CC BY
23
Далее М.В. Панов признает, что в сочетаниях кроткими окапи, сильных кенгуру, говорливого какаду прилагательные своими падежными формами обязаны существительному, это существительное под-вигнуло их на изменения. Но чем же под-вигнуло, не своей же основой, оканчивающейся на гласную: основа не вызывает падежных перемен? Вывод, к которому приходит ученый: «существительное вызвало падежные перемены своими окончаниями. Падежными, нулевыми. Они омонимичны, но не тождественны друг другу. Омонимы не сливаются в одну единицу: лук (стрелять) и лук (есть) в модели языка - разные сущности. Так же и падежные нули - разные единицы и в качестве таковых могут командовать окончаниями прилагательных» [3: 169].
Итак, анализ парадигматических особенностей несклоняемых имен подтвердил то, что морфологическое воплощение се-мантико-грамматической функции слова может быть непосредственным и опосредованным. В большинстве случаев при непосредственном воплощении выражения грамматического значения используется грамматическая форма, выражающая определенную семантико-грамматическую функцию, без дополнительных элементов. В опосредованном воплощении «... семанти-ко-грамматическая функция выражается позиционной формой, которая никакой се-мантико-грамматической информации с собой не несет. Чтобы раскрыть имплицируемую такой формой в речи семанти-ко-грамматическую функцию, нужен вспомогательный интерпретационный механизм [2: 201]. Для выяснения природы такого механизма на примере несклоняемых имен при привлечении сжатых и расширенных контекстов прослеживается взаимодействие парадигматики и синтагматики, иллюстрируется полифункциональность способов выражения грамматического значения в русском языке.
Литература
1. Кнорина, Л.В. Функционирование слов с неполным набором морфологических показателей в современном русском языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Л.В. Кнорина. М., 1978. 19 с.
2. Кацнельсон, С.Д. Типология языка и речевое мышление / С.Д. Кацнельсон. 2-е изд., стер. М.: Едиториал УРСС, 2002. 220 с.
3. Панов, М.В. Позиционная морфология русского языка / М.В. Панов. М.: Наука: Шк. «Языки русской культуры», 1999. 275 с.
The problems of morphological implicitness of indeclinable names
The cooperation of the paradigmatic and syntagmatic relations is tracked.
The polyfunctional ways of expressing the grammar meaning in Russian are illustrated by the comparison of the definitions, data in the groups of indeclinable borrowed words which were made by modern scientists with the emphasizing the main ways of explication of their paradigm at the syntagmatic level.
Key words: paradigmatics, syntagmatics, analyticity, invariability, implicity, explicity, functionality.
М.Ю. КОЛОКОЛЬНИКОВА ( Саратов)
РОЛЬ РЕЛИГИОЗНОГО ДИСКУРСА В ИСТОРИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ СЕМАНТИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ ЛЕКСЕМЫ LUST
На примере существительного “lust ” показана роль религиозного дискурса в процессе формирования и развития лексики морально-этической сферы в среднеанглийский период. Исследование проводится на основе письменных памятников XII- XVвв. как религиозного, так и светского характера.
Ключевые слова: религиозный дискурс, лексика, семантическая структура слова, историческое развитие.
В рамках общей теории развития языка одним из наиболее интересных и перспективных является направление, связанное с исследованием исторических изменений семантической структуры слова. Большое внимание здесь, как правило, уделяется изучению основных типов подобных изменений, а также вызвавших их причин. К числу последних следует, по-видимому, отнести и регулярное использование лексических единиц в том или ином дискурс-
© Колокольникова М.Ю., 2009
ном пространстве. Это связано с тем, что дискурс, будучи сложным единством языковой формы, значения и действия [2: 121 -122], активно приспосабливает подобные единицы к характерным для него целям и условиям коммуникации, а в дальнейшем закрепляет в языковой системе появляющиеся в результате этого процесса модификации в их семантической структуре.
Особый интерес в этом отношении представляет религиозный дискурс, который в силу своей специфики [3: 4 - 5] оказывает влияние на формирование и развитие не только собственно религиозного слоя лексики, но и общеупотребительных лексических единиц, особенно тех, которые относятся к морально-этической сфере. Ведь религиозная вера, как известно, объединяет «модель мира и нравственный закон» [1: 9].
Представляется, что влияние религиозного дискурса на развитие лексики морально-этического плана было наиболее заметным в эпоху средневековья, когда морально-нравственные представления были неотделимы от религиозных. И поэтому именно в рамках религиозного дискурса в это время шло формирование системы языковых средств передачи морально-этических смыслов и значений.
Это могло происходить за счет слов и словосочетаний, которые образовывались вновь или были заимствованы из других языков, а также за счет дальнейшего семантического развития слов, существовавших в языке уже в течение длительного периода времени. В качестве примера здесь можно привести исконное существительное lust (др.-англ., ср.-англ. luste, lusst, louste, lost), которое, согласно лексикографическим источникам, в древнеанглийский период могло использоваться для обозначения довольно широкого круга понятий, а именно: удовольствие, радость, желание, счастье, жизненная сила, энергия, жизнь, любовь, интерес к чему-то, увлечение чем-то, привлекательная внешность.
В дальнейшем, т. е. в XII - XV вв., семантическая структура рассматриваемой лексемы начинает претерпевать существенные изменения, по-видимому, обусловленные, в первую очередь, спецификой ее функционирования в религиозном дискурсе. Подтверждением этому могут служить и результаты анализа 120 письменных па-
мятников той эпохи как религиозного, так и светского характера. Bсе тексты, послужившие материалом исследования, помещены на сайте: Corpus of Middle English Prose and Verse (CME, http:IIwww.hti.umich. eduIcIcmeI).
Отметим, что в ходе данного анализа было зафиксировано 2376 случаев употребления существительного lust, около 61% из которых приходится на долю религиозного дискурса. Исследуемый материал, в частности, показал, что в светском дискурсе на протяжении всего среднеанглийского периода лексема lust реализовывала большинство из перечисленных выше значений в разнообразных типах контекстов, связанных с различными сторонами физической, духовной и эмоциональной жизни человека. Приведем примеры:
• For the Frensshe book sayth that sir Seruause had neuer courage nor lust to doo batail ageynst no man but yf it were ageynst gyaunts А ageynste dragons (Malory Th. Le Morte Darthur. P. 791).
• Of prikyng and of huntyng for the hare I Was al his lust (Chaucer G. Canterbury tales. P. 7).
• Moreover, Syr, I wryte aparte pat hit may be kette away, pyff ye lust to schew is above unto pe parson of Sylverton (The Stonor letters and papers, 129C - 1483. P. 58).
• And thenne she bygan to say with a hye voyce: Adieu, my lustis А playsirs I Far wel, my lord I barons I ladyes, А damoyselles (d Arras J. Melusine. P. I. P. 32C).
Что касается религиозного дискурса, то в нем контексты употребления лексемы lust гораздо более однообразны и могут быть разделены на две основные группы. Первая из них представлена сравнительно немногочисленными текстовыми фрагментами, в которых рассматриваемое существительное имеет отчетливую положительную коннотацию и служит для обозначения таких важных для религиозного дискурса понятий, как, например, духовная сила, энергия, жажда Бога, стремление к Богу, рвение в почитании Бога. Отсюда и характерные для данной группы контекстов словосочетания типа God lust, holy (святой, священный, ср.-англ. hallig, hali) lust.
• Godd Allmahhtig gife uss witt, I Musst, А mahht, А wille (The Ormulum. P. 14).
• Forpedd А brohht till ende, I patt hun-ngerr wass patt hallghe lusst I patt wass I crisstess herrte (The Ormulum. P. 48, Vol. 2).
• Ne mei ich he seiD. nohwer speoken. bute ich habbe god lust; lustniD me penne. fearlac ich hatte. ant am deaDes sonde (Old English homilies and homiletic treatises of the twelfth and thirteenth centuries. P. 249).
Отметим, что подобные текстовые фрагменты, которые встречаются преимущественно в самых ранних из проанализированных письменных памятников, относящихся к XII - началу XIII в., не оказали заметного влияния на последующее развитие семантики рассматриваемой лексической единицы. В то же время они помогают составить более четкое представление о тех изменениях, которые претерпела семантическая структура лексемы lust в ходе ее исторической эволюции. Эти контексты, в частности, показывают, что в начале среднеанглийского периода существительное lust, подобно близким ему по значению существительным will, desire, liking, в аксиологическом плане было в целом нейтральным и приобретало положительную или отрицательную оценоч-ность в зависимости от реальной ситуации общения.
Не случайно поэтому, что во второй, более многочисленной группе контекстов, связанных с темой греха и греховных наклонностей человека, лексема lust в большинстве случаев используется в составе определительных словосочетаний. При этом в качестве определяющих слов выступают, как правило, прилагательные и существительные с отчетливо выраженной в рамках религиозного дискурса отрицательной морально-этической окраской. Речь здесь, в частности, идет о следующих лексических единицах: flesh, fleshly (плоть, плотский, ср.-англ. flesch, fleisch, fleshlich, flesshly), body, bodily (тело, плоть, плотский, ср.-англ. bodi, bodilych), world, worldly (мир, мирской, ср.-англ. werld, worlde, war-dis), sinful (греховный, ср.-англ. synnful, sin-nful), foul (греховный, порочный, отвратительный, ср.-англ. fule, fowle), vile (порочный, отвратительный), lechery, lecherous (похоть, распутство, ср.-англ. leccherye, lecherie, lucheri, licherous), unclean (греховный, нечистый, ср.-англ. unclene, unclenne), ambition (честолюбие, ср.-англ. ambicion), lordship (власть, ср.-англ. lordschipe), pride (гордыня, ср.-англ. pryd, proude).
• Iesu, gef pou bist georne bysoht: / when pou comest, ant elles noht, / no fleishlich lust, ne wicked poht / in to myn heorte ne
be ybroht (Altenglische dichtungen des ms. Harl. P. 202).
• Wherfore drawe uppe goure herte fro worldly lustes, & bep sobre & parfyte & tristip per-inne, pat is, in schewynge pat grace (A fourteenth century English Biblical version. I Peter 1: 13. P. 214).
• Also is it one of the thre by the whiche all the worlde is infecte in synne / that is the foule lust of the eygen- for suche curiositees speruen of nogt elles but forto fede the eigen (Love N. Mirrour of the blessed lyf of Jesu Christ. P. 70).
В результате функционирования в подобных контекстах лексема lust начинает постепенно ассоциироваться с мирскими, т. е. низшими желаниями и устремлениями человека, которые в религиозно-христианском дискурсе всегда в эксплицитной или имплицитной форме противопоставляются высшим, т. е. духовным.
Следует также добавить, что под влиянием рассматриваемых контекстов в смысловой структуре существительного lust активизируются такие негативно окрашенные компоненты, как чрезмерность, неумеренность, беззаконность. Это особенно четко проявляется в текстовых фрагментах, посвященных описанию природы двух из семи смертных грехов, а именно — чревоугодия и похоти. Существительное lust выступает здесь, как правило, в составе словосочетания fleshly lust (lust of the flesh), которое приобретает устойчивый характер: lychery’ pat es, a foule lykynge or luste of pe flesche. And of pis foule syn comes many sere spyces. (Religious Pieces in Prose and Verse. P. 14); lecherie / pet is to moche loue / and desordene / ine lost of lenden: oper / ine ulesslicy lost (Dan Michel’s Ayenbite of Inwyt: or, Remorse of conscience. P. 46).
Дальнейшее историческое развитие семантической структуры изучаемой лексемы во многом было обусловлено ее тесным взаимодействием с существительным lechery как на парадигматическом, так и на синтагматическом уровне. Свидетельством здесь могут служить, например, те предложения, в которых анализируемые лексемы стоят в одном сочинительном ряду: Pus in pryde and olipraunce his empyre he haldes, / In lust and in lecherye, and lopelych werkkes (Purity, a Middle English poem. P. 50).
На способность рассматриваемых лексических единиц вступать в отношения семантической и функциональной эквивалентности указывает и тот факт, что
примерно с конца XV в. существительное lust, наряду с существительным lechery, начинает широко использоваться для наименования греха похоти. Примечательно, что в современном англоязычном религиозном дискурсе предпочтение, как правило, отдается именно лексеме lust. Представляется поэтому, что именно в данной функции находит наиболее четкое отражение процесс специализации существительного в религиозном дискурсе, что оказало самое непосредственное влияние на семантическую структуру лексической единицы в целом. Причем это относится и к денотативным, и к коннотативным ее элементам.
В этой связи важно обратиться и к данным толковых словарей современного английского языка, в которых в качестве основного обычно приводится то значение существительного lust (вожделение, похоть, неумеренное сексуальное желание, не связанное с чувством любви или привязанности), которое выдвинулось у него на первый план именно в рамках религиозного дискурса. В качестве иллюстрации приведем следующие дефиниции рассматриваемой лексической единицы, взятые из двух словарей современного английского языка: derog very strong sexual desire, especially when uncontrolled and notrelated to liking or love. Lust is one of the Seven Deadly Sins: He attacked women to satisfy his lust [6: 792]; sexual desire; excessive sexual desire, esp. as seeking unrestrained gratification [7: 806].
Как можно видеть, в представленных выше дефинициях содержатся слова или словосочетания (unrestrained, excessive, not related to love or liking и т. д.), прямо указывающие на отрицательную моральноэтическую окраску, присущую в настоящее время, по крайней мере, одному из лексико-семантических вариантов данного слова. В первом из приведенных примеров на это дополнительно указывает и специальная словарная пометка derog (снижн.).
Таким образом, можно говорить о том, что негативная оценка, первоначально свойственная изучаемой лексеме только в определенном семантическом окружении, в процессе исторической эволюции становится ее постоянным ингерентным свойством, постепенно закрепляясь в системе языка.
В основе этого лежат, как представляется, регулярная повторяемость и особая социальная значимость типовых для дан-
ной лексемы в рамках религиозного дискурса контекстов употребления. Данные контексты были направлены, прежде всего, на формирование в средневековом обществе определенных морально-этических норм и установок и получали в силу этого широкое распространение и в других общественных сферах употребления языка, где они выступали в качестве инодис-курсных включений.
В связи с этим достаточно напомнить, что тема семи смертных грехов, которая сыграла важную роль в процессе специализации значения лексемы lust, была в XIII - XV вв. одной из ведущих как в английском, так и во всем западнохристианском дискурсе в целом [5: 130 - 134]. Важно отметить и то, что вскоре эта тематика выходит за пределы собственно религиозного дискурса.
Ярким свидетельством этому служат, в частности, «Кентерберийские рассказы» Дж. Чосера, особенно заключительный -«Рассказ священника», который включает в себя подробное описание семи смертных грехов, а также наставления относительно того, как их избежать. Неудивительно поэтому, что в данном произведении широко используются традиционные для религиозного дискурса языковые средства, поскольку характерные для религии «заветные смыслы» неотделимы от их первоначальной формы выражения [4: 4].
Следует подчеркнуть, что появление устойчивой отрицательной морально-этической оценки у существительного lust, обусловленное его переосмыслением в духе христианской морали и этики, тесно связано с другим историческим процессом, а именно с утратой данным словом большей части тех значений, которые были присущи ему на более ранних этапах его развития.
В настоящее время у лексемы lust, помимо уже рассмотренного значения, обычно выделяют еще одно - стремление к чему-то, страстное желание чего-то. Причем в ряде случаев здесь приводится следующее уточнение - особенно к деньгам и власти: strong desire; eagerness to possess something: his unbridled lust for power [6: 792]; over mastering desire (a lust for power); intense enthusiasm [7: 806].
Есть основания полагать, что и в этом значении лексемы lust прослеживается влияние христианской морали, для которой всегда было характерно осуждение
стремления, особенно чрезмерного, к материальным благам. Вместе с тем известно, что в определенном семантическом окружении сочетание lust for может иметь и положительную окраску, например, lust for life. Это еще раз доказывает, что на том или ином синхронном срезе в значении этой лексемы могут находить отражение различные этапы ее исторического развития.
Что касается таких широко распространенных в древнеанглийский и средне-английский периоды значений, как удовольствие, радость, склонность к чему-то, увлечение, то они если и приводятся в словарях, то всегда с пометкой obs. (уст.): obs.: pleasure, inclination [7: 806].
Таким образом, в целом можно отметить, что религиозный дискурс оказал существенное влияние на историческую эволюцию лексемы lust, ее семантическое и функциональное развитие. Именно религиозный дискурс выступал в роли той коммуникативной среды, которая модифицировала смысловую структуру рассматриваемой лексической единицы, а впоследствии закрепляла эти изменения в системе языка.
Следует подчеркнуть, что все сказанное ни в коей мере не отрицает того влияния, которое оказывают на процессе развития семантики слов внутриструктурные факторы. Вместе с тем представляется, что во многих случаях в основе этого процесса лежит в первую очередь специфика функционирования лексических единиц в условиях реального общения в определенном дискурсном пространстве.
Литература
1. Арутюнова, Н.Д. Истина и этика / Н.Д. Арутюнова // Логический анализ языка: истина и истинность в культуре и языке. М., 1995.
2. Дейк, Т. Я. ван. Язык. Понятия. Коммуникации / Т.Я. ван Дейк. М., 1989.
3. Карасик, В.И. Религиозный дискурс / В.И. Карасик // Языковая личность: проблемы лингвокультурологии и функциональной семантики: сб. науч. тр. Волгоград: Перемена, 1999.
4. Мечковская, Н.Б. Язык и религия: пособие для студентов гуманитарных вузов / Н.Б. Меч-ковская.М.: Агентство «ФАИР», 1998.
5. Силецкий, В.И. Терминология смертных грехов в культуре позднего Средневековья и Возрождения / В.И. Силецкий // Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991.
6. Longman Dictionary of English Language and Culture. London, 1996.
7. Webster’s New World Dictionary. N.Y., 1996.
The role of religious discourse in historic development of the semantic structure of the lexeme “lust”
The noun “lust” served as an example of the role of religious discourse in the process of forming and development of moral and ethic lexis at Middle English. The research is done on the material of written church and secular monuments of the XII - XV centuries.
Key words: religious discourse, lexis, semantic structure of the word, historic development.
И.П. ЛАПИНСКАЯ (Воронеж)
ТЕКСТУАЛИЗАЦИЯ СМЫСЛОВ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ. СИМВОЛ
На материале рассказа И.А. Бунина «Темные аллеи» троп, а именно символ, рассматривается не как единичная номинация, а как текстовое предъявление ряда номинаций. Определяются 1) текстовые единицы, участвующие в образовании символа (ряд однокоренных, но по-разному частеречно оформленных слов); 2) этапы формирования тропа (ступени абстрагирования, закрепленные в однокоренных словах разных частей речи);
3) распределенность однокоренных слов по речевым сферам всех субъектов текста, но отнесенность первичной номинации и собственно символа к речи автора. Указываются семантические условия, ограничивающие процесс символизации.
Ключевые слова: художественный текст, единицы текста, субъекты речи, текстуализация, троп, символ.
Стилистика давно рассматривает художественный текст как неразрывное единство речевого произведения и произведения искусства. Полвека тому назад В.В. Виноградов писал: «Когда говорят о “языке художественной литературы”, слово “язык”
© Лапинская И.П., 2009
