CC BY
83
«пункта отправления», так как источник коммуникативного «вброса» — «мгновенная толпа» — по окончании акции, не оставляя времени на попытки установления контакта, немедленно растворяется в толпе «обыкновенной».
Таким образом, флешмоб, в его исходных разновидностях, представляет собой специфическую форму социальной коммуникации (экзистенциально значимое сообщение, переданное никем никому и ни о чём), которая становится возможной в результате взаимоналожения реального и виртуального пространств. Однако с течением времени границы понятия размываются, и сегодня оно обозначает широкий круг социальных явлений, объединённых тремя базовыми признаками: 'кратковременный («мгновенный») характер', 'необычность' и 'неожиданность происходящего для случайных наблюдателей'.
Библиографический список
1. Lemos, A. Post-Mass Media Functions, Locative Media, and Informational Territories: New Ways of Thinking About Territory, Place, and Mobility in Contemporary Society / A. Lemos // Space and Culture. - 2010. - Vol. 13. - Iss. 4. - P. 403-420.
2. Rheingold, H. Smart Mobs: The Next Social Revolution / H. Rheingold. - Cambridge : MA Perseus Publishing, 2002. -XXII. - 266 p.
3. Wasik, B. My Crowd / B. Wasik // Harpers. - 2006. -№ 3. - P. 56-66.
4. Flash mob // Oxford Dictionaries [Электронный ресурс]. -Режим доступа : http://www.oxforddictionaries.com/definition/ english/flash-mob?q = flash + mob (дата обращения: 23.11.2014).
5. Шкловский, В. Б. О теории прозы / В. Б. Шкловский. -М. : Советский писатель, 1983. - 384 с.
6. Флешмоб // Википедия [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://ru.wikipedia.org/wiki/флешмоб (дата обращения: 23.11.2014).
ДЕМЧЕНКОВ Сергей Александрович, кандидат филологических наук, доцент (Россия), заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы. Адрес для переписки: demchenkovsa@omsu.ru ПАРШАНИНА Надежда Сергеевна, студентка гр. ЯЖБ-105-О факультета филологии и медиакомму-никаций.
Адрес для переписки: parshnadya@yandex.ru
Статья поступила в редакцию 25.11.2014 г. © С. А. Демченков, Н. С. Паршанина
УДК 101.1: 316: 314.12 л. И. МОСИЕНКО
Омский государственный технический университет
РЕЛИГИОЗНЫЕ ЦЕННОСТИ В КОНТЕКСТЕ ПРОБЛЕМЫ ДЕПОПУЛЯЦИИ_
Статья посвящена проблеме депопуляции, как одной из актуальнейших проблем современной России. Автор подвергает критике высказываемую некоторыми авторами точку зрения, что для преодоления демографического кризиса необходимо возрождение религиозных ценностей. Автор считает, что многодетность религиозных семей не связана напрямую с религиозной верой.
Ключевые слова: религия, христианство, депопуляция, ценности, родительство.
Одна из самых актуальных проблем современной России — проблема депопуляции: население страны сокращается. Кардинальные изменения параметров воспроизводства населения — уровня рождаемости и смертности — привели (начиная с 1992 г.) к устойчиво отрицательным значениям естественного прироста. Из трех демографических показателей — рождаемость, смертность и миграция — решающим является показатель рождаемости, который держится на отметке 1,2—1,3 ребенка на семью. При нулевом показателе миграции этот коэффициент означает сокращение населения в каждом поколении на одну треть.
Низкая рождаемость характерна, конечно, не только для России, но и для ряда европейских стран. Однако есть просто низкая рождаемость, а есть критически низкая — когда воспроизводство населения не обеспечивается: такова именно российская специфика в этом вопросе [1, 2]. Не исключено, что спустя несколько десятилетий проблема депопуляции станет актуальной не только для России и Европы,
но и для всего мира: в последней четверти ХХ1 века численность человечества по прогнозам специалистов начнет уменьшаться [1, 3].
Меры, предпринятые в последние годы государством, не дали существенного повышения рождаемости. Более того, проводимая политика поддержки многодетных семей и матерей находится в явном противоречии с установками массового сознания. Многодетность не приветствуется обществом, оно воспринимается как «отклоняющееся поведение», вызывая недовольство, раздражение, явную или срытую дискриминацию со стороны социального окружения [4]. Негативная оценка многодетности в массовом сознании — факт, еще раз подтверждающий: истоки низкой рождаемости и депопуляции в целом необходимо искать не только в экономической, но и в духовной сфере жизни общества, а именно — в общепринятой системе ценностей.
Существует ряд исследований (как социологических, так и философских), которые основываются именно на такой трактовке причин депопуляции.
Однако большинство работ в этом ряду вызывает у автора данной статьи как минимум недоумение: удивляет та легкость, с которой исследователи от констатации проблемы переходят прямиком к рекомендациям по «возрождению и укреплению семейных ценностей»: разве ценностная сфера зависит только от правительственных программ?! Разве у ней нет собственных законов развития?
Такой легковесностью страдают не только статьи и выступления ряда специалистов на ТВ, но даже и диссертационные исследования. Вот очень характер -ная цитата из автореферата на соискание ученой степени кандидата социологических наук Грудиной Т. Н. (Москва, 2014 г.): «Для того, чтобы ... модель трехдетной семьи была распространена среди основной массы населения, необходимо, как уже было сказано выше, воздействовать на ценности и установки граждан нашей страны в целях укрепления института семьи и поддержания семейного образа жизни, преодоления демографического кризиса, закрепления норм массовой многодетности как основного вида репродуктивного поведения среди населения» [5, 3]. Почему-то даже не ставится вопрос: а это «закрепление норм массовой многодетности» вообще-то возможно? Это же не упавшую со стены картину предстоит закрепить, вбив новый гвоздь, но определенную систему ценностей!
Особенный скепсис у автора данной статьи вызывает популярное как в публицистике, так и у ряда ученых убеждение, что один из главных «рычагов» преодоления депопуляции — это религиозные ценности. Вот что утверждает уже выше цитированный диссертант в числе положений, выносимых на защиту (пункт 4): «Современный процесс трансформации института семьи в сторону кризисного его состояния тесным образом связан с изменением ценностных ориентаций в обществе и во многом коренится в упадке института религии. Для преодоления кризисного состояния, прежде всего, необходимо изменение моральных норм за счет религиозного фактора» [5, с. 10]. — Вот так просто? Даже если верен тезис о связи многодетности и религиозности (что, впрочем, действительно, подтверждается статистическими данными), неужели диссертант не понимает, что процесс десакрализации европейской и российской культуры возник не вчера, и «изменение моральных норм за счет религиозного фактора» — вещь, скорее всего, уже попросту невозможная!
Аналогичную мысль неоднократно высказывал директор Российского института стратегических исследований И. И. Белобородов. Он считает, что в поиске выхода из демографического кризиса необходимо обратить внимание на существование единственного слоя общества, которого не затронула депопуляция — воцерковленных верующих (независимо от конфессий). «В общепланетарном контексте, — говорит в своем выступлении Белобородов, — мы движемся ко времени, когда земля будет заселена только верующими» [6]. «.Проблема низкой рождаемости упирается в ценностную сферу. История снижения рождаемости — это по большому счету история отказа людей от религиозности и нравственных идеалов» [3].
Автор данной статьи глубоко убежден, что физическое выживание человека, нации, а может, и всего человечества, действительно, зависит от духовного выживания. Однако очевидно, что духовность и религиозность — понятия не тождественные. Кроме того, смущает явная утопичность призывов к «возрождению религиозных ценностей»: историю
нельзя обратить вспять. История же европейской культуры последних столетий — это истории ее де-сакрализации, история «умирания Бога». Нельзя опереться на то, что само пребывает в кризисе.
Ну и самое главное: авторы не замечают логической ловушки, в которой находятся — многодетность наряду с религиозностью еще не означает того, что второе есть причина первого. Сопутствующий признак не обязательно есть причина того, чему он сопутствует. С такой же легкостью можно заключить обратное: многодетность есть причина религиозности (и даже с академической серьезностью подыскать сему психологическое, социологическое или иное обоснование).
Да и вообще, прежде чем рассуждать на тему «что нас спасет», хорошо бы знать причины того, что нас губит. Однако большинство исследователей проблемы депопуляции вслед за констатацией проблемы спешно переходят к рекомендациям — что делать. В таком случае рекомендации отталкиваются исключительно от должного, а не от сущего. Однако то, что разумно, не всегда возможно: исторический выбор будет осуществляться реальным обществом, имеющим определенные культурные традиции, определенную инерцию своего исторического развития и вполне конкретные параметры. Общества, как и люди, не всегда выбирают, что лучше, а то, что могут. К сожалению (или к счастью?), судьбы мира вершит не философствующий разум, да и вообще не разум, а логос, как сказали бы древние. Обществом управляют не правительства, а законы исторического развития.
Однако исследование законов ценностных трансформаций общества не входит в задачи данной статьи. Ее задачи скромнее: присмотреться к тем ценностям, на которых — быть может! — держится многодетность религиозных семей. Несмотря на утопичность призывов «возродить религиозные ценности», автор данной статьи не исключает, что в концепциях, связывающих многодетность и религиозность, есть доля истины. Религиозный дискурс роди-тельства не является, конечно, господствующим в нашем обществе и вряд ли будет таковым, однако изучение религиозного дискурса является полезным в плане понимания духовных основ депопуляции.
Итак, каковы же те религиозные ценности, которые могут быть опорой для чадолюбия и многодетного родительства?
Попытка ответить на этот вопрос сразу же наталкивается на парадокс. С одной стороны, современная христианская церковь всячески поддерживает многодетность, а христианские СМИ чуть ли чаще светских пишут о депопуляции, как о тревожном явлении. Однако, с другой стороны, содержание христианского вероучения отводит деторождению достаточно скромное место. Общеизвестно, что христианская доктрина рассматривает деторождение как результат грехопадения первых людей, как юдоль смертного человека: он вынужден «плодиться и размножаться» в порядке компенсации за утерю своего исходного бессмертия.
О том, сколь много сделала христианская церковь для того, чтобы принизить ценность как сексуальности, так и деторождения, в свое время много и хорошо писал В. В. Розанов. Христианский идеал человека — святой, преодолевший влечения плоти и живущий в духе, но отнюдь не многодетный отец или многодетная мать. Семейная жизнь рассматривается только лишь как меньшее из зол, к которым влечет человека плотская жизнь. Жениться и иметь
детей — это лучше, чем неупорядоченная половая жизнь, но все же выше нее ставится безбрачие и полное воздержание святого. Думается, даже излишне подкреплять эти тезисы цитатами из самого Евангелия: они общеизвестны.
Если мы обратимся к отечественной религиозной философии в лице таких выдающихся мыслителей как Н. Федоров, В. Соловьев и Н. Бердяев, то у них мы тоже не обнаружим возвеличивания ценности деторождения. Более того, в их творчестве отчетливо прослеживается означивание деторождения как явления враждебного по отношению к истинному призванию человека. Особенно явно это звучит у Н. Бердяева: в рождении детей человеческая личность впадает в дурную множественность. Это проявление ветхого Адама, родовой стихии враждебно новому Адаму, развитию личностного начала. Не рождение детей, но творчество новой жизни (ответное творчество человека Богу) является истинным призванием человека как богоподобного существа. Деторождение и творчество, согласно Н. Бердяеву, находятся в обратном отношении — чем сильнее одно, тем слабее другое: «Наиболее рождающий — наименее творящий. Рождение отнимает энергию от творчества» [7, с. 416].
Аналогичную позицию занимает В. С. Соловьев: личностное, т.е. творческое, начало и рождающее — антиподы. Рассуждая о смысле половой любви, он усматривает его тоже не в деторождении, а в моральном и, в конечном счете, духовном преображении человека и человечества. Половая любовь у Соловьева — это первый шаг на пути к бессмертию как результату чудесного воссоединения Неба и Земли, Бога и Мира [8, с. 493 — 547].
Христианская идея и в трактовке Н. Федорова означает не чадолюбие, а отцелюбие: в перспективе воссоединения Неба и Земли, надо воскрешать отцов, а не рожать детей. В «Философии общего дела» Н. Федоров называет природу и женщину «слепой силой», «смертоносной и саморазрушительной», которая ни к чему, кроме смерти, привести не может. О своем негативном отношении к специфической функции женщины-природы, а именно воспроизводительной, он пишет так: «Нужно прежде всего признать, что никакими общественными перестройками судьбу человека улучшить нельзя: зло лежит гораздо глубже, зло в самой природе, в ее бессознательности, зло в самом рождении и связанной с ним смерти» [9, с. 407].
Итак, мы видим: для христианства деторождение — это хоть и ценность, но низшего порядка, а по сущности своей — начало враждебное для высшего предназначения человека. Тут даже резонно задать вопрос: а не с христианства ли и началось то отречение от родительства, которые мы видим в современной культуре? Может быть, в ходе своего развития культура и реализовала тот нигилизм, что был заложен в ее культе? Мысль о связи нигилизма как такового и христианства не раз уже обсуждалась в философской литературе: Ф. Ницше, М. Хайдеггер и К. Ясперс отвечали на этот вопрос положительно.
Наш отечественный мыслитель, много писавший о проблемах пола, семьи и религии, В. Розанов тоже подозревал христианство в нигилизме. Сам В. Розанов не стремится дистанцироваться от «родовой стихии», как Н. Ф. Федоров, В. С. Соловьев и Н. А. Бердяев. Будучи тоже религиозным мыслителем, он, тем не менее, не только не боялся ее, а был, наоборот, увлечен ею. Однако его религиозность несколько иная — «ветхозаветная», а не «новозаветная». Наблю-
дая с этих позиций за движением феминисток и предвосхищая в нем угрозу материнству, В. Розанов все же не осуждал современниц. Первопричину этого процесса он усматривает вовсе не в женском эгоизме: «сменилось мировоззрение, и оно собственно сменилось у мужчины» [10, с. 233]. Свое отцовство и супружество современный мужчина рассматривает как роли второго плана, даже почти стыдится их, соответственно, и роль женщины в обществе вместе с ее ролью матери и хранительницы домашнего очага тоже сместилась на второй план. В «угасании женского начала» виновата не женщина, а трансформация господствующей системы ценностей. Эти культурные трансформации В. В. Розанов рассматривает как раскрытие сущности западноевропейской культуры, которая есть проявление «арийского рационализма». Нигилистические тенденции христианства проявились в ней в полной мере: «арий живет в смерть и поклонился гробу» [11, с. 285], — заключал В. В. Розанов еще задолго до того, как проблема депопуляции стала насущной для России и стран Европы.
Однако есть иная религия, продолжает В. Розанов: «семитская религия рода». Она не отрицает, а наоборот, поощряет деторождение. В рамках этой религии мужчина не стыдится своего отцовства, а рассматривает его как проявление благосклонности Бога. Количество детей напрямую связано с темой религиозного служения: чем ты праведней, тем больше земных благ (детей, здоровья, денег) посылает тебе Бог. Это, конечно же, иная система ценностей, чем та, что заложена в христианстве: этот мир — падший, процветать в нем может только тот, что заключил сделку с дьяволом. Не удивительно, что женское начало, как начало родовое, рождающее, плотское, отождествлялось в иные исторические периоды христианства и христианской культуры напрямую с началом дьявольским, со злом.
Однако эта культура зашла в тупик. В. Розанов, удивительным образом предвосхищая гендерную философию ХХ века, возлагает свои надежды на проявление в культуре женского начала, которая уравновесит «фаллоцентристские» интенции арийской культуры. Только в отличие от современного феминизма, это женское начало Розанов напрямую связывает с материнством. Он считает, что рождение ребенка принципиально меняет женщину: в ней просыпается нечто, чему нет места в современной культуре, что не имеет в ней даже названия и перспективы для развития. «Углубившаяся в материнство женщина, провалившаяся в его бездонные глубины» [11, с. 271], является носительницей особой религии — религии, существующей пока только на уровне инстинктов, «для которой нужна бы была целая культура» [10, с. 245] (культура, аналогичная той, которую В. В. Розанов нашел в «седой древности» — культуре «семитских племен»).
Интуиции В. Розанова о деторождении, пробуждающем религиозность, достаточно интересны и вновь возвращает нас к тому тезису, что в шутку был высказан в начале статьи: почему бы не религиозность считать причиной многодетности, а наоборот, многодетность причиной религиозности? Однако мы исследуем обратную связь и поэтому ограничимся констатацией вывода из вышеприведенного обзора религиозной доктрины и ее преломления в отечественной философии: если религиозность и многодетность содержательно взаимосвязаны, то только не в христианской религии.
Многодетность поощряют только дохристианские религии — «религии рода». В христианстве же
чадородие и чадолюбие не есть высшая ценность. Человек создан изначально бессмертным, и он может вернуть утраченное — в «царстве божием», о котором пророчествует Апокалипсис, никто не будет ни рождаться, ни умирать. Деторождение занимает самую последнюю строчку в том списке конструктивных жизненных стратегий человека, которые способствуют обретению вечной жизни. Верхние строчки в нем занимают творчество, любовь, святость и т. п.
В свете вышесказанного, тезис о необходимости возрождения религиозных ценностей ради решения проблемы депопуляции видится крайне сомнительным. Рассмотрев метафизические установки христианства на деторождение, следует предположить, что многодетность современных верующих существует не благодаря, а даже вопреки их религиозности.
Тогда нам придется найти другой ответ на вопрос: что поддерживает многодетность религиозных семей и прививает иммунитет этой социальной группе от депопуляции?
У автора данной статьи есть на сей счет две гипотезы.
Первая гипотеза — социокультурная: многодетность не есть проявление собственно религиозности, но сопутствующих ей культурных установок традиционного общества. Выражение не метафизического ядра христианства, а его культурно и исторически обусловленной периферии. В той мере, в какой в христианстве присутствует родовой человек, в той только мере христианство может быть оплотом чадородия. Если это так, то религиозный дискурс родительства можно считать неким культур -ным атавизмом, на который вряд ли стоить возлагать надежды, думая о будущем. Современная христианская церковь поощряет многодетность только как элемент традиционной культуры, как свойство патриархальной семьи.
Вторая гипотеза — метафизическая: дело не в главной ценности любой религии — вере в Бога, а в самой вере как таковой. Здесь автор статьи опирается на то различение религиозной веры и просто веры (или экзистенциальной веры), которое провел К. Ясперс в своей работе «Философская вера» [12]. Вера более фундаментальна, чем религиозная вера. Это то иррациональное начало, которое переживается как «страх», «забота», «тревога», но не обязательно конкретизируется в религиозной вере. Если царство разума завело культуру в техногенный тупик, если, действительно, «арий живет в гроб», то вера, как иррациональное начало в человеке, оставляет надежду на жизнь.
Вера — это акт воли, то есть выбора, решения, отграничения Я от Не-Я. Без такого выбора бытие человека не может состояться, потому что, как верно заметил М. Мамардашвилли, быть человеком — это значит совершать усилие. Умирать легче, чем жить, — для этого достаточно просто дрейфовать по жизни на волне своих влечений и бездумно поглощать без разбора все блага и идеи, кои преподносит тебе культура. Всеядность, бездумность и гедонизм — та наклонная плоскость, по которой скользит вниз нерожающее детей общество.
Вера предполагает открытость миру, возможность трансценденции, а значит, утверждение человека в универсуме, а не замыкание на себе, когда человек уже не хочет нести в себе не только Бога, но даже и своего рода. Вера есть «базовое доверие миру», как говорят психологи. Она есть умение противостоять абсурду и видеть конечные смыслы.
И любить. В конце концов, чадолюбие — лишь проявление способности к любви вообще, а «дело истинной любви прежде всего основывается на вере» [8, с. 531].
Итак, рассмотрев популярную ныне концепцию о необходимости «возрождения религиозных ценностей» в целях преодоления процесса депопуляции, автор данной статьи постарался обосновать следующее:
— возрождение религиозных ценностей — задача утопическая в силу объективных причин: изменились культура, общество и сам человек — соответствующие изменения претерпела ценностная сфера;
— рассмотрев метафизические установки христианства на деторождение, следует предположить, что многодетность современных верующих существует не благодаря, а вопреки им; возможно, благодаря тому, что в среде верующих сохраняют свою силу традиционный уклад жизни, предполагающий, в том числе, и многодетность;
— если все же искать духовные причины чадолюбия, то они в вере ( экзистенциальной вере), а не именно в религиозной вере.
Библиографический список
1. Антонов, А. И. Причины и последствия депопуляции в России [Электронный ресурс] / А. И. Антонов. — Режим доступа : http://kfcnsr.ru/voprosy-demografii/184-2011-12-16-02-32-42.html/. — Загл. с экрана (дата обращения: 15.08.2014).
2. Клупт, М. А. Демография регионов Земли / М. А. Клупт. — СПб. : Питер, 2008. - 347 с.
3. Белобородов, И. И. Демографическая ситуация в России в 1992-2010 гг. Два десятилетия депопуляции [Электронный ресурс] / И. И. Белобородов. — Режим доступа : http:// demographia.ru/articles_N/index.html?idR = 21&idArt = 1926/. — Загл. с экрана (дата обращения: 30.08.2014).
4. Семья растет: про семью и для семьи [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://www.semya-rastet.ru/. — Загл. с экрана (дата обращения: 17.08.2014).
5. Грудина, Т. Н. Ценностные ориентации многодетной семьи в России : автореф. дис. ... канд. социолог. наук : 22.00.04 / Т. Н. Грудина. — М., 2014. — 24 с.
6. Белобородов, И. И. Чем опасна ложная демография [Электронный ресурс]. — Режим доступа : http://www.youtube. com/watch?v = d2UndjPfPAMhttp://www.semya-rastet.ru/ — Загл. с экрана (дата обращения: 30.08.2014).
7. Бердяев, Н. А. Смысл творчества / Н. А. Бердяев // Философия свободы. Смысл творчества. — М. : Правда, 1989. — С. 254 — 605.
8. Соловьев, В. С. Смысл любви / В. С. Соловьев : соч. в 2 т. Т. 2. — М. : Мысль, 1990. — 822 с. — (Философское наследие. — Т. 111).
9. Федоров, Н. Ф. Философия общего дела : соч. — М. : Мысль, 1982. — 712 с.
10. Розанов, В. В. Женщина перед великою задачей. В 2 т. Т. 1. Религия и культура / В. В. Розанов. — М. : Правда, 1990. — С. 228 — 246.
11. Розанов, В. В. Нечто из седой древности. В 2 т. Т. 1. Религия и культура / В. В. Розанов. — М. : Правда, 1990. — С. 247 — 286.
12. Ясперс, К. Философская вера / К. Ясперс // Смысл и назначение истории. — М. : Республика, 1994. — 527 с. — (Мыслители ХХ века). — С. 420 — 523.
МОСИЕНКО Лилия Ивановна, кандидат философских наук, доцент (Россия), докторант кафедры «Философия и социальные коммуникации». Адрес для переписки: mosienko_liliya@mail.ru
Статья поступила в редакцию 24.09.2014 г. © Л. И. Мосиенко
