CC BY
58
Вестник Челябинского государственного университета. 2011. № 24 (239).
Филология. Искусствоведение. Вып. 57. С. 246-249.
Е. Ю. Мамонова
РОЛЬ ПЕРЕВОДЧИКА В ПЕРЕДАЧЕ ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТИ: ХРИСТИАНСКИЙ КОД В ОРИГИНАЛЬНОМ И ПЕРЕВОДНОМ ТЕКСТЕ РОМАНА Р. М. РИЛЬКЕ «ЗАПИСКИ МАЛЬТЕ ЛАУРИДСА БРИГГЕ»1
В статье анализируется роль языковой личности переводчика при передаче интертекстуального поля художественного произведения. Христианский код в романе Р. М. Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге» и его переводе рассматривается с позиций синергетической лингвистики и концепции переводческого пространства.
Ключевые слова: языковая личность переводчика, перевод как синергетический процесс, процессы симметризации-асимметризации, переводческое пространство, интертекстуальность, христиан-
ский код, воскресение, вознесение.
Основываясь на концепции переводческого пространства и теории гармонизации, Л. В. Кушнина понимает перевод как синергетический процесс, в результате которого происходит «приращение смысла» [1. С. 74]. Доминантную роль в этом процессе исследователь отводит полю переводчика, «где формируется индивидуально-образный смысл на основе понимания переводчиком глубинного смысла текста, т. е. его подтекста» [Там же. С. 73]. Глубинные смыслы текста, которые призван передать переводчик, реализуются в интертекстуальных отношениях. Л. В. Кушнина связывает интертекст с фатическим полем перевода, соотносимым с «ассоциативно-семиологическим смыслом» [2. С. 109].
При том, что «переводчик призван минимизировать межкультурную асимметрию» [1. С. 74], воссоздавая интертекстуальные связи оригинального текста, он будет переносить их в сферу иной лингвокультуры. При этом особенности лингвокультуры переводящего языка будут обусловливать индивидуальность процессов сим-метризации-асимметризации текста перевода, его самостоятельность как синергетической системы [3. С. 48-54]. Рассмотрим данное утверждение на примере реализации христианского кода в оригинальном тексте романа Р. М. Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге» (1910) и в его переводе, выполненном Е. Суриц2.
1 Статья подготовлена при финансовой поддержке Министерства образования и науки РФ в рамках научного проекта «Языковая личность переводчика» (ГК № 14.740.11.1393) ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 20092013 гг. «Проведение поисковых научно-исследовательских работ в целях развития общероссийской мобильности в области филологии».
2 Текст романа с указанием страниц цитируется по изданиям [4-5].
Ведущими для христианского кода романа являются два взаимосвязанных мотива: Auferstehung/воскресение и Himmelfahrt/вознесение. На интертекстуальном уровне данные мотивы являются последовательными элементами библейского сюжета. В христианских представлениях воскресение Иисуса Христа — «возвращение Иисуса Христа к жизни после его смерти на кресте и погребения» [6. С. 251-252], а вознесение — «возвращение Иисуса Христа по завершении им земной жизни в божественную сферу бытия — «на небо» [Там же. С. 241-242] по прошествии 40 дней после воскресения. В авторской интерпретации Р. М. Рильке воскресение и вознесение представляют собой амбивалентное единство «второго рождения героя». В письмах Р. М. Рильке говорится о невозможности воскресения (Auferstehung) героя «Записок» Мальте, с одной стороны, и о «темном вознесении» как
о его предназначении, с другой.
Таким образом, динамика изначально последовательных мотивов воскресения и вознесения на уровне поля автора создается противоположными процессами сближения и противопоставления. Данная констелляция мотивов имеет место как в оригинале, так и в переводе, но в том и другом случае движение синергетической системы текста приобретает индивидуальный характер, в частности, обнаруживается на примере 61-го фрагмента романа. Данный
2 См.: [8]. 12 декабря 1908 г. Рильке пишет о Мальте Карлу фон дер Хейдту: «Вы знаете, что он окончательно нисходит в этот «ад», без прощения или воскресения (Auferstehung). Помоги ему Бог» (с. 67). Однако 28 декабря 1911 г. в письме к Лу Андреас Саломэ читаем: «Мальте долгое время казался мне не столько воплощением гибели, сколько странного темного вознесения („eigentümlich dunkle Himmelfahrt“) к покинутой всеми, самой дальней стороне неба» (с. 67).
фрагмент построен как система отражений судеб Мальте, субъекта повествования в романе, и героев французской истории XIV века — короля Карла VI, второго папы Авиньона Иоанна XXII и Пьера Люксембургского-Линьи, епископа Меца. Каждая из этих фигур имеет собственное интертекстуальное поле и одновременно все они связаны через мотивы воскресения и вознесения.
По данным «Энциклопедии» фон Эрша и Грубера, служившей одним из источников для Рильке при написании романа, сумасшедший французский король Карл VI Безумный придерживался многих взглядов братства Страстей Христовых. «Он находил столько удовольствия в их мистериях, что узаконил эту секту как братство свидетелей страданий и воскресения Господа нашего» [8].
Прогрессивные, по сравнению с его временем, представления папы Иоанна XXII, напротив, были связаны с отрицанием возможности воскресения до Страшного Суда1. В письме к польскому переводчику Витольду Гулевичу (10.11.1925) Рильке пишет: «Подумайте о том, что значило для христианства того времени узнать, что никто в загробном мире еще не достиг святости, что это состояние возможно только после Страшного суда, что по ту сторону так же, как и по эту, все пребывает в трепетном ожидании!» [Цит. по: 10. S. 1003]. В этом же письме Рильке говорит о том, что «возможность воскресения доказывается в этом отрывке описанием реального факта воскресения (Auferstehung) люксембургского принца» [Там же] кардинала Пьера де Люксембург-Линьи.
Оригинал и перевод дают, тем не менее, различные системы отражений персонажей, т. е. индивидуальное движение динамических систем первичного и вторичного тестов. В оригинале 61-й фрагмент начинается с местоимения „Ich“/ «я»: „Ich weiß, wenn ich zum Äußersten bestimmt bin, so wird es mir nichts helfen, dass ich mich verstelle in meinen besseren Kleidern“ (607) / букв.: «Я знаю, если я предназначен для самого страшного, то мне не поможет, если предстану в моих лучших платьях». Местоимение первого лица репрезентирует повествователя Мальте, связано с функтором заголовка романа «Записки Мальте Лауридса Бригге» и, соответственно, играет свя-
1 См.: [9]. «Говоря об [Иоганне XXII], Мальте рассказывает о том, как тот в одной из своих страстных проповедей возвещал, «что не может быть блаженства до Страшного Суда, нигде, даже среди праведников», и о том, как под давлением общественности папа должен был отречься от своих взглядов» (с. 78).
зующую роль, апеллируя к композиционной рамке романа. При этом в отрывке выдвигается на первый план субъект повествования, его страх.
В переводе Е. Суриц вместо личной конструкции оригинала используется безличная конструкция, более того, если первое предложение оригинала изобилует формами местоимений первого лица, то в переводе они отсутствует, все предложение построено как безличное: «Конечно, если уж до края дойдет, не поможет никакое приличное платье» (152). Русский текст, во-первых, изначально усиливает фатальность страха Мальте перед собственным предназначением: субъективный страх героя приобретает онтологический характер. Во-вторых, безличная конструкция, использованная в тексте перевода, разрывает функторную связь начала отрывка и заголовка романа.
В оригинале оппозицию местоимению „Ich“/ «Я» представляет местоимение „Er“/ «Он», которым в данном фрагменте представлена фигура Карла VI. В переводе местоимение «он» изначально противопоставляется фатуму, общей ситуации страха, выраженной в безличном предложении, и только в продолжении абзаца — субъекту повествования, выраженному местоимением „Ich“/ «Я».
В оригинале мы имеем дело с отношениями прямого отражения фигур Мальте и короля „Ich“ и „Er“: Мальте пытается увидеть свою историю через призму истории Карла VI, его внутренний страх является вопросом, ответ на который он ищет в вере короля. В переводе же возникают отношения опосредованного отражения: герой Рильке видит в истории короля проявление фатума, некой безличной внешней силы, перед которой он испытывает страх. Переводной текст отражает, таким образом, свойственную русской лингвокультуре неагентивность — «ощущение того, что людям неподвластна их собственная жизнь, склонность русского человека к фатализму, недостаточная выделенность индивида как автономного агента» [11. С. 34].
Воплощаемая в фигуре Карла VI нерассудочная вера в реальность воскресения выражена как в оригинале романа, так и в его переводе имплицитно, на интертекстуальном уровне. Вместо лексемы „Auferstehmg“/«воскресение» и в тексте оригинала, и в тексте перевода используется лексема „Mysterium“/„Mysterien“ (мистерия/ мистерии), апеллирующая к мистериям братства Страстей Христовых на rue Saint-Denis и соединяющая значения религиозного обряда и театральной драмы, мистерии называются также
„Gedichte“/«стихотворения». В переводе в данном мотивном ряду появляется лексема «таинство»: „Mysterium der Liebe“/«таинстволюбви». Любовь народа к королю в переводе воспринимается как явление более высокой степени са-кральности, нежели мистерии на rue Saint-Denis, поскольку слово «таинство» апеллирует только к церковному обряду.
Семантика театральности, характерная для мистерий на rue Saint-Denis, в оригинале усиливается к концу пассажа о Карле VI, где говорится, что сцена и помост представлений задуманы так, чтобы «уменьшить обман, иллюзию»/ „die Täuschung zu verringern“. Лексема „Täuschung“/«обман, иллюзия» выражает сомнение Мальте в возможности воскресения. В отличие от короля с его нерассудочной верой в реальность разыгрываемого на подмостках обряда, Мальте воспринимает мистерии как иллюзию. ,^шФш^‘/«обман» в оригинале относится ко всему смысловому ряду, представленному единицей „Mysterium“, в том числе и к «мистерии любви», и апеллирует к заявленному повествователем в начале ощущению беспомощности.
В переводе для передачи выражения „die Täuschung zu verringern“ используется антонимическая замена «увеличить правдоподобие», что смягчает значение оригинала, не акцентируя сомнение Мальте в возможности воскресения. Кроме этого, «правдоподобие» как относительная правда уже не связывается на текстовом уровне с «таинством любви». Чувство любви, испытываемое народом к королю, становится в тексте перевода спасением, своеобразным «тайным выходом», который отсутствует в оригинале. Таким образом, в переводе проявляется свойственная языковой личности русской линг-вокультуры «абсолютизация моральных измерений человеческой жизни» и «повышенная эмоциональность» [Там же].
Мальте противопоставляет нерассудочную веру Карла VI в реальность воскресения неверию папы Иоанна XXII в воскресение до Страшного Суда. Мотив воскресения как в оригинальном, так и в переводном текстах романа и в истории Иоанна XXII остается выраженным имплицитно, на интертекстуальном уровне. Новая вера Иоанна XXII определяется как „Irrung“/«ошибка», которую опровергает сам Бог фактом воскресения кардинала Пьера де Люксембург-Линьи.
В отличие от письма Рильке в романе о чуде, произошедшем с юным кардиналом, говорится не как о воскресении, а как о „leidenschaftliche Himmelfahrt“/«страстном вознесении»,
что подчеркивает различие пути Бога и человека. Прилагательное leidenschaftlich оригинального текста при этом все-таки апеллирует к Passion — Страсти Христовы — и создает отношения аналогии. В переводе Е. Суриц данный мотив возникает как «нетерпеливое вознесение» и связывается, таким образом, только с оценкой этого события повествователем как „frühreife Heiligkeit“/«скороспелой святости. С другой стороны, в переводе «скороспелой святости» как преждевременной смерти праведника явно может быть противопоставлено «таинство народной любви» как путь спасения, который в русском тексте ничем не опровергается.
Вопросы о несправедливости слишком раннего вознесения кардинала, составляющие последний абзац фрагмента, как в оригинале, так и в переводе формулируются в форме безличных предложений, среди которых особенно часто повторяется оборот „...war es nicht...? “nicht... ? “/ «Не было ли... ?». Однако в оригинале, в силу различий на уровне языковых личностей русской и немецкой лингвокультур, выражение несправедливости безличной силы, фатума на уровне синтаксиса возникает только в конце фрагмента, тогда как в переводе оно образует его рамку.
В оригинале динамическая система текста движется от субъективного сомнения и страха через личностно-историческое осмысление сюжета воскресения на интертекстуальном уровне к новым вопросам о фатальной несправедливости бытия. В переводе существует два круга — личностно-исторический, создающийся в интертекстуальном поле, и безлично-бытийный. Их отношения — это отношения онтологического страха личности перед фатумом, однако любовь и «соборность» (народ) в русском тексте остаются как возможность преодоления фатального предопределения, которая не опровергается.
Список литературы
1. Кушнина, Л. В. Языковая личность переводчика в свете концепции переводческого пространства / Л. В. Кушнина, М. С. Силантьева // Вестн. Перм. ун-та. Сер. Российская и зарубежная филология. 2010. Вып. 6 (12).
2. Кушнина, Л. В. Языки и культуры в переводческом пространстве. Пермь, 2004.
3. Мышкина, Н. Л. Внутренняя жизнь текста: механизмы, формы, характеристики. Пермь, 1998.
4. Rilke, R. M. Die Aufzeichnungen des Malte Laurids Brigge // Werke. Kommentierte Ausgabe. 4 Bde. Hrsg. von Manfred Engel, Ulrich Füllerborn, Horst Nalewski, August Stahl. Frankfurt a. M. ; Leipzig, 1996. B. 3. S. 443-635.
5. Рильке, Р. М. Записки Мальте Лауридса Бригге / пер. с нем. Е. Суриц. М., 1988. 183 с.
6. Аверинцев, С. С. Воскресение // Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. / под ред. С. А. Токарева. М, 2003. Т. 1.
7. Аверинцев, С. С. Вознесение // Мифы народов мира : энциклопедия : в 2 т. / под ред. С. А. Токарева. М, 2003. Т. 1.
8. Eckel, W. Wendung. Zum Prozess der poetischen Reflexion im Werk Rilkes. Würzburg, 1994. 248 s.
9. Wagner-Egelhaaf, M. Mystik der Moderne. Die visionäre Ästhetik der deutschen Literatur im 20. Jahrhundert. Stuttgart, 1971. 335 s.
10. Stahl, A. Kommentar // Die Aufzeichnungen des Malte Laurids Brigge // Werke. Kommentierte Ausgabe. 4 Bde. Hrsg. von Manfred Engel, Ulrich Füllerborn, Horst Nalewski, August Stahl. Frankfurt a. M. ; Leipzig, 1996. B. 3.
11. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание : пер. с англ. М., 1996.
Вестник Челябинского государственного университета. 2011. № 24 (239). Филология. Искусствоведение. Вып. 57. С. 249-252.
Т. М. Матвеева
КАТЕГОРИЗАЦИЯ ВКУСА В ЯЗЫКЕ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ ДЕГУСТАТОРОВ (НА МАТЕРИАЛЕ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА)
Статья посвящена вопросам категоризации и вербализации перцептивной информации в сфере профессиональной дегустации вина. В рамках когнитивно-дискурсивной парадигмы рассматриваются особенности профессионального сознания и профессиональной языковой личности дегустатора, раскрывается специфика речевого моделирования в сфере профессиональной коммуникации.
Ключевые слова: перцептивная категория, концепт, профессиональный дегустатор, профессиональная языковая личность, лингвистическая компетенция специалиста.
Одним из направлений современного языкознания в рамках когнитивно-дискурсивной парадигмы является репрезентация языковой картины мира профессионала, в дискурсе которого доминируют лексические единицы, связанные со сферой его институциональной деятельности.
Формирование знания о лингвистической компетенции профессионального дегустатора представляет определенный научный интерес, некоторые результаты такого исследования отражены в настоящей статье.
Для дегустатора характерен особый способ познания мира — через приобретение и тренировку навыка различения вкусов. Этот способ приобретения знаний, для которого характерна меньшая, по сравнению с научным познанием, доля эксплицитности данных, отличается слабой структурированностью и недостаточной разработанностью языка описания.
Люди пьют вино, потому что у него приятный вкус. Если бы вино было неприятным, его бы просто не пили. Уметь дать правильную оценку дегустируемому вину — значит уметь различать, какие вкусовые качества присущи хорошему вину, а каких быть не должно, а также уметь
определять наличие или отсутствие этих вкусовых качеств.
Если рассматривать вино через призму биологии, становятся очевидными четыре его основные функции: оно утоляет жажду, поскольку большей частью состоит из воды; оно насыщает, поскольку содержит питательные вещества; оно опьяняет, потому что содержит этиловый спирт и доставляет гастрономическое удовольствие, так как вмещает в себя все виды заманчивых соединений. Совокупность неповторимых ароматов и вкусовых свойств — вот что выделяет вино и оправдывает затраты на его производство.
О вкусе вина всегда горячо спорят и подвергают сомнению его качества. Виноградное вино известно человечеству уже достаточно давно — оно тянет за собой шлейф ассоциаций и оценочных мнений. Высокая оценка со стороны широкого круга людей объясняется в конечном счете самим букетом вина. Обмен информацией по поводу положительных или отрицательных сторон вина осуществляется скорее посредством узкого словаря. Накопление знаний о многогранных сторонах вкуса требует приобретения определенных навыков, поэтому люди, специализирующиеся в сфе-
