CC BY
125
С. С. Яницкая
РОМАНС В ЛИРИКЕ АЛЕКСАНДРА БЛОКА И МАКСИМА БОГДАНОВИЧА
Рассматривается романсное творчество Александра Блока и Максима Богдановича. Сравнительный анализ текстов русского и белорусского поэтов позволяет констатировать определенное семантическое, стилистическое, интонационно-ритмическое сходство их произведений. Несводимое к проблемам влияния и типологии, оно обусловлено, прежде всего, эстетической атмосферой начала ХХ века — особого этапа в развитии романса, а также связано с общностью мировоззренческих принципов, творческих установок, эмоционального строя двух выдающихся представителей близкородственных и интенсивно взаимодействующих славянских литератур. В процессе наблюдения над конкретным поэтическим материалом выявляются жанровые признаки романса.
S. Yanitskaya
ROMANCE IN THE LYRICS OF ALEXANDRE BLOK AND MAXIM BOGDANOVICH
Rromance works of Alexandre Blok and Maxim Bogdanovich are regarded. The comparative text analysis of the Russian and Behrusian poets allows to find out a certain semantic, stylistic and intonation-rhythmic similarity in their works. It is claimed that this similarity cannot be caused only by the influence and typology, it is caused by the aesthetic atmosphere of the early XX-th century, as well as by the common world outlook principles, creative purposes, emotional state of the two great representatives of cognate and intensely reciprocating Slavonic literary heritage. The genre characteristics of the romance are also given.
Жанр романса, уходящий корнями в западноевропейскую средневековую культуру, русской поэзии стал известен с XVIII века, и в начале ХХ столетия полноты своего воплощения достиг у Алек-
сандра Блока, а в белорусской словесности его утвердил в правах Максим Богданович. Пристальное внимание классиков «соседних» славянских литератур к романсу, разнообразные отзвуки блоков-
ской романсной лирики в произведениях Богдановича актуализируют недостаточно разработанный пока еще белорусским литературоведением «аспект присутствия творчества Блока в национальном литературном процессе...»1. Вместе с тем сравнительное осмысление совпавшей во времени и в социальном пространстве романсной практики двух больших поэтов может оказаться плодотворным в исследовании жанровых возможностей и «жанрового языка» романса в русской и белорусской литературах соответствующей эпохи.
Белорусские исследователи (Г. С. Бе-резкин, В. А. Коваленко, О. А. Лойко и др.) проводили уже отдельные аналогии, параллели между Богдановичем и Блоком. Основанием тому служили новый для белорусской поэзии начала ХХ века метод составления поэтического сборника — лирическая циклизация, эксперименты в области метрики, освоение свободного стиха, широкое использование эпиграфов, пресловутый «эстетизм», а также «снежные» образы-символы и некоторые настроения лирики Богдановича. С точки зрения Г. С. Березкина, «Блок, как правило, сопутствовал Богдановичу там, где у белорусского поэта брали верх непосредственный лиризм, «стихийное» чувство»2.
Заметим, что прямых доказательств «воздействия» на него Блока, за исключением эпиграфа к оставшемуся в черновых набросках стихотворению в прозе «ЦЦ ведаеце Вы, цёмнавокая паш...» (условно 1910-1913 гг.), в качестве которого Богданович взял строки из произведения «Всё это было, было, было.» (1909):
Но знаю: не пройдет бесследно
Всё, что так страстно я любил,
Весь трепет этой жизни бедной,
Весь этот непонятный пыл!3,
—нет или, по крайней мере, до нас не дошло, поскольку значительная часть ар-
хива Богдановича утрачена. Но, разрабатывая проблему творческих связей, нельзя не учитывать, что в эмоционально-экспрессивной окрашенности и ритмико-мелодической организации романсов Богдановича нашла отпечаток, о чем пойдет речь далее, романсная «стихия» Блока, отнесенного молодым белорусским «песняром» (в литературно-критической статье «Грицько Чупринка») к числу немногих современных ему «поэтов, для таланта которых прежде всего
4
характерна ритмичность» .
В славянском мире Блок и Богданович — величины, без всякой натяжки сопоставимые и в личностном, и в художническом масштабах. Новаторы русского и белорусского стиха, поэты не просто национальные, но и европейские, оба они, принадлежа одной эпохе, стремились служить своему народу, своей культуре и утверждать гуманистические общечеловеческие ценности. Оба были высокообразованными стихотворцами-интеллигентами, активно занимавшимися переводческой деятельностью, обладали ярко выраженным даром музыкальности, романтическим мировосприятием, трагическим ощущением жизни, тонким чувством красоты и склонностью к эстетизации переживаний, вследствие чего вульгарно-социологическая критика уличала их в приверженности «упадническому искусству». И Блока, и особенно Богдановича (в возрасте неполных двадцати шести лет), настигла безвременная кончина.
Жизнь тесно соединила Богдановича с Россией, взрастившей его и давшей ему образование5. В 1914 году Богданович был принят в действительные члены «Всероссийского общества деятелей периодической печати и литературы», в почетных членах которого состояли В. Короленко и М. Горький.
Родился поэт 27 ноября 1891 года в Минске, в семье исследователя белорус-
ской этнографии и фольклора — Адама Егоровича Богдановича. Мать — Мария Афанасьевна — окончила в Петербурге женскую учительскую школу, писала рассказы, играла на фортепиано и пела, но умерла от скоротечной чахотки, когда Максиму исполнилось всего пять лет. Раннее детство его прошло в Гродно, гимназические годы были связаны сначала с Нижним Новгородом, затем, с шестого класса, как и впоследствии лицейские, — с Ярославлем. Отец являлся близким другом М. Горького и его родственником (по второй жене — А. П. Вол-жиной, родной сестре Е. П. Пешковой). Благодаря Горькому юный Богданович познакомился с Ф. И. Шаляпиным. О влиянии Шаляпина-исполнителя и репертуара великого певца (в том числе романсного) на формирование поэта, о музыкальном чутье Богдановича и его влюбленности в некоторые оперные и камерные произведения подробно писал белорусский искусствовед И. Г. Нисне-вич6. Живя вне родины, в атмосфере русской культуры и русского языка, Богданович, тем не менее, увлекался белорус-систикой, учил и совершенствовал белорусский язык по словарям и выписываемым газетам. Летом 1911 года он более двух месяцев провел в Белоруссии, знакомясь с бытом, историей и культурой родного народа. Осенью 1916 года, в разгар Первой мировой войны, выпускник Ярославского Демидовского юридического лицея Богданович (из-за отсутствия средств мечта о поступлении на филологический факультет Петербургского университета не осуществилась, хотя он и был рекомендован редакцией белорусской газеты «Наша нива» академику А. А. Шахматову) приехал в прифронтовой Минск. Поступив на службу в губернскую продовольственную комиссию в качестве секретаря, поэт активно включился в работу Белорусского комитета помощи жертвам войны. Но вскоре из-за
ухудшения состояния здоровья вынужден был отправиться на лечение в Крым. 12 мая 1917 года Максим Богданович скончался от туберкулеза легких в Ялте, где и был похоронен на Ауткинском (ныне Братском) кладбище, неподалеку от дачи Чехова.
Есть основания предполагать, что в свои последние годы белорусский поэт внимательно следил за литературной деятельностью Блока7. Об «общем строе его искусства» Ю. Н. Тынянов, в частности, писал: «Музыкальная форма, которая является первообразом лирики Блока, — романс, самая примитивная и эмоцио-нальная»8. Характерно, что, отмечая «духовный максимализм» крупнейшего и талантливейшего представителя русского символизма, «последнего поэта-романтика», «поэта любви», В. М. Жирмунский акцентировал тяготение его к цыганскому романсу, с которым «Блока породнили стихийный разгул страсти, ее восторги и печали»9. По словам В. Б. Шкловского, «Блок канонизирует темы и темпы "цы-
« 10 тг
ганского романса » . Ко времени выхода «Двенадцати» (1918), как свидетельствовал Ю. П. Анненков, к Блоку «начинали уже приклеивать кличку Цыганский романс»11. В его любовной лирике последнего периода, носившей «отпечаток высоких и мучительных чувств»12, преобладали безудержная страстность и душевный надрыв, свойственные цыганской манере пения.
М. С. Петровский, называя творчество Блока «несомненной вершиной ро-мансовости в русской поэзии», уточняет, что «Блок сознательно соизмерял свою лирику с массовым бытовым романсом, который ему, поэту с преимущественно слуховым восприятием действительности, был хорошо известен с голоса, в реальном звучании»13. Вывод исследователя вполне резонен: «Эпоха Блока отмечена неслыханным в истории отечественной культуры бумом всех поющихся
жанров, среди которых романс был
14 тг
слышен, пожалуй, чаще других» . К тому времени романс как жанр лирики идентифицировался с небольшим, эмоционально насыщенным стихотворением любовного содержания, предназначенным для камерного исполнения под музыку и характеризующимся набором «мерцающих» признаков (не всегда наличествующих в отдельно взятом тексте, но более или менее устойчивых в группе произведений), которые будут конкретизированы ниже.
Богдановичу и как поэту, и как переводчику импонировала символистская лирика, не только русская, но и западноевропейская. Особенно — «музыкальная» поэзия П. Верлена, 22 стихотворения которого им были переведены и подготовлены к изданию в 1912 году15. Принципы символизма в значительной мере предопределили направленность его собственных художественных поисков, усиление в лирике романтических тенденций, экспериментирование в области метрики и ритмики. Богданович первым в белорусской литературе начал осваивать сложные стиховые формы: терцины, триолет, октаву, скерцо, рондо, сонет, рондель, ввел в белорусское стихосложение рубаи, танку, верлибр. Придавая отечественной поэзии новый импульс в развитии, он сознательно стремился к тому, чтобы сломать стереотип ее восприятия как исключительно крестьянской и опровергнуть «расхожее» представление о том, что белорусский язык («грубое мужицкое наречие») менее всего пригоден для художественного творчества, тем более для передачи красоты и богатства лирических нюансов. Образно-выразительные возможности родного языка, как и европейский уровень белорусской поэзии, Богданович проде-
Зорка1 Венера узышла11 над зямлёю,
Светлыя згадш111 з сабой прывяла...
Помшш, кал1 я спаткауся1¥ з табою,
Зорка Венера узышла.
монстрировал широкоформатно и убедительно, в том числе и обращением к жанру романса.
В силу житейских причин Богданович был непосредственным очевидцем «песенного бума начала века» в России, когда романс находился на подъеме в «блоков-ской лирике, где у него практически нет соперников из числа поющихся жан-ров»16. Отклик на мотивы романсного творчества Блока, варьируемые в пределах единственной «экзистенциальной» темы жанра — темы несчастной любви17, обнаруживается в ряде стихотворений белорусского поэта. Так, в одном из самых знаменитых его произведений — «Романсе» («Зорка Венера узышла над зямлёю.»), созданном между 1909-1912 годами, развернут романтический мотив «звездной» устремленности влюбленного сердца, переживающего разлуку. Возможно, возник он у Богдановича при соприкосновении с поэзией Блока, поскольку аналогичный мотив отчетливо наметился в 1898-1907 годах в циклах «Снежная маска» и «Фаина»: «Взор твой ясный к выси звездной / Обрати» («Ее песни», 1907)18; «Я — звезда мечтаний нежных, / И в венце метелей снежных / Я плыву, скользя.» («Я в дольний мир вошла, как в ложу.», 1907)19 и т. п. Характерна и фраза «в час тоски беззвездной» из уже упоминавшегося стихотворения Блока «Всё это было, было, было.» (1909) — источника одного из эпиграфов Богдановича. Однако больше всего поражает идейно-эстетическое созвучие «Романса» белорусского лирика стихотворению Блока, написанному в 1899 году, но впервые напечатанному (после переделки) лишь в 1918 году и включенному автором в сборник «За гранью прошлых дней» (1920)20. Ср.:
Там, за далью бесконечной
Дышит счастье прошлых дней...
Отголосок ли сердечный?
Сочетанье ли теней?
о "V VI
З гэтаи пары я пачау углядацца У неба начное 1 зорку шукауVII. Ц1х1м каханнемVIII к табе разгарацца З гэтаИ пары я пачау. Алек растацца нам час наступае; Пэунах, ужо доля такая у нас. Моцнам кахау я цябе, дарагая, Але расстацца нам час.
-XII
Буду у далекш краю я нудз1цца , У сэрцы любоу затушь!™ сваю; Кожнуюх^ ночку на зорку дзтцца^ Буду у далек1м краю.
-т • XVI -XVII
Глянь 1ншы раз на яе, — у расстанш
г-р .. „ •.. XVIII XIX
Там з еи зл1ем мы пагляды свае... Каб хоць на м1г уваскрэслахх каханне, Глянь 1ншы раз на яе...
В рукописи стихотворения Блока сохранилась еще одна, средняя, строфа, отсутствующая в отредактированном тексте:
Посмотри: в ночном тумане
Ярче, выше, горячеИ
На небесном океане
о «22
Звезды искрятся ночеи .
Существенно то, что перекликающиеся между собой стихотворения (даже первые два стиха каждого из них выделены пунк-туационно знаком многоточия) создавались молодыми лириками в приблизительно одинаковом возрасте. Едва ли Богданович знал данное стихотворение Блока. Вероятно, здесь сказались другие факторы: объективная предопределенность мировоззренческих принципов, творческих установок поэтов «эстетическим климатом эпохи» (Д. С. Лихачев) и потенциальная общность душевного строя Блока и Богдановича, на раннем этапе творчества полностью совпавших в своих симпатиях к А. Фету. «Романс» впервые был опубликован в составе единственного прижизненного сборника Богдановича «Вянок» («Венок», 1913) в разделе с названием «Малюнк1 1 спевы» («Картины и мелодии»), подчеркивавшем тяготение его автора к живописному и музыкальному началам в поэзии. Эпиграфом к разделу стали строки из стихотворения Фета «Поэтам» (1890): «Этот листок, что иссох и свалился, // Золотом вечным горит
Это — звезды светят вечно Над землею без тенеи. В их сияньи бесконечном Вижу счастье прошлых дней21.
в песнопеньи». Оригинальным цветозвуковым восприятием мира отличался и Блок — «этот романтик и музыкальней-ший из наших лириков, русский Верлен
23
или преемник воздушного Фета» , как отозвался о нем Л. П. Гроссман; «наш
24
пленительный менестрель» , как аттестовал его Ю. И. Айхенвальд. О «деспотическом засилии музыки» в стихах поэта писал и К. И. Чуковский: «Это опьянение звуками было главное условие его творче-ства»25. Сам Блок в предисловии к сборнику «За гранью прошлых дней» сообщал читателям, что «заглавие книжки заимствовано из стихов Фета, которые некогда были
"26
для меня путеводной звездой» .
Примечательно, что Блок не обозначил жанра своего стихотворения, оставив текст вообще без заглавия. Однако такие его компоненты, как тема (ушедшее счастье, память о котором — в «сияньи бесконечном» звезд), поэтика намеков и повторов («Там, за далью бесконечной / <...> / Отголосок ли сердечный? / Соче-танье ли теней?»), форма монолога-исповеди, экспрессивный синтаксис, инверсии (поставленные в сильную позицию, в конец строки, слова «бесконечной», «сердечный», «вечно» определяют смысловой и эмоциональный настрой произведения), напевность стиха, поддерживаемая 4-стопным хореем и перекрестной рифмовкой с регулярным чере-
дованием женских и мужских клаузул, кольцевая композиция («Там, за далью бесконечной / Дышит счастье прошлых лет» — «В их сияньи бесконечном / Вижу счастье прошлых лет»), интонационная незавершенность первой строфы, подкрепленная синтаксически и пунк-туационно (вопросительный знак в конце ее предполагает ответ), в их совокупности указывают на романсную природу произведения. И хотя психологический состав общения в данном случае отсутствует (а непосредственная обращенность речи лирического субъекта к адресату — «прием, канонический для романса»27), определяющую в жанровом отношении роль играет непрерывная восходящая интонация, создающая мелодическую усложненность романсной формы стихотворения28.
Богданович же в «Романсе» не только искусно и исчерпывающе реализовал «идею» жанра, но и заявил о ней названием стихотворения. Стремление к точности, в том числе — в выборе жанровых обозначений, всегда отличало поэта29. Что касается специфически романсных признаков, присущих его тексту, то на уровне тематическом это — несчастная любовь (встреча, крепнущее чувство и разлука по воле судьбы); на уровне образности — звезда в ночном небе, символизирующая вечность и возвышенность искренней любви (отсюда и ее имя — Венера), пробуждающая дорогие сердцу воспоминания, воскрешающая иногда и лишь на мгновение утраченное навеки счастье («зорка Венера» — далекая и прекрасная — образ-символ, посредством которого раскрывается антиномическая семантика жанра); на уровне композиции — кольцо, обрамляющее каждый катрен; на интонационно-синтаксическом уровне — обращения (косвенное «помшш», прямое «дарагая»), императив («глянь»), многоточия, инверсии («неба начное», «доля такая», «пагляды
свае»); на ритмическом уровне — 4-стопный дактиль с перекрестным способом рифмовки в строфе, легко распадающейся на пять четверостиший; на лексико-фразеологическом — комплекс романсных клише («Помшш, калi я спат-кауся з табою»; «...каханнем к табе раз-гарацца...»; «Але растацца нам час на-ступае»; «Моцна кахау я цябе, дарагая»; «У сэрцы любоу затаiушы сваю»).
Как и Блоку, Богдановичу близка восходящая к романтизму и значимая для символистов поэтика намеков: «Там, за далью бесконечной» — «. на зорку дзiвiцца / Буду у далёюм краю»; «.у расстанш / Там з ёй злiём мы пагляды свае.». Бросается в глаза условность обрисованной тем и другим поэтом лирической ситуации. Оба стихотворения принципиально лишены бытовой конкретности, художественное время и пространство воплощены в них с высокой степенью субъективности.
Важнейшую особенность романса — целевую установку на сочувственную эмоциональную реакцию слушателя (читателя), на абсолютное присвоение лирического излияния чужим (воспринимающим) сознанием — удалось уловить уже первым его толкователям. Так, по утверждению И. Рижского, романс «есть не что иное, как жалостное повествование о каком-нибудь любовном несчастно окончившемся приключении. Растроганное жалостию сердце и невинное простодушие стихотворца составляют собственное достоинство, а возбуждение тех же чувствований в душе других есть цель сей песни»30; по мнению И. Левит-ского, в романсе «обыкновенно изража-ются <ред. авт. — С. Я.> нежные чувствования проникнутого радостию или го-рестию сердца»31. В декларациях большинства тогдашних теоретиков «стихотворства» романсы провозглашались
32
«песнями с некоторым рассказом» . В их содержательной структуре первона-
чально совмещались повествователь-ность, «рассказовость» и субъективный лиризм, исповедальность. Постепенное выдвижение на передний план субъективно-лирического момента привело к появлению чисто лирических романсов.
Романс, как убедительно показал С. Н. Бройтман на примере текстов И. С. Тургенева и А. Н. Апухтина, — жанр, «более всего приспособленный для выражения душевных диссонансов и в то же время связанный с музыкой, в подголосках которой звучала стихия и самые переходы которой от последнего страдания к высшей радости были непредусмотренными и животворными. Романс создал и собственно поэтическую музыку — ритм и симметрию образов, основанные опять-таки прежде всего на разрывах и перехо-дах»33. На фоне смежных с ним жанров (песни, элегии и т. д.) романс, который «не случайно был излюбленным жанром
~ 34
поздней русской классики» , выделяется необыкновенной емкостью и глубиной эмоционального содержания, самой высокой степенью концентрации твердых клише, или штампов, придающих ему «множественно-неопределенный харак-тер»35. Смысловой стержень жанра образует интимно-всеобщая драматическая по своему эмоциональному накалу «история» любви: любовь, даже несчастная, — главная непреходящая ценность в созидаемом романсом образе мира.
Блок не фиксировал терминологически жанровое своеобразие своих романсных произведений, интуитивно распознававшееся читателями за счет неповторимой — легко ощутимой — интонации, устойчивой образности, аффектированной лексики, более или менее постоянной обоймы художественных средств (повторы, инверсии, императивы, обращения, вопросительно-восклицательные синтаксические конструкции и т. д.). Но сигналами жанровой определенности, как правило, служат у него цитаты из популярных романсов,
употребленные зачастую в качестве эпиграфа или названия. Например, написанное в романсном ключе «Седое утро» (1913) предваряется эпиграфом из тургеневского стихотворения «В дороге» (1843), ставшего знаменитым романсом: «Утро туманное, утро седое...». Блок мог встроить романсную цитату и внутрь собственного текста:
Встану я в утро туманное, Солнце ударит в лицо. Ты ли, подруга желанная, Всходишь ко мне на крыльцо? <...>
С ними и в утро туманное Солнце и ветер в лицо! С ними подруга желанная Всходит ко мне на крыльцо!36
Среди многочисленных эпиграфов Блока только один имеет подпись «романс»: «Отчего я и сам всё грустней / И болезненней день ото дня?.. // Романс»37. Жанровое обозначение в составе эпиграфа из Г. Гейне («Лирическое интермеццо») в переводе Л. Мея38 настраивает читателя на соответствующее восприятие самого стихотворения, выдержанного в канонах романса — характерные тема и мотивы, кольцевая композиция, повторы, косвенное обращение, риторические вопросы и многоточия, императивы, эмфатическая интонация:
Отчего я задумчив хожу, Отчего по ночам в тишине Лихорадочно дум не бужу, Отчего я не плачу во сне?.. <...>
Отчего я задумчив и нем?.. Отчего мои песни больны?.. Отвечай, отвечай мне, зачем Эти вечно-тоскливые сны?39
Подобно Блоку, Богданович своему «Романсу» («Зорка Венера узышла над зямлёю...») предпослал эпиграф (на языке оригинала) — из французского поэта Сюл-ли-Прюдома (1839-1907), испытавшего влияние романтизма и в некотором смысле предшествовавшего символистам: «Когда
заблещет эта звездочка, / Самая прекрасная, самая далекая, / Скажите ей, что ей принадлежит любовь моя, / О последние из рода человеческого!»40. Но, в отличие от Блока, обозначение жанра Богданович все-таки вынес в заголовок текста. В 1910 году поэтом был написан еще один «Романс» («Не знайсщ мне спакою ш цёмнаю ноччу, т днём...»41), до 1927 года сохранявшийся в автографе. Кроме отмеченных двух авторских номинаций «романс» у Богдановича больше не встречается.
Единственное же из всех трех «книг» блоковской лирики стихотворение, получившее первоначально жанровое название «Романс», впоследствии, однако, снятое поэтом42, — «Дым от костра струею сизой.» (1909). В окончательной редакции эпиграфом к нему выступают строки сочиненного М. Пойгиным и положенного на музыку Н. Зубовым (около 1900 г.) городского романса «Побудь со мною!», имевшего огромный успех у публики начала ХХ века в цыганской интерпретации: «Не уходи. Побудь со мною / Я так давно тебя люблю». С начала Х1Х века многие русские романсы получили повсеместное распространение в специфической музыкальной обработке и цыганском исполнении, поэтому за ними закрепилось определение «цыганский ро-
43
манс» . Так произошло и с романсом «Побудь со мною!». Романс Блока не только повторяет ритмический ход этого текста, но и поется на его мелодию:
Подруга, на вечернем пире, Помедли здесь, побудь со мной. Забудь, забудь о страшном мире, Вздохни небесной глубиной44.
Эпиграф, выбранный поэтом, является, «заданным мелодическим строем», на что первым справедливо указал Ю. Н. Тынянов45. Жанрово-стилистическую принадлежность блоковского стихотворения обусловливает сочетание целого ряда параметров: субъектная форма повество-
вания от первого лица единственного числа и адресованность лирического монолога имплицитно присутствующему объекту речи (косвенно предстоящему «собеседнику»), композиционное кольцо («Дым от костра <.> / Струится <.> — И нам, как дым, струиться надо.»), анафорические, внутренние и звуковые повторы («Лишь бархат алый алой ризой, / Лишь свет зари <...>»; «Всё, всё обман <...>; И ель крестом, крестом багряным / Кладет <...> крест.»; «Забудь, забудь о страшном мире, Кольцом <...>, кольцом <.>»), соединяющий две последние строфы подхват («Я огражу тебя оградой — / Кольцом из рук, кольцом стальным. // Я огражу тебя оградой — / Кольцом живым, кольцом из рук»), усиливающие речевую экспрессивность инверсии («струею сизой», «бархат алый», «крестом багряным», «кольцом стальным», «кольцом живым»), а также — разветвленная ритмико-синтаксическая система, включающая обращение («подруга»), императивы («помедли», «побудь», «забудь», «вздохни», «смотри») и расстановку эмфатических пауз, делящих каждую строку на симметричные части; 4-стопный хореический стих; единая восходящая интонация и кадансирование в заключительной строфе («И нам, как дым, струиться надо / Седым туманом — в алый круг»).
Образ ночного дымящегося костра у Блока — символ «цыганского», той стихийной страстности, которую поэт с молодости ощущал как «окружавшую его "музыку мира"»46. «Цыганская нота», поддержанная контрастом образов («сумрак дня» — «свет зари»; «страшный мир» — «небесная глубина»; «струя сизая», «седой туман» — «крест багряный», «алый круг»), придает стихотворению драматически напряженное звучание. Несколько позднее (29 марта 1912 года) поэт занесет в записную книжку: «<...> Душа моя подражает цыганской, и буйству и гар-
монии ее вместе, и я пою тоже в каком-
47
то хору, из которого не уйду» .
У Богдановича по-цыгански повышенная лирическая «температура» отсутствует, его лиризм мягче, тише, спокойнее. Но на ритмической смене различных, порой неопределенных, нередко противоположных — идеализированных и земных — чувств, эмоций, настроений строятся и романсы Богдановича, в том числе русскоязычные. Например, стихотворение, написанное приблизительно в 1915-1916 годах и посвященное Анне Кокуевой, сестре одноклассника Богдановича по ярославской мужской гимназии — Рафаила Ко-куева, в которую юноша-поэт был безнадежно влюблен (она, по настоянию тетушки, вышла замуж за другого):
Я вспоминаю Вас такой прекрасной, стройной, И тайно мне милы и голос Ваш, и смех, И теплота руки, и взор очей спокойный, И легкой шапочки морозный, темный мех. Три года протекли,
как нам пришлось расстаться, Не посещай меня, воспоминаний час! От них проснется боль, и мысли омрачатся, И горечь все зальет... Я вспоминаю Вас48.
Блоковское «Но знаю: не пройдет бесследно / Все, что так страстно я любил.» сквозит в семантической канве романсного стихотворения Богдановича, посвященного замужней женщине, сильное чувство к которой он испытал в Крыму в 1915 году:
Забудется многое, Клава, Но буду я помнить всегда, Как в сердце шипела отрава Любви, и тоски, и стыда, — Тебя в темно-синем платочке И песню, что пела мне ты: Прошли золотые денечки, Осталися только мечты49.
Логично предположить, что и цветовой эпитет в тексте Богдановича («в темно-синем платочке») — интертекстуальное «вкрапление» из поэтической системы
Блока, в символике которого синий цвет, господствующий во второй «книге», обозначал измену, как и в языке европейского позднесредневекового искусства50. «Буду я помнить всегда», «в сердце шипела отрава», «прошли золотые денечки», «ос-талися только мечты» — эти универсальные обороты представляют собой не просто общие места «романсного дискурса», но выступают указателями традиции, ведущей к Блоку (ср.: «Видно, дни золотые пришли»51; «И будь навек отравою / Растраченной души!»52; «Сердце занято мечтами, / Сердце помнит долгий срок, / Поздний вечер над прудами, / Раздушенный ваш платок»53; «Я различаю на мгновенье / За скрипками — иное пенье, / Тот голос низкий и грудной, // Каким ответила подруга / На первую любовь мою»54).
Интонационная схема романсов Блока угадывается в другом русскоязычном стихотворении Богдановича — утонченно лиричном и предельно интимном, написанном, по-видимому, под впечатлением от той же крымской встречи в 1915 году. В нем повторяется типично романсный композиционный прием «за-кольцовывания» строф (первой и третьей), используются усиливающие эмоциональное напряжение риторические вопросы; прихотливая «музыкальность» ритмического рисунка достигается за счет строгой симметричности строф и чередования во второй и четвертой строфах четырехстопного ямба с «коротким» ямбическим трехстопником:
Зачем грустна она была Тогда, в минуты упоенья, Когда прекрасного чела Еще не тронули мученья? Зачем грустна она была?
Душа ее, влюбленная Под чарами весны, Увидела, смущенная, Пугающие сны.
Зачем смеялася она Тогда, в минуты расставанья, Когда душа была больна И пело в ней мольбы рыданье? Зачем смеялася она?
Душа, что наполнялася Страданьем через край, С отчаянья смеялася, Припомнив прежний рай55.
О своеобразном творческом «пересечении» поэтов в жанре романса свидетельствует использование Богдановичем приема, к которому прибегал и Блок, — цитации хорошо знакомых публике текстов с воспроизведением их ритма и обозначением музыкального мотива:
Уймитесь, волнения страсти, Усни, безнадежное сердце. Угрюмо, тоскливо Неситесь года за годами, Угрюмо, тоскливо. Одну лишь таю я надежду, — У Ани родится ребенок, Похожий на маму, С глазами, как темные звезды:
Похожий на маму.
Отдам свою жизнь ему в руки, —
Пускай тогда будет, что будет:
Иль пусть он в ручонках
Сломает ее, как игрушку,
Иль пусть он в ручонках
п 56
Согреет мне сирое сердце .
Первые две строки русскоязычного стихотворения Богдановича, датируемого 1910-1913 годами, представляют собой начало популярного романса «Сомнение» (1838) Н. Кукольника (с небольшой неточностью: в оригинале — «засни», а не «усни») на музыку М. Глинки, подсказывая его мелодию. Шесть последних строк стихотворения абсолютно точно передают ритм «Сомнения».
У Блока, наряду со стихотворением «Дым от костра струею сизой...», ассоциирующимся с романсом «Побудь со мною!», есть стихотворение, воссоздаю-
щее ритмический рисунок и напев старинного романса на текст Н. Н. и музыку П. Булахова «Не пробуждай воспоминанья» (1870-е), ср.:
Не презирай воспоминаний, — Они украсят дней чреду; Покой от будущих страданий Я в старой памяти найду. <...>
Увы! Душа презреть не в силах И чует в песнях старины Страстей минувших, вечно милых Былые призраки и сны57.
Не пробуждай воспоминанья Минувших дней, Не возродишь былых желаний
тэ «58
В душе моей. и т. д.
В этом произведении Блока, написанном в 1899 году, и впервые опубликованном в «Неизданных стихотворениях» (1926), приоткрывается тайна притягательности для чуткой души слушателя (читателя) «песен старины» — русских романсов. Такое жанровое соответствие устанавливается и посредством начальной фразы, и всем лексическим составом стихотворения. Романс вообще как никакой иной жанр устремлен не только к предельной искренности чувств, но и к самообъяснению.
Очевидно, что романс (поэтический, а не вокальный феномен), являющийся разновидностью литературной песни, предполагает если не необходимость, то возможность музыкального сопровождения. Создается романс как текст потенциально поющийся59 с установкой (скорее интуитивной, чем осознанной) на определенный способ исполнительской реализации. Он должен «произноситься» сольно или дуэтом под аккомпанемент преимущественно на фортепиано или гитаре в камерной (концертной или бытовой, домашней) обстановке. С особенностями социально-эстетического функ-
ционирования жанра коррелирует и его «диффузность» — результат тесного контактирования в процессе становления не только с музыкой, фольклором, но и со «смежными» жанровыми парадигмами (прежде всего, песенной, элегической и балладной, а также эпистолярной, мадригальной, пасторальной, мелодраматической), что в конце концов сформировало «пограничную» поэтику романса, синтезирующего в себе несколько художественных традиций.
Компаративистский метод исследования романсного творчества Блока и Богдановича позволяет заключить, что, во-первых, в художественных системах обоих поэтов романс — жанр очень продуктивный; во-вторых — сопоставленным текстам присуще сходство, затрагивающее их семантику, стилистику, интонации и ритмы, которое не сводится к проблемам влияния и типологии. Разумеется, достижения Богдановича-романсиста,
способствовавшие расширению «круга тем и форм белорусской поэзии»60, находились в известной зависимости от жанровых «правил» русского романса и, в основном, романсной лирики Блока. Ошибочно было бы недооценивать вдохновляющего влияния его таланта и опыта работы в этом жанре на младшего современника, как, впрочем, и абсолютизировать преломление открытий одного мастера слова в произведениях другого. Представляется, что наблюдаемая родственность романсов Блока и Богдановича обусловлена не только несомненной духовно-нравственной общностью поэтов, которая располагает к творческой преемственности, но прежде всего — особенностями эмоционально «заряженной» эстетической атмосферы начала ХХ века со свойственным ей культом прекрасного, возвышенного и трагического, создавшим благодатную почву для жанра романса и в русской, и в белорусской литературах.
ПРИМЕЧАНИЯ
1Черота И. А. Утвердилась связь (А. А. Блок и Белоруссия) // Блок и литература народов Советского Союза. Ереван, 1991. С. 281.
2Березкин Г. С. Звенья: Творческая индивидуальность и взаимодействие литератур / Пер. с белорус. М., 1985. С. 288.
ъБагдановгчМ. Поуны збор творау: У 3 т. 2-е выд. Мн., 2001. Т. I. С. 430. 4Там же. Т. II. С. 316-317.
5Н1снев1ч I. Г. Макс1м Багданов1ч 1 музыка // Полымя. 1969. № 10. С. 185-196. 6См.: Березкин Г. С. Человек на заре (Рассказ о Максиме Богдановиче — белорусском поэте). М., 1970; Зуборев Л. И. Максим Богданович: Историко-документальная повесть. Минск,
2004. 7
7Об этом: Березкин Г. С. Звенья... Указ изд. С. 286-287; Нарысы па псторьп беларуска-руск1х лгтаратурных сувязей: У 4 кн. Кн. 2: Пачатак ХХ ст. 1900-1917. Мн., 1994. С. 405-410. 8ТыняновЮ. Н. Блок // Литературная эволюция: Избр. труды. М., 2002. С. 354-362. 9Жирмунский В. М. Поэзия Александра Блока // Вопросы теории литературы: Статьи 19161926. Л., 1928. С. 190-268.
10Шкловский В. Б. Розанов (из книги «Сюжет как явление стиля») // Шкловский В. Гамбургский счет. СПб., 2000. С. 315-342.
11 Анненков Ю. П. Александр Блок // Дневник моих встреч. Цикл трагедий: В. 2 т. Т. 1. Л., 1991. С. 48-87.
иЧуковский К. И. Александр Блок // Современники: Портреты и этюды. Минск, 1985. С. 248291.
13Петровский М. С. Скромное обаяние кича, или Что есть русский романс // Ах-романс, эх-романс, ох-романс: Русский романс на рубеже веков / Сост. В. Я. Мордерер, М. С. Петровский. СПб., 24005. С. 7-74.
14Там же. С. 24-25.
Лингвотипологические свойства «Поминок по Финнегану» Джеймса Джойса
15БагдановгчМ. Поуны збор творау. Т. I. С. 39.
16ПетровскийМ. С. У истоков «Двенадцати» // Литературное обозрение. 1980. № 11. С. 20. 17Как подчеркивал В. Д. Сквозников, «жанр в лирике всегда строится вокруг некоторых содержательных моментов, которые мыслятся относительно устойчивыми, если не неподвижными» (см.: Сквозников В. Д. Лирика Пушкина. М., 1975. С. 52).
18Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т. / Под общ. ред. В. Н. Орлова. М.; Л., 1960-1963. Т. II. М.; Л., 1960. С. 220.
"Там же. С. 257.
20Багданов1ч М. Поуны збор творау. Т. I. С. 337 (1звезда, пвзошла, швоспоминания,
IV V VI VII VIII с- IX X XI
встретился, начал, всматриваться, искал, любовью, но, наверное, сильно,
XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XIX
тосковать, затаив, каждую, любоваться, иногда, в разлуке, сольем, взгляды,
XX
воскресло).
21Блок А. А. Указ изд. Т. I. С. 337. 22Там же. С. 637.
23Гроссман Л. П. Блок и Пушкин // Цех пера: Эссеистика. М., 2000. С. 224. 24Айхенвальд Ю. И. Александр Блок // Силуэты русских писателей. М., 1994. С. 477. 25 Чуковский К. И. Указ изд. С. 252. 26Блок А. А. Указ изд. Т. I. С. 332. 21Тынянов Ю. Н. Указ. изд. С. 361.
28Холшевников В. Е. Основы стиховедения. Русское стихосложение. Л., 1972. С. 148. 29См.: БерезкинГ. С. Звенья. С. 61.
30Рижский И. Наука о стихотворстве. СПб., 1811. С. 260-261.
31Левитский И. Курс российской словесности для девиц. Ч. 2. СПб., 1812. С. 96.
32ТимаевМ. Начертание курса изящной словесности. СПб., 1832. С. 116.
33Бройтман С. Н. Русская лирика XIX — начала ХХ века в свете исторической поэтики (Субъ-ектно-образная структура). М., 1997. С. 198. 34Там же. С. 198. 35Там же. С. 198-199. 36Блок А. А. Указ изд. Т. I. С. 127. этТам же. С. 430. 38Там же. С. 658. здТам же. С. 430-431.
40Багдановгч М. Поуны збор творау. Т. I. С. 77. 41 Там же. С. 234.
42Блок А. А. Указ изд. Т. III. С. 592.
43Щербакова Т. Цыганское музыкальное исполнительство и творчество в России. М., 1984.
С. 74.
45Блок А. А. Указ изд. Т. III. . С. 258.
45Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 361.
46Чуковский К. И. Указ. соч. С. 289.
47Блок А. А. Указ изд. Т. VII. С. 138.
48Багдановгч М. Поуны збор творау. Т. I. С. 341.
49Там же. С. 332.
550Баевский В. С. Указ. изд. С. 203.
51Блок А. А. Указ изд. Т. I. С. 121.
52Там же. Т. II. С. 281.
53Там же. Т. III. С. 185.
54Там же. Т. III. С. 210.
55Багдановгч М. Поуны збор творау. Т. I. С. 340. 56Там же. С. 325.
58Блок А. А. Указ изд. Т. I. С. 438-439.
58Ах-романс, эх-романс, ох-романс: Русский романс на рубеже веков / Сост. В. Я. Морде-рер, М. С. Петровский. СПб., 2005. С. 79.
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
59В. Калугин в предисловии к новейшей антологии русского романса придерживается иного мнения (см.: Антология русского романса. Золотой век. М., 2006. С. 5). 60Багданов1чМ. Поуны збор творау... Т. II. С. 281.
