые играют роль в формировании национального сознания, и те истины, которые формулирует историк в результате исследовательской работы, по сути своей противоположны. В духе позитивистского мышления своего века Ренан считал противоестественным союз науки и мифа: «Историческое заблуждение является одним из главных факторов создания нации, и потому прогресс исторических исследований часто представляет опасность для национальности»2. Наш современник, английский историк Э. Хоб-сбаум смотрит на проблему по-другому: «Мы, историки, в отношении национализ-
ма играем ту же роль, что и поставщики мака в производстве героина; мы поставляем на рынок необходимое сырье»3.
Именно в связи с признанием факта, что «нация» связана с «сознанием», в современную отечественную науку была привнесена категория «национальной идентичности». Все исследователи национализма согласны, что осознание общности прошлого, выработка исторического образа своего народа и актуализация исторической намят» являются неизменными спутниками формирования национального сознания. Само появление феномена «национальной историографии», которое в значительной степени определяло развитие европейской исторической науки XIX в., невозможно поняп. без учета 'пх)го фактора. В данном случае мы упо требляем термин «национальная не трио 1-рафия» отнюдь не как синоним националистической интерпретации псюрии, он прос т призван подчеркнут!» перелом в видении исшрии, ко'юрый произошел в конце XVIII в.
После потрясений Великой французской революции и наполеоновских войн формируется новый подход к осмыслению задач исторического знания: попять особосп. арапы, эпохи, народа. Недаром именно XIX в. стал веком появления многотомных национальных историй (Маколей, Мишле, фон Роггек, Карамзин, Соловьев).
Помимо осмысления своей исторической индивидуальности формирующимся нациям требовались новые интеллектуальные конструкты, которые бы выражали опре* деленные ценности: общую историческую традицию, дух народа, единство перед лицом врага, коллективную память и т.п. Каждая национальная историография пыталась осмыслить единство исторической судьбы своего парода, подчеркнут!, уникальность «народного духа». Концепции, рожденные в кабинетах исследователей, перетекали на страницы учебников, формируя в сознании новых поколений образ своего народа, соседних держав и мира в целом в прошлом и настоящем.
Совсем иначе складывалась судьба взаимоотношений польской и русской историографии на протяжении XIX столетия. Примером наибольшего сближения русской и польской науки может, пожалуй, служить фигура Иоахима Леленеля в 1820-е гг. В это время его критическая рецензия на «Историю» Карамзина живо обсуждается в русском обществе и журналах. Его книги и статьи пересылаются в Петербург и Москву, а в Варшаву и Вильно шлют свои работы русские авторы. Ле-левеля избирают членом Общества истории и древностей российских. К его мнению прислушиваются представители исторического цеха, в переписке с ним состоят И. П. Румянцев, МЛ. Погодин, М.И. Снегирев и др.4. Думается, этот феномен был напрямую связан с некоторым дрейфом в сторону если не сближения, то взаимного культурного интереса русских и поляков в период 18154 830 гг. Но Лелевель 1820-х гг. был, пожалуй, кульминационным пунктом этого процесса. Конечно, и позже польские и русские историки как специалисты вынуждены были знакомиться с работами друг друга, но готовности воспринять концепции «другой стороны» не наблюдалось. Еще в большей степени это относилось к русской читающей публике: она просто не знала, о чем пишут польские историки. Л в Польше сочинения русских историков воспринимались с изрядной долей предубеждения. Создается впечатление, что общественное сознание той и другой стороны сопротивлялось возникновению феномена «польско-российского историка». Примечательна в этом отношении фигура В.Д. Спа-совича (1829-1906). Профессор уголовного права в Петербургском университете, Спа-сович вместе с другими либеральными преподавателями (А.Н. Пыпин, К.Д. Кавелин, М.М. Стасюлевич, Б.И. Утин) подал в отставку в 1861 г. в знак протеста против репрессивной политики министра народного просвещения Е.В. Путятина. После этого он
ушел в вольные просторы адвокатуры, хотя связи с либеральным кругом «Вестника Европы» (во главе журнала стоял Стасюлевич) сохранял всегда.
Для нас важно другое, рожденный от матери-католички и православного отца, сохранившего польское самосознание, он учился в минской гимназии, где все преподавание велось на русском языке. В результате его самосознание как раз и являло пример культурно-национальной итерации5. В своих историко-литературных и историко-политических работах он как раз пытался разрушить стену русско-польского предубеждения. В итоге поляки видели в нем ренегата’, а в России публика тоже относилась настороженно, ибо считала, что поляк может быть российским адвокатом, но не российским историком. Вот как оценивал противоречивую национальную идентичность «отца русской адвокатуры» историк М.О. Коялович: «Г. Спасович во всю жизнь свою осуществлял идеал, для всех по-видимому невероятный и неосуществимый. Он всею своею жизнь доказывает, что в одном лице “ в его именно лице - может' совмещаться и русский, и польский 4ejго-век. Ом и русский профессор, и польский оратор публичных лекций; он и русский писатель, и польский писатель; ... При одном имени этого деятеля невольно возникает воспоминание об Янусе»7. Сходных характеристик удостоился и другой польский историк, много занимавшийся русской проблематикой, - К. Валишевский. Один из его ближайших друзей коллекционер И.И. Щукин так передавал общее мнение: «Продался русским» .г оворили в Кракове, «Коварный лях» - писали в Петербурге»8.
Строго говоря, ни одно государство, даже то, к которому традиционно прилагается эпитет «мононациональное», не может похвастаться исконным характером такого статуса. В процессе становления нации даже Франции пришлось преодолевать этническую, лингвистическую и конфессиональную «разноликость» своих провинций. Юджин Вебер в исследовании, посвященном формированию французской нации, приводит такой яркий факт: в 1863 г., согласно официальной статистике, четверть населения страны не говорила по-французски, используя в повседневной жизни различные местные диалекты, так называемые patois. На фоне благополучной Франции путь других европейских государств к национальному единству представляется гораздо более тернистым.
Польша и Шотландия, при всех различиях, обладали одной общей чертой - в новое время им, имевшим за плечами опыт долгого и славного существования в качестве независимых государств, пришлось присоединиться к более сильным соседям, и в обоих случаях присоединение это воспринималось с горечью.
Трудно точно измерить уровень вражды и предубеждения одного народа к другому; история соседей часто бывает омрачена войнами, конфликтами и взаимными претензиями. Если попытаться сравнить по этим параметрам избранные нами страны, то неприязнь шотландцев к Англии к моменту их объединения представится, пожалуй, более интенсивной и имеющей более длительную традицию в народном сознании, нежели взаимная враждебность поляков и русских. Казалось, что непреклонность Шотландии перед лицом южного соседа непоколебима. Однако в XVI в. возник новый фактор, который заставил обе стороны умерить свою ненависть. Такой новой силой стала Реформация. К 1529 г. относится начало знаменитого конфликта короля Генриха VIII с римским папой, а вскоре Джон Нокс, которого историки называют шотландским Лютером, уже называл в своих проповедях мессу «отвратительным идолопоклонством», а папство - «вавилонской блудницей»9. И пусть епископальная англиканская церковь была умеренной и свободомыслящей, а шотландские пресвитериане кальвинистского толка отличались радикализмом и фанатизмом, отныне у них был общий недруг - католическая церковь. Перед лицом Ватикана «про-
теотантам всех сект» приходилось «объединяться», хотя они по-прежнему взирали друг на друга с недоверием. В XVI в. английский парламент, например, утвердил чакон, по которому продажа, обмен или предоставление любому шотландцу лошади считались уголовным преступлением10.
К началу XVIII в. счет взаимных претензий и обид настолько вырос, что стало понятно - нужно либо разойтись, либо на деле объединить два королевства в одну страну. В результате долгих переговоров в 1707 г. был подписан договор об объединении: шотландский парламент сог ласился самоликвидироваться в обмен на право шотландцев свободно торговать с Англией и всеми ее колониями.
В середине XVIII и. в английском обществе по отношению к Шотландии преобладало равнодушие с оттенком враждебности, дух которого прекрасно передают афоризмы Сэмюэла Джонсона (1709-1784). Писатель и журналист', Джонсон стал неотъемлемой частью английской культуры благодаря своим высказываниям, которые были зафиксированы в знаменитой книге его друга и современника Джеймса Босуэлла «Жизнь Сэмюэла Джонсона». «Однажды некий шотландец осведомился о мнении Джонсона относительно Шотландии и услышал в о твет:
- Это, могу сказать е уверенностью, преотвратительная земля.
- Но, сэр, ведь ее создал Господь! - воскликнул обескураженный шотландец.
- Разумеется, но мы всегда должны помнить, что создавал он ее дня шотландцев. И кроме того... Не хотелось бы прибегать к сравнениям, сэр, но ведь Господь создал и ад»11.
В истории присоединения Польши к России тоже можно выделип» два главных этапа-эпоху разделов и Венский конгресс 1815 г. На первый взгляд, разница между ними кажется несущественной, но в плане мироощущения русских и поляков она, безусловно, значительна. Примечательно, что во всех учебниках истории (советских и постсоветских) всегда подчеркивалось - в результате разделов 11ольши в состав России вошли украинские и белорусские земли12. Этот тезис содержит в себе несколько скрытых смыслов.
1. Обосновывается историческая правота разделов и затушевывается их циничный характер. В конце концов, земли Киевской Руси воссоединились с Россией. Попутно, правда, русское правительство прихватило «инородную» Литву, но на этом предпочитали внимание не акцентировать.
2. В завуалированном виде звучит одобрение политики Екатерины II. Премудрая императрица взяла лишь то, что можно было в будущем русифицировать, она не стала претендовать па собственно польские земли, предоставив эту головную боль Пруссии.
3. Факт существования Украины и Белоруссии в XX в. «опрокидывается» в XVIII столетие, тем самым обосновывается существование в то время отдельной национальной (а не этнической, конфессиональной или социальной) идентичности белорусов и украинцев.
На самом деле то, что на языке российской государственности и прессы стало называться Западным краем, для поляков оставалось восточными окраинами Польши.
Понятно, что для поляков разделы являлись национальной трагедией. Что касается отношения русского общественного мнения к гибели Речи Посполитой, то оно было сродни античному девизу «Горе побежденным!» Когда в 1819 г. между Александром I и Н.М. Карамзиным произошел бурный спор о будущей судьбе Польши, последний сформулировал кредо русских: «Мы взяли Польшу мечом - вот наше право»13.
Совершенно по-другому русскими и поляками воспринимались события 1815 г. Варшава ликовала, встречая русского императора, который в глазах поляков положил начало возрождению Польши. На Венском конгрессе Александр I настоял на образовании Королевства Польского из тех территорий, которые Бонапарт отобрал у Пруссии и Австрии и которые составляли сердцевину собственно польских земель. Конституция Королевства Польского устанавливала его единение с Россией посредством общности царствующей династии: самодержец всероссийский становился конституционным королем польским. Новое устройство предусматривало широкую автономию: отдельные органы управления, существование сейма и польской армии, официальный статус польского языка и свободу печати. Александр, в глазах поляков, являлся символом возрождающейся польской государственности.
Весь :>тот краткий экскурс в историю доказывает, что даже в середине XVIII в. на уровне массового сознания в отношениях англичан и шотландцев настороженность и предубеждение преобладали над чувством британского единства. Коллективная память хранила воспоминания о набегах и вторжениях, грабежах и резне «тон стороны» начиная с XI в. Даже в ХГХ столетии мальчишки приграничных графств, играя в перетягивание каната, разбивались на «англичан» и «шотландцев»; и победители срывали с побежденных куртки и шапки14. До начала опоки разделов русско-польская вражда никогда не достигала того уровня, когда противоположная сторона рассматривается массовым сознанием как главный враг («проклятые русские» или «проклятые поляки»). Даже Смута не может рассматриваться как рубеж, с ко торого начинается отсчет взаимной ненависти, ибо в отрядах первого и второго самозванцев сражались вместе поляки и русские, да и идея призвания Владислава не воспринималась как нечто абсурдное или преступное. К концу XVIII в. традиция русско-польского противостояния была относительно короткой, во всяком случае, по сравнению с длительностью англо-шотландских конфликтов, В культурноисторическом плане Москва очень долго представлялась полякам неопасной и неинтересной. Просто на восточных окраинах приходилось воевать с варварами, которым незнакомы были европейские вольности, изысканность и благородство. Польша их не боялась, скорее, вплоть до XVIII столетия чувствовала свое превосходство.
Однако к концу XVIII в. накал русско-польского противостояния достигает такой остроты и глубины, который не идет ни в какое сравнение с уровнем шотландско-английской предубежденности. Объяснение этого факта, безусловно, связано с трагедией разделов. В русской историографии прижился термин «разделы», который оценочно нейтрален и подразумевает употребление со стороны того, кто разделяет. Кстати, столь же нейтрально в языковом отношении англоязычное «partitions». В польском языке употребляется термин «zabory» (то, что забрано, отнято), который в смысловом отношении несет совершенно другую нагрузку и подразумевает всегда взгляд того, у кого отнято.
Первым шагом к действительному объединению Шотландии и Англии стала дуалистическая монархия (начало XVII в.), лишь спустя сто лет их взаимоотношения перешли на уровень инкорпорации. В Польше мы наблюдаем своеобразную историческую «инверсию»: западные губернии после разделов были напрямую включены в состав России, и лишь позднее создание Королевства Польского стало попыткой установления дуалистической монархии. Этот принцип, унаследованный от феодального средневековья, уже в XVII в. был недостаточно эффективен, хотя и служил промежуточной ступенью для более тесного объединения. Можно согласиться с мнением английских историков, что дуалистическая монархия к концу
XVII в. провалилась15, но, «проваливаясь», она принесла свои плоды • 1603 гол подготовил 1707 год. В начале же XIX столетия дуалистическая монархия выгтмлела как утешительное, но нежизнеспособное наследие средневековья, пьпакчцсесч своим декорумом прикрыть реалии эпохи национализма.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Карамзин НМ. Письма русского путешественника. - Л., 19X7. С. 22ь.
2 Ренан Э. Что такое нация? // Ренан Э. Собр. соч.: В 12 т. Киев. 1902. LA I
3 Hobsbawm E. Ethnicity and Nationalism in Iiurope Today. // Anthropology Today W‘J.1 Vol. 8. -№ 1 (Feb.). P. 3.
4 См.: Попкоа b'.(\Польскийученый п революционер Иоахим Лелеиош., М., 197-1. (‘ Я М
5 См.: Гори:мштт JLE. Парадоксы имперской политики: почяки п России и р\члкио » Польше. - М., IW. С. 87.
См.: 1'ортошпов JLE. Парадоксы имперской иогштпки... (' 17; Ai//wrr И И Puloniot •СПб., 1905. С. 10.
7 Цит. но: Киреев И.И. Polonica. С’.9.
R Сапюп-Истерйур.'ские Ведомости. - 1900. №130.
4 Cahlenvood Ь. The History of the Kirk of Scotland. I... W>7X. Vol. 1. P Works. - Vol. I. P. 192.
10 Cm: Faber R. High Road to Kngland. • London, 1985. P. •!(>.
11 Cm: Piozzi ILL. Anecdotes of the late Samuel Johnson daring the l.ast Twenty Years o! his
Life // http://www.samueljohnson.com/scotland.html//163.
12 В дореволюционных российских учебниках разделы оценивались еще проще' Чапад-ная Русь (никаких белорусов и украинцев) соединилась с Восточной.
13 Карамзин И.М. Бумаги для моих сыновей, когда они вырастут. СПб., 1825. С. 5.
14 См: Colley L. Britons: Forging the Nation. 1707-1837. - L„ 1992. P. 117.
15 См., например: Тревельян Дж. История Англии от Чосера до королевы Виктории. Смоленск, 2002. - С. 444-445.
RUSSIA AND ENGLAND: TO THE QUESTION ABOUT THE INFLUENCE ON THE FORMING OF THE NATIONAL SELFCONSCIOUSNESS OF THE POLISH AND SCOTTISH PEOPLES
E. ABDULLAEV
Department of Russian History Peoples ’ Friendship University of Russia 10-1, Miklukho-Maklay Str., Moscow, 117198 Russia
In this article we can see analysis of such historical problem as problem of forming of national selli-dentification. The article could be divided in two parts. First of them is theoretical and historiographical. This part is dedicated to different historical methods of different historical schools also it researches foundation of the main question of the whole issue. The second part touches upon the investigation of real historical facts of forming of Polish and Scotch national identification under the yoke of more powerful nations (Russians and Englishmen). Comparative analysis of the second part correlates with the historiography of the first one, and this method gives the opportunity to reveal the topic of this work by confirmation of theoretical computations by real historical facts.
