CC BY
138Джаннатхан ЭЙВАЗОВ
Кандидат политических наук, заместитель директора Института стратегических исследований Кавказа, заместитель главного редактора журнала «Центральная Азия и Кавказ» (Баку, Азербайджан).
РЕГИОНАЛЬНАЯ СИСТЕМА БЕЗОПАСНОСТИ НА ЦЕНТРАЛЬНОМ КАВКАЗЕ: ПОЛИТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА И КОНФЛИКТЫ
Резюме
В статье оценивается влияние особенностей политической структуры региональной системы безопасности на характер и уровень существующей в ней конфликтности.
Хотя политические факторы и не могут служить единственным объяснением конфликтности, однако они, несомненно, принадлежат к числу тех, с
которых следует начинать оценку развития конфликтов в регионе. Исследование системы безопасности, функционирующей на постсоветском Центральном Кавказе, позволяет сделать вывод, что специфика политической структуры региона благоприятствовала возникновению и сохранению в нем очагов вооруженных конфликтов.
В в е д е н и е
Определенная политическая структура региона может стимулировать либо умеренность, либо конфликтность в отношениях составляющих его государств. Хотя специфика
политической структуры региональной системы безопасности и не может выступать единственным объяснением региональной конфликтности, связь между этими двумя параметрами очевидна, и оценка ее важна не только в теоретическом плане.
Развитие региональной системы безопасности на постсоветском Центральном Кавказе1 характеризовалось острыми проблемами как внутри составляющих ее государств, так и между ними, включая вооруженные конфликты. Война между Арменией и Азербайджаном, а также абхазский и югоосетинский конфликты поставили регион в ряд наиболее конфликтогенных пространств мира по завершении холодной войны. При этом особенности его политической структуры благоприятствовали сохранению элементов конфликтности.
Оценка внутренней конфликтности региональной системы безопасности на постсоветском Центральном Кавказе с точки зрения ее структурных факторов предполагает ответы на следующие ключевые вопросы: как влияют структурные факторы на развитие региональных политических систем? в рамках какой макросистемы целесообразно оценивать структурные особенности Центрального Кавказа? какова наиболее общая специфика конфликтов в данном регионе и как она связана с динамикой отношений безопасности государств региональной системы? в чем основные параметры нестабильности политической структуры региона и как они отражаются на существующей здесь конфликтности?
Структурные факторы и развитие региональных политических систем:
теория вопроса
На теоретическом уровне неореализм предложил наиболее развитое объяснение структурных факторов поведения государств. По мнению основателя данной теории международных отношений Кеннета Уолца, структура международной политической системы, являясь результатом взаимодействия ее элементов — государств, сама генерирует их определенное поведение2. Анархичность структуры международной системы и ее силовая неравномерность создают ситуацию, при которой мотивы выживания воспринимаются в качестве основы поведения в мире, где безопасность государств ничем не гаран-тирована3. Таким образом, в соответствии с положениями неореализма, поведение государств формируется преимущественно материальной структурой международной политической системы.
Этот же подход присутствует в классической концепции региональных комплексов безопасности (РКБ), предложенной Барри Бюзеном4: именно политические факторы,
1 В статье используется геополитическая структуризация Кавказа, предложенная Эльдаром Исмаило-вым. Регион рассматривается в единстве трех пространственных сегментов: Северного (административные единицы Северо-Кавказского и Южного федеральных округов России), Центрального (независимые государства Азербайджан, Армения, Грузия) и Южного (северо-восточные илы Турции и северо-западные оста-ны Ирана) (см., например: Исмаилов Э., Кеигерли 3. Кавказ в глобализирующемся мире: новая модель интеграции // Центральная Азия и Кавказ, 2003, № 2 (26). С. 135—144; Исмаилов Э., Папава В. Центральный Кавказ: от геополитики к геоэкономике. Стокгольм: CA&CC Press® AB, 2006; Исмаилов Э., Папава В. Центральный Кавказ: история, политика, экономика. Москва: Мысль, 2007).
2 См.: Waltz K.N. Theory of International Politics. Boston: McGraw-Hill, 1979. P. 91—92.
3 См.: Ibid. P. 92.
4 Впервые концепция региональных комплексов безопасности была предложена Барри Бюзеном в 1983 году (Buzan B. People, States and Fear: The National Security Problem in International Relations. Hemel Hempstead: Harvester Wheatsheaf, 1983). Классический подход к понятию комплекса безопасности дан здесь, а также во втором издании этой работы (Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for Inter-
точнее, распределение силы среди структурных элементов, определяют функционирование РКБ. Здесь, как и в целом при неореалистском подходе, считается, что поведение государства детерминировано его относительной силой/слабостью. Вместе с тем уолцевс-кий и бюзеновский структурализм — это не одно и то же. Классический, уолцевский неореализм рассматривает структуру международной политической системы как следствие объективной силовой дифференциации государств, причем не всех, а только самых сильных, оставляя без внимания факторы на региональном и национальном уровнях. Бюзен же в своей изначальной концепции РКБ закладывает в рамках «существенной структуры» комплекса безопасности помимо принципа организации акторов и распределения силы между ними еще и параметр дружественности/враждебности5. Последнее позволяло при оценке функционирования РКБ учитывать наряду со стимуляторами системного уровня еще и факторы регионального и национального уровня. Впоследствии, как известно, это было усилено концепцией секьюритизации. Однако в целом «политический уклон» теории региональных комплексов безопасности (ТРКБ) сохранился, просто был расширен спектр функциональных факторов и «смягчена» связь между ними и объективным распределением силы в международной системе.
Классический уолцевский неореализм при оценке функционирования международной политической системы оставляет в стороне такие социальные факторы, как специфика этнических и конфессиональных связей и отношений. Бюзен же еще в своей классической концепции РКБ отмечал, что для определения формы и структуры РКБ культурные (в том числе и религиозные и расовые) факторы могут иметь важное дополняющее влия-ние6, хотя в целом не так важны, как политические.
Изначальный структурализм ТРКБ очевиден. Именно политические отношения и распределение силы между государствами РКБ в первую очередь стимулируют соответствующие векторы дружественности и враждебности в их отношениях7. Тем не менее, вводя в ТРКБ категорию секьюритизации и тезис об автономности этого процесса, Б. Бюзен и О. Вивер8 значительно отходят от изначального чрезмерного структурализма данной теории. Таким образом, исходя из последних модернизаций ТРКБ, вполне возможно рассматривать этнические и конфессиональные факторы не просто как катализаторы, но временами и как самостоятельные детерминанты секьюритизации в государствах РКБ и соответствующих отношений безопасности между ними.
В теоретико-методологическом плане феномен секьюритизации позволяет ТРКБ выйти из «прокрустова ложа» позитивизма. Иными словами, уолцевская структура, а точнее, распределение силы в системе не есть главный стимулятор поведения элементов и тем более секьюритизации. Последняя вообще предстает очень относительным явлением:
national Security Studies in the Post-Cold War Era. Second Edition. Colorado: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1991). В более поздних трудах Б. Бюзена с соавторами (Buzan B., W&ver O., Wilde J. de. Security. A New Framework for Analysis. London: Lynne Rienner Publishers Boulder, 1998; Buzan B., W&ver O. Regions and Powers. Cambridge: Cambridge University Press, 2003) делается попытка выйти за рамки классической концепции комплексов безопасности. Основные несоответствия своего подхода классической концепции комплексов безопасности — такие как концентрация на военной и политической сферах отношений или недостаточное внимание к негосударственным акторам, поведение которых также создает дополнительные векторы межсекторной взаимозависимости, — авторы пытаются сгладить, введя представление о двух разновидностях комплекса безопасности — гомогенных и гетерогенных комплексах, а также концепцию секьюри-тизации.
5 См.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 211; Buzan B., Wrnver O, Wilde J. de. Op. cit. P. 13.
6 См.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. P. 197.
7 См.: Ibid. P. 190.
8 См.: Buzan B., W&ver O. Regions and Powers: The Structure of International Security. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 86—87.
этот процесс целиком зависит от актора. «Различные акторы секьюритизируют по-разному: различная политическая и культурная ситуация стимулирует секьюритизацию в различных секторах, и она обладает различной динамикой.. ,»9
Соответственно, центральные интересы безопасности актора есть продукт процесса секьюритизации, проходящего здесь и сейчас и подверженного влиянию многочисленных факторов, среди которых могут доминировать как классические политические, так и факторы социальной структуры региона — этнические и конфессиональные.
На самом деле последние доработки ТРКБ вовсе не принижают влияние структурных факторов на поведение государств. Их авторы просто пытаются ««втиснуть» эти факторы в рамки отдельных регионов и изучать их воздействие с учетом региональной специфики (этносы, конфессии, история их взаимоотношений и др.). Однако сама структура уже региональной политической системы сохраняет значение важнейшего эндогенного параметра. И то, как распределена сила среди участников РКБ, напрямую влияет на стабильность/нестабильность его политической структуры.
Центральный Кавказ в системе безопасности постсоветского региона
В конце 1980-х — начале 1990-х годов существовавшая на пространстве СССР система пережила структурную трансформацию, закончившуюся распадом советского государства и появлением 15 новых независимых государств (ННГ). В плане эволюции системы безопасности это являлось переходом от единого жестко иерархизированного актора к региональной системе, организованной по анархическому принципу, а точнее — к региональному комплексу безопасности.
Пространственные масштабы и структурно-политические особенности не позволяют рассматривать этот новый комплекс как стандартный РКБ10, в котором тесная взаимозависимость интересов безопасности участников основывается на их географической близости11 и локализована рамками одной географически смежной межгосударственной констелляции, а «динамика безопасности региона не определяется какой-то одной центральной для него державой»12. По мнению Б. Бюзена и О. Вивера, региональная система постсоветского пространства есть «региональный комплекс безопасности, сконцентрированный вокруг великой державы»13.
Вместе с тем отделившиеся от бывшей метрополии ННГ сами превратились в локальные межгосударственные системы — региональные субкомплексы безопасности, соответственно в европейской части постсоветского пространства — Латвия, Литва, Эсто-
9 Ibid. P. 87.
10 ТРКБ предлагает различные типы и формы региональных комплексов. В соответствии с наиболее общей типологией здесь выделяются стандартные и сконцентрированные РКБ. Основным отличием Б. Бю-зен и О. Вивер считают то обстоятельство, что в сконцентрированном РКБ динамика отношений безопасности в данном регионе определяется одной державой, расположенной в его центре, и в зависимости от специфики данного «центрального актора» авторы обозначают три формы, в которых может проявляться отмеченный тип комплекса: сконцентрированный на великой державе — Россия на постсоветском пространстве; на сверхдержаве — США в Северной Америке; наконец, на институте (институциональный РКБ) — Европейский союз (см.: Buzan B., Wœver O. Op. cit. Р. 55—61).
11 См.: Buzan B. People, States and Fear. An Agenda for International Security Studies in the Post-Cold War Era. Р. 188, 189, 191, 195.
12 Buzan B., Wœver O. Op. cit. Р. 55.
13 Ibid. P. 55, 62, 343.
ния и Беларусь, Молдова, Украина; на Кавказе — Азербайджан, Армения, Грузия; в Центральной Азии — Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан. Несмотря на то что образовавшиеся региональные подсистемы начали функционировать относительно автономно друг от друга, Россия сохранила за собой функцию «центра», связывающего их в единой «паутине» взаимозависимости Постсоветского макрокомплекса безопасности (ПМБ).
В структуре ПМБ Россия осталась единственным геополитическим актором с возможностями устойчивой проекции своего влияния в региональном масштабе и ключевым фактором безопасности для ННГ во всех отмеченных подсистемах. Соответственно, развитие локальных комплексов, в частности, динамика отношений безопасности между государствами-участниками и их связи с «внешними» силовыми центрами формировались, наряду с эндогенными факторами, также и зависимостью от геополитической активности России.
Обсуждение стабильности/переходности структуры ПМБ не входит в число задач данной статьи. Отметим лишь, что в процессе эволюции ПМБ обнаружились определенные изменения, позволяющие говорить о транзитивном характере его структуры14. По прошествии более чем 20 лет после распада СССР, с учетом упомянутых изменений, в качестве необходимых элементов структуры ПМБ следует рассматривать Россию и три РКБ — в Центральной Европе15, Центральном Кавказе и Центральной Азии.
Итак, политическая система Центрального Кавказа есть часть ПМБ. Значимость данного тезиса, помимо прочего, обнаруживается при рассмотрении структурных факторов конфликтности, к которым мы вернемся чуть позже. Пока же отметим, что процессы формирования РКБ на Центральном Кавказе отличались определенной спецификой, что, разумеется, наложило свой отпечаток на динамику региональных отношений безопасности.
Большую часть своей истории Центральный Кавказ пребывал в роли объекта геополитики, следовательно, экзогенные силовые векторы играли существенную роль в формировании его сферы безопасности. Для региона традиционной внешней силовой конфигурацией была триада Россия — Турция — Иран. Соответственно, основными идеологическими факторами влияния были православное христианство, суннитский ислам, шиитский ислам, что в немаловажной степени повлияло на формирование в региональных социумах векторов дружественности/враждебности.
ХХ век характеризовался усилением заинтересованности держав Западной цивилизации и их соответствующей активности на Кавказе, что способствовало его относительной геополитической открытости. Это, в свою очередь, было важным условием становления здесь региональной системы безопасности — формирования национальных государств, материальных компонентов взаимозависимости их безопасности, а также устойчивых перцепционных конструкций дружественности/враждебности как между государствами региона, так и между ними и внешними силовыми полюсами.
14 Об этом подробнее см.: Эйвазов Дж. Некоторые вопросы применения теории региональных комплексов безопасности к изучению политической системы постсоветского пространства // Центральная Азия и Кавказ, 2011, Том 14, Выпуск 2. С. 19—28; Он же. Центральная Евразия сквозь призму безопасности: региональная система или подсистема? // Кавказ & Глобализация, 2011, Том 5, Выпуск 1—2. С. 7—18.
15 Здесь я оперирую концепцией Центральной Европы Э.М. Исмаилова, который предложил новое видение данного региона, а также его места в пространственно-политических формациях Евразии. В соответствии с ней под Центральной Европой следует понимать политическое пространство трех постсоветских государств — Беларусь, Молдова, Украина. Центральная Европа, в свою очередь, наряду с Центральным Кавказом (Азербайджан, Армения, Грузия) и Центральной Азией (Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан, Узбекистан) входит в структуру Центральной Евразии (об этом подробнее см.: Исмаилов Э. О геополитической функции Центральной Евразии в XXI веке // Центральная Азия и Кавказ, 2008, № 2 (56). С. 7—33).
Распад СССР в начале 1990-х годов привел к формированию анархично организованной политической системы на данном пространстве. При этом применительно к Центральному Кавказу речь скорее шла о реставрации РКБ, существовавшего еще в 1918— 1921 годах16.
Конфликтность в развитии рКб на постсоветском Центральном Кавказе
Как и на начальной стадии своего развития (1918—1921 гг.), в постсоветское время РКБ на Центральном Кавказе характеризовался преимущественно негативной динамикой отношений безопасности участвующих государств. Противоречия по вопросам территорий и статуса проживающих здесь этнических меньшинств, борьба за власть между политическими группировками внутри государств, а также их отношения с внешними центрами силы нередко перерастали в вооруженные столкновения.
Больше всего запомнились своими региональными последствиями армяно-азербайджанский конфликт по поводу Нагорного Карабаха и конфликты в Грузии (Абхазия и Южная Осетия), хотя острая конфликтность отличала ситуацию на всем постсоветском Кавказе (Пригородный район, Чечня). В силу специфики поставленной проблемы данное исследование будет сфокусировано именно на трех упомянутых выше центральнокавказ-ских конфликтах.
Наиболее общие черты трех этих конфликтов следующие:
■ Во-первых, все они обладают ярко выраженными как политическими, так и неполитическими компонентами. Вопросы политического статуса компактно проживающих этнических меньшинств и политические отношения региональных государств друг с другом, а также с внешними акторами смешаны с особенностями истории (практики) социальных отношений. При этом политические составляющие доминируют над другими; эту их особенность, необходимо иметь в виду, обозначая данные конфликты как «этнополитические».
■ Во-вторых, ни один из перечисленных конфликтов нельзя характеризовать как внутригосударственный. Все они являются как результатом внутренних процессов в государствах региона, так и продуктом внешнего влияния. Если нагорно-карабахский конфликт изначально был преимущественно конфликтом двух государств и именно так характеризовался международным сообществом, то внешнее участие в абхазском и югоосетинском конфликтах с очевидностью проявилось в 2008 году, в период августовской войны России с Грузией.
■ В-третьих, все они перешли в стадию вооруженного противостояния, активных военных действий с применением тяжелого вооружения. Наиболее активная фаза приходится на начальный этап постсоветского развития РКБ на Центральном Кавказе (1991—1994 гг.), завершилась она перемирием и продолжающимся по сей день состоянием «замороженности». Усилия международных организа-
16 На Центральном Кавказе национальные государства были сформированы уже во второй декаде XX века, после большевистской революции и распада Российской империи — Азербайджанская Демократическая Республика (1918—1920 гг.), Грузинская Демократическая Республика (1918—1921 гг.), Армянская (Араратская) Республика (1918—1920 гг.), отношения между которыми характеризовались высоким уровнем взаимозависимости в сфере центральных интересов безопасности.
ций (ООН, ОБСЕ, ЕС) по урегулированию этих конфликтов пока остаются безрезультатными.
■ В-четвертых, эти неразрешенные конфликты формируют главный пункт повестки дня безопасности государств центральнокавказского РКБ и определяющим образом влияют на их соответствующую политику.
Интересы безопасности Азербайджана, Армении и Грузии достаточно взаимозависимы, чтобы можно было характеризовать занимаемый ими регион как РКБ. И упомянутые конфликты отражают базовые пункты этой взаимозависимости. Соответственно, динамика отношений безопасности в рамках РКБ носит преимущественно негативный характер, и даже элементы кооперации формируются при существенном влиянии конфликтов; к примеру, изменения в отношениях (сближение/отдаление) Армении и Азербайджана с Грузией в значительной мере формируются под влиянием соответствующих изменений в отношениях последней с двумя первыми.
Специфика конфликтности помогает пролить свет и на вопрос об уровне развития РКБ на постсоветском Центральном Кавказе. Напомним, что в соответствии с ТРКБ изменения в существенной структуре комплекса безопасности приводят либо к переходу прежней структуры комплекса в какую-то новую, либо к трансформации во внутренней динамике при сохранении структуры РКБ. Конечная точка перехода, в соответствии с первым сценарием, — это региональная политическая интеграция, иными словами, трансформация нескольких государств в единого политического актора17. Анархичность в качестве основополагающего атрибута отношений в рамках комплекса безопасности переходит в иерархию, подобную той, что определяет внутригосударственные отношения. Структурные изменения в рамках РКБ могут происходить и без трансформации общей структуры комплекса. Такие изменения связаны с различиями в динамике отношений внутри соответствующего РКБ. Переход от одного такого уровня развития динамики к другому стимулируется изменениями в отношениях дружественности/враждебности. В отличие от предыдущего сценария трансформации в данном случае анархический принцип организации региональной системы сохраняется, а изменения затрагивают только перцепционно-поведенческий компонент региональной взаимосвязи. ТРКБ предлагает общую модель такой трансформации с идентификацией соответствующего начального, конечного и промежуточных уровней (хаос — региональная конфликтная формация — режим безопасности — сообщество безопасности)18.
Анализируя эмпирику постсоветского развития РКБ на Центральном Кавказе, можно заключить, что динамика отношений безопасности на первом этапе (1991—1994 гг.) наиболее соответствовала уровню «региональной конфликтной формации» в ее оригинальной концепции19. Последующие этапы эволюции центральнокавказского РКБ де-
17 См.: Buzan В., Wœver O., Wilde J. de. Op. cit. P. 12.
18 По мнению Б. Бюзена, в условиях хаоса весь набор отношений безопасности в регионе определяется враждебностью, каждый региональный актор рассматривает другого сквозь призму враждебности. Первый промежуточный уровень — «региональные конфликтные формации», в рамках которого в отношениях акторов конфликтность доминирует, но, несмотря на это (в отличие от начального уровня), дружественность также представляется возможной. Следующим промежуточным уровнем является «режим безопасности». В этих условиях региональные государства сотрудничают для регулирования своих конфликтов во избежание риска войны, пытаются нивелировать дилемму безопасности в своих отношениях посредством принятия определенной формы взаимного поведения. И, наконец, конечным уровнем перехода в рамках функционирующего комплекса безопасности, в соответствии с концепцией Б. Бюзена, является сообщество безопасности, в условиях которого все конфликты между государствами представляются разрешенными до такого уровня, что ни один из его членов не испытывает опасения в отношении возможных агрессивных действий со стороны других участников сообщества.
19 Концепция «региональных конфликтных формаций» была предложена P. Вэйриненом (см.: Vayrynen R. Regional Conflict Formations: An Intractable Problem of International Relations // Journal of Peace Research, November 1984, Vol. 21, Issue 4. P. 337—359). Автор определяет их как региональные системы со
монстрировали изменения в динамике отношений безопасности участников — изменения, недостаточные для того, чтобы говорить о переходе на уровень «режима безопасности», но вполне очевидные для того, чтобы расширить представление о региональных конфликтных формациях.
Стадию развития, на которой находится РКБ на Центральном Кавказе примерно с середины 1990-х годов, можно характеризовать как умеренную региональную конфликтную формацию. Ее главные особенности заключаются в следующем.
■ Во-первых, внутриполитическая ситуация в государствах РКБ стабилизировалась и усилились их позиции как ключевых акторов системы.
■ Во-вторых, конфликтность сохраняется и превалирует в динамике региональных отношений безопасности, при этом ее отличает более низкая интенсивность, что выражается в отсутствии крупномасштабных и продолжительных вооруженных столкновений. Но проблемы, вызвавшие вооруженные конфликты, а также их последствия, не разрешены до той степени, чтобы можно было исключить возможность возобновления военных действий.
■ В-третьих, отношения между государствами более стабильны и институционализированы. Вместе с тем наличие нерешенных конфликтов и острая дилемма безопасности стимулируют элементы враждебности в рамках РКБ.
Итак, конфликтность остается в числе главных особенностей функционирования и развития РКБ на Центральном Кавказе. Будучи индикатором взаимозависимости в региональной системе, она является следствием активности определенных факторов, связанных, помимо прочего, и с особенностями существующей здесь политической структуры. При этом, поскольку последняя является частью более общей структуры ПМБ, полноценное понимание структурных факторов конфликтности на Центральном Кавказе требует обязательно учитывать структурные особенности всего ПМБ.
Структурная нестабильность и динамика региональных конфликтов
Та или иная политическая структура региона может стимулировать либо умеренность, либо конфликтность в отношениях составляющих его государств. С этой точки зрения такой параметр, как стабильность/нестабильность политической структуры региональной системы безопасности весьма важен для рассматриваемых в данной статье вопросов. Сама же (не)стабильность политической структуры определяется тремя параметрами: внутренняя слабость/сила государств, составляющих региональную систему20; (а)симмет-рия силы и (а)симметрия уязвимостей среди них; (не)зрелость их отношений друг с другом21.
сложной смесью внутригосударственной, внутрирегиональной и экстрарегиональной конфликтности и с высокой степенью интенсивности и применения насилия (Ibid. P. 344).
20 В рамках оригинальной концепции РКБ параметром силы/слабости является уровень социально-политической сплоченности. Вместе с тем, вполне очевидно, что с учетом текущего уровня развития РКБ на Центральном Кавказе данный параметр не может быть единственным. Здесь мы оперируем типом «современного» государства, и, говоря о его силе/слабости целесообразно обратиться также и к некоторым другим, классическим ее параметрам — экономическим и военным возможностям (в таблице на с. 17—18 приводятся параметры экономической и военной мощи, необходимые при оценке относительной силы/слабости государств: размер ВВП, ВВП на душу населения, темпы роста ВВП, военный бюджет, численность вооруженных сил и единиц военной техники).
21 Об этом подробнее см.: Эйвазов Дж. Структурные факторы в развитии региональных систем безопасности (на примере регионов постсоветской Центральной Евразии) // Центральная Азия и Кавказ, 2012, Том 15, Выпуск 1. С. 93—120).
Весь ПМБ характеризуется очевидной асимметрией силы/слабости, угроз и уязви-мостей; его составляют преимущественно слабые в плане социально-политической сплоченности государства. Не накоплено достаточной кооперативной практики в регулировании дилемм безопасности, о чем свидетельствуют многочисленные конфликты, вспыхнувшие на этом пространстве и до сего времени не разрешенные.
В нестабильности политической структуры в центральнокавказском РКБ можно убедиться, даже абстрагировавшись от какой-то общей макросистемы. Некоторые количественные и качественные характеристики стран, участвующие в определении структурной специфики Центрального Кавказа, предложены в приведенной ниже таблице.
Представленные цифры позволяют говорить о текущих особенностях политической структуры РКБ на Центральном Кавказе. Но сначала для более целостного понимания процесса развития структуры нам следовало бы обратиться к оценке того, что она из себя представляла в период реставрации данного комплекса безопасности, то есть в начале 1990-х годов.
В целом в рамках всего ПМБ этот период характеризовался волной вооруженной конфликтности как между государствами, так и внутри них с различной степенью внешнего проникновения. Это можно использовать как своего рода точку отсчета в понимании начального уровня развития политической структуры и как важнейший индикатор ее стабильности/нестабильности. Несмотря на общий конфликтный фон начала 1990-х годов, острота и динамика конфликтности в постсоветских регионах была различной.
Наиболее высокая динамика этнополитической конфликтности имела место на Центральном Кавказе, что позволяет выявить более точные ее увязки с внутренней слабостью недавно реставрировавших свою независимость региональных государств и, как следствие, с нестабильностью политической структуры функционирующего здесь РКБ.
Начальная фаза постсоветской независимости государств Центрального Кавказа (1991—1994 гг.) соответствует периоду их наибольшей внутренней слабости, и именно этот период в истории постсоветского развития региона, как известно, отличался наибольшей интенсивностью негативных региональных отношений безопасности. Внутренняя слабость и политическая нестабильность государств вытекала прежде всего из объективных особенностей социально-политической, экономической и идейно-ценностной ситуации, в которой они оказались в период стремительного крушения СССР. На эволюцию государств, только вступивших на путь постсоветского развития, самый сильный отпечаток наложили социально-экономические проблемы, связанные с трудностями перехода к новым формам рыночной экономики, и существенные недостатки в распределении экономических ресурсов внутри общества; поиск национальной идентичности и обострение этнополитических конфликтов; недостаточная легитимность и фактическая нефункциональность центральных правительств; отсутствие необходимых навыков ведения политики у нового поколения политических лидеров.
Именно на этот этап приходится наибольшая интенсивность армяно-азербайджанской войны, а также гражданской войны и вооруженных этнополитических конфликтов в Грузии (Южная Осетия и Абхазия).
Разумеется, в обоих примерах помимо эндогенно-политических факторов присутствуют и «экзогенные» — негласное участие России22.
Даже оставляя в стороне вопрос о том, была ли конфликтность на постсоветском Центральном Кавказе следствием эндогенных политических факторов или влияния внешних сил, можно заключить, что результативность внешнего геополитического воздействия была обусловлена слабостью региональных государств и, в частности, низким
22 Россия является частью ПМБ, в который входит и рассматриваемый центральнокавказский РКБ. Поэтому применение термина «экзогенный» для характеристики влияния РФ на этот РКБ требует серьезной оговорки с учетом их связей в единой структуре ПМБ.
Таблица
Некоторые экономические, военные и социально-политические характеристики государств центральнокавказского РКБ (2010 г.)
№ Государство
Основные виды военной техники
<и 5 ны дк
'"Г
¿о 5
1 Азербайджан 52,2 2,3 5 846 1 590,0 8 933 928 66 940 339 111/357 425 41/35 18/ —
Наиболее серьезные вызовы социально-политической сплоченности
Конфликт с Арменией и оккупация юго-западных районов, связанные с этим социально-политические и экономические проблемы, потенциальная угроза сепаратизма в других районах компактного проживания этнических меньшинств, напряженность в отношениях с некоторыми сопредельными державами по вопросам региональной политики и эт-нополитики (Иран, Россия).
Армения
9,23 1,2 2 987
434,0 3 090 379 48 570 110 104/136 239 16/33
Территориальные претензии и, как следствие этого, открытая и скрытая конфликтность в отношениях с сопредельными государствами — Азербайджаном (Нагорный Карабах), Турцией (Восточная Анатолия), Грузией (Джавахе-тия), связанная с этим изолированность от основных экономически прибыльных трансрегио-
Таблица (продолжение)
№ Государство —
Основные виды военной техники
<U S £ £
hs lis
■ilo J со о
Наиболее серьезные вызовы социально-политической сплоченности
нальных энергетических и транспортных проектов (БТД, БТЭ, КАТБ), а также зависимость от внешних акторов (Россия, диаспора).
Грузия
11,3 4,5 2 690 420,0 4 219 191 20 655 93 63/137 185 12/29 17/ -
Конфликт в Абхазии и Южной Осетии, связанные с этим неподконтрольность названных территорий официальным властям Грузии, вынужденные переселенцы, угрозы сепаратизма в других районах компактного проживания этноменьшинств, постоянная напряженность в отношениях с РФ и военные, политические и экономические последствия этого (война августа 2008 г., признание Абхазии и Южной Осетии Россией, увеличение и легализация российского военного присутствия на данных территориях, потеря российского рынка для грузинских товаров).
И с т о ч н и к: The Military Balance 2011. London: The International Institute for Strategic Studies, 2011.
уровнем их социально-политической сплоченности. Это утверждение применимо ко всему постсоветскому пространству, и его состоятельность доказывается простым сопоставлением Центрального Кавказа с другим регионом бывшего СССР — Прибалтикой.
Все три Прибалтийских государства достаточно гетерогенны по своему этническому и конфессиональному составу, имеют многочисленные общины, этнически и культурно связанные с Россией23. Экономические и социокультурные последствия развала единого государства коснулись всех ННГ, а геополитическая заинтересованность России в сохранении своего доминирования в Прибалтике была не менее сильной, чем на Центральном Кавказе. Таким образом, если исходить из главенствующей роли экзоген-но-политических факторов с учетом этнической и конфессиональной структуры постсоветского пространства, уровень конфликтности в Прибалтике должен был быть не ниже, чем на Центральном Кавказе. Но в реальности мы наблюдаем обратную картину. В первом случае все три региональных государства бесконфликтно прошли переходный период и на сегодня являются членами ЕС и НАТО (с 2004 г.), во втором — действенность внешних факторов в манипулировании конфликтностью в государствах региона сохраняется.
Как видно из таблицы, помимо того, что все три государства центральнокавказско-го РКБ обладают низким уровнем социально-политической сплоченности, между ними имеет место и достаточно очевидная асимметрия силы/слабости.
Все три государства центральнокавказского РКБ сохраняют достаточно ощутимую в плане безопасности уязвимость своей социально-политической сплоченности. Временами эта уязвимость определенно связывается с целенаправленной активностью соседей по РКБ. Два из них — Азербайджан и Грузия — обладают неподконтрольными территориями, населенными этническими меньшинствами. Это наследие вооруженных конфликтов в начале 1990-х годов. Внутренняя конфликтность в Грузии обостряется незатухающей напряженностью в ее отношениях с РФ, вылившейся в августе 2008 года в военные действия, и относительно слабыми экономическими возможностями, что позволяет характеризовать вызовы ее социально-политической сплоченности как наиболее ощутимые в сравнении с двумя ее соседями по региону.
В диаде Армения — Азербайджан первая менее уязвима по отмеченному параметру. Этому способствуют и неполитические факторы, в частности, ее относительная этническая и религиозная гомогенность. Однако негативная взаимозависимость между ними на базе общего конфликта по поводу принадлежности Нагорного Карабаха, а также скудные экономические возможности Армении и ее зависимость от внешних акторов уравнивают потенциал нестабильности социально-политической сферы в этих государствах.
Для Азербайджана нагорно-карабахский конфликт привел к оккупации примерно 1/5 территории, причем в культурно-цивилизационном плане весьма важной. Напомним, в ходе войны с 1991 по 1993 год с каждым ощутимым успехом армянской стороны Азербайджан переживал серьезный политический кризис, иногда со сменой власти. И сегодня вопрос о принадлежности Нагорного Карабаха остается, пожалуй, наиболее важным фактором единства/раскола азербайджанского общества.
Для Армении успех в войне и де-факто контроль над этим армянонаселенным районом Азербайджана привел не только к постоянному росту экономических затрат от усиливающейся гонки вооружений с Азербайджаном, но и, по известной логике дилеммы безопасности, — к существенной в плане безопасности зависимости от внешних акторов (Россия), к отстраненности от экономически выгодных транспортных и энергетических
23 К примеру, к 2009 году этнические русские в Эстонии составляли примерно 26% от общей численности ее населения. В 1989 году, в преддверии краха СССР эта доля достигала 30%. В Латвии она составляла примерно 30% в 2009 и 34% в 1989; в Литве — примерно 6% в 2009 и 9,4% в 1989.
проектов трансрегионального значения и к постоянной напряженности от возможности возобновления военных действий в противостоянии с экономически более сильным оппонентом. Все это, разумеется, не может быть включено в список позитивов при оценке текущего состояния социально-политической сферы Армении. И политический кризис в стране в период последних президентских выборов (февраль 2008 г.) отнюдь не свидетельствовал о сплоченности армянского общества, в частности, по отмеченным выше проблемам24.
Связывающий сферы безопасности двух государств эффект проблемы Нагорного Карабаха определяет и динамику их военно-политической конкуренции в регионе. Эта связь полезна и для объяснения существующей между ними асимметрии силы.
Обладание данной территорией и Азербайджан, и Армения воспринимают как жизненно важный компонент своей национальной безопасности. Для Азербайджана Нагорный Карабах является в международно-правовом плане признанной частью его территории. Потеря этого стратегически важного района может привести к заметному ослаблению его позиции в региональном балансе сил. При объективных военно-стратегических характеристиках центральной и западной части Азербайджана и современных военно-технических возможностях армянских вооруженных сил армянский военный контроль над Нагорным Карабахом, даже при восстановлении азербайджанского суверенитета над окружающими районами равнинного Карабаха, будет означать постоянную военную уязвимость значительной территории, в том числе и районов прохождения нефтепроводов Баку — Супса, Баку — Тбилиси — Джейхан и газопровода Баку — Тбилиси — Эрзерум — основных источников его доходов.
В определенной мере ослабление Азербайджана при таком сценарии связано с негативными внутриполитическими последствиями. Как и большинство других многонациональных государств, он не может согласиться на отделение части своей территории, поскольку это грозит вызвать «эффект домино»: другие компактно проживающие этнические меньшинства могут выдвинуть аналогичные требования об отделении. Такая опасность уже возникала во время политического кризиса 1993 года — тогда в юго-восточной части Азербайджана пытались провозгласить «Талыш-муганьскую Республику».
Для Армении необходимость контроля над Нагорным Карабахом связывается с компактным проживанием здесь армянского населения и воспринимаемой уязвимостью этого населения в случае сохранения азербайджанского суверенитета над этой террито-рией25. Однако не менее состоятельным представляется и структурно-политическое объяснение продолжения армянской оккупации юго-западных районов Азербайджана. По совокупным показателям своей национальной силы (в частности, по размеру территории, численности населения, ресурсной базе) Армения значительно уступает Азербайджану. Самой простой возможностью компенсировать этот относительный силовой дефицит, с учетом сложной истории взаимоотношений двух стран, было достижение военно-стратегического превосходства. Ключом к этому был военный контроль над стратегически важной территорией Нагорного Карабаха, к тому же населенной преимущественно армянами.
На сегодня диада Армения — Азербайджан характеризуется наиболее острой в цен-тральнокавказском РКБ дилеммой безопасности и достаточно серьезной в региональном
24 В ходе президентских выборов в Армении основная масса протестного электората голосовала за ориентированного на интеграцию с Западом, уменьшение зависимости от РФ и налаживание отношений с соседями Л. Тер-Петросяна. По официальным данным, он набрал 21,5% голосов, тогда как кандидат от правящей партии С. Саргсян — 52,8%. Оппозиция обвинила власть в фальсификации выборов и начала массовые акции протеста, при подавления которых в Ереване погибло около 10 человек и был введен режим чрезвычайного положения.
25 См., например: Tchlingirian H. Nagorno Karabagh: Transition and the Elite // Central Asian Survey, 1999, No. 18 (4). P. 445.
масштабе гонкой вооружений. Одна из причин этого — силовая асимметрия, наиболее остро проявляющаяся в различии военных и экономических возможностей двух стран. По официальным данным, вооруженные силы Азербайджана превосходят вооруженные силы Армении по всем параметрам (см. табл.). Однако оценивать реальное соотношение военного потенциала двух стран можно лишь с учетом армянских вооруженных формирований в Нагорном Карабахе и вокруг него26. В этом случае картина оказывается совершенно иной: общая численность ВС сторон оказывается примерно равной, а значительное преимущество в танках, БМП/БТР и артиллерии получает уже Армения. С учетом неумолимой географической логики, именно эти компоненты вооруженных сил являются ключевыми в определении реального военного баланса между двумя государствами.
По экономическим показателям преимущество, причем значительное, за Азербайджаном. Его военный бюджет более чем в три раза превышает армянский, и благодаря высоким темпам экономического роста этот разрыв, по всей видимости, будет с каждым годом увеличиваться. Хотя ощутимая привязанность роста экономики Азербайджана к продаже и транспортировке энергоносителей в перспективе может стать источником серьезных проблем27.
Оценивая поведенческие манифестации военной и экономической асимметрии в этой диаде, поневоле возвращаешься к уолцевскому выражению о «порочном круге» дилеммы безопасности. Интересной представляется и обратная связь между этими двумя асимметриями, их взаимное стимулирование: преимущество Азербайджана в экономических параметрах силы стимулировало осознание Арменией необходимости компенсировать его превосходством в военном балансе; достижение Арменией военного превосходства стимулирует азербайджанскую сторону расширять свои экономические возможности для военного усиления. При прочих равных условиях вырисовываются весьма печальные перспективы развития отношений в этой диаде: в лучшем случае Азербайджан ждут масштабные и малоэффективные экономические вливания в военное усиление, а Армению — еще большая военно-техническая и экономическая зависимость от внешних акторов.
Грузия, при всех ее экономических проблемах, также стремительно наращивает расходы на оборону. Но это в основном следствие ее отношений не с соседями по Центральному Кавказу, а с Россией. Точнее, с неподконтрольными официальному Тбилиси сепаратистскими режимами в Южной Осетии и Абхазии, всестороннее поддерживаемыми РФ. Вместе с тем не следует исключать и возможность поведенческой активизации структурной асимметрии в других диадах с участием Грузии. С учетом незатухающих трений по поводу армянонаселенной Джавахетии и развития взаимовыгодной экономической взаимозависимости с Азербайджаном, наиболее вероятным представляется обострение отношений в диаде Грузия — Армения.
Развитие политической системы на Центральном Кавказе проходило в условиях, не благоприятствующих ускоренному достижению зрелости межгосударственных отноше-ний28. Рассматриваемое пространство представляет собой конгломерат этносов и религий.
26 В оценку реальных военных возможностей Армении следует включить и армянские военные формирования на оккупированных территориях Азербайджана, представляемые как «силы самообороны Нагорного Карабаха» — это примерно 18 000 чел. личного состава, 316 танков, 324 — БМП/БТР, 322 единицы артиллерии.
27 По официальной статистике, в 2009 году доля нефтегазовой отрасли в ВВП Азербайджана составила 44,8% (см.: Azerbaijan in Figures 2010. State Statistical Committee of the Republic of Azerbaijan [http:// www.azstat.org/publications/azfigures/2010/en/010.shtml]).
28 Зрелость отношений между государствами представляет собой вполне самостоятельный параметр структурной (не)стабильности. (Не)зрелость отношений не есть прямое следствие слабости или силы государств — она определяется скорее социально и практически подкрепленной склонностью тех или иных государств к манипулированию — использованию слабых мест (уязвимостей) другой стороны в собственных
Применяя категории С. Хантингтона, нетрудно заметить, что это одно из пространств, где проходит линия столкновения цивилизаций.
Практика отношений между государствами Центрального Кавказа также отличалась особенностями, не благоприятствующими достижению зрелости. Политические единицы региона как независимые национальные государства обладают незначительной историей. Большую часть своей истории проживающие здесь этносы были частью внешних имперских систем. А их «сердцевинное», если следовать терминологии Х. Маккиндера, расположение делало их объектом борьбы внешних акторов — России, Турции, Ирана, западных держав. Соответственно, применяемые в этой борьбе механизмы: переселенческая политика и изменение этнических границ, манипуляции межэтническими отношениями в духе принципа «разделяй и властвуй» — никак не могли способствовать развитию дружественности в этих регионах. Созданные имперским наследием проблемы до сих пор омрачают отношения между региональными независимыми государствами. Помимо этого, и в постсоветское время Кавказ сохранил свою геополитическую привлекательность, так что государства региона по-прежнему остаются объектами силовой политики «сильных мира сего».
3 а к л ю ч е н и е
Процесс реставрации анархичной политической структуры на Центральном Кавказе в начале 1990-х годов сопровождался острой конфликтностью. Нагорно-карабахский, абхазский и югоосетинский конфликты перешли в стадию вооруженных противостояний, оказавшись наиболее разрушительными для региона. Оценивать причины их возникновения, так же, как и текущее состояние их неразрешенности, можно с точки зрения множества факторов. Конечно, полноценное понимание проблемы требует учитывать их все. Вместе с тем это не избавляет нас от необходимости определить спектр ключевых детерминант региональной конфликтности.
Понимание региона как региональной системы безопасности и, в частности, попытка применить концепцию РКБ в ее первоначальной интерпретации поставила бы нас перед необходимостью признать безусловное первенство структурно-политических факторов в детерминировании существующей здесь вооруженной конфликтности. Однако результаты последующего развития ТРКБ, в частности, концепция секьюритизации заставляют расширить перечень таких факторов, делая условным и автономным то, что лежит в основе конфликтной динамики в регионе.
Все три перечисленных центральнокавказских конфликта являются прежде всего результатом политических отношений между государствами региона, а также между ними и внерегиональными державами. Именно эта их очевидная особенность не позволяет ограничить их оценку рамками каких-либо локальных этнических, конфессиональных и других социальных систем отношений, притом что социальные факторы также присут-
политических интересах. Соответственно, зрелость присуща межгосударственным диадам (системам) с уровнем доверия, достаточным для кооперации государств, по меньшей мере в решении общих проблем безопасности. Высшая степень такой зрелости — готовность к политической интеграции, то есть готовность государств пожертвовать своим суверенитетом во имя формирования общего политического объединения. Полагаю, что данный параметр связан с двумя ключевыми факторами: социальной близостью/различиями государств и практикой их отношений. В основе первого могут лежать этнолингвистические и конфессиональные особенности социумов, а также общность и различия политических ценностей (институтов и идеологии). Во втором случае речь идет о том, что превалирует в истории их отношений — дружественность или враждебность. Иными словами, доверие между государствами, предсказуемость их поведения и, как следствие, кооперативность их отношений может быть связана как с элементами социальной близости, так и с дружественностью и бесконфликтностью, преобладающей в истории их отношений.
ствуют, однако скорее в роли сопутствующих — усиливающих или ослабляющих влияние политических факторов. Да и то не всегда. Иначе, к примеру, сложно было бы объяснить, почему социальная близость/различие между государствами далеко не всегда определяет дружественность/враждебность их отношений; вспомним хотя бы диады Азербайджан — Грузия, Грузия — Турция, Армения — Иран, с одной стороны, и Грузия — Россия, Азербайджан — Иран — с другой. В первых трех этноконфессиональные различия не препятствуют политическому сближению, а в двух последних элементы социальной близости не предотвратили взаимного недоверия, враждебности и даже войны, как в случае России и Грузии в августе 2008 года.
Оценка политических факторов конфликтности на Центральном Кавказе неизбежно приводит нас к вопросу о политической структуре региона. В этом плане наиболее важными являются такие параметры, как стабильность/нестабильность политической структуры региональной системы, а также ее вовлеченность в более общую макросистему безопасности.
Стабильность/нестабильность политической структуры региональной системы безопасности не может быть единственным объяснением конфликтности. Вместе с тем она формирует условия, благоприятствующие дружественности/враждебности политических отношений в регионе, влияя тем самым на склонность региональных акторов к военному решению существующих проблем. Она определяется исходя из трех параметров: внутренняя слабость/сила государств, составляющих рассматриваемую региональную систему; (а)симметрия силы и (а)симметрия уязвимостей среди них; (не)зрелость их отношений друг с другом.
Стабильность/нестабильность политической структуры можно характеризовать как наиболее независимую эндогенную переменную в оценке развития РКБ, если только последний не является частью (подсистемой) другой системы. В этом случае его развитие подчиняется структурным факторам всей системы.
Политическая структура РКБ на Центральном Кавказе нестабильна. Составляющие его государства отличаются невысоким уровнем социально-политической сплоченности. Их независимое развитие, особенно в начале и середине 1990-х годов, проходило на фоне серьезных внутренних проблем и обостренного восприятия своей уязвимости. Вместе с тем уровень слабости этих государств и острота воспринимаемых ими угроз и уязвимос-тей различны, что позволяет говорить о существующей в системе структурной асимметрии. Более того, отношения между государствами региона не достигли уровня зрелости и кооперативности, достаточного для смягчения негатива, вызванного их внутренней слабостью, уязвимостью и структурной асимметрией.
Проведенный анализ подтверждает тезис о включенности РКБ на Центральном Кавказе в Постсоветский макрокомплекс безопасности. По меньшей мере, на текущий момент полноценное понимание отношений безопасности в рамках центральнокавказс-кого РКБ возможно лишь при рассмотрении его в паутине взаимозависимости региональной системы постсоветского пространства. Поэтому, говоря о структурных факторах конфликтности на Центральном Кавказе, мы не можем обойти вопрос о структурных особенностях всего ПМБ.
Россия — единственный силовой полюс ПМБ, и отношения между государствами — участниками всех трех его субкомплексов формируются в существенной зависимости от ее интересов безопасности, региональной политики и отношений с внерегиональными силовыми центрами. Среди держав, заинтересованных в постсоветском пространстве, РФ более всех преуспела в инструментализации региональной конфликтности, если не сказать больше. Война с Грузией августа 2008 года, а также события, происходившие после нее (признание Южной Осетии и Абхазии, легализация Россией своего военного присутствия в этих грузинских провинциях и др.), довольно ясно демонстрируют непосредственную роль РФ в региональных конфликтах.
Политическая структура Центрального Кавказа в целом благоприятствует сохранению существующих очагов конфликтности. По всей видимости, динамика отношений безопасности умеренной региональной конфликтной формации окажется довольно устойчивой стадией развития центральнокавказского РКБ.
Отношения в диаде Армения — Азербайджан сохраняют самую острую для региона дилемму безопасности; для Азербайджана это означает масштабные экономические вливания в военное усиление, а для Армении — поиски внешней протекции и в первую очередь еще большую зависимость от РФ. В краткосрочной перспективе возобновление крупномасштабных и продолжительных военных действий в зоне нагорно-карабахского конфликта представляется маловероятным: при любых последствиях это приведет к пересмотру существующих отношений данных государств с РФ, что не в интересах единственного силового полюса ПМБ.
Примерно в таком же ключе можно рассматривать и конфликты в Грузии, притом что здесь с августа 2008 года ситуация более ясная. Война и признание Южной Осетии и Абхазии Россией и некоторыми другими государствами не превратили их в самостоятельных политических акторов на Центральном Кавказе. Скорее наоборот: их фактическая зависимость от Кремля стала еще более ощутимой. Интеграция Грузии в НАТО и приближение последней к границам РФ — одна из наиболее секьюритизированных внешних угроз для России, предотвращение которой, по сути, и являлось ее главной геополитической задачей в войне с Грузией. По меньшей мере, при сохранении данной угрозы в повестке безопасности РФ ставка последней на использование конфликтных рычагов в регионе сохранится. И, следовательно, с учетом структурных особенностей ПМБ, вооруженные конфликты в неразрешенной и именно в деактивированной форме остаются востребованными на всем пространстве российского «ближнего зарубежья».
