CC BY
102
Т. М. Миллио нщико ва
"РОДСТВО" И "НЕРОДСТВЕННОСТЬ" В "БРАТЬЯХ КАРАМАЗОВЫХ"
"Все будет родное, а не чужое" Н.Ф.Федоров
Размышлениям Ф.М.Достоевского об утрате связующих начал в русском обществе 70-х годов XIX в. оказались созвучны взгляды Николая Федорова на современную цивилизацию как совокупность отношений, проникнутых духом "небратства" и "неродственности"1.
Главную задачу человечества Федоров видел в осуществлении "общего дела" — в восстановлении духовного родства всех людей, произошедших от одного "родоначальника". Достигнуть этой цели можно лишь на основе "супраморализма" — исполнения долга "сынов": воскресения всех умерших "отцов". "Цивилизации", из которой "вынута душа", "гражданственности", т.е. "неродственности", Федоров противопоставил религиозно-утопическую идею "психократии" — идеального общественного устройства, основанного на принципе всеобщей духовной "родственности": "братства", семьи, "соборности".
"В родстве, — писал он, — полнота жизни, чувства, разума, действия... в неродственности — безжизненность, разъединение, раздор и все его необозримые следствия, одним словом: родственное тожественно с бессмертным, а неродственное со смертным"2.
Известно, что Достоевский познакомился с религиозно-философским проектом Федорова в 1878 г., когда приступил к созданию плана "Братьев Карамазовых". В идейно-художественной кон-
цепции "итогового" романа писателем полемически заострены темы, связанные с понятиями "родства" и "неродственности" — "смерти" и "бессмертия", "отцеубийства" и "отечественности", "отъединения" и"соборности".
Определяющим в нравственном облике действующих лиц "Братьев Карамазовых" является отношение каждого из них к родительскому дому, к семье. Для Маркела после того, как ему открылась красота и сила Христовой веры, мать стала "матушкой", "голубушкой", милой "кровинушкой" (14, 262—263); младший брат Маркела, Зосима, вынес из родительского дома "лишь драгоценные воспоминания", и не было в жизни его явления "более пророческого и трогательного", чем Маркел (14, 263); мать обоих братьев, оставшись одна, "грустила и трепетала" по своим сыновьям, а через три года от тоски по ним умерла; Алеша Карамазов, в четырехлетнем возрасте оставшийся без матери, на всю жизнь сохранил в памяти образ ее, а, встретив на своем жизненном пути старца Зосиму, ставшего ему духовным отцом, привязался к нему "всею горячею первою любовью" (14, 18). Остальные члены карамазовской "семейки" живут "не по-родственному": глава ее, Федор Павлович Карамазов, "избавился" от двух своих жен и "спровадил" четырех малолетних сыновей, которые были им "брошены и забыты"; средний сын Федора Павловича, Иван, испытывает "отвращение" к родительскому дому, который ему "до того опротивел", что хотя он и в последний раз собирается переступить "этот скверный порог, а все равно противно..." (14, 242); внебрачный сын Федора Павловича, Смердяков, отданный на воспитание слуге Григорию, относится к своим приемным родителям "безо всякой благодарности": "Не любит он нас с тобой, этот изверг" (14, 114), — жалуется Григорий своей жене Марфе Игнатьевне.
Акцентируя резкую антиномию нравственных понятий "родства" и "неродственности", Достоевский прибегает к приему парадокса: писатель наделяет психологией "отечественности" Маркела, Зосиму и Алешу, не связанных узами отцовства-сыновства de jure (Маркел — старший брат Зосимы, Алеша — духовный сын старца Зосимы), но образующих семью de facto, в которой, как от отца к сыну, наследуются высокие нравственные идеалы. Маркел, перед смертью завещающий своему младшему брату жить "за него", передает ему свет Христовой Истины; умирающий старец, в судьбе которого
Маркел оказался "как бы указанием и предназначением свыше" (14, 259), становится духовным отцом Алеши Карамазова, заменив ему родного отца — Федора Павловича Карамазова. Напротив, в семье Федора Павловича царит дух "неродственности", и члены карамазов-ской "семейки" одержимы идеями "противоотчества" и "противосы-новства", в которых Д.С.Мережковский видел "два восстания человека на Бога: одно на Отца, другое на Сына. две потребности убийства Бога, две воли: одна к ноуменальному Отцеубийству, другая к такому же Сыноубийству"3. Смердяков, убивший Федора Павловича, совершил фактическое "отцеубийство"4, продиктованное волей Ивана; Иван — "ноуменальный" "отцеубийца" и "братоубийца", санкционировавший убийство Федора Павловича и заставивший Смердя-кова повеситься.
Смерть Федора Павловича Карамазова, Ивана и Зосимы показана Достоевским в духе учения Федорова, разошедшегося с христианством и считавшим идею личного спасения безнравственной. С точки зрения Федорова, "смерть" — "главный враг", "величайшее злодеяние", "насильственный процесс", явление "временное", обусловленное "невежеством" и "несовершеннолетием" человеческого рода, утратившего свое единство и разделившегося на сословия: "ученые" и "неученые", богатые и бедные, верующие и неверующие, сельские жители и городские. Для Федора Павловича, Ивана и Смер-дякова смерть — " насильственный процесс", так же как и для персонажей всех романов Достоевского, где, по замечанию М.Бахтина, "смертей", переживаемых "изнутри", почти нет, а есть лишь "убийства, самоубийства и безумие" (убийство Федора Павловича, самоубийство Смердякова, безумие Ивана).
Маркелу и Зосиме свойственно восходящее к христианской традиции острое переживание собственного бытия и конца этого бытия; "смерть" становится "фактом" их сознания" (М.Бахтин)5. Трагизм рокового часа преодолевается ими верой в спасение и осознанием того, что "смерть" открывает для них двери в "иные миры", и поэтому оба героя пребывают в радостном ожидании "смерти". Умирая семнадцатилетним юношей, Маркел ".смотрит радостно, в очах веселье. Улыбается." (14, 262); Зосима ".как бы в радостном восторге, целуя землю и молясь (как сам учил), тихо и радостно отдал душу Богу" (14, 294).
"Полемика" по поводу сущности "родства" и "неродственности" между Достоевским и Федоровым наиболее отчетливо проявилась в их трактовках идеи бессмертия человеческой души, на необходимости осуществления которой настаивали оба мыслителя. Достоевский, еще до знакомства с религиозно-философским проектом "общего дела" Федорова, писал, что «без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация, а высшая идея на земле лишь одна и именно идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные "высшие" идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают» (24, 48).
Писатель верил "в воскресение реальное, буквальное, личное, и в то, что оно сбудется на земле" (Письмо Ф.М.Достоевского к Пе-терсону от 24 марта 1878 г.; 30 (1), 15), но достигнуть бессмертия можно, по мнению Достоевского, только опираясь на силу веры: "чудо воскресения" существует именно для того, чтобы оно "впоследствии
соблазняло", но верить необходимо, так как "соблазн перестать верить" и будет "мерою веры".
"В противоположность мистицизму вообще и мистицизму Достоевского... в особенности"6, Федоров, принадлежавший к поколению разночинной интеллигенции 60-х годов XIX в. и разделявший взгляды шестидесятников на роль науки в жизни общества, утверждал, что бессмертия на земле можно достигнуть главным образом "силою универсальных знаний" и средствами науки и техники, а "мера веры" не будет играть определяющей роли. Философ полагал, что бессмертие наступит, когда "разумные существа" получат возможность "управления психофизиологическим процессом" и овладеют познанием и управлением "всеми молекулами и атомами внешнего мира так, чтобы рассеянное собрать, разложенное соединить, т.е. сложить тела отцов, какие они имели при кончине.". "Тогда наступит жизнь вечно новая, несмотря на свою древность. это весна без осени, утро без вечера, юность без старости, воскресение без смерти. Этот день будет дивный, чудный, но не чудесный, ибо воскрешение будет делом не чуда, а знания и общего труда. День желанный, день от века чаемый будет Божьим вселением и человеческим исполнением». Все будет родное, а не чужое"7.
Отсутствие веры в бессмертие порождает у личности психологию безнадежности, угасание для нее "всего богатства Божьего ми-
ра", невозможность "выйти из себя в Божий мир к другим". Существовать в таких условиях, по мнению Достоевского, может лишь "безличность". В "Дневнике писателя" он отмечал, что при утрате идеи бессмертия "неизбежностью" и "даже необходимостью" для всякого человека, "чуть-чуть поднявшегося в своем развитии над скотами", становится самоубийство. Психология безысходности приводит Ивана Карамазова к "расколу сознания", когда "теоретический разум находится в разладе с практическим. Утратив веру в божественное начало бытия, Иван оказывается в плену логики атеистического мировоззрения, которая приводит его практически к отрицанию жизни. Неслучайно Иван говорит о самоубийстве. Под влиянием своей идеи о вседозволенности Иван впадает в состояние нравственного омертвения"8. Но если Иван задумывается о самоубийстве, то Смердяков, претерпевающий "страшное сужение сознание" (Н.Бердяев), реализует эту идею.
Исследуя проблему суицида, Н.Бердяев противопоставлял недуховной психологии самоубийства, "психологии обиды. на жизнь, на других людей, на мир, на Бога.", "психологию вины", свойственную "свободному и ответственному существу"9. С точки зрения Федорова, именно сознание виновности является одним из главных условий в реализации "общего дела", и в этом отношении, по его мнению, главнейшую роль призвано сыграть Российское государство, так как именно в нем есть все необходимые условия для осуществления "патрофикации": родовой, земледельческий быт, наличие общины, сознание виновности. "Психология вины" присуща тем героям романа Достоевского, которые в минуты безысходности способны "выйти из себя в "Божий мир" к другим людям: Маркел осознает себя "более всех" "виноватым", "грешным" "пред всеми", и просит прощения у всего Божьего мира за то, что "жил в позоре, все обесчестил" (14, 262—263); Зосима, видящий "спасение" в том, чтобы каждый принял на себя вину "за весь грех людской", наставляет Алешу Карамазова: ".возьми себя и сделай себя же ответчиком за весь грех людской. ибо чуть только сделаешь себя за все и за всех ответчиком искренне, то тотчас же увидишь, что оно так и есть в самом деле и что ты-то и есть за всех и за вся виноват." (14, 290). Алеша, воспринявший поучения старца, берет на себя ответственность за вину своего брата Дмитрия Карамазова, унизившего и заставившего страдать се-
мейство Снегиревых, и "передает" идею виновности своим товарищам-гимназистам.
Достоевский особо настаивал на необходимости "совместной" веры в бессмертие души, без которой, как ему представлялось, "совсем немыслима" и "совсем невозможна" любовь к людям. Федор Павлович, Иван и Смердяков живут в "отъединении" и не любят ближних своих. Глава "семейки" запирается в своем доме один на всю ночь, предпочитая оставаться в обществе крыс, с которыми ему "все же не так скучно по вечерам" (14, 81). Иван Карамазов совершенно одинок, он говорит, что не может понять, "как можно любить ближних". Смердяков рос "диким" ребенком, "смотрел на свет из-за угла", а в молодости сделался "нелюдим и молчалив", "страшно надменен", "как будто всех презирал", он тоже "никого не любит" (14, 114).
Психологии "неродственного" отношения к ближним, влекущей за собой отчуждение и отъединенность, Достоевский противопоставил психологию "родства", "братства" и "соборности", основанную на любви ко всем людям, ко всему созданию Божию. Маркел призывает "друг друга любить и восхвалять, и целовать": "Милые мои, чего мы ссоримся, друг перед другом хвалимся, один на другом обиды помним", — обращается он к собравшимся у его постели (14, 263); Зосима с чувством горечи говорит, что "из-за царящего "отъединения и уединения в мире все более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей, и воистину встречается мысль сия даже уже с насмешкой." (4, 285).
В эпилоге романа вновь повторяется идея веры в бессмертие: Алеша клянется сохранить в своем сердце "Вечную память" об умершем Илюшечке и убеждает собравшихся вокруг него гимназистов в том, что все непременно восстанут из мертвых, оживут и радостно расскажут "друг другу все, что было" (15, 197). Но заключительным аккордом звучат Алешины слова о необходимости "соборного единения во Христе". Этот призыв — идти по жизни "рука в руку" — восторженно подхватывают все школьники: "И вечно так, всю жизнь рука в руку!" (там же).
С точки зрения Федорова, "родство" и "неродственность" — самые полные и конкретные понятия: "От них можно отвлекать, обезличивать, обращать их в призраки, в тени, в идеи: пополнять же их невозможно"10. Достоевский не только "обратил" эти понятия "в
идеи", но и "пополнил" их, показав в художественном контексте романа борьбу двух противоположных точек зрения.
Антиномичные отношения "родства" и "неродственности" в композиции "Братьев Карамазовых" представлены в виде двух "разнозаряженных" систем соподчиненных образов-персонажей: Маркел — Зосима — Алеша и Федор Павлович Карамазов — Иван — Смердяков. Над этими системами тяготеет "закон полярности, господствующий в физическом мире: только противоположные или разноименные полюсы притягивают друг друга, так как они друг друга восполняют."11. В романе Достоевского обе системы находятся в зыбком равновесии, которое, как предсказывал писатель, скоро нарушится, и тогда все будет зависеть от нравственного выбора между "родством" и "неродственностью". Этот выбор в конечном итоге и определит состояние "цивилизации": превратится ли она в "родное" человеку общество, где "соединяющиеся личности достигают совершенного раскрытия и определения своей единственной, неповторимой и самобытной "сущности", своей целокупной творческой свободы"12 или явится она как "чужое", враждебное личности, тоталитарное государство.
Примечания
1 Впервые проблема влияния идей Н.Федорова на Ф.М.Достоевского была поставлена в книге А.К.Горностаева "Рай на земле". Ф.М.Достоевский и Н.Ф.Федоров". Харбин, 1929. См. также: Бурсов Б.И. Личность Достоевского. Л., 1974. С.72-78.
2 Федоров Н.Ф. Философия общего дела // Федоров Н.Ф. Соч. М., 1982. С.121.
3 Мережковский Д.С. Тайна русской революции // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: Статьи периода эмиграции. СПб., 2001. С.503.
4 Проблему "отцеубийства" в романе "Братья Карамазовы" впервые описал З.Фрейд в статье "Достоевский и отцеубийство". Статьи разных лет // Фрейд З. "Я" и "Оно", Тбилиси, 1991. Т. 2. С.407-427.
5 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С.329- 330.
6 Федоров Н.Ф. Указ. соч. С.535.
7 Там же.
8 Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М., 1990. С.232.
9 Бердяев Н. О самоубийстве // Литература русского зарубежья. Антология. М., 1997. Т. 3 (1931- 1935). С.328- 329.
10 Федоров Н.Ф. Указ. соч. С.120.
11 Соловьев В.С. Чтения о богочеловечестве // Соловьев В.С. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С.53.
12 Иванов Вяч. Достоевский // Иванов Вяч. Эссе, статьи. Переводы. Брюссель. 1958. С.91.
