Научная статья на тему 'Роман как манифестация культурного империализма в концепции Э. Саида'

Роман как манифестация культурного империализма в концепции Э. Саида Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
696
169
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
КУЛЬТУРНЫЙ ИМПЕРИАЛИЗМ / ИМПЕРСКАЯ КУЛЬТУРА / Э. САИД / РОМАН / ПОСТКОЛОНИАЛИЗМ / МАНИФЕСТАЦИЯ / CULTURAL IMPERIALISM / CULTURE OF IMPERIA / E. SAID / NOVEL / POST-COLONIALISM / MANIFESTATION

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Гудов Валерий Александрович, Гудова Юлия Валерьевна

Рассматривается жанр романа как способ воплощения и репрезентации культурного империализма. Следуя концепции Э. Саида, авторы связывают выразительные возможности романа с изображением различных имперских пространств. Делается вывод, что романный жанр является литературной манифестацией, способной показать многообразие форм и уровней культурного империализма.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

The Novel as the Demonstration of the Cultural Imperialism in E. Said's Concept

In this article genre of novel is researched as mode of embodiment and representation of cultural imperialism. According to E. Said, authors attribute art features of novels with narratives about different imperia's spaces. The conclusion consists in the idea, that novel genre is literary manifestation, which has possibility to present multiplicity forms and levels of cultural imperialism.

Текст научной работы на тему «Роман как манифестация культурного империализма в концепции Э. Саида»

Вестник Челябинского государственногоуниверситета. 2016. № 8 (390).

Философские науки. Вып. 41. С. 82-88.

УДК 130.2

ББК71

РОМАН КАК МАНИФЕСТАЦИЯ КУЛЬТУРНОГО ИМПЕРИАЛИЗМА

В КОНЦЕПЦИИ Э. САИДА

В. А. Гудов, Ю. В. Гудова

Уральский федеральныйуниверситет имени первого Президента России Б. Н. Ельцина, Екатеринбург, Россия

Рассматривается жанр романа как способ воплощения и репрезентации культурного империализма. Следуя концепции Э. Саида, авторы связывают выразительные возможности романа с изображением различных имперских пространств. Делается вывод, что романный жанр является литературной манифестацией, способной показать многообразие форм и уровней культурного империализма.

Ключевые слова: культурный империализм, имперская культура, Э. Саид, роман, постколониализм, манифестация.

Понятие культурного империализма было введено Эдвардом Саидом в книге «Culture and Imperialism» (1993), где автор впервые обосновал теоретически интеллектуальный подход, реализованный им применительно к анализу империализма и его манифестаций в культуре. Под культурным империализмом он понимал два взаимосвязанных процесса: культурное доминирование и культурную экспансию одной страны в культуре и культурном развитии другой страны. По мнению Э. Саида, культурный империализм зародился в период классического империализма конца XIX — начала XX в., когда культурное господство существовало одновременно с военно-политическим захватом территорий и социально-экономическим господством метрополий на захваченных территориях. Также Э. Саид наблюдал культурный империализм в конце XX в., когда установился постколониальный порядок. Современный культурный империализм он обнаруживал в том, что колонии завоевали политическую свободу и независимость, стали суверенными государствами, но в культурах этих народов сохранилось культурное доминирование и нарастание культурной экспансии государств, приобретающих статус сверхдержав в современном глобальном мире.

Целью исследования культуры и империализма Э. Саид считал установление взаимосвязи между «такими давними практиками, как рабство, колониальное или расовое подавление, имперская зависимость, с одной стороны, и поэзией, литературой и философией этого общества — с другой» [6. С. 10]. Именно эти практики, по мнению Э. Саида, наиболее полно характеризуют социокультурные аспекты взаимоотношений меж-

ду метрополиями и колониями. Под культурой Э. Саид понимал «все те практики — такие, как искусство описания, коммуникации и репрезентации, — которые обладают относительной независимостью от экономической, социальной и политической сфер, и существуют в таких формах, одной из основных целей которых является удовольствие» [Там же. С. 7].

Исходя из такого определения культуры в центре его внимания оказывались разнообразные повествования, которые создавались в культуре метрополий, колоний и которые создаются в современном постколониальном мире в странах, переживших периоды колониального господства или колониальной зависимости.

Нарративы привлекали внимание исследователя, потому что именно в форме текстов, как он считал, «колонизированный народ обычно выражает свою идентичность и наличие собственной истории» [Там же. С. 8]. Также именно в форме нарративов, по мнению Э. Саида, проявляется и культурное доминирование господствующей нации, поскольку нарративы реализуют «власть излагать свою позицию или препятствовать формированию других нарративов» [Там же]. Иными словами, именно нарративы внедряют в сознание господствующей нации идеи нормальности, гуманности и полезности колониального мироустройства, идеи ненормальности колониальной зависимости, необходимости сопротивления и вооружённой борьбы за освобождение от колониального господства в сознание колонизированного народа.

Более того, именно в форме борьбы нарративов, по мнению Э. Саида, происходит борьба колонизаторского и колонизируемого сознаний. Одни нарративы препятствуют созданию дру-

гих, блокируют их смысловые коды, вытесняют из поля актуальной культуры.

Из всех функционировавших в колониальном и постколониальном мире нарративов Э. Саид делает предметом своего анализа романы. Сам исследователь аргументирует это следующими способами. Во-первых, он признаёт их выдающиеся художественные достоинства и привлекательность для читателей, связывает процесс чтения романов с получением удовольствия. Во-вторых, он акцентирует способность романного жанра воплощать особенности социальных отношений своего времени и сохранять их в памяти культуры. Наконец, в-третьих, он анализирует роман с точки зрения социального функционирования как важный инструмент для «формирования имперского подхода, круга референций и опыта» [6. С. 27] в сознании представителей метрополий. Поскольку классический английский роман развивался в период утверждения британского колониализма, то Э. Саид жёстко увязывает между собой эти явления и ставит перед собой задачу «связать доставляемые (романом) удовольствия с имперским процессом» [Там же. С. 11]. В силу всего этого для анализа манифестаций культурного империализма в искусстве метрополий Э. Саид выбирает английский классический роман.

Однако английские романы XIX в., что выбирает в качестве манифестаций культурного империализма Э. Саид, касаются жизни в колониях лишь косвенным образом. Это происходит потому, что, как считает Э. Саид, авторы этих романов не имеют личного опыта жизни в колониях, не знают её и их более всего интересуют процессы, вызванные колонизациями, но происходящие внутри британского общества.

Одним из отправных пунктов его теории была уверенность, что прежде чем завоевать какую-либо страну в качестве колонии, необходимо допустить эту возможность в сознании колонизаторов и убедить их в правоте своих действий, чему и служит классический английский роман. В качестве первого произведения такого рода в истории европейской литературы Э. Саид рассматривает «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо (1719) — роман французского автора британского подданства, в основе которого лежат путевые заметки моряка, отправившегося в торговое странствие в колонии и после кораблекрушения «устроившего своё феодальное поместье на удалённом неевропейском острове» [Там же. С. 8].

Поскольку борьба за колонии — это политико-экономическая борьба за новые земли, то и европейский классический роман — это в представлении Э. Саида, как правило, повествование о земле. В этом повествовании читателю рассказывается о том, «кто владел землёй, кто имел право трудиться и селиться на ней, кто ухаживал за ней, кто отвоевал её обратно и кто теперь определяет её будущее» [Там же]. В то же время роман это ещё и повествование о проблеме самоопределения героя, коллизиях его личной судьбы и особенностях сознания. И Робинзон Крузо для того, чтобы осознать себя человеком, предназначенным для освоения далёких и щедрых заморских земель, то есть колонизатором, не по своей воле вынужден был провести на необитаемом острове 28 лет, прожить не один сельскохозяйственный цикл обработки земли, научиться вести отсчёт времени, освоить культурную коммуникацию с туземцами. Робинзон Крузо изображён и счастливой жертвой кораблекрушения, избегнувшей одинокой смерти на необитаемом острове, и носителем постепенно складывавшегося имперского сознания завоевателя далёких заморских земель, способных приносить быструю и лёгкую прибыль. В дискурсе постколониальных исследований (по мнению М. Берга, это дискурс «другого» или «дикаря» [1]) Э. Саид видит в этом романе безусловное проявление имперскости — стремление подчинить своим политико-экономическим целям доминирования и землю, и время, и Пятницу.

Мы видим в «Робинзоне Крузо» один из самых захватывающих романов о коллизиях сознания героя-путешественника, который из инфантильного юноши превращается в самостоятельного, деятельного и ответственного джентельмена. Если мы обратимся к оценке «Робинзона Крузо» В. С. Рабиновичем, то он соединяет и постколониальное, и антрополого-социальное видение этого романа. Он пишет, что это роман «о человеческой природе, о нас грешных!» [4. С. 138], а не о Британской империи и её колониях. Но этот роман — это настолько захватывающий и вдохновляющий гимн человеку и его возможностям, что после его выхода «Британская империя на несколько веков стала страной почти Робинзонов — только уже не поневоле. Тысячи (если не сотни тысяч и не миллионы) молодых джентельменов забрасывались в самые отдалённые от цивилизации места — и создавали там островки европейской цивилизации» [Там же]. Как делает вывод

В. С. Рабинович, «Робинзоны всех времён поработали на славу, принесли ли они счастье всем своим современным Пятницам, живущим в Лондоне и Париже, оценить очень трудно» [4. С. 139]. Однако, оценивая роман по его социальным эффектам и отдалённым последствиям, мы не можем не признать, что он сформировал и привлекательный образ Робинзона, и привлекательный образ метрополии, как для самих колонизаторов, так и для колонистов. Именно последнее делает роман «Робинзон Крузо» очень влиятельным романом, последовательно осуществившим колониальный дискурс.

Классик довикторианского романа Джейн Остин и её творчество также попали в сферу критического постколониального анализа Э. Саида. В произведениях Джейн Остин учёный видел корни империалистического мировоззрения британцев, особенно в романе «Мэнсфилд-парк» (1814). Э. Саид утверждал, что даже Джейн Остин, на вид аполитичная и не касавшаяся темы Востока писательница, своими сочинениями легитимировала колониальную империалистическую политику. «Казалось бы, какое отношение имеют семейные неурядицы провинциальных викариев и любовные драмы сельских сквайров к порабощению индусов! Как же, как же, а откуда чаёк, который они попивают из своих веджвудских чашечек?» [6. С. 138]. Э. Саид пишет, что для Джейн Остин и её героев плантации на далёком Карибском острове — это естественное продолжение их владений в Британии, ещё одно поместье, «богатство, которое конвертируется в собственность, порядок, <.. .> в комфорт, покой и дополнительное благо» [Там же. С. 201]. «Мэнсфилд-парк» написан в духе романов нравов, поэтому там нет «туземцев», а есть лишь отдалённые результаты их рабского физического труда в качестве источника роскоши, достатка и порядка в английском поместье, изображённом в викторианском романе. Героиней, наблюдающей становящиеся викторианские нравы, является Фанни Прайс, которая постепенно привыкает и к размеру, комфорту и роскоши нового дома, и к обилию и сложности отношений среди богатой родни, и к порядку, который необходимо поддерживать и в британском поместье, и на колониальном острове Антигуа. Однако Э. Саид связывает место романов Джейн Остин в структуре империализма со способом производства текстов. Так, он обвиняет Джейн Остин в том, что она «узнавала о заморском предмете описания, в луч-

шем случае, из текстов исследователей-авантюристов, пришедших в колонизируемые страны вместе с оккупационными войсками» [Там же]. Одним из моряков флота Великой Британской империи поэтому, по мнению Э. Саида, становится и брат героини «Мэнсфилд-парка» — Уильям Прайс. По мнению исследователя, политически нейтральный на первый взгляд роман, при углублённом исследовании является апологетическим произведением в отношении такого проявления культурного империализма, как культурная экспансия, когда сфера действия английского порядка и зарождающейся викторианской морали непрерывно расширяется от скромного дома Прайсов в Портсмуте до заокеанских плантаций.

Колониальный дискурс, последовательно разрабатываемый Э. Саидом, наталкивает на размышления о том, какую роль для европейского сознания имело существование империй. Автору кажется, что мысль европейца состояла в том, что мир предопределён пасть к его ногам, а границы империи потенциально совпадают с границами мироздания. В. С. Рабинович, размышляя в этом ключе, считает, что существование колоний накладывало на колонизаторов огромные обязательства, не только военно-политического, социально-экономического, но и морально-нравственного порядка. Отсюда и суровость требований империи по отношению к джентельмену и господину, необходимость воспитывать у него «пунктуальность и обязательность, застёгнутость, от-глаженность, выбритость и начищенность». Как пишет В. С. Рабинович, эта сложная система организации жизни выступала доказательством того, что англичане «лучше и выше дикарей, живущих естественно, как велит природа», являлась «подтверждением морального права быть "имперским" народом» [4].

Вершину английского викторианского романа, пронизанного духом имперского господства, важным для исследования манифестаций отношений метрополии со своими колониями, Э. Саид обнаруживает в творчестве Ч. Диккенса. В сферу внимания исследователя попадают романы Ч. Диккенса «Дэвид Копперфильд» (1840) и «Большие надежды» (1861). В этих романах Э. Саид обнаруживает не только полные драматических коллизий судьбы персонажей, но истории Британии и «Австралии, колонии для преступников, предназначенной для перевоспитания, а вовсе не для их репатриации обратно» [6. С. 12]. Отношения Англии и Австралии в изо-

бражении Диккенса развиваются по двум направлениям: Австралия — колония для изгоев и Австралия — форпост Британии для торговли со странами Востока: Индией, Афганистаном, Цейлоном, Китаем и другими. Преступник может перевоспитаться, торговец быть успешным, но, по мнению Саида, и тот, и другой будут счастливы только в Австралии, для Англии и её истеблишмента и тот и другой — навсегда изгои. Творчество Ч. Диккенса Э. Саид рассматривает как наглядный пример имперского сознания: «подневольных людей можно отправить, например, в Австралию, но нельзя позволить им вернуться в пространство метрополии, которое, как свидетельствует всё творчество Диккенса, тщательно размечено, заполнено иерархией столичных персонажей» [6. С. 14].

В романах Ч. Диккенса сюжетообразующей является духовная коллизия: выпадение героя из мира британского истеблишмента и ощущение смыслоутраты; отсюда и основная сюжетная линия в его романах — поиск персонажами жизненного смысла. Этот поиск осуществляется в разных направлениях, с разной степенью достижения. То, что у некоторых героев ощущение пронизанности их жизни смыслом может совпадать с ощущением принадлежности к Великой Британской империи, неудивительно, поскольку за счёт такого ощущения у этих людей появляется возможность переосмыслить масштаб своей личности, своих поступков, вести диалог о мироздании. Роман не только территориально-географически расширяет границы империи, в повествовании появляется широкая пространственная панорама, и это являет собой аналог имперской широты. Классический английский роман — это коммуникативная площадка деятельности сознания, для него характерно внятное во-прошание и ответы. В этом плане классический роман является имперским жанром — он объединяет разные голоса и уважает субъектность каждого, в том числе и покоряемых народов. Пожалуй, именно в этом плане в романе можно усмотреть признаки имперского жанра. Он организован как пространство диалога, потенциально расширяющееся и способное вмещать новые смыслы. Эти же черты романа делают его удобной формой для разрушения устоявшихся конструкций имперского социума. Роман — это форма духовного движения [3], он не утверждает границ, он воссоздаёт ситуацию, когда границы отсутствуют и все изображаемые герои и звуча-

щие голоса пересекаются и вступают в диалогическое взаимодействие друг с другом.

Ряд анализируемых Э. Саидом в постколониальном дискурсе романов весьма продолжителен. Среди материалов его исследования есть и культовые произведения мировой литературы, и классические, однако этот ряд представляется неполным без двух самых известных произведений английской литературы первой половины XX в.— цикла детективных рассказов и повестей о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне (1891— 1926), написанных одним из самых верноподданных граждан Великой Британской империи сэром Артуром Конан-Дойлем [8], и книг-сказок Алана Милна «Винни-Пух» (1926) и «Дом в медвежьем углу» (1929).

Почему мы считаем, что эти книги также манифестируют культурный империализм, когда ни одна из них не описывает жизнь колоний и колонистов, как и все те, о которых ранее говорил Э. Саид? Потому что герои этих книг — мальчик Кристофер Робин и доктор Ватсон воплощают в себе самые яркие черты британского имперского сознания. Заметим, что это герои не главные. Главные герои — Шерлок Холмс и Винни-Пух, но и тот, и другой — являются маргинальными фигурами для упорядоченного мироустройства викторианской Англии. Это очень характерно для начала XX в. Если последовательно продолжать идеи Саида, то здесь мы можем сказать, что в маргинальности этих персонажей авторы воплотили кризисное состояние Британской империи, серьёзное испытание её могущества, связанное с Первой мировой войной и последующими событиями и дискуссиями в Англии.

В книге о Винни-Пухе мы можем выделить два нарратива. Первый представляет собой идиллический имперский детально картографированный мир, где мальчик играет со своим бурым медвежонком, а второй — это вольные «антиколониальные» (то есть разрушающие колониальный порядок) приключения нескладного и неорганизованного, неуклюжего медвежонка Винни-Пуха, о которых оглашаются его «пыхтелки» и «сопелки», «кричалки» и «вопилки». Это стихи, при помощи которых он непрерывно осознаёт и формирует окружающий мир и его персонажей. Эти два нарратива представляют нам две важнейшие фигуры имперской картины мира: Робин — это колонизатор, который пытается организовать жизнь своих игрушек, заботясь о них и проводя с ними своё свободное время, а Винни-Пух — это

колонист, который говорит сам с собой, находится в непрерывном творческом самоуглублённом состоянии, формирует иную внутреннюю реальность в единении со всеми, населяющими её персонажами. В этой сказке Милн являет нам идею того, что империя — это преодоление границ, это то пространство, что простирается за пределы Британских остров, Ост- и Вест-Индии, за пределы жизни человека и его игрушек. В этой сказке границы империи проницаемы для смысла и создают пространство диалога. Этот диалог может быть инструментом политики, но совсем не простой. Пространство — это не зачарованный, заколдованный лес, а путешествие, которое предпринимают колонисты-игрушки. Традиционно для колонизированных народов оно предпринимается к Северному полюсу. Как отмечал Саид, британцы стремятся на Юг, а колонисты стремятся на Север. У Милна в походе на Северный полюс два нарратива наконец-то пересеклись, люди и игрушки совершили предприятие вместе, и Кристофер Робин своей властью провозгласил Винни-Пуха первооткрывателем Северного полюса. В. Руднев интерпретировал этот процесс как «утверждение Пуха в качестве культурного героя» [5. С. 44]. Э. Саид в этом акте, конечно же, обнаружил бы правоустанавливающую власть империи, а мы находим совместное дело, в котором был разочарован только резонёр-осёл. И такой финал Милн предложил не только для сказки, но и, как думается, для развязки постколониальных отношений в современном мире.

Иное дело цикл сочинений о Шерлоке Холмсе и докторе Ватсоне. Каждый из заглавных героев этого цикла воплощает разные стороны жизни империи. Доктор Ватсон — бывший военный врач колониальной армии, воевал на границах колоний, чудом остался жив, ищет работу и дешёвое жильё в столице империи, психически абсолютно нормален; вернувшись в культурное пространство метрополии, попадает на границу борьбы добра со злом, борьбы викторианской добродетели, этики и порядка с преступностью и хаосом. Холмс оказывается полезен там, где граница британской империи и викторианской добродетели подвергается провокациям. Он богемное хаотическое существо, склонное к экспериментам: изучает химию, играет на скрипке, принимает наркотики, разводит пчёл и розы (колониальные народы также подобны пчёлам и розам, за которыми ухаживает садовник). Шерлок Холмс пытается побороть мировое зло, воплощённое матема-

тическим гением профессора Мориарти, который как математик требует художественных средств борьбы с преступной рациональностью, поэтому для борьбы с ним Шерлок Холмс вынужден прибегать к разнообразным инсценировкам. Какова функция доктора Ватсона в этом цикле рассказов и повестей? Н. Н. Вольский считает, что Шерлок Холмс, доктор Ватсон и инспектор Лестрейд воплощают собой три разных момента диалектического мышления, абсолютно необходимых для разрешения интеллектуальной проблемы, поэтому всегда действуют в детективном сюжете в определённом порядке: Лестрейд устанавливает факт, доктор находит ему опровержение, Шерлок Холмс на основе тезиса и антитезиса синтезирует истинное суждение [2. С. 35].

Мы считаем, что доктор Ватсон — это медийный посредник между Шерлоком Холмсом и его адептами. Доктор большую часть повествовательного времени занят тем, что интерпретирует деятельность Холмса, чтобы сделать её понятной для людей. Только приобретя колониальный опыт общения с малоизвестным и непонятным «иным», вернувшись из полной случайностей военной жизни колоний, человек способен понимать маргинальные процессы, происходящие в метрополии. Ватсон не руководствуется своим военным опытом. Опыт военного врача он использует исключительно в экспертных целях. Во всех остальных случаях он использует умение жить в ситуации неопределённости. Он стабилен и предсказуем как джентельмен викторианской эпохи: каков на войне, таков и в мирной жизни — чисто вымыт, гладко выбрит, тщательно отглажен. Это человек — на границах империи — олицетворяет духовную, рациональную и социальную стабильность. Имперский дух и имперское сознание проявляется не только в том, что он говорит, пишет или делает, но ещё и в том, как он живёт: как чистит сапоги и гладит брюки.

Проведя анализ произведений в методике Э. Саида, мы приходим к выводу, что, разрабатывая постколониальную методику исследования романа как имперского жанра, Саид связывает его выразительные возможности с изображением различных имперских пространств — английской усадьбы и заокеанской плантации, игровой комнаты или пути на Северный полюс — с особым неспешным характером течения романного времени, с созданием привлекательных образов метрополии, где царит порядок, иерархия и организованность, с демонстрацией социальных,

этических и психологических преимуществ, которыми обладают колонизаторы (образованность, воспитанность, сдержанность), с демонстрацией полезности и необходимости в повседневной жизни метрополий колониальных товаров, с подробным прописыванием британского имперского образа жизни, воспроизводимого не только в Великобритании, но и на самых удалённых островах. На формирование имперского духа Великобритании работают не только сами романы викторианской эпохи, но и присутствующие в романах вывески бакалейных лавок и названия кораблей.

В результате нашего обзора колониальных английских романов мы можем сделать вывод, что для культурного империализма роман выступил и в качестве формы манифестации колониальных намерений, когда явился предвестником колониальных процессов, как роман Д. Дефо «Робинзон Крузо», и как форма манифестации сложившихся в культуре явлений, когда отношения колонии и метрополии обрели определённые узнаваемые схемы и их стало возможным экстраполировать на мир детей и мир их игрушек, как у А. Милна

в «Винни-Пухе» и в «Доме в медвежьем углу». Также роман явился и формой манифестации кризиса колониализма, что произошло в творчестве Дж. Оруэлла и Э. М. Форстера [7. С. 15].

Кроме того, роман оказался гибкой формой, способной показать многообразие форм и уровней культурного империализма: это и представления о земле, предназначенной для британского могущества, и осознание личного достоинства персонажами, и понятие родовой чести, поддерживаемое всеми членами фамилии, и способность устанавливать свои границы пространствам и начинать самостоятельный отсчёт времени, и ритуалы повседневной жизни, свидетельствующие о сложной социальной организации быта, и особые формы речевой деятельности персонажей, демонстрирующие их право покорять и управлять.

Идеи Э. Саида о культурном империализме как комплексном явлении, которое характеризует глубинные культурные и художественные взаимодействия и манифестируется в форме романа, позволяют по-новому перечитать историю литературы, вскрыть явления культурного империализма там, где они раньше не замечались.

Список литературы

1. Берг, М. Постколониальный дискурс и проблема успеха в современной русской литературе / М. Берг // Михаил Берг. - иЯЬ: http://mberg.net/pstk

2. Вольский, Н. Н. Загадочная логика. Детектив как модель диалектического мышления / Н. Н. Вольский // Работы по теории и истории детективного жанра. - Новосибирск : Изд-во НГПУ, 2006. - С. 4-126.

3. Кожинов, В. В. Роман / В. В. Кожинов // Литературная энциклопедия терминов и понятий. - М. : Интелвак, 2001. - С. 890-891.

4. Рабинович, В. С. Дефо — Свифт / В. С. Рабинович // Рабинович В. С. Наедине с собой и с людьми: литература в жизни и жизнь в литературе. - Екатеринбург : Урал. лит. агентство, 2012. — С. 137-145.

5. Руднев, В. П. Введение в прагмасемантику «Винни Пуха» / В. П. Руднев // Руднев В. П. Винни Пух и философия обыденного языка. - М. : Гнозис, 1994. - С. 9-48.

6. Саид, Э. Культура и империализм / Э. Саид. - СПб. : Владимир Даль, 2012. - 778 с.

7. Сидорова, О. Г. Британский постколониальный роман последней трети XX века в контексте литературы Великобритании : автореф. дис. ... д-ра филол. наук / О. Г. Сидорова. - М., 2005. - 34 с.

8. Чертанов, М. Конан Дойль / М. Чертанов. - М. : Молодая гвардия, 2008. - 592 с.

Сведения об авторах

Гудов Валерий Александрович — кандидат филологических наук, доцент кафедры литературы XX— XXI вв., Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б. Н. Ельцина. Екатеринбург, Россия. goodov1967@yandex.ru

Гудова Юлия Валерьевна — аспирант кафедры этики, эстетики, теории и истории культуры, Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б. Н. Ельцина. Екатеринбург, Россия. jgudova@mail.ru

Bulletin of ChelyabinskState University. 2016. No. 8 (390). Philosophy Sciences. Iss. 41. Pp. 82-88.

THE NOVEL AS THE DEMONSTRATION OF THE CULTURAL IMPERIALISM IN E. SAID'S CONCEPT

V.A. Gudov

Ural Federal University named after thefirstPresident ofRussiaB. N. Yeltsin, Ekaterinburg, Russia. goodov1967@yandex.ru

Iu. V. Gudova

Ural Federal University named after thefirst President of Russia B. N. Yeltsin, Ekaterinburg, Russia.jgudova@mail.ru

In this article genre of novel is researched as mode of embodiment and representation of cultural imperialism. According to E. Said, authors attribute art features of novels with narratives about different imperia's

spaces. The conclusion consists in the idea, that novel genre is literary manifestation, which has possibility to

present multiplicity forms and levels of cultural imperialism.

Keywords: cultural imperialism, culture ofImperia, E. Said, novel,post-colonialism, manifestation

References

1. Berg M. Postkolonial'nyy diskurs i problema uspekha v sovremennoy russkoy literature [Post-colonial Discourse and Problem of Success in Modern Russian Literature]. Mihail Berg [Mikhail Berg]. Available at: http://mberg.net/pstk (In Russ.).

2. Vol'skiy N.N. Zagadochnaya logika. Detektiv kak model' dialekticheskogo myshleniya [Mysterious Logic. Detective as Model of Dialectic Thinking]. Raboty po teorii i istorii detektivnogo zhanra [Works on the Theory and History of a Detective Genre]. Novosibirsk, NGPU Publ., 2006. Pp. 4-126. (In Russ).

3. Kozhinov V.V. Roman [Novel]. Literaturnaya ehntsiklopediya terminov iponyatiy [Literary Encyclopedia of Terms and Concepts]. Moscow, Intelvak Publ., 2001. Pp. 890-891. (In Russ.).

4. Rabinovich V.S. Defo — Svift [Defoe — Swift]. Rabinovich V.S. Nayedine s soboy i s lyud'mi: literatura v zhizni i zhizn' v literature [Alone with and with People: Literature in Lives and Life in Literature]. Yekaterinburg, Ural'skoe literaturnoe agentstvo Publ., 2012. Pp. 137-145. (In Russ.).

5. Rudnev V.P. Vvedeniye v pragmasemantiku «Vinni Puha» [Introduction to a Pragmasemantika of "Win-nie-the-Pooh"]. Rudnev V.P. Vinni Puh i filosofiya obydennogo yazyka [Winnie-the-Pooh and Philosophy of Ordinary Language]. Moscow, Gnozis Publ., 1994. Pp. 9-48. (In Russ.).

6. Said Eh. Kul'tura i imperializm [Culture and Imperialism]. St. Petersburg, Vladimir Dal' Publ., 2012. 778 p. (In Russ.).

7. Sidorova O.G. Britanskiypostkolonial 'nyy roman posledney treti XXveka v kontekste literatury Velikobri-tanii [The British Post-colonial Novel of the Last Third of the XX Century in the Context of Literature of Great Britain. Thesis]. Moscow, 2005. 34 p. (In Russ.).

8. Chertanov M. Konan Doyl' [Conan Doyle]. Moscow, Molodaya gvardiya Publ., 2008. 592 p. (In Russ.).

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.