Реформа 1861 г. В торгово-промысловом селе: село Павлово Нижегородской губернии. Часть 2-я Текст научной статьи по специальности «История и археология»

2012

ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА

Сер. 2

Вып. 4

ИСТОРИЯ РОССИИ

УДК 94(47)"1861" И. И. Верняев

РЕФОРМА 1861 Г. В ТОРГОВО-ПРОМЫСЛОВОМ СЕЛЕ: СЕЛО ПАВЛОВО НИЖЕГОРОДСКОЙ ГУБЕРНИИ. ЧАСТЬ 2-я

3. Село Павлово в ходе реформы

На выход Манифеста павловский общественный актив, как и управление графа, среагировал быстро. Уже 11 марта 1861 г., за несколько дней до официального чтения Манифеста в соборной церкви, полученный от торгующих в Москве павловцев его текст был зачитан и обсужден состоятельными односельчанами в вотчинной конторе [1, с. 91]. В течение мая староста-кассир павловского общества Н. П. Сорокин собрал необходимые сведения в вотчинном архиве: «осмотрел все дела и книги прежнего времени, изучил положение графа о недвижимых имуществах крестьян, высчитал все капиталы, принадлежащие обществу» [1, с. 92]. Эта предварительная «информационная» подготовка, вооружив павловцев основанной на вотчинных документах аргументацией, сыграла важнейшую роль в последующей борьбе против навязываемых помещичьей конторой условий уставной грамоты.

Здесь уместно дать характеристику основных лидеров павловского «сопротивления», — Н. П. Сорокина и Ф. М. Варыпаева. Уже неоднократно упоминавшийся выше Николай Петрович Сорокин, павловский крестьянин, выходец из торговых кругов Павлова, много лет служил на разных должностях в мирском управлении села. Во время реализации реформы Сорокин был старостой-кассиром Павловского общества, доверенным от общества на ведение дела с помещиком. Во второй половине 1860-х годов он избирался уездным и губернским земским гласным, работал земским страховым агентом, продолжая при этом вести дела по условиям уставной грамоты и выкупа. Основные события своей жизни и главное ее дело — десятилетнюю борьбу с управлением графа — Николай Петрович Сорокин изложил в своей замечательной автобиографии, опубликованной в «Северном Вестнике» в 1885 г. [1; 2]. При наличии определенной тенденциозности в освещении некоторых событий и их оценке автобиография Н. П. Сорокина — в целом достоверный источник, и изложенные в ней факты, как правило, подтверждаются и другими материалами. Воспоминания Н. П. Сорокина о пред-реформенном Павлове и пореформенных событиях, написанные непосредственным очевидцем и ключевым их участником, позволяют посмотреть изнутри на социально-экономические и политические процессы в этом крупном торгово-промысловом селе, понять внутренние механизмы и мотивации различных групп Павловского населения в противостоянии с помещиком, реконструировать все перипетии борьбы.

© И. И. Верняев, 2012

П. Д. Боборыкин, встретившийся с Н. П. Сорокиным в 1865 г., в самый разгар дела с помещиком, дал этому павловскому лидеру следующую яркую характеристику: «Тогда это был еще не старый, очень высокого роста, широкий в плечах, одетый по-немецки обыватель, видом смахивающий скорее на управляющего. Разговор шел исключительно о тогдашнем процессе крестьян села Павлова с их бывшим помещиком, графом Д. Н. Шереметевым. Н. П. вел это дело от крестьян в числе других ходоков и был в разговоре необычайно оживлен, горяч и смел. Меня поразила и тогда его способность к связной, образной и при этом совершенно литературной речи, которая приобретала еще большую силу от павловского акцента на "о". Я не хотел и тогда верить свои ушам, слушая, как мой собеседник не только бойко и без запинки указывает на разные статьи журналов по крестьянскому делу и цитирует чуть ли не отдельные места из газетных корреспонденций, но и приводит статьи и параграфы "Положения", перебирает в своей памяти циркуляры и указывает на законодательные работы, предшествовавшие эмансипации. И все это в виде какого-то потока, пересыпаемого иногда едкими, иногда добродушными насмешливыми словами, образами, возгласами» [3, с. 93] Другую, неприязненную характеристику Н. П. Сорокину дал корреспондент «Московских ведомостей», написавший статью о павловских делах под псевдонимом М. Е. (по свидетельству В. Г. Короленко, автор статьи — П. И. Мельников-Печерский [4, с. 53]): «Живо помним в Петербурге ловкого пролазу и большого говоруна, отмеченного природой (по 6 пальцев на руках), шмыгавшего по департаментам. В одном кармане у него всегда доверенность от некоторых крестьян сыскивать с Шереметева по небывалым правам значительные суммы, в другом — листок «Колокола» и литографированный Бюхнер в русском переводе... Мы де люди развитые, образованные, даром что из крепостных» [5, с. 4]. Несмотря на различие в оценках ясно, что Н. П. Сорокин был ярким, незаурядным человеком, достойным своего выдающегося во всех смыслах села. По своим качествам и подготовке он готов был вести сложное многолетнее дело с помещиком, отстаивая интересы села в целом и отдельных групп его жителей.

Федор Михайлович Варыпаев — яркий представитель другой части павловской элиты — промышленников. Как и большинство других владельцев крупных (по павловским меркам) заведений, он вышел из промысловой среды и принадлежал к мастеровой павловской семье, отличающейся особой искусностью в производстве сталесле-сарных изделий. Семейное заведение было основано отцом Варыпаева в 1813 г., и занималось производством разного вида замков. Сам Федор Михайлович, унаследовав сталеслесарное дело, наряду с производством замков совместно с младшими братьями развил производство разного вида ножевого товара, став в этом деле большим мастером [6, с. 181-183]. Как отмечал исследователь Павлово А. П. Смирнов, «трудолюбие и искусство Варыпаева возвели заведение его в первостепенное» [7, с. 33]. Как и остальные мастера, испытав зависимость от павловских скупщиков, Варыпаев нашел пути прямых поставок своих уже завоевавших хорошую репутацию изделий московским оптовым торговцам. Как заметил по этому поводу В. Г. Короленко, «посягательство Ва-рыпаева скупщики сочли посягательством чуть ли не на божественный порядок. Но делать уже было нечего, Варыпаев ускользнул от их влияния; его мастерская расширилась, потом разрослась в фабрику» [4, с. 48]. В начале 1860-х годов фабрика Варыпае-ва производила «замки медные и железные, простые и с секретами, разных размеров, ножи столовые, хлебные, складные и перочинные, ножницы всех возможных сортов, кинжалы, бритвы и хирургические инструменты» на сумму до 50 тыс. руб. серебром

в год [7, с. 33-34]. Изделия Варыпаева маркировались собственным клеймом, включающим изображение российского герба [8, с. 3]. Высокое качество варыпаевских изделий обеспечило ему статус поставщика императорского двора. На российских и международных выставках Варыпаев неоднократно награждался медалями и похвальными листами [7, с. 33-34].

Участвуя в деле против помещика, Варыпаев не был, подобно Сорокину, силен в хорошем знании реформенных Положений или документов шереметевского вотчинного делопроизводства. Его преимущество было в другом. С предприятием Варыпаева, на котором в начале 1860-х годов трудилось всего около 20-30 рабочих, производственными отношениями были связаны еще до сотни промысловых хозяйств Павлова и округи [7, с. 34]. По большей части это были наиболее квалифицированные и уважаемые мастера с хорошей репутацией. Участие в производственном цикле варыпаевского заведения, выход их изделий на рынок под сенью варыпаевского широко известного потребителям клейма, обеспечивало мелким семейным промысловым мастерским более устойчивый сбыт и гарантировало более стабильное и высокое вознаграждение за труд. Поэтому влияние Варыпаева среди простых промысловиков было весьма велико. Включение в варыпаевский социально-производственный «круг» было и выгодно, и престижно. Популярности Варыпаеву среди широких слоев павловских промысловиков прибавляла также его активная деятельность в качестве церковного старосты и обильные пожертвования на обустройство павловских церквей. В отличие от говоруна Н. П. Сорокина Ф. М. Варыпаев, по свидетельству В. Г. Короленко, «говорил мало, сдержанно, неохотно» [4, с. 48], однако к этому «почти детски-слабому» голосу внимательно прислушивались павловские промысловики — «кустарная беднота почуяла в его сердце отголоски своей ненависти и наметила его, как своего будущего избранника» [4, с. 48].

Долгое время после начала тяжбы эти люди, связанные дружбой и кумовством (Варыпаев — крестный отец сына и двух дочерей Сорокина), выступали как союзники в борьбе с графом. Еще в дореформенный период и непосредственно после опубликования Положений Сорокин и Варыпаев были активными членами кружка единомышленников, образовавшегося вокруг грамотного и начитанного павловского крестьянина Елагина. На собраниях елагинского кружка обсуждались первые известия о предстоящей воле, затем — реформенные Положения и газетные публикации о реформе [4, с. 46-47]. В противостоянии с графом Ф. М. Варыпаев в первые годы держался несколько в тени Н. П. Сорокина, выступая на вторых ролях. И лишь на последнем этапе тяжбы Варыпаев вышел из тени, оттеснив своего прежнего соратника Сорокина, взял в свои руки завершение дела с помещиком, стал безоговорочным лидером павловских промысловиков и возглавил павловское общественное управление. Раскол между такими могущественными фигурами в Павлове, как Н. П. Сорокин и Ф. М. Варыпаев, разделил в свое время на два лагеря не только само село, но и многие русские периодические издания, известных литераторов и широкие круги общественности, хорошо знакомые с перипетиями павловской эпопеи благодаря подробному освещению в прессе.

В ближний круг «общественников», непосредственно занимавшихся делом с помещиком, кроме Н. П. Сорокина и Ф. М. Варыпаева входили также представители тор-гово-промысловой элиты села Страхов, Соколов, Прядилов, Маклаков, Калякин, Денисов, Строев, Белозеров и др.

Сорокин в своих воспоминаниях упоминает первый вариант уставной грамоты, составленный управляющим Павловской вотчины В. Дубровским. Все детали этого

варианта неизвестны, поскольку обнаружить его в архиве не удалось, но из описания Сорокина ясно, что фактически он был составлен под влиянием самих павлов-цев в лице актива «общественников». Управляющий был согласен с павловцами в том, чтобы «покончить дело с графом прежде всех других крестьян и по обоюдному согласию» [1, с. 92]. По условиям этого первого варианта грамоты оброк определялся в 4 руб. 18 коп. против дореформенных 5 руб. 78 коп., обществу передавались все доходы с арендных статей, в том числе с торговых площадей, рыбных ловель и находящихся близ Павлова алебастровых разработок. Эти условия уставной грамоты вполне устраивали павловцев: «Хотя при Павлове количество земли было не более ^ низшего надела, определенного для нашей местности, но, по получаемым доходам, этот оброк мог быть терпим; и когда управляющий объявил свой проект, общественники на него согласились» [1, с. 92]. Поскольку мировой посредник ко времени разработки этого проекта еще не был назначен, проект до июня оставался без движения. 6 июня 1861 г. назначенный посредник собрал сход. Проект уставной грамоты был объявлен сходу, и единогласно одобрен им. Общество выбрало 6 уполномоченных для поверки уставной грамоты [1, с. 93].

Однако центральную контору графа под руководством нового правителя Ф. М. Касаткина-Ростовского проект уставной грамоты, составленный вотчинным управляющим с учетом интересов павловцев, никоим образом не мог удовлетворить. Он противоречил предписаниям Домовой конторы Шереметева. Не доверяя павловскому вотчинному управляющему, новые уставные грамоты на Павловскую и соседнюю Ворс-менскую вотчины центральная канцелярия поручила составить поверенному графа Д. А. Янькову [9, л. 49-50, 57]. Вскоре канцелярия Шереметева предоставила мировому посреднику новый вариант уставной грамоты. 18 июля павловцы были ознакомлены с ним. Положения нового проекта уставной грамоты коренным образом отличались от первого проекта. В новом проекте центральное управление графа использовало все возможности для сохранения и даже увеличения доходов от промыслового поселения.

Каковы основные положения нового проекта уставной грамоты, который впоследствии в основных своих позициях и был введен в действие?

В грамоте определялось, что до реформы крестьяне с. Павлова пользовались удобной землей (включая усадьбы, выгон, пашню и луга) в размере 3127 дес. По условиям уставной грамоты, крестьяне получали существующий земельный надел в тех же дореформенных размерах на 3562 ревизские души [9, л. 1 об.-2 об.], т. е. около 0,8 дес. удобной земли на душу. При этом высший размер надела составлял в данной местности 4 дес., соответственно низший — 1 дес. 800 кв. саж. Как свидетельствовал Н. П. Сорокин, управление графа предприняло попытку прибавить к наделу «песков в 20 верстах более 2000 десятин». Однако ввиду возражения крестьян в итоговый вариант грамоты эта крайне невыгодная для них прирезка включена не была [1, с. 93-94]. В тексте грамоты констатировалось, что дополнительной удобной земли для нарезки и достижения низшего размера надела в Павлово нет [9, л. 2 об.].

Определяя пореформенный размер оброка, грамота отмечает, что, по Местному положению, за назначенный душевой земельный надел — 2106 % кв. саж. — следовало бы оброка по 3 руб. 56% коп. на ревизскую душу. Однако ввиду «особенных для крестьян выгод» села и его месторасположения размер оброка в проекте уставной грамоты увеличен. В грамоте дано следующее обоснование увеличения оброка: «имение представляет особенные для крестьян выгоды, а именно: быт крестьян обеспечен выдел-

кою в весьма значительном количестве металлических изделий и обширною торговлею оными во всей России, а особенно в Нижегородской ярмарке, в расстоянии только 70 верст от селения, в С.-Петербурге, Москве, Харькове, в Кавказском крае и через Ригу за границею. Кроме того, селение расположено на судоходной реке Оке с пристанью, а в самом селе бывает каждодневный торг из лавок всеми вообще произведениями, и есть две базарные и ярмарочные площади, на которых бывают замечательные базары два раза в неделю и два раза в год ярмарки; есть три значительных мыловаренных завода, два кожевенных и два кирпичных, одно шорное заведение, много значительных фабрик для металлических изделий, и почти все крестьяне без исключения имеют таковые фабрики у себя на домах, отчего годовой торговый оборот села Павлова простирается более миллиона рублей сереб.; удобство и выгодность села Павлова достаточно определяются и тем, что из прочих селений перешло в него на жительство 487 душ; а как село Павлово есть действительно самое богатейшее промышленное, состоящее на оброке селение, где сами крестьяне производят обширную торговлю и фабричную промышленность, то, на основании примечания к ст. 19 местного положения и согласно 2 пун. 174 ст. того же положения, повинности крестьян вместо 3 руб. 56% коп. сер. подлежат увеличению» [10, л. 62-62 об.].

Опираясь на это обоснование, центральное управление графа устанавливало оброк в первоначальном проекте грамоты в размере 8 руб. 14 коп. в год с души. Эта сумма получилась в результате того, что к дореформенным оброчным платежам по 5 руб. 78 коп. с ревизской души были добавлены еще и так называемые «расходы по вотчине» по 2 руб. 36 коп., которые шли прежде на содержание вотчинной конторы, земские подводы, содержание мостов, содержание сирот, наем доктора и закупку медикаментов [11, л. 3-8 об.; 1, с. 93-94; 12, с. 1023]. За исправное отбывание оброчных повинностей павловское общество, по условиям уставной грамоты, должно было отвечать круговой порукой [10, л. 62 об.].

Усадьбы в проекте грамоты относились временно к третьему разряду, но отмечалось, что помещик ввиду особых торгово-промысловых выгод Павлова ходатайствует перед губернским присутствием о причислении усадеб к высшему, четвертому разряду и соответственно об определении оброка, приходящегося на усадебную оседлость, в размере 4 руб. [9, л. 7 об.-8]. Впоследствии это ходатайство было удовлетворено, и во введенном в действие варианте грамоты усадебные земли Павлова были причислены к четвертому разряду [10, л. 62 об.]

По условиям уставной грамоты, в крестьянский надел не включались и закреплялись за помещиком основные общественные объекты с. Павлова и все арендные статьи доходов. За помещиком закреплялись, в частности, земли двух базарных площадей Павлова (около 5 дес.), которые были центром торгово-промысловой жизни села. За помещиком оставалась окская пристань и земля при ней, а также перевоз через Оку. Помещик закреплял за собой береговое право по обеим сторонам Оки, берегам мелких рек (Тарка, Кузома и др.), озер и протоков. Все мосты через р. Тарку, обеспечивающие связь между основными частями Павлова, также переходили в собственность помещика. Бечевники на р. Оке объявлялись помещичьими. В собственность помещика переходили дом вотчинной конторы, два дома училища, харчевня, многие торговые строения на площадях, стальной и мыловаренные заводы с землей под ними, занятая постройками местность при кладбище и различные другие объекты недвижимости. Основные арендные статьи — рыбные ловли, ломки алебастра и известняка — также

закреплялись за Шереметевым [10, л. 59-61]. Тем самым, как писал по поводу условий павловской уставной грамоты П. Д. Боборыкин, «к помещику отошло, кроме крестьянской земли и усадьбы, все, что только могло отойти, т. е. торговые и ярмарочные площади, все деревянные и каменные постройки и лавки, каменоломни, пристань и земля под разными частными строениями, на том основании, что они прилегают к площадям» [13, с. 351]. Таким образом, можно констатировать, что по условиям уставной грамоты управление Шереметева закрепляло в собственность помещика ключевые коммуникационные, инфраструктурные и доходные объекты и территории села.

Положение многих павловцев усугублялось тем, что в уставной грамоте со ссылкой на 91 ст. Местного положения владельцы промысловых или торговых построек, расположенных на отошедших в собственность помещика участках Павлова, обязывались в установленные сроки (деревянные строения в течение 12 лет, каменные — 24 лет) снести их. До сноса владельцы такой недвижимости обязаны были платить графу по 6% оценочной суммы в год [10, л. 61-61 об.]. К проекту грамоты в архивном деле приложен черновик списка, где указано, что на торговых площадях сносу подлежали 48 лавок (5 каменных и 43 деревянных), харчевня, 8 скотобойных амбаров для продажи мяса, 8 амбаров для складки товаров, 7 деревянных домов [9, л. 35-36]. В отношении усадеб грамота констатировала, что крестьянские усадьбы остаются в настоящее время на своих местах, но в случае надобности (ст. 75 местного положения) о перенесении строений будет заявлено в свое время [10, л. 58 об. — 59]. По данным Д. Н. Щепетова, после реформы Д. Н. Шереметев потребовал от крестьян села Павлова переноса около 250 усадеб [14, с. 83-84].

Реакция павловцев на этот проект уставной грамоты была однозначна: «они были поражены ее содержанием» [12, с. 1024]. Как писал в своих воспоминаниях павловский крестьянин-торговец П. А. Страхов, «грамота была весьма обременительная» [15, л. 90]. Оценки в мемуарах Н. П. Сорокина более жесткие: «Вместо свободы и улучшения нашего быта грамота грозит Павлову полным разорением», при условии введения уставной грамоты «Павлово погибнет», Шереметев «во имя улучшения их (крестьян. — И. В. ) быта делался самым гнуснейшим хищником крестьянского достояния!» [1, с. 94, 99].

Крестьяне сразу же после знакомства с грамотой заявили мировому посреднику о своем несогласии с ней. В течение двух дней посредник вместе с павловским активом изучали документы вотчинной конторы. В результате посредник принял решение о возврате грамоты помещику для исправления. Не ограничиваясь этими действиями, представители павловского актива получили аудиенцию у Нижегородского губернатора А. Н. Муравьева, который в целом благосклонно отнесся к позиции крестьян, предложив составить письменное прошение с указанием возражений относительно размера оброка, которое обещал представить министру внутренних дел. Затрагивался и вопрос о принадлежности усадеб. Как пишет в воспоминаниях П. А. Страхов, «Нижегородский губернатор Алексей Николаевич Муравьев поощрил нас, указав пути к возражению, именно оспаривать усадьбы как свою собственность» [15, л. 90-90 об.].

Письменное прошение губернатору было принято на павловском сходе 3 октября 1861 г. Крестьяне ходатайствовали о снижении размера оброка, определенного проектом уставной грамоты в 8 руб. 14 коп. Также было направлено прошение Д. Н. Шереметеву [12, с. 1023]. Шереметев поручил главному управляющему Касаткину-Ростовскому разобраться с делом об оброке по с. Павлову, мотивируя это тем, что прошение «подписали все крестьяне первостатейные, а иных я знаю» [11, л. 14].

К началу 1862 г. ввиду неопределенности ситуации с размером оброка по Павлову накопилась значительная недоимка [11, л. 53-53 об.]. Многие мастера вообще перестали платить оброк. По инициативе управляющего 17 человек неплательщиков были высечены. В ответ на это павловцы написали донесение министру, где, в частности, констатировали, что «уставная грамота обеспечена только одной розгой» [2, с. 52].

24 февраля 1862 г. Горбатовский съезд мировых посредников определил душевой оброк по всем селениям бывшей Павловской вотчины в 6 руб. 56^ коп. с души. То есть к дореформенному оброку в 5 руб. 78 коп. было добавлено 78^ коп. на содержание вотчинной конторы. Эта сумма на содержание конторы была включена в сумму оброка до введения уставной грамоты в действие. Остальные сборы, незаконно включенные управлением помещика в сумму оброка, были из нее исключены [11, л. 29-30]. Это была первая небольшая победа павловцев в противостоянии с вотчинным управлением в отношении условий уставной грамоты.

Впоследствии до момента составления выкупного договора размер оброка был изменен еще три раза в сторону уменьшения. Непосредственно перед введением уставной грамоты в действие оброк по решению Нижегородского губернского присутствия был определен в размере 5 руб. 50 коп. с души, из которых на усадьбу относилось 4 руб. [10, л. 65]. Затем в октябре 1865 г., после повторного измерения земли и уточнения числа душ, в уставную грамоту были внесены изменения, и оброк определен в размере 5 руб. 12% коп. И уже в мае 1872 г. в дополнении к уставной грамоте оброк был зафиксирован в размере 5 руб. 11 коп. Исходя из этой цифры рассчитывались выкупные платежи [10, л. 44-45 об.].

Кроме размера оброка павловцы в своих возражениях на уставную грамоту оспаривали также требование круговой поруки в выплате оброчных повинностей [654, л. 65-66 об.].

Добившись изменения размера оброка, в остальных позициях уставной грамоты павловцы не преуспели. Съезд мировых посредников, которому были представлены возражения павловцев, изменив размер оброка, другие пункты оставил в прежнем виде и постановил ввести грамоту в действие условно. 17 февраля 1863 г. Горбатовское губернское по крестьянским делам присутствие подтвердило это решение, несмотря на несогласие крестьян. Важным достижением крестьян, следует, однако, считать то, что грамота была введена в действие условно и что присутствие решило, по просьбе уполномоченных от крестьян, представить дело на рассмотрение министра [10, л. 64]. Таким образом, противостояние павловцев с управлением графа продолжалось.

Снижение цифры оброка в итоговой версии грамоты по сравнению с проектом не было единственным результатом развернувшейся борьбы. За два года с момента опубликования Манифеста до ввода в действие уставной грамоты сформировалась группа уполномоченных Павлова по ведению дела с помещиком, была отточена аргументация и подготовлена ее доказательная документальная база, сформировано и мобилизовано общественное мнение павловцев, установлена связь и скоординированы действия с другими ведущими промысловыми селами — Иваново, Ворсма, Богородское. Удалось вывести павловское дело на публичный уровень, ознакомить с ним ведущие периодические издания, ввести в курс дела и побудить высказаться публично ведущих литераторов и юристов Санкт-Петербурга и Москвы, вовлечь в дело местное и центральное чиновничество, включить в число уполномоченных бывшего высокопоставленного шереметевского администратора, организовать моральное давление на графа и его

управление. Фактически павловцам удалось сделать павловский прецедент предметом всероссийской общественной дискуссии. В дальнейшем эта кипучая деятельность павловского актива даст свои результаты. Обозревая хронику противостояния, следует констатировать, что павловцы использовали, возможно, все доступные им пути и средства для достижения своих целей.

К моменту введения в действие уставной грамоты уполномоченные павловцев уже составили обширные письменные «Возражения» по всем основным позициям уставной грамоты. «Возражения» занимали 30 листов и состояли из 12 пунктов. И. С. Аксаков готов был опубликовать эти «Возражения» вместе с редакторским очерком павловского дела в своей газете «День», однако уже набранный текст цензура не пропустила [1, с. 101]. Позже, в 1865 г. газете «День» все же удалось опубликовать ряд статей по павловскому делу [12, с. 1022-1025; 17, с. 835-838; 18, с. 906-907].

Для помощи в ведении дела против помещика и, в частности, для редактирования «Возражений» был привлечен П. Г. Суслов, бывший администратор шереметевской администрации, уволенный оттуда в 1861 г. С Сусловым павловцы заключили договор, сделав его уполномоченным для отстаивания интересов села в различных инстанциях. Суслов был для этого наиболее подходящей кандидатурой, поскольку, с одной стороны, как выходец из соседнего с Павловом шереметевского села Панина имел «со многими павловцами знакомство, знал местные обычаи, а равно все порядки и доходы лучше любого присяжного поверенного.» [1, с. 100], а с другой стороны, как бывший высокопоставленный администратор Шереметевых хорошо знал внутренние вотчинные распорядки и документацию.

Павловские уполномоченные установили контакты с другой крупнейшей вотчиной Шереметева — с. Иваново. На собрании влиятельных ивановцев в 1862 г. павловские уполномоченные познакомили их текстом своих «Возражений», обсудили во многом общие позиции в противостоянии с помещиком, договорились о совместных действиях. П. Г. Суслов ходатайствовал по делам как павловцев, так и ивановцев [1, с. 100-101]. Павловские уполномоченные взаимодействовали и с соседними вотчинами с. Ворсмой и с. Богородским. Так, в частности, Н. П. Сорокин в течение 3 месяцев помогал богородскому активу в разборе материалов вотчинной конторы Богородского, отыскивая документальное подтверждение позиций крестьян-промысловиков этого села в пореформенном противостоянии с помещиком [2, с. 52]. Н. П. Сорокин оказывал помощь бывшим шереметевским крестьянам соседних промысловых волостей — Панинской, Пустынской, Лесуновской и Тумботинской, «имеющих надел почти весь из песку и другой неудобицы», в изменении условий уставных грамот на более приемлемые [2, с. 57-58]. Таким образом, павловцы и в пореформенный период сохранили свой лидирующий статус среди соседних промысловых сел. Прежняя региональная «вотчинная столица» Шереметевых превратилась в центр сопротивления и борьбы за лучшие условия освобождения.

Павловские уполномоченные привлекли к делу тех павловцев, которые постоянно проживали в Петербурге. «Петербургские» павловцы, используя свои связи, способствовали приданию делу с помещиком широкой огласки, установили связи с редакциями газет, получили консультации у столичных юристов.

В пореформенное десятилетие уполномоченные от павловцев неоднократно побывали в Санкт-Петербурге и Москве, где встретились, в частности, с Павлом Ивановичем Мельниковым-Печерским, Афанасием Прокофьевичем Щаповым, Николаем

Васильевичем Калачевым, Иваном Сергеевичем Аксаковым, Николаем Алексеевичем Милютиным, Владимиром Павловичем Безобразовым, чиновником и известным правоведом Федором Лаврентьевичем Барыковым, управляющим земским отделом МВД Яковом Александровичем Соловьевым и др. Эти известные лица в целом сочувственно отнеслись к павловцам и их делу, оказали помощь, снабдили рекомендательными письмами, дали полезные советы, помогли составить обращения к должностным лицам. Многие из них рассчитывали, что решение павловского дела в судебном порядке в пользу крестьян создаст прецедент для разрешения многочисленных аналогичных ситуаций, возникающих в ходе реформы. Вспоминая эти встречи, Н. П. Сорокин констатировал: «Таким образом, юристы и ученые, к которым я обращался (многих фамилии забыл), одобрили заблаговременное знакомство наше с вопросом, и все советовали непременно заявлять и вести дело как можно усерднее» [1, с. 98].

Трижды в ходе тяжбы с помещиком, в 1865, 1866 и 1869 гг., делегация Павлова были принята министром внутренних дел. Дело для законодательной его оценки было передано Министерством внутренних дел во II Отделение Собственной Его Величества Канцелярии. Правитель Канцелярии, принявший делегацию Павлова, следующим образом отозвался об уполномоченных павловцах и ведении ими дела: «Вот они мужики, а ведут беспримерное дело на несколько тысячах листов; оно меня замучило, так как я с него составил записку, вот на 240 листах. И что же? Не усмотрел во всем деле с их стороны даже грамматической ошибки» [2, с. 64].

Начиная с 1862 г. ведущие периодические издания Санкт-Петербурга и Москвы откликались на павловскую тяжбу. Ряд известных лиц, юристов и литераторов, высказались в печати по павловскому делу, поставив его в контекст более общих вопросов осуществления реформы. Одна из первых публикаций по павловскому делу вышла в журнале «Век», где в апрельском выпуске за 1862 г. было издано письмо «петербургскому» павловцу Дубровину с изложением основных позиций крестьян в противостоянии с помещиком [19, с. 190]. В дальнейшем статьи по павловскому делу публиковали газеты «Санкт-Петербургские ведомости», «Московские ведомости», «День», «Современная летопись», «Нижегородский листок».

Одним из важных пунктов противостояния вокруг условий освобождения был вопрос об общественных капиталах Павловской вотчины, накопленных в дореформенный период. В мае 1861 г. павловский актив произвел по вотчинным документам пересчет этих капиталов и выявил, что всего их накопилось на сумму более 60 тыс. руб., из которых около 40 тыс. находилось во временном распоряжении помещика, который занял их у крестьян под 4% годовых. Еще более 20 тыс. руб. хранилось в общественном сундуке под контролем старосты-кассира. В уставной грамоте об общественных капиталах не упоминалось, и они фактически были присвоены помещиком [1, с. 92-94; 12, с. 1023]. С целью лишить крестьян доступа к документам представители управления графа в октябре 1861 г. вывезли архив Павловской вотчинной конторы в соседнюю Ворсму, а у старосты-кассира в присутствии мирового посредника изъяли сундук с частью мирского капитала в размере 24 150 руб. На мирском сходе 16 марта 1862 г. крестьяне официально передали мировому посреднику заявление с доказательствами принадлежности вотчинному обществу капиталов в размере около 60 тыс. руб. и жалобой на факт их присвоения помещиком. Признавая вопрос о принадлежности мирского капитала спорным, Нижегородское губернское по крестьянским делам присутствие в мае 1862 г. в своем постановлении объявило мирской капитал Павловской вотчины

находящимся в разбирательстве мирских учреждений [12, с. 1023-1024]. С этого времени вплоть до заключения мировой сделки с помещиком в мае 1871 г. вопрос о принадлежности мирских капиталов находился на рассмотрении в различных судебных инстанциях.

Одним из важнейших пунктов уставной грамоты, который оспаривали крестьяне, был вопрос о принадлежности ключевых инфраструктурных объектов Павлова. Как было указано выше, все ключевые общественные объекты — торговые площади с рядом торговых и складских помещений, переправа и мосты через реки, береговое право, пристань, бечевник — исключались из крестьянского надела и закреплялись за помещиком. Кроме того, доходы от арендных статей — сдачи в аренду рыбных ловель, а также ломок алебастра — также закреплялись за помещиком. Закрепление ключевых инфраструктурных и торгово-коммуникационных объектов недвижимости за помещиком обеспечивало сохранение его доходов и тем самым лишало крестьян существенной части поступлений в общественный капитал, делало Павлово зависимым от воли бывшего владельца, ограничивало самостоятельность павловцев в управлении селом. Поэтому данный пункт уставной грамоты был неприемлем для крестьян. Аналогичный конфликт вокруг принадлежности торговых площадей и гостиного двора имел место и в с. Иваново [20, с. 3-5].

Вотчинное управление Шереметевых в предреформенные годы, готовясь к предстоящей реформе и составлению уставных грамот, активно осуществляло меры по закреплению прав помещика на общественную недвижимость торгово-промысловых сел и различные арендные статьи. Так было, в частности, в ивановской и павловской вотчинах Шереметева. В Павлово в 1859 г. помещичьим управлением обе торговые площади были сданы в аренду сроком на 10 лет одному из павловских крестьян. Рыбные ловли были отданы вотчинным управлением в аренду в 1860 г., переправа через Оку — в 1862 [9, л. 131-133 об.; 16, л. 46 об.-47 об, 49-49 об.; 21, с. 14]. Павловские крестьяне в своих возражениях в отношении соответствующих позиций уставной грамоты ссылались на давнюю практику, в соответствии с которой доходы от базарной площади и аренды торговых помещений шли в зачет части оброка, соответственно принадлежали крестьянам [22, с. 3].

Одним из ключевых вопросов противостояния между павловцами и помещиком в ходе реализации реформы был вопрос об усадебных землях, об их принадлежности, включении или невключении в состав надела и соответственно о размере выкупа.

Выше уже было сказано о том, что для промыслового неземледельческого населения с. Павлова усадебные места были основным земельным ресурсом. С возведенными на них промысловыми и торговыми постройками было связано все благосостояние села. По окончательной версии уставной грамоты крестьянам села Павлова отводилась в пользование в рамках надела усадебная земля в размере 254 дес. 743 кв. саж. (около 9% всего надела; при этом в это число вошло 98 дес. 459 саж. выгона, который оставался в общем пользовании крестьян и помещика) [10, л. 57 об.-58]. Усадебная земля на основании торгово-промыслового характера села и особых выгод его расположения была отнесена к 4-му разряду. Из всей суммы душевого оброка (5 руб. 11 коп. по окончательной версии уставной грамоты 1865 г.) на усадьбу было отнесено 4 руб. Выкупная сумма за все усадебные земли была определена в 233 133 руб. 33% коп. (на ту же примерно сумму усадебная земля оценена в описании Павлова 1858 г.) [10, л. 62 об.]. Тем самым по условиям уставной грамоты стоимость десятины усадебной земли состав-

ляла более 900 руб. (сами крестьяне признавали, что у них только 120 дес. усадебной земли и соответственно, по их представлениям, 1 дес. была оценена помещиком почти в 2 тыс. руб.), а доля оброка и соответственно выкупной суммы, приходящаяся на усадебную землю, — более 78%. Из этих фактов ясно, сколь важен был усадебный вопрос в развернувшемся противостоянии между павловцами и помещиком.

После знакомства с уставной грамотой, кроме других ее положений, павловцы оспорили принадлежность усадебной земли помещику. Соответственно возражали против ее включения в состав надела, возложения на нее оброчной повинности во временнообязанный период, против необходимости последующего выкупа. По мнению крестьян, усадебная земля Павлова уже выкуплена крестьянами, перешла в их собственность еще в дореформенный период и не подлежит вторичному выкупу.

Основная аргументация крестьян в противостоянии по этому пункту строилась на наличии значительного количества документов (так называемых «поступных писем»), свидетельствующих о сделках с усадебной землей. Как было сказано выше, обычной и давней практикой Павловской вотчины, как и других торгово-промысловых вотчин Шереметевых (а до них — Черкасских), был своего рода внутривотчинный рынок усадебной недвижимости. Осуществлялись разнообразные сделки между крестьянами-одновотчинниками: усадебные земли завещались, продавались, менялись, дарились. Многие усадьбы неоднократно перепродавались. Зафиксированы сделки по продаже помещиком усадебной земли своим крестьянам. Было немало случаев и внешних сделок с усадебной недвижимостью — покупка крестьянами земли от лиц других сословий.

Приведем несколько примеров сделок с усадебной недвижимостью. Так, например, после ликвидации в Павлово в конце XVIII в. молотобойного господского завода освободившаяся земля продавалась крестьянам на торгах в вотчинном правлении [17, с. 838]. 25 марта 1793 г. в вотчинном правлении засвидетельствовано «поступное письмо» на продажу крестьянином Степаном Лапиным крестьянину Василию Топорохину земли, доставшейся первому по наследству от отца, который, в свою очередь, приобрел ее по купчей от помещика Литомгина на имя графа Шереметева [22, с. 3]. В 1841 г. павловское вотчинное правление выдало свидетельство крестьянину Калякину о передаче «в вечное и потомственное владение» пустопорожнего места в с. Павлово. За это крестьянин заплатил в доход помещика 250 руб. Сделка была утверждена домовой конторой Шереметева. Приведем текст выданного Калякину свидетельства: «Свидетельство. 1841 года мая 29 дня дано сие из Павловского, Его Сиятельства Графа Дмитрия Николаевича, вотчинного правления здешней вотчины села Павлова крестьянину Ивану Игнатьеву Калякину в том, что по предписанию домовой канцелярии в сие правление, для отправления в доход Его Сиятельства графа денег двести пятьдесят рублей ассигнациями и предоставлено за оные в вечное и потомственное его Калякина владение с правом продажи или передачи, кому он Калякин или наследники его пожелают, из-под бывшего вотчинного правления пустопорожнее место, которое состоит в селе Павлове возле соборных Церквей и имеет следующую меру. Во уверение чего сие свидетельство за подписанием членов вотчинного правления и с приложением вотчинной печати ему Калякину и выдано. Подлинник подписали: Управляющий Коллежский Советник и Кавалер Николай Янишев. Выборный Иван Посников. Выборный Семен Шигалев. Староста Павел Бронников. Земский Матвей Загребин» [23, л. 9-11 об.]. Характерно, что свидетельство, передавая усадьбу «в вечное и потомственное» владение, предоставляло

право «продажи или передачи» самому Калякину и его наследникам. Показателен также ряд сделок с усадьбой павловского крепостного крестьянина Ежикова. В 1844 г. павловская вотчинная контора утверждает духовное завещание Ежикова, в котором завещатель «предоставляет дочери своей Настасье Ежиковой недвижимое имение свое, дом с усадебной землей, в вечное и потомственное владение с правом продать и заложить». Новый владелец усадьбы Настасья Ежикова продала свое «имение» павловскому купцу, бывшему крепостному крестьянину Емельянову. И эту продажу также утвердило вотчинное правление. Эту же усадьбу Емельянов в 1852 г. пожертвовал Павловскому крестьянскому обществу для училища и больницы, за что помещик письменно благодарил Емельянова [17, с. 837]. Крестьяне широко практиковали также залоговые операции с усадебной недвижимостью, хотя управление Шереметева это запрещало [16, л. 2 об.-3].

Цены на внутривотчинном рынке недвижимости могли достигать значительных величин. Особенно это касается усадебных мест близ базарных площадей. Так, например, Павловской вотчинной конторой зафиксированы следующие сделки, совершившиеся в предреформенные годы: за усадебное место в 60 кв. саженей на Стоялой улице крестьянин Моклаков заплатил бывшему владельцу этого места Воротилову 600 руб. (соответственно сумма за десятину — 24 000 руб.). Крестьянин Кочергин продал крестьянке Постниковой место под лавку на той же улице площадью 25 кв. саж. по 9 руб. за сажень (соответственно 21 600 руб. за десятину). Крестьянин Соколов продал крестьянину Рябову под усадьбу 8 кв. саж. по 7 руб. за саж. (16 800 руб. за десятину). Крестьянка Болятникова продала крестьянину Спорышеву 168 кв. саж. усадебную землю по 1 руб. 20 коп. за сажень (3600 руб. за десятину). Крестьянин Болятников заплатил крестьянину Сидневу за 144 саж. усадебной земли по 1 руб. 18 коп. за сажень (3552 руб. за десятину). За самые неудобные земли, расположенные на крутом склоне, крестьяне платили друг другу за усадебные земли по 360 руб. в пересчете на десятину [16, л. 6264 об.]. Само управление графа, полемизируя в прессе с защитниками павловцев, признавало, что усадьбы продавались крестьянами друг другу по цене от 240 до 24 тыс. рублей в расчете на десятину [24, с. 3].

Поскольку описанная практика была очень распространенной, в вотчинных конторах и у самих крестьян находилось многие сотни письменных документов, фиксирующих сделки с усадебной недвижимостью (в основном так называемые «поступ-ные письма»). В большинстве документов такого рода использовалась формулировка о передаче усадьбы «в вечное потомственное и бесповоротное пользование» [25, с. 1]. Кроме утверждения «поступных писем» сделки в вотчинной конторах фиксировались также в специальных книгах. В соответствии с внутренними инструкциями администрация Шереметевых не только выдавала свидетельства о сделках и вносила их в специальные книги, она также взимала с каждой сделки пошлину в пользу графа. Размер этих пошлин колебался в размере от 5 до 20% от суммы сделки. Правило о фиксации всех сделок с усадебной недвижимостью было введено приказом П. Б. Шереметева от 13 января 1766 г. Затем оно несколько раз подтверждалось в последующих внутривот-чинных документах [25, с. 1-3]. Тем самым, по крайней мере, внутривотчинная легитимность этих сделок не подлежала сомнению.

Таким образом, с учетом широко распространенных обычно-правовых норм с их представлением о давности и наследственности частной собственности на усадебные земли [26, с. 96-102; 27], которые были усилены очень активным внутривотчинным

рынком усадебной недвижимости и целой системой санкционирования и письменной фиксации вотчинной администрацией крестьянских сделок, с учетом относительно высоких цен на этом рынке и факта взимания пошлин, нельзя удивляться тому, что крестьяне выступили резко против включения усадебных земель в надел и тем самым вторичного их выкупа. Кроме того, нельзя не учитывать того, что крестьяне уже в дореформенный период были убеждены, что их усадебная земля не обложена оброком. Этому убеждению способствовало то, что оброчная система в промысловом селе фактически вообще не была связана с поземельным пользованием, переделов земли не существовало.

Полны страсти и красноречия слова павловцев об их праве частной наследственной собственности в прошении, направленном министру внутренних дел в 1863 г.: «Вековое понятие о праве собственности крестьян на землю, для которой они убивали часто последнюю копейку, вошло и в плоть, и в кровь каждого приобретателя. Крепостное право, к чести помещика целые века щадившее наше трудовое достояние и даже обеспечившее нас письменными документами, где слова собственность и право потомственного владения стали символом нашего верования в неприкосновенность этой собственности. Ваше Высокопревосходительство! Мы идем не против чужой собственности, чего никто из нас и мыслить не осмелится, мы стоим за свою собственность, которая для нас слишком дорога не по одной вещественной ее ценности, но и потому, что она омыта потом нескольких наших поколений и нас самих, потому что с нею соединяются самые заветные воспоминания наших отцов и дедов и потому, наконец, что она пережила с нами крепостное время, сделавшись по закону потомственным достоянием нашим в самый отрадный момент возрождения и улучшения быта крестьян! Не защищать такую скудную долю собственности против обладателя миллиона десятин земли было бы с нашей стороны и нечестно, и несправедливо пред нами самими и нашими потомками, тем более, что поверенный графа Шереметева, не разбирая и не уважая прежних отношений наших с помещиком, обратил нашу усадебную оседлость по уставной грамоте в надел крестьянам за самую возвышенную цифру душевого оброка и оценил ее для вторичной покупки, или выкупа, у помещика в 236 866 руб. 66% коп. серебром, тогда как она по числу десятин и худому качеству, без построек не стоит и двадцатой части этой несообразной и ни с чем не соразмерной выкупной суммы» [23, л. 6 об.-8 об.]. К прошению министру были приложены копии нескольких «поступных писем».

В 1865 г. в своей жалобе в Главный комитет по устройству сельского состояния павловцы (письмо подписано Н. П. Сорокиным и П. А. Страховым) трактовали вопрос об усадьбах следующим образом: «В селе Павлове, известном по производству металлических изделий, присвоено было крестьянам право собственности на усадебную землю, которая сначала приобретена у помещика покупкою и другими способами, а впоследствии переходила уже от одного крестьянина к другому на праве вечного и потомственного владения по письменным сделкам, свидетельствуемым и утверждаемым властью помещика со взысканием в доходы его только пошлинных денег по пяти и более процентов с каждого рубля оценочной суммы имущества, но без всяких затем других повинностей, кроме платимого крестьянами оброка по числу ревизских душ за полевые угодья. Для ограждения права собственности крестьян на недвижимые имущества, кои были первым, так сказать, зародышем возникновения промышленной местности села Павлова, помещик граф Шереметев учредил особую форму укреплений,

во всем сходную с казенной, издал вотчинные постановления в виде постоянного закона, открыл при вотчинной конторе крепостные столы, записные книги и т. п., ввел образцы купчих крепостей, духовных завещаний, променных записок и пр., дозволяя крестьянам продавать и другими способами отчуждать имущество на праве собственности и на праве вечного, потомственного и бесповоротного владения, вообще же организовал такой порядок управления, какой существует в общих установлениях государственных. Переход имуществ от первого приобретателя ко последующему по продаже или по наследству был совершенно освобожден от каких-либо постоянных в пользу помещика повинностей и не подлежал никаким более ограничениям, кроме двух»: не передавать в посторонние руки (как и в ст. 37 Общего положения — в течение 9 лет после обязательных отношений); выморочные переходят в пользу помещика — как и в 1167 ст. ч. 1 Зак. Гражд... Право собственности крестьян на безоброчные усадебные земли существовало более ста лет и было одним из тех движущих всякую промышленную предприимчивость средств, на которых в течение продолжительного времени создалась местная отрасль фабричной деятельности и развилась до степени совершенства так, что несмотря на крепостное состояние из села, ничего не значившего в промышленном отношении само собою, без всяких посторонних пособий образовался вид многолюдного города, с семью каменными церквами, ремесленными заведениями, общественными домами, училищем и другими полезными учреждениями, которые своим благоустройством дали ему почетное место, не уступающее другим городам, возвысили достоинство стальных изделий и поставили отечественную фабрикацию в возможность соперничать с иностранной» [28, л. 1-1 об.].

Можно обратить внимание, что крестьяне четко осознавали, что торговая и промысловая специализация Павлова была напрямую связана с утвердившимся правом частной собственности, хотя и ограниченным крепостным правом. Уверенность в потомственном владении усадебной землей, внутренний порядок по обороту усадебной недвижимости были одним из ключевых факторов и условий, позволявших делать крестьянам-промысловикам вложения, в том числе очень значительные, в основной капитал — заводы, мастерские, торговые помещения, размещенные, как правило, на усадьбах.

Вся специализация села, его хозяйственная ниша и соответственно все благосостояние зависели от размещенных на усадебной земле капиталов — мастерских, кузниц, заводов, торговых заведений, складов, жилищ. Пореформенная правовая неопределенность со статусом усадебных земель, усугубленная необходимостью переноса многих усадеб и соответственно построек на них, разрушали свободный рынок усадебной недвижимости, подрывали кредит торговцев и промысловиков, резко повышали риски залоговых операций и как результат — вели к общему торможению динамики торгово-промысловой экономики села. Хотя очевидно, что наибольшая опасность от неопределенности статуса усадебных земель существовала для торгово-промысловой элиты села, «первостатейных», но поскольку с ними множеством социальных и хозяйственных нитей тесно были связаны круги средних и мелких промысловых дворохозяйств, эта ситуация угрожала благосостоянию всего села.

Предвидя возможное противостояние с крестьянами вокруг усадебных мест, управление графа непосредственно перед реформой предписало вотчинным конторам прекратить практику санкционирования крестьянских поземельных сделок и их письменную фиксацию с выдачей «поступных писем» [1, с. 92]. Сразу после начала рефор-

мы вотчинное управление попыталось вывезти и скрыть вотчинный архив Павлова «с очевидной целью закрыть следы существования крестьянской собственности» [23, л. 1 об.]. Однако и павловцы не теряли время. Сразу после знакомства с проектом уставной грамоты павловский актив развернул бурную деятельность по аккумуляции всех видов документов, фиксирующих факты сделок с усадебной недвижимостью. К середине 1863 г. павловскому активу удалось собрать у дворохозяев Павлова 830 поступных писем и снять с них копии. Самые ранние из этих документов были датированы 1705 г. [1, с. 103]. Но этим павловцы не ограничились. Благодаря активности и проявленной сноровке павловцам удалось вернуть вотчинные книги и после тщательно изучить их на предмет правил регулирования и фиксации сделок с усадебной землей. Кроме того, в рамках своего союза с другими торгово-промысловыми селами и для укрепления своей аргументации крестьяне в продолжительной тяжбе с управлением Шереметева собрали множество аналогичных документов из разных шереметевских сел и сел других владельцев. Говоря в своей автобиографии о полемике с управлением графа на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей», Н. П. Сорокин констатировал: «В последнем ответе управление отказалось вести более полемику, сказав, что у него истощились все материалы; но у нас они были неистощимы, так как из Павлова, Иванова и Богородского доказательства доставлялись почтой по несколько пудов, и если бы сосчитать все, то нашлось бы пересмотренных мной книг и документов более 20 000 листов, давших нам богатый материал вести дело без затруднений, и оно нами было поставлено так, что тогда многие литераторы меня уверяли, что историки крестьянской реформы много будут заимствовать из нашего дела, которое должно было занять видное место в Истории» [2, с. 63-64]»

Важным пунктом в аргументации крестьян-павловцев и их союзников из других шереметевских торгово-промысловых сел стали несколько прецедентов, когда аналогичные дела об усадебной земле решались в пользу крестьян. Одно из этих решений касалось дела павловского крестьянина Калякина. Выше был приведен текст свидетельства 1841 г. о продаже вотчинным правлением Шереметева крестьянину Ивану Калякину пустопорожнего усадебного места за 250 руб. и закреплении за ним этой земли «в вечное и потомственное владение с правом продажи или передачи, кому он, Калякин, или его наследники пожелают». Его сын Артемий Калякин, унаследовавший это усадебное место и имеющий на руках свидетельство Главного вотчинного управления Шереметева, в 1862 г. обратился к мировому посреднику с просьбой о закреплении за ним в полную собственность, без выкупа, данного земельного участка. Просьба Калякина и представленный документ были признаны посредником основательными. Посредник передал дело на рассмотрение горбатовского уездного съезда мировых посредников, который, в свою очередь, признал эту землю собственностью Артемия Ка-лякина. При этом съезд ссылался как на прецедент на принятое им 30 декабря 1861 г. решение по аналогичному делу крестьянина соседнего с Павловым села Богородского Алексея Александрова, который также имел свидетельство о покупке у помещика усадебного места. На основании решения мирового съезда по делу Калякина посредник обратился к Шереметеву об исключении этого усадебного участка из крестьянского надела [9, л. 41-45; 23, л. 36-37 об.]. Кроме того, в конце 1862 г. посредником было принято решение о признании принадлежащим мирскому обществу с. Павлова дома и усадебной земли, купленной в дореформенный период за мирские деньги у бывшего павловского крестьянина, а затем московского купца П. В. Воротилова. В решении

посредника была, в частности, фраза, что «в селе Павлове не было никогда прежде земли в помещичьем распоряжении». Важным для павловцев в их борьбе было также решение по усадебным местам павловских купцов Дряхлова и Ногтева. Павловские крестьяне Дряхлов и Ногтев выкупились на волю еще до реформы и перешли в купеческое сословие. На основании имеющихся у них «поступных писем» на их усадьбы, полностью аналогичным другим такого рода документам, фиксирующим сделки с усадебной землей в Павловской вотчине, эти купцы уже после реформы закрепили эти земли в свою частную собственность на основании решения Нижегородской Гражданской Палаты. В своем прошении на имя министра внутренних дел павловцы рассматривают решение по делу Дряхлова и Ногтева как прецедент: «. Односельцы наши, бывшие павловские крестьяне, а ныне купцы Дряхлов и Ногтев распоряжаются своими усадьбами, приобретенными одинаковым с нами способом, на праве собственности, и для ограждения их от всякого произвола окредитованы выдачей им крепостных актов. мы, напротив всего того, лишаемся и суда, и защиты по имуществу. как должно смотреть нам на это явное раздвоение одного общего гражданского права!» [23, л. 6 об.-7].

Таким образом, первичные пореформенные инстанции в первые месяцы после выхода Манифеста ряд дел по усадебным местам решали в пользу крестьян. Это предоставило павловцам, рассматривавшим такие решения как прецедент, дополнительную аргументацию в их споре с помещиком вокруг принадлежности усадеб. В дальнейшем под давлением помещиков некоторые решения были изменены. Так, например, по делу Калякина после решения съезда мировых посредников в пользу крестьянина Шереметев обратился 16 июня 1862 г. к Нижегородскому губернатору А. А. Одинцову с заявлением о нарушении своих имущественных прав. В представленных павловца-ми «поступных письмах», утвержденных вотчинным правлением, по интерпретации Шереметева, выражено не право собственности, которым не мог обладать крепостной крестьянин, а только право владения [23, л. 39-39 об.]. Вследствие давления Шереметева и подключения к этому губернской администрации губернское по крестьянским делам присутствие отменяет решение мирового съезда в отношении усадьбы Калякина и возвращает ее в подлежащий выкупу надел. При этом в обосновании своего решения присутствие исходило из того, что распределение усадебных мест между крестьянами в крепостное время зависело от воли помещика, «в какой бы форме оно ни происходило — письменно, словесно, с денежным взысканием или без него — никакой способ не имеет видов укрепления земли в собственность в порядках, указанных в законах гражданских». Крестьянину при этом могло предоставляться только право пользования, пожизненно или потомственно, как распорядится владелец. В решении признано, что формула свидетельства о передаче земли «в вечное и потомственное Каляки-на владение с правом продажи или передачи, кому он Калякин или его наследники пожелают» — не согласна с действующими до реформы законами и с реформенными Положениями. «Выражение это, — констатировало присутствие, — не могло содержать юридического смысла гражданских законов, ибо при крепостном праве никаких обязательств между крестьянином и помещиком существовать не могло» [9, л. 41-45].

Обосновывая свое право на усадебную землю и вывод ее из надела, подлежащего выкупу, собирая для этого копии «поступных писем» и вотчинные книги, обращаясь к описанным прецедентам, протестуя против пунктов уставной грамоты об усадебной земле, павловцы в 1861-1865 гг. обращались к мировому посреднику, уездному мировому съезду, в губернское присутствие, к губернатору, министру внутренних дел,

в земский отдел МВД. Поскольку павловцам не удалось добиться решения своего вопроса в административных структурах разного уровня, они, по совету сочувствующих делу чиновников и литераторов, попытались инициировать юридический и фактический разбор павловского дела в прессе. И это в значительной степени удалось. Публикации в ряде изданий, развернувшаяся дискуссия перевели павловское дело в публичную плоскость, сделали предметом широкого интереса.

На павловский и аналогичные споры вокруг усадеб откликнулись серией публикаций газета «День» (по инициативе издателя газеты И. С. Аксакова статьи опубликовал юрист О. А. Филиппов), «Санкт-Петербургские ведомости» (статьи от редакции В. Ф. Корша и К. Д. Кавелина), «Современная летопись» (приложение к газете «Московские ведомости», где с управлением графа по вопросу об усадьбах дискутировал экономист и публицист В. П. Безобразов), журнал «Век». Все выступившие в прессе юристы, исследователи и литераторы встали в этом споре на сторону крестьян.

Правовед О. А. Филиппов в своих публикациях доказывал возможность применения для решения Павловского и аналогичных дел ст. 32 «Общего положения о крестьянах», утвердившей норму, в соответствии с которой недвижимые имущества (земли, дом и др.), приобретенные до реформы крестьянами на имя их помещиков, укрепляются за крестьянами или их наследниками после утверждения этого самими помещиками или мировыми учреждениями [29, с. 43]. По мнению О. А. Филиппова, вследствие сложившейся в Павлово и других шереметевских вотчинах практики переуступок усадебной земли путем продажи, мены, завещания, дара с утверждением этих сделок вотчинным управлением и с взиманием пошлин за сделку в пользу в сельском населении сложилось «твердое и непоколебимое убеждение, что добытые имущества составляют их полнейшую и неотъемлемую собственность». Вследствие этого убеждения «крестьяне и вольноотпущенники строили и перестраивали свои усадьбы, возводили новые жилые и хозяйственные постройки, стоившие им громадных капиталов. Такой деятельностью создавались торговля и промышленность» [17, с. 836]. Автор делает вывод, что признание усадебной земли собственностью помещика приведет в торгово-промысловых селах к подрыву «веками сколоченного кредита» и соответственно способно нанести серьезный удар их экономике. «Вот почему масса людей с нетерпением выжидает, чем кончится это дело, ныне рассматриваемое в центральных учреждениях», — констатирует О. А. Филиппов [17, с. 836-837].

В. Ф. Корш и К. Д. Кавелин, также отстаивающие права павловцев на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей», опирались на иные юридические основания. Ст. 32 «Общего положения о крестьянах» по прямому своему смыслу касалась недви-жимостей, приобретенных крестьянами вовне, у других владельцев, а не у своего помещика. Редакторы «Санкт-Петербургских ведомостей» строили свою аргументацию на основании общегражданского законодательства. В павловском и аналогичных случаях усадебная оседлость «отдельно и ранее уступлена самим помещиком за известный сбор сверх оброка». Сами факты переуступок и взимания помещиком сбора неопровержимо доказываются письменными актами. «Такого случая, — констатируют авторы, — Положение не могло предвидеть, и он не требует нового законодательного разрешения, а подходит под статьи общего гражданского свода» [25, с. 2]. Есть сделка, есть оплата, есть купчая крепость — следовательно, речь идет о собственности. Крестьяне и вольноотпущенники, имеющие поступные письма на усадебные земли, должны, по мнению авторов, быть признаны собственниками на основании общего гражданского

кодекса помимо Положения о крестьянах. Давая общую оценку, авторы констатировали, что рассматриваемое ими павловское и аналогичные дела заслуживают особого внимания и являются одним из важнейших спорных вопросов, возникших при исполнении Положения о крестьянах [25, с. 1].

Павловский спор об усадьбах затягивался в правительственных инстанциях. Благодаря анализу спорной ситуации в прессе дело пошло по пути разрешения его в принципе, законодательным порядком. В 1866 г. из Министерства внутренних дел вопрос был передан для рассмотрения во II Отделение Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. После экспертной оценки II Отделения дело опять поступило в МВД, где его рассмотрение опять замерло. Несколько новых поездок павловцев в Петербург результата не дали. На аудиенции 27 февраля 1869 г. министр А. Е. Тимашев сказал делегации павловцев: «Да вы судитесь с графом Шереметевым за то, что он заставил вас ходить в сюртуках и брюках, а не в лохмотьях, носить смазные сапоги, а не лапти, — и вам не совестно судиться». На это делегация отвечала, что «за прежнее время крепостного состояния они графом довольны и благодарят его, но в настоящее время условия уставной грамоты действительно могут довести крестьян до лохмотьев и лаптей» [2, с. 65].

В Павлово тем временем к концу 1860-х накопилась значительная недоимка по оброку, чему, в частности, способствовала неопределенность ситуации вокруг условий уставной грамоты. Крестьянские руководители Павлова фактически потворствовали накоплению недоимки. Наткнувшись на бойкот в организации сбора оброка, управление графа предприняло попытку силой заставить выплатить недоимки, применяя при этом принципы круговой поруки. Начались опись и изъятие товара в счет недоимки в личных лавках должностных лиц волости и других зажиточных торговцев. Последовала жалоба крестьян, и на основании указа Сената губернские власти прекратили попытки насильственного взыскания недоимки путем отбора товаров [2, с. 65-66].

Указанные события подталкивали управление графа пойти на уступку крестьянам в спорных вопросах уставной грамоты. Кроме того, решение законодательным порядком в пользу крестьян ключевого для павловцев вопроса об усадьбах затрагивало бы интересы слишком многих помещиков, в бывших вотчинах которых была аналогичная ситуация с усадебными землями. Потому министерство решилось локализовать решение проблемы и оказало давление на управление Шереметева с целью вынудить его пойти на уступку. Управляющий земским отделом МВД при встрече с Ф. М. Касатки-ным-Ростовским рекомендовал пойти на мировую с крестьянами, в противном в случае дело будет решено не в пользу графа [15, л. 96-96 об.].

В начале 1871 г. П. Суслов как представитель интересов павловцев был вызван в Петербург, где ему домовая канцелярия Шереметева официально предложила заключить мировую сделку с графом. В первоначальном варианте условий мировой управление графа предлагало сложить ^ оброка, назначенного по уставной грамоте, но с тем, чтобы арендные статьи остались за графом, кроме того, управление признавало часть захваченных им капиталов крестьянскими. На такие условия павловцы не согласились, ответив, что будут ждать решения правительства по их делу. Тогда управление предложило крестьянам на выбор три варианта мировой сделки: 1) павловцы вносят выкуп в 50 тыс. руб., все арендные статьи остаются за графом; 2) павловцы вносят выкуп в 115 тыс. руб. и получают все арендные статьи, за исключением торговой площади и одного общественного дома; 3) за 150 тыс. руб. все Павлово выкупается и предостав-

ляется крестьянскому обществу [2, с. 67-68]. После обсуждения вариантов мировой сделки на павловском сходе было принято решение «кончить дело миром», и согласиться на третий вариант, выкупив все Павлово за 150 тыс. руб. Для окончательного заключения мирового соглашения было избрано 7 уполномоченных, в том числе Н. П. Сорокин и Ф. М. Варыпаев [2, с. 68].

После новых недельных препирательств вокруг условий соглашения в Петербурге 23 мая 1871 г. уполномоченным графа Шереметева и уполномоченными Павловского общества было подписано «миролюбное прошение» министру внутренних дел, в котором стороны констатировали прекращение всех ведущихся тяжб вокруг условий уставной грамоты и принадлежности мирских капиталов Павлова. По условиям соглашения, граф Шереметев слагал с Павловского общества всю оброчную недоимку, накопившуюся по 1 июня 1871 г., а общество, со свой стороны, уступало в пользу графа все оспариваемые мирские капиталы с процентами (вспомогательный, магазинный, рекрутский и другие мирские капиталы, фактически захваченные помещиком). Другой пункт соглашения гласил, что общество за 130 тыс. руб. выкупает у графа весь усадебный и полевой надел, отведенный обществу по уставной грамоте (в том числе оспариваемые усадебные участки, на которые у крестьян имелись «поступные письма» и другие документы), а также всю землю под базарными площадями и лавками Павлова. Кроме того, граф уступил обществу все арендные статьи (торговые и складские помещения, береговое право, рыбные ловли, пристань, ломки алебастра и др.) и все господские угодья Павлова, отведенные по уставной грамоте в распоряжение помещика, а также неудобные земли. Тем самым, по условиям мирового соглашения, вся территория села, вся торгово-транспортная инфраструктура и все угодья полностью переходили крестьянам. Соответственно уже не стоял вопрос о переносе усадеб [10, л. 145-145 об.].

Уполномоченные считали заключение мирового соглашения с графом несомненным успехом и благом для Павлова. По воспоминаниям Н. П. Сорокина, «мы друг друга поздравляли, обнимались и даже плакали от радости, что св. Провидению угодно было, дабы мы совершили подвиг, обеспечивающий все платежи доходами, и жителям Павлова не платить никому ничего» [2, с. 69]. В последней фразе имелось в виду, что доходы от арендных статей, доставшихся по условиям мирового соглашения павлов-цам, полностью обеспечивали выплату выкупных платежей. Проездом из Петербурга уполномоченных в Кусково «ласково» принял граф Д. Шереметев и графиня: «очень рад, помирились, судиться уже не будем». На окончательное оформление договора положили не более трех месяцев [2, с. 70]. В самом селе известия о заключении мирового соглашения также встретили, по большей части, с воодушевлением. Как отметил нижегородский статистик А. С. Гациский, «узнав о сделке 23 мая, все в Павлово вздохнуло свободно, глядело в будущее с доверием.» [30, с. 1]. Большинство крестьян с нетерпением ждало заключения выкупного договора, окончательного разрыва с помещиком и перехода на выкуп.

После заключения мировой сделки планировалось за три месяца, к осени 1871 г., провести все землемерные работы, подготовить и заключить выкупной договор. Однако ряд обстоятельств затормозил окончательное разрешение павловского дела.

Как констатировал П. Д. Боборыкин, «знаменитая сделка 23-го мая 1871 г. превратилась в настоящее яблоко раздора между павловцами» [13, с. 353]. Как описывалось выше, уже в предреформенные десятилетия и пореформенные годы в Павлово все

более усиливалась экономическая мощь промысловиков, развивших свое производство до размеров достаточно крупных предприятий и окруживших себя множеством производственных и социальных связей со значительным количеством мелких семейных промысловых хозяйств. Имеющие прямой выход на оптовый рынок и независимые от павловских скупщиков, владельцы крупных заведений имели значительную поддержку среди простого мастерового люда Павлова. Как отмечал П. И. Мельников-Печерский, «обычного соперничества между фабрикантами и кустарями в Павлово нет ни малейшего, напротив, те и другие находятся в самых лучших взаимных отношениях. Это весьма редкое в промышленном мире явление. Это объясняется тем, что они не мешают друг другу, фабриканты делают товар изящный, кустари — для простонародья» [31, с. 3]. Лидером партии «производственников» был, как сказано выше, павловский заводчик Ф. М. Варыпаев. На этапе завершения дела с графом Варыпаев вышел из тени других уполномоченных, ведущих тяжбу с помещиком, и решился конвертировать свою экономическую мощь и социальные связи в политическое лидерство на павловской сцене. Варыпаев обвинил уполномоченных из числа торговцев в намеренном затягивании тяжбы, мобилизовал своих соратников и осуществил локальный павловский социально-политический переворот.

После заключения мировой сделки в Павлово 5 июня 1871 г. был созван сход, на котором вести о сделке были выслушаны большинством павловцев с восторгом. Однако возник спор относительно платежей за пользование лавками на базарных площадях (всего 115 лавок). Торговцы высказались, что только в таком случае согласятся на мировую сделку, если лавки поступят в их полную и безоброчную собственность. Ф. М. Варыпаев и его сторонники констатировали, что платежи с базарной площади и лавок составляют важную доходную статью, и общество после решения дела с помещиком должно будет наложить подворный сбор для пользователей лавок и использовать эти средства для выплат выкупных платежей. Варыпаев и поддержавшие его простые промысловики «объявили торговцам, что дарить им площадь не будут». Но в результате разногласий общего приговора принять не удалось, дело опять затягивалось [5, с. 4].

Партия «производственников» добилась того, что старшина Соколов, один из лидеров «торговой» партии Павлова ушел в отставку. 22 июня состоялись выборы, на которых при полной поддержке большинства мастеровых на должность старшины был избран Ф. М. Варыпаев. Как описывал В. Г. Короленко, «народ хлынул широкой толпой, и двор перед правлением в первый еще раз после многих лет увидел павловский сход в полном составе. Это была уже полная победа павловской бедноты. При имени Вары-паева в избирательный ящик посыпалась масса шаров. Варыпаев был выбран подавляющим большинством голосов. Фигура Варыпаева надолго появилась на павловском горизонте» [4, с. 52-53]. П. И. Мельников-Печерский отметил: «Это был первый Павловский старшина, не принадлежащий к корпорации Павловской плутократии» [5, с. 4]. Варыпаев подавляющим большинством голосов схода был назначен главой нового состава уполномоченных для заключения выкупного договора с графом.

К сентябрю 1871 г. проект выкупного договора наконец был составлен и представлен новыми уполномоченными шереметевскому управляющему Касаткину-Ростовско-му. Но 12 сентября граф Д. Н. Шереметев умирает, и наследники графа берут шестинедельную паузу в ведении переговоров по заключению выкупного договора. Дело опять затягивалось [30, с. 1].

Пока между павловскими партиями шли споры, а управление графа останавливало процесс переговоров, опять стала накапливаться недоимка, которая была препятствием для заключения выкупного договора. Только к началу 1872 г. павловцы «сняли последние рубахи с плеч долой» и уплатили все недоимки [5, с. 4]. К этому времени новому лидеру села Варыпаеву удалось согласовать с управлением графа выкупной договор. Однако мировой посредник, которому был представлен договор, задержал его у себя еще на несколько месяцев [32, с. 4].

12 июня 1872 г. произошло страшное для Павлова событие, оказавшее большое влияние на всю его дальнейшую историю. Случился большой пожар. В силу исключительно неблагоприятных обстоятельств противопожарная система Павлова на этот раз не сработала в полной мере. В результате пожара сгорели около 515 домов, 550 мастерских, 115 торговых помещений на базарных площадях, все склады железа, меди, стали и хлеба, несколько заводов и фабрик. Это был мощный удар и по самому Павлову, и по всей зависимой от него сталеслесарной округе [31, с. 3; 5, с. 4].

В организации восстановления Павлова деятельное участие принял Ф. М. Варыпаев. Он взаимодействовал с Министерством финансов по оказанию помощи Павлову, организовывал снабжение павловцев лесом, возглавлял комиссию по распределению выделяемых денежных средств и займов, организовывал общественную мастерскую, занимался созданием склада павловских изделий в Москве [32, с. 4]. Вследствие этой деятельности авторитет и влияние Ф. М. Варыпаева еще более усилились. Последующее десятилетие в истории Павлова прошло при бесспорном лидерстве Варыпаева и его партии.

В июле 1872 г. наконец удалось заключить выкупной договор. В своих положениях он соответствовал мировой сделке 23 мая 1871 г. в соответствии с выкупным договором крестьяне Павлова выкупали при содействии правительства весь предоставленный в их пользование по уставной грамоте поземельный надел в количестве 2760 дес. 465 саж. удобной земли. При этом в договоре констатируется, что выкупной ссуды, при шестипроцентной капитализации оброка, назначенного по уставной грамоте (17879 руб. 89 коп. со всего села в год), за вычетом в соответствии с Положениями 1/5 части причиталось бы всего 238 398 руб. 53 коп. Но крестьяне, по договору, испрашивали у правительства в ссуду только 155 тыс. руб. с тем, чтобы помещикам, наследникам Д. Н. Шереметева, было выдано из этой суммы 130 тыс. руб. (остальное предназначалось для покрытия недоимок). Кроме обозначенного поземельного надела, находящегося в собственности крестьян по условиям уставной грамоты, в собственность крестьян поступали безвозмездно «все те господские угодья и оброчные статьи, на оставлении которых за помещиком по уставной грамоте жаловались крестьяне, как то: пустопорожние места с постройками, какие уцелели после недавнего пожара, две ярмарочные и базарные площади, река Тарка с берегами, пристань, рыбные ловли с береговым правом по рр. Оке, Тарке и вообще по всем водам в черте надела, ломки алебастрового и известкового камня и пр. на пространстве около 25 дес., а также неудобные пространства: под улицами, дорогами, прудами, озерами, болотами, кладбищем и пр., более 500 дес. — словом все, что заключается в черте крестьянского надела, кроме лишь 1 дес. 400 саж. под усадьбой церковнослужителей и 2-х дес. при кладбище вдов и девиц» [10, л. 146-146 об.]. Таким образом, практически все село перешло самим павловцам.

В соответствии с условиями выкупного договора ссуда в 155 тыс. руб. была предоставлена правительством 1 февраля 1873 г. на 49 лет [10, л. 158]. Многолетнее противостояние павловцев с помещиком вокруг условий освобождения было завершено.

В целом, выкупной договор следует рассматривать как положительный исход павловского дела, позволивший селу интенсивно развиваться в последующие десятилетия. Павловцы получали в свое распоряжение всю транспортную и торгово-коммуни-кационную инфраструктуру. Автоматически снималась проблема переноса 250 усадеб села. Последующие после получения ссуды выкупные платежи полностью покрывались доходами от закрепленных за павловцами арендных статей: выкупные платежи должны были составлять около 9300 руб. в год, тогда как арендные доходы ожидались в размере от 12 до 15 тыс. руб. в год. Оставшаяся после покрытия выкупных платежей сумма оброчных статей могла пойти на частичное покрытие мирских расходов [10, л. 147 об.-148]. Переход усадебной земли в собственность павловцев создавали хорошую базу для внутреннего и внешнего торгового оборота, способствовал развитию залоговых и кредитных операций.

Заключение

Торгово-промысловые села, центры мощных скоплений промысловых хозяйств одной или смежных специализаций, представляли собой особые экономические и социальные феномены Европейской России ХУШ-ХК в. Значительная часть такого рода промысловых кластеров формировалась и развивалась в контексте крупных оброчных вотчин. Павловский сталеслесарный торгово-промысловый кластер во главе с селом Павловым как его центром — один из наиболее ярких примеров такого рода.

В крепостной период принадлежавшее Черкасским, а затем Шереметевым Пав-лово довольно динамично развивалось. Росло мастеровое население села, в рамках общего сталеслесарного направления возникала внутренняя специализация, вокруг Павлова формировалась обширная округа, втягивавшаяся в павловские торгово-про-мысловые цепочки, перенимающая павловскую промысловую субкультуру и бытовые стереотипы. Для оброчной системы управления Павловской вотчиной было характерно развитое внутреннее самоуправление. Фактически функции повседневного управления были переданы торгово-промысловой элите села с минимальным вмешательством управленческой администрации помещика. Помещик был заинтересован в долговременном устойчивом развитии села и получении стабильного дохода. Результатом был своего рода союз торгово-промысловой элиты села и помещичьей власти. Взамен выполняемых административно-податных функций и несения увеличенной оброчной нагрузки местная элита получала от влиятельного магната власть внутри села и целую систему поддержки и покровительства в ведении торгово-про-мысловых дел внутри и вовне вотчины. Важным положительным фактором социально-экономической динамики села был сложившийся еще в XVIII в. внутривотчин-ный рынок недвижимости, получивший в рамках обширного поместья все атрибуты легитимности. Фактически сложился внутривотчинный институт частной собственности, гарантированный в данном случае не властью государства, а властью могущественного земельного магната.

Однако в конце крепостного периода, непосредственно в предреформенные годы эти механизмы устойчивости и поддержания внутреннего баланса стали подвергаться эрозии. В преддверии освобождения мотивация владельца села и его управления сменилась с задач обеспечения долговременной устойчивости на стремление до окончательного освобождения в короткие сроки выжать из богатого торгово-про-

мыслового села все возможное. Это выражалось, в частности, в выкупах на волю отдельных «первостатейных» крестьян, приводивших к нарушению баланса в распределении оброчной нагрузки, в общем увеличении оброка, в захвате арендных статей, планах по выкупу всего села за огромную сумму, ограничениях внутреннего рынка недвижимости.

Проведение реформы, условия ее реализации в соответствии с реформенным законодательством создавали для Павлова как торгово-промыслового села, с одной стороны, значительные возможности для новой волны в развитии, с другой стороны, подвергали значительные рискам, вплоть до полной деградации торгово-промысловых занятий как основного источника благосостояния.

Реформенное законодательство, озабоченное, по большей части, регулированием поземельных отношений, недостаточно учитывало специфику торгово-промысловых помещичьих селений, где, как правило, при ничтожном земельном наделе, сводящемся нередко только к усадебным землям, основным источником существования были тор-гово-промысловые занятия. Законодательство было слабо чувствительно к специфике этих сел, их развитому самоуправлению, наличию значительного числа некрепостного населения, существенной внутренней имущественной дифференциации, зависимости всего благосостояния от ключевой торговой и транспортно-коммуникационной инфраструктуры, наличию развитого внутреннего рынка недвижимости и отношений, приближенных к институту частной собственности и др.

Главный «капитал» этих поселений состоял не в полевой земле и угодьях, которых, как правило, было очень мало, а в промысловых навыках населения, в налаженных рынках сбыта, в усадебных местах с их промысловыми, промышленными, торговыми и жилыми строениями, в торгово-коммуникационной инфраструктуре (базарные площади, торговые лавки и места, пристани и др.), в общественных зданиях и значительном мирском капитале. Возможно, оптимальным для таких селений было бы придание им городского статуса с сохранением укоренившихся в традиции обычаев мирского самоуправления. Но они были вынуждены развиваться в тесных и не совсем адекватных для них рамках пореформенного крестьянского законодательства.

Противоречием в законодательстве можно считать то, что, с одной стороны, оно постулировало отсутствие выкупа самой личности крепостного, привязывало выкуп только к земле, с другой стороны, оно предусматривало повышение оброка сверх полагающегося за выкуп земли по причине «особых выгод» бывшего крепостного поселения. Эти «особые выгоды» относились прежде всего к промысловым селам. Поэтому не случайно крестьяне промыслового малоземельного Павлова считали (и выражали это в своих письменных жалобах), что повышение оброка относительно полагающегося по размеру их скудного надела, которое обосновывалось помещиком «особыми выгодами» торгово-промысловых занятий села и его транспортного положения, фактически является платой за освобождение личности крепостных.

Не было четкости и однозначности норм Положений, касающихся покупных земель крестьян. Посвященная покупным землям крестьян ст. 32 Общего положения и приложенные к ней «особые правила» были источником почти неизбежного конфликта между помещиком и бывшими крепостными крестьянами, имевшими покупные земли. В законе констатировалось право крестьян на укрепление этих земель в собственность без какого-либо выкупа, но только с согласия помещика. Эта норма породила многочисленные судебные тяжбы [29, с. 43, 83-85].

Привязка законодательством оброка и соответственно выкупа к земельному наделу (даже с учетом повышения нормы оброка в связи с «особыми выгодами») могла дать преимущество малоземельным промысловым селам в условиях реализации реформы, но это преимущество соседствовало с серьезными рисками, связанными с захватом помещиком ключевой инфраструктуры села и угрозой контроля над усадебными землями, где и был сосредоточен основной торгово-промысловый капитал села.

Промысловые селения как целостная система в отличие от более атомизирован-ных земледельческих вотчин оказывались и более уязвимыми для подрыва их устойчивости в ходе реализации реформы. Законодательство оставляло такие села в значительной степени незащищенными. В Павлово, по условиям уставной грамоты, вся ключевая торгово-промысловая и транспортно-коммуникационная инфраструктура, все арендные статьи, а также в значительной степени усадебные земли (угроза переноса или долговременных выплат) оказались под контролем бывшего владельца. На максимально возможном уровне были оценены усадебные земли, значительная часть которых уже фактически давно была выкуплена у помещика или приобретена от сторонних владельцев. Последнее обстоятельство фактически провоцировалось законодательством, не установившим верхние пределы оценки десятины усадебной земли для великорусских губерний (в отличие от Малороссийского местного положения, ст. 156). Тем самым перспективы развития села, его торгово-промысловой специализации оказывались под угрозой.

Система промыслового селения полностью завязана на внешний по отношению к нему, далекий оптовый рынок. Захваты, затруднение функционирования ключевых инфраструктурных объектов, переносы усадеб, неопределенность с правом собственности на усадебные участки, где и сосредоточены основные капиталы (мастерские, промышленные, торговые заведения, складские помещения), могло реально привести к краху системы или, по крайней мере, существенной и длительной деградации. Опасности захвата или отягощения пользования общей инфраструктурой, перенос ключевых усадеб (в том числе с мастерскими и промышленными заведениями), лишение ключевых доходных статей были критическими для промыслового селения. Неопределенность со статусом усадебных земель, где и располагался основной торгово-промыс-ловый капитал, подрывало рынок, кредит, свободное движение капиталов, а в конечном итоге вело к потере своей рыночной ниши и падению благосостояния всего села. Кроме самого села это угрожало всей зависимой от него промысловой округе, всему кластеру промысловых селений.

Торгово-промысловая элита села возглавила борьбу за лучшие условия освобождения. В значительной степени позиция паловских уполномоченных в тяжбе с помещиком отражала общие интересы торгово-промысловой среды села. Борьба велась вокруг размеров оброка, принадлежности мирских капиталов, принадлежности базарных площадей, торговых помещений, пристани и других ключевых объектов торгово-промыс-ловой и транспортно-коммуникационной инфраструктуры, принадлежности основных арендных статей (аренда торговых помещений, рыбных ловель, переправы, алебастровых ломок и др.), включения или невключения в надел усадебных земель, которые, по мнению крестьян, уже давно выкуплены у помещика и принадлежат им на праве частной собственности. Всё это важнейшие вопросы для всей жизнедеятельности села.

Павловские уполномоченные при поддержке большинства населения Павлова проявили редкую активность в отстаивании интересов села в деле против помещика.

Все уполномоченные — выходцы из местной крепостной торгово-промысловые элиты. Они были готовы по своему материальному положению, грамотности, опытности в различных общественных делах возглавить и вести долгие судебные тяжбы и внесудебную борьбу со своим бывшим владельцем по поводу условий освобождения. В ситуации «вялости « и неопределенности законодательства в отношении торгово-промыс-ловых селений активная борьба крестьян-промысловиков становилась единственным и критически важным условием сохранения села, всего промыслового кластера как системы. Павловские уполномоченные мобилизовали все возможности внутри и вне села, сумели привлечь на свою сторону интеллектуальные силы губернского центра и двух столиц — ряд известных литераторов, юристов, ученых, чиновников. В местной и центральной прессе широко обсуждались павловские дела, в дискуссиях павловское дело рассматривалось как в сугубо локальном контексте, так и в более широком — как важнейшая часть хода реформы вообще. Павловский случай рассматривался как типичный для многих торгово-промысловых сел. Дело фактически подошло к тому, чтобы стать прецедентом для изменения законодательства в части принадлежности усадебных мест в таких селах, как Павлово, где в крепостной период развился широкий внутривотчинный рынок недвижимости с письменной фиксацией сделок.

Одним из самых впечатляющих моментов пореформенных лет стал союз и совместные действия в борьбе вокруг условий освобождения четырех торгово-промыс-ловых сел, принадлежащих помещикам Д. Н. Шереметеву и С. В. Шереметеву — Павлова, Иванова, Ворсмы и Богородского. Поскольку эти бывшие крепостные села были во многом схожи по своим внутренним экономическим, социальным и культурно-бытовым особенностям, в ходе реформы перед ними стояли одинаковые по сути задачи. Уполномоченные этих сел, представлявшие прежде всего торгово-промышленные круги, выработали общий план борьбы, скоординировали свои действия, снабжали друг друга документальной аргументацией своих позиций, обменивались информацией, вместе искали и находили поддержку в литературно-публицистических, юридических и административных кругах российских столиц. Тесное сотрудничество «союзников» во многом обеспечило достигнутые крестьянами в ходе борьбы результаты.

В ходе десятилетней борьбы вокруг условий освобождения внутри Павлова все ярче обозначался раскол, обострялись внутренние противоречия между самими пав-ловцами. С одной стороны, ярче обозначились противоречия между торговой элитой (скупщики изделий) села, возглавлявшей дело против помещика, и основной массой простых промысловиков. Обозначилось различие интересов и целей. В частности, выявилось, что вопрос об усадьбах, который собственно и затягивал разрешение дела, был в наибольшей степени интересен торговцам: усадьбы, расположенные ближе к базару, обладали наибольшей рыночной ценностью. По-разному торговцы и промысловики видели и возможные результаты борьбы за принадлежность базарных площадей и торговых мест на них.

В ходе борьбы с помещиком резко обозначилось также противостояние между, с одной стороны, торговцами, скупщиками, с другой — все более усиливающимися представителями крупной производственной элиты села — владельцами крупных мастерских, фабрик, заводов. Они уже были независимы от скупки и скупщиков, самостоятельно, под своими марками выводя сталеслесарную продукцию на оптовый рынок. В то же время между представителями производственной элиты и простыми промысловиками еще не было острых противоречий, они образовывали и в производственном,

и в социальном отношении прочные патрон-клиентские связки. Многие мелкие мастерские и крупные предприятия, функционально связанные производственными цепочками, образовывали прочные симбиозы. Не входящие в симбиозы семейные мастерские также не имели серьезных противоречий с крупными предприятиями и их мелкими поставщиками, поскольку на рынке они занимали разные ниши. Самостоятельные мелкие промысловики поставляли более дешевую и простую продукцию на массовый, прежде всего сельский рынок, крупные же мастерские, фабрики и заводы в связке с их мелкими поставщиками занимали нишу более сложной и дорогой продукции, рассчитанной на более изысканный городской вкус.

На последнем этапе борьбы с помещиком представитель новой, «производственной» элиты окончательно оттесняет от ведения дел выходцев из торговых кругов села, из среды скупщиков. Происходит переворот во властной системе села, общественные должности переходят к «производственникам». Уже они заканчивают дело с помещиком. С этого времени начинается новый, не менее интересный и важный этап в развитии села Павлова.

Итоги десятилетней борьбы вокруг условий освобождения, в целом, следует оценить как положительные для Павлова. Павлово сохранило за собой всю ключевую для своего существования как торгово-промыслового поселения инфраструктуру, отвело угрозу массовых переносов усадеб, сохранило за собой все доходные арендные статьи, которые фактически покрыли выкупные платежи и часть общемирских расходов. Однако следует отметить, что благодаря мировому соглашению павловский случай не стал поводом для общего законодательного решения проблемы в аналогичных ситуациях в других торгово-промысловых селах (вопрос об усадьбах).

Следует также подчеркнуть, что опыт противостояния с бывшим помещиком, письменного и устного взаимодействия с представителями власти разного уровня, опыт мобилизации сторонников внутри и вне села, опыт интенсивных дискуссий внутри отдельных группировок села и на уровне всей общины, опыт сотрудничества с другими сельскими промысловыми обществами оказали огромное влияние на социальное развитие Павлова, его общественную жизнь, систему самоуправления, явились ключевым фактором гражданского взросления павловцев. Это общее дело и его итоги оказали огромное влияние на следующие этапы в истории села.

Источники и литература

1. Сорокин Н. П. Автобиография крестьянина села Павлова Нижегородской губернии Николая Петровича Сорокина (начало) // Северный вестник. Журнал литературно-научный и политический. 1885. № 1. С. 82-104.

2. Сорокин Н. П. Автобиография крестьянина села Павлова Нижегородской губернии Николая Петровича Сорокина (продолжение) // Северный вестник. Журнал литературно-научный и политический. 1885. № 2. С. 51-76.

3. Боборыкин П. Д. Русский Шеффилд (Очерки села Павлова) (начало) // Отечественные записки. 1877. Т. 231, № 1. С. 77-104.

4. Короленко В. Г. Павловские очерки // Павлово. Сб. М.: Всесоюзное кооперативное объединенное издательство, 1931. С. 7-92.

5. М. Е. Село Павлово (продолжение) // Московские ведомости. 1872. № 186, 25 июля. С. 4.

6. Безобразов В. П. Народное хозяйство России. Московская (центральная) промышленная область. Ч. 2. Нижегородская губерния и Ока от Нижнего Новгорода до Рязани. Ярославская губерния. СПб.: Департамент торговли и мануфактур, 1885. II, 384 с.

7. Смирнов А. П. Павлово и Ворсма, известные стально-слесарным производством села Нижегородской губернии. СПб.: Типогр. И. Чуксина, 1864. 68, 20 с.

8. М. Е. Село Павлово (начало) // Московские ведомости. 1872. № 180, 17 июля. С. 3.

9. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1088. Оп. 10. Д. 655. Уставная грамота по с. Павлову. 1862-1863 гг.

10. РГИА. Ф. 577. Оп. 21. Д. 808. Выкупное дело Шереметевых А. Г., С. Д. и А. Д. Нижегородской губернии Горбатовского уезда села Павлова. 28 августа 1872 — 4 января 1873 г.

11. РГИА. Ф. 1088. Оп. 10. Д. 657. Дело об определении количества оброка с временно-обязанных крестьян Павловской и Ворсмской вотчин. 2-30 января 1862 г.

12. Ф-ов. Село Павлово (Письмо в редакцию «Дня»). Часть II // День. Еженедельная газета, издаваемая Ив. Аксаковым. 1865. № 43. С. 1022-1025.

13. Боборыкин П. Д. Русский Шеффилд. (Очерки села Павлова) (окончание) // Отечественные записки. 1877. Т. 231. № 4. С. 345-394

14. Щепетов К. Н. Крепостное право в вотчинах Шереметевых (1708-1885). М.: Останкинский дворец-музей, 1947. 378 с.

15. Павловский исторический музей. ПКТ № 8526. Дневник Страховых. Л. 1-241.

16. РГИА. Ф. 1088. Оп. 10. Д. 654. Объяснение поверенного гр. Д. Н. Шереметева мировому посреднику по поводу несогласия крестьян с составленной по с. Павлову уставной грамотой. 1861 г.

17. Филиппов О. Поземельные юридические вопросы. Спор крестьян сел Иваново, Павлова и Богородского с помещиками // День. Еженедельная газета, издаваемая Ив. Аксаковым. 1865. № 35. С. 835-838.

18. Ф-ов. Село Павлово (Письмо в редакцию «Дня»). Часть I // День. Еженедельная газета, издаваемая Ив. Аксаковым. 1865. № 38. С. 906-907.

19. Из села Павлова // Век. Журнал общественный, политический и литературный. 1862. № 13-14. 1 апр. С. 190.

20. Безобразов В. Будущность села Иванова // Современная летопись. Воскресные прибавления к «Московским ведомостям». 1865. № 17. Май. С. 3-5.

21. Тулов И. По поводу статей о селе Иванове гг. Безобразова, Безсонова и Полушина // Современная летопись. Воскресные прибавления к «Московским ведомостям». 1865. № 44. Нояб. С. 9-13.

22. Филиппов О. По поводу статьи «Ответ управления графа Шереметева», напечатанной в № 289-м «С.-Петербургских ведомостей» // Санкт-Петербургские ведомости. 1865. № 299. С. 3

23. РГИА. Ф. 1088. Оп. 10. Д. 663. Дело о рассмотрении прошения крестьян села Павлова и Ворсмы об укреплении за ними без выкупа усадебных земель и строений, приобретенных ими от односельчан, крестьян др. вотчин и разных лиц в 1705-1861 г. 1862-1871 гг.

24. Ответ управления гр. Шереметева // Санкт-Петербургские ведомости. 1865. № 289. 3 (15) нояб. С. 3.

25. Эпизод из крестьянского дела // Санкт-Петербургские ведомости. 1865. № 271. 16 (28) окт. С. 1-2.

26. Прокофьева Л. С. Крестьянская община в России во второй половине XVIII — первой половине XIX в. (на материалах вотчин Шереметевых) / под ред. Ю. Г. Алексеева. Л.: Наука (ЛО), 1981. 215 с.

27. Александров В. А. Сельская община в России (XVII — начало XIX в.). М.: Наука, 1976. 323 с.

28. РГИА. Ф. 869. Оп. 1. Д. 546. Жалоба временно-обязанных крестьян с. Павлово Нижегородской губернии в Главный комитет по устройству сельского состояния на решение местных мировых учреждений об условиях выкупа их усадеб. Май 1865 г.

29. Российское законодательство Х-ХХ веков. В 9 т. М., 1989. Т. 7. Документы крестьянской реформы / отв. ред. О. И. Чистяков. М.: Юрид. литература, 1989. 432 с.

30. Гациский А. С. Корреспонденция «Санкт-Петербургских ведомостей» // Санкт-Петербургские ведомости. 1871. № 297, 28 окт. Лист второй. С. 1.

31. М. Е. Село Павлово (продолжение) // Московские ведомости. 1872. № 181, 18 июля. С. 3.

32. М. Е. Село Павлово (окончание) // Московские ведомости. 1872. № 201, 10 авг. С. 4-5.

Статья поступила в редакцию 16 июня 2012 г.