CC BY
135
К. В. Кузнецов
РЕФЛЕКСИЯ КАК «УХОД» И «УХОД» КАК ВОЗМОЖНОСТЬ «ДРУГОГО» В ПОСТМОДЕРНИСТСКОЙ ПРОЗЕ (НА МАТЕРИАЛЕ РОМАНА ВИКТОРА ПЕЛЕВИНА «GENERATION ‘П’»)
Работа представлена кафедрой русской литературы Череповецкого государственного университета.
Научный руководитель - доктор филологических наук, профессор А. В. Чернов
В статье делается еще одна попытка интерпретации многоликой реальности героя в современной действительности. Актуальный способ «ухода» осуществляется посредством наркотического сна - символической смерти. В этом контексте у Пелевина появляется так называемый «внутренний мертвец», создающий дистанцию между сознанием и телом для бесконтактного наблюдения со стороны «внутри себя».
The article provides one more attempt to expound on a many-sided substance of a character in the contemporary reality. The actual way of «escape» is realized by means of drug sleep or «symbolic death».
In this context one may discover a phenomenon of «internal corpse» that creates the distance between «body» and «soul» for non-contact control from the outside, being inside the character’s consciousness.
Постмодерн, как мироощущение и как философско-эстетическая рефлексия, предполагает «диалог на основе взаимной информации, открытость, ориентацию на многообразие духовной жизни человечества»1. Одно из его ключевых положений констатирует, что текст не отражает реальность, а создает новую, вернее, много новых реальностей, часто не связанных друг с другом2. Проблема взаимодействия множества реальностей в рамках сознания персонажа и является объектом нашего научного интереса в контексте пелевинской картины.
С точки зрения поэтики «больших нарративов » роман «Generation ‘П’» представ -ляет собой «пародию на антиутопию с описанием многочисленных рекламных роликов и изображением реальности как изначально сконструированной, «сделанной» заведомо искусственной»3. Герой еще ясно не осознает симулятивность реальности, его окружающей, однако постепенно понимание этого приходит, пусть и на уровне подсознания.
«Этот мир был очень странным. <... > Сказать, что мир стал иным по своей сущ-
ности, тоже было нельзя, потому что никакой сущности у него теперь не было. Во всем царила страшноватая неопределенность»4.
Раздробленность, неоднозначность бытия определяют неоднозначность сознания, а на их стыке образуется неоднозначность внешнего образа человека. Именно «мно-голикость» реальности, способствующая искажению пространственно-временных перспектив, порождает «метафизические» размышления героев о ней, специфику ее философского осмысления.
Так, например, в отношении героя -Татарского - к реальности, И. В. Ащеулова выделяет два периода: «некий романтический период, связанный с попытками “писать для вечности”, создавать свой собственный текст, основанный на наблюдениях над жизнью; и прагматический период, который начинается с переводов как возможности зарабатывания денег, продолжается и доводится до логического кон -ца в результате деятельности криэйтора»5.
Когнитивный сбой в сознании «поколения П» касается трех констант, регулирующих бытие индивида. Это образование,
социум и вечность. Или, иными словами, саморазвитие, идентификация, вера.
«Жизнь складывалась самым обычным образом. Он поступил в технический институт - не потому, понятное дело, что любил технику... а потому, что не хотел идти в армию. <... > Потом незаметно произошло одно существенное для его будущего событие. СССР, который начали обновлять и улучшать... улучшился настолько, что перестал существовать. <... > И тут случилось непредвиденное. С вечностью, которой Татарский решил посвятить свои труды и дни, тоже стало что-то происходить. <... > Ведь вечность - так, во всяком случае, он всегда думал - была чем-то неизменным, неразрушимым и никак не зависящим от скоротечных земных раскладов. <... > Оказалось, что вечность существовала только до тех пор, пока Татарский искренне в нее верил»6.
Основным способом восприятия окружающего мира поколением «П» является замещение. Духовный отец и идеолог дви-жения «Нью-Эйдж» Карлос Кастанеда писал: «Окружающий мир, существующий в моем сознании, - это лишь привычка смотреть на него под определенным углом зре -ния. <...> Привычка смотреть на мир так, а не иначе вырабатывается незаметно, потому что нам не с чем сравнивать предлагаемый другими образ окружающей реальности. <...> Инициация завершена, когда он (ребенок) начинает воспринимать и интерпретировать поступающую извне информацию “так же, как другие”, тем самым поддерживая и укрепляя общественное соглашение относительно картины мира»7.
Если применить данный конструкт к судьбам героев романа, то центральный конфликт приобретает следующие очертания. Замещение ценностей у героев поколения «П» осуществляется в период их инициации. Завершается инициация по прохождении трех уровней самоидентификации: получение образования, обретение социальной значимости и укрепление веры (в общеметафизическом смысле). Герои поколения «П» потерпели крах в процессе
собственной идентификации, так как остановились в своем развитии на этапе «привычки». Не создав ничего нового, они пытаются пользоваться существующими образцами, так и не уловив их внутренней сути. Это касается и быта героев, и духовного содержания. К последнему мы относим их проспекции. У Пелевина обретен -ная мечта, чаямый идеал - это «сегодня» постперестроечной России, когда жела-емый и заветный идеал западного образца жизни стал, казалось бы, реальностью. Главный герой - это типичный представитель поколения «П», или, словами М. Ю. Лермонтова, «.портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии»8.
Вавилен Татарский - копирайтер, человек продуцирующий рекламное клише (слоганы) товаров и услуг, реальность которых в расчет не берется. Иллюзорность результата профессиональной деятельности героя является прямым следствием си-мулятивности и нематериальных (идеалистических) компонентов его жизни. Институт - как попытка избежать армии, специальность - как наличие диплома, ключа к последующему росту. Вечность, которая является метафорой творчества, вообще перестала существовать. Вера - метафора признания, превратилась в шизофрению -метафору забвения. «Мы - это мир, а мир -это мы»9, - говорил Кастанеда.
«Основная катастрофа для Пелевина -в исчезновении индивидуальной воли и индивидуального сознания»10. Поступки Татарского, несмотря на свою спонтан-ность, диктуются некой железной логикой, неким уже написанным сценарием. Однажды оказавшись внутри структуры, Татарский подчиняется ее законам и уже не свободен. Структура неизменна, независимо от политического строя, внутреннее жесткое содержание структуры сохраняется неприкосновенным, несмотря ни на какие видимые и революционные перемены. Это понимают и герои поколения «П»: «суть происходящего в этой стране всегда будет той же самой»11. Этой сутью является иллюзия,
картинка без содержания, - тот самый «симу лякр»12.
Симуляция составляет господствующий тип нынешней фазы, регулируемой господствующим кодом. А частные коды, по мысли У. Эко, как раз и «могут быть сопоставлены между собой на базе общего кода, более простого и всеобъемлющего»13.
Герои поколения «П» стремятся к упрощениям в частностях, что, в свою очередь, приводят к упрощениям в абсолютном.
«- Усложняешь, - махнул рукой Морковин. - Жизнь проще и глупее. <... > Он вынул из кармана узкий футляр. <... > В футляре лежали тяжелые, красиео-уродлиеые часы из золота и стали.
- Это “Ролекс Уйстер”. Осторожней, не сбей позолоту - они фальшивые. <...> Когда будешь говорить с клиентом, ты ими так, знаешь, побрякивай. Помогает»14.
Составным элементом кода при интерпретации коммуникативной модели поколения «П» можно считать непрекращаю-щийся процесс замещения равнозначных явлений. Причем в традиционном смысле равнозначными эти явления можно назвать с большой долей условности. Такими, какими они предстают вниманию наблюдателя, делают их сами герои. Эта игра с реальностью и приводит к «симулякризации» последней. И уже сама структура отношений на любом уровне представляет собой процесс симуляции. Жизнь - простота и глупость, красивое - обязательно уродливое, позолота - фальшивая. И вообще, результатом любой деятельности героев поколения «П» оказывается лишь «побрякивание». Оно приводит к желаемому прагматическому результату, но постепенно диктует необходимость симуляции и самого автора. Человек как инициатор и субъект процесса становится лишним в процессе бесконечного перекодирования симуляк-ров. Предикаты стремятся отказаться от субъектов, жизнь в ее повседневной текучести - от человека.
По мысли Н. А. Нагорной, у Пелевина множится само понятие реальности: «Во-
первых, это реальность будничная повседневная, имеющая симулятивный характер. Во-вторых, реальность потусторонняя, тоже иллюзорная и галлюцинаторная по сути. И, в-третьих, внутренняя реальность Пустоты»15.
Реальность воспринимается героями поколения «П» не как бытийственная данность с ее объективными законами: биологическими, социальными и духовными, а как муляжи или, точнее, миражи этих законов. Воспринимая внешнюю, контекстную структурность явления, герои не задумываются о его истинном содержании, вообще отказывая истине в праве на существование.
Основополагающей константой человеческого смысла всегда было достижение абсолюта - счастья в бытии. Счастье поколения «П» так же иллюзорно и перекодировано в денежные знаки: «Деньги стали главным смыслом их бытия, их циркуляция диктуется оральным, анальным и замещающим вау-факторами. Деньги - реальность, которая определяет наличие счастья. Однако эпифеноменами его становятся все более и более затейливые предметы, услуги, порой реально не существующие, как, например, королевство Бутан»16.
При этом деньги - это не воплощение успеха, возможностей и т. д. Деньги - в буквальном смысле всеобщий и «голый» эквивалент, отражающий главный нерв эпохи - непрекращающийся обмен, непрекра-щающуюся перекодировку, перевод - вещей, смыслов, знаков. При этом постепенно вещность и семантика отступают, выпадают из процесса, уступая место куда более удобным в обороте «знакам». Герои поколения «П» занимаются постоянным обменом. Объект обмена с материальной точки зрения - иллюзии, фикции, фальшивки. Но дело не в нем, дело в том, что торг приобретает смысл концептуальный. Объект вообще вытесняется самоценным процес-сом. Торг, ассоциируемый обыкновенно с торговлей и рынком, как вид коммуникативного отношения, предполагает в дан-
ном случае более широкое толкование. В некотором смысле «все ситуации взаимодействия предполагают индивидов, обменивающихся вознаграждениями (и наказаниями) и стремящихся извлечь выгоду»17. Метафорика торга и мысль о том, что «рынки и цены - основа человеческой природы»18, традиционно пронизывали американский культурный дискурс, однако в эстетике Пелевина являются основным культурным заимствованием героев поколения «П» у западного общества. Причем продается и покупается все, а лучше всего то, что продать вроде бы невозможно. Об этом свидетельствуют и герои романа Пелевина:
«- Теперь подумай: чем торгуют люди, которых ты видишь вокруг?
- Чем?
- Тем, что совершенно нематериально. Эфирным временем и рекламным пространством - в газетах или на улицах. <... > Соединить пространство и время через четвертое измерение первым сумел физик Эйнштейн. <... > Сейчас это делается очень просто - одна минута эфирного времени в прайм-тайм стоит столько же, сколько две цветных полосы в центральном журнале.
- То есть деньги и есть четвертое измерение? - спросил Татарский.
Ханин кивнул.
-Больше того, - сказал он, - с точки зрения монетаристической феноменологии это субстанция, из которой построен мир»19.
Переход из одного метафизического состояние в другое, из одного измерения в другое всегда сопровождается актом символической смерти. Старое, ненужное, отжившее - исчезает, на его месте проявляется нечто новое, но новое может и не появляться: «Душа советского типа быстро догнивала и проваливалась внутрь самой себя»20.
Особенность человеческой культуры заключается в том, «что любое отношение в ней легко переворачивается с ног на голову. Два члена одной метафоры после ее длительного использования в конце концов
приобретают равноправие и начинают взаимообогащаться содержанием, попеременно становясь друг для друга зеркалом. И представления о «мертвенном» безучастном созерцании начинают использовать в анализах для ответа на вопрос: «Что такое смерть?»21. В контексте самосознания поколения «П» смерть приобретает над-понятийное, символическое содержание.
Страх потери жизни на поверхности есть прежде всего страх окончательного прекращения действия сознания, мышления. Представление о прекращении действия сознания дает сон. Как сформулировал современный израильский мыслитель, «иудаизм говорит, что сон - это малая смерть. Спящий считается на одну шестидесятую мертвым. Сон - это признак человеческой тварности, это еще одна стигма грехопадения. Сон - это глобальный знак человеческой уязвимости, его неподв-ластности себе. Каждый день неумолимый как смерть приходит к нам сон, приходит, чтобы превратить нас на несколько часов в трупы. И поэтому по пробуждении евреи молятся - “Благодарю тебя Царь, что вернул мне мою душу”»22. В этом случае способность спать - и есть «болезнь к смерти», следы тления в живом теле. У Пелевина читаем: «...я подозреваю, что каждый раз, когда мы ложимся спать, мы точно так же умираем. И солнце уходит навсегда, и заканчивается вся история. А потом небытие надоедает само себе, и мы просыпаемся. И мир возникает снова»23.
Концепция сна здесь представляет собой бесконечный цикл чередующихся реальностей. Фрейд утверждал, что сон - есть попытка реализовать желания человека в пространстве бессознательного. То есть сон
- это та же реальность, но гипотетическая, вероятностная. Реальность сознательной жизни героев поколения «П» и реальность бессознательного (сна) представляют собой одно и то же пространство, тотальность виртуализации размывает любые материальные конструкты:
«У СашиБло была особенность - те материалы, которые ему нравились, он подписывал своим настоящим именем. А больше всего на свете ему нравилось выдавать продукты своего разыгравшегося воображения за хронику реальных событий... »24
Неслучайно концептуальным стремлением героев поколения «П» является стремление прорваться сквозь виртуальные миры к материальной реальности и ее простой истине через собственную интеллектуальную смерть и возрождение в чистом от всякого знания первоначальном существе. По утверждению Ольги Сергеевой, у Пелевина «наркотическое состояние служит выходу в иные миры и призвано спасти происходящее от социально-бытовой приземленности»25. Может быть, это не совсем так, скорее это бегство не от реальности, а как раз к реальности, как она видится героям романа. Ведь критерием реальности является лишь острота ее восприятия и яркость впечатлений, а раз так, то реальнее то, что ярче и убедительнее:
«Когда ты принимаешь сверхдозу ЛСД или объедаешься пантерными мухоморами, ты совершаешь очень рискованный поступок. Ты выходишь из человеческого мира, и, если бы ты понимал, сколько невидимых глаз смотрит на тебя в этот момент, ты бы никогда этого не делал. А если бы ты увидел хоть малую часть тех, кто на тебя при этом смотрит, ты бы умер со страху. Этим действием ты заявляешь, что тебе мало быть человеком и ты хочешь быть кем-то другим. Во-первых, чтобы перестать быть человеком, надо умереть»26.
Текст Пелевина постоянно возвращает нас к понятиям «другой», «другое Я», «наблюдатель» и «внутренний наблюдатель». Из приведенной цитаты видно, что пелевинский герой не нуждается в стороннем наблюдателе, так как мнение других его совершенно не волнует. Восприятие других, как и свое собственное восприятие, равно условны и нереальны. Для того чтобы настроить свое «Я» и свое «другое
Я» на единую волну коммуникации (диалог), необходимо уйти из изначально данной реальности в свою собственную сверхреальность.
Следуя утверждению, что «рефлексия
- родственник смерти»27, она и есть пелевинский внутренний мертвец, труп внутри живого тела - находящаяся внутри самого тела область «отлетания» души от него. Возникновение дистанции между сознанием и телом позволяет сознанию наблюдать за телом как бы со стороны. Наличие других наблюдателей не только излишне, но и негативно:
«Когда Татарский снова пришел в себя, он подумал, что действительно вряд ли переживет сегодняшнюю ночь. Только что его было пять, и всем этим пяти было так нехорошо, что Татарский мгновенно постиг, какое это счастье - быть в единственном числе, и поразился, до какой степени люди в своей слепоте этого счастья не ценят»228.
Отстраненность самосознания героев поколения «П» от вероятных (биологических) «других» не замыкает круг этой отстраненности. Самосознание героя отстранено и от собственного сознания, что выражается в состоянии наркотического опь -янения или так называемого явления мик-ро-спиритуальной смерти, «а собственная гибель начинает восприниматься как зрелище, как эстетическое наслаждение высшего ранга»29.
Таким образом, уход как акт становится самостоятельной проблемой для героев романа. Уход и означает обретение другого: даже если этим другим оказывается сам герой. Порочный замкнутый круг перекодировок ведет к поискам выхода из него через конструирование другого как «сверх-Я» героя. Бесконечное шизоидное разделение личности героя на «наблюдателя» и «действователя » не может декодировать текст реальности окончательно и непротиворечиво. Но в итоге этот поиск оказывается глубоко метафизичен, поскольку ставит во всей его полноте и очевидности вопрос: «А кто наблюдает за наблюдателем?»
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Манъковская Н. Б. Этика постмодернизма. СПб., 2000. С. 137.
2 По Бергсону «реальность предстает перед нами как непрерывное фонтанирование нового, которое, едва возникнув в настоящем, уже отступает в прошлое: именно в этот момент его и замечает интеллект, взгляд которого всегда устремлен назад». См.: Бергсон А. Творческая эволюция. М., 1998. С. 78.
3 Осьмухина О. Ю. О новых тенденциях в Российском романе рубежа XX-XXI веков (В. Пелевин, В. Сорокин, П. Крусанов) / Филологические исследования 2002: Межвузовский сборник научных трудов по актуальным проблемам литературоведения и языкознания, Саранск: Типография «Красный Октябрь», 2003. С. 190.
4 Пелевин В. О. Generation П. М.: Вагриус, 2003. С. 19.
5 Ащеулова И. В. «Мир как тексты» в постмодернистских романах конца XX века (В. Пелевин, Т. Толстая) // Русская литература в новом тысячелетии. М., 2003. Т. 2. С. 6.
6 Пелевин В. О. Указ. соч. С. 15-16.
7 Кастанеда К. Путешествие в Икстлан / Пер. с англ. Е. А. Кочемировской. Харьков: Фолио, 2004. С. 4-5.
8 Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. М., 1962. С. 6.
9 Кастанеда К. Указ. соч. С. 72.
10 Сергеева О. Пелевин - Верников - Сорокин и Великая Русская Литература / Урал, 1999. № 10. С. 152.
11 Пелевин В. О. Указ. соч. С. 25.
12 Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000.
13 Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию / Пер. с итал. В. Г. Резник и А. Г. Погоняйло. СПб.: Симпозиум, 2004. С. 84.
14 Пелевин В. О. Указ. соч. С. 27.
15 Нагорная Н. А. Онейросфера в русской прозе XX века: модернизм, постмодернизм: Дис. на соис. уч. степени д. ф. н. М., 2004. С. 326.
16 Семенова А. Л. «Что же такое Мы?!» (Роман Е. И. Замятина «Мы» и «Generation «П» Виктора Пелевина) / Творческое наследие Евгения Замятина: взгляд из сегодня. Статьи, очерки, заметки, библиография: В 11 книгах / Отв. ред. проф. А. Гилднер. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2003. Кн. XI. С. 165.
17 Тернер Дж. Структура социологической теории. М.: Прогресс, 1985. С. 304.
18 Fabian A. Card Sharps, Dream Books and Bucket Shops. Gambling in 19th Century America. Ithaca; London: Cornell University Press, 1990. P. 172.
19 Пелевин В. О. Указ. соч. С. 145.
20 Там же. С. 35.
21 Фрумкин К. Позиция наблюдателя: Отстраненное созерцание и его культурные функции. К.: Ника-Центр, 2003. С. 162.
22 Барац А. Презумпция человечности: европейская культура в контексте иудаизма. Иерусалим, 1998. С. 69.
23 Пелевин В. О. Указ. соч. С. 54.
24 Там же. С. 79.
25 Сергеева О. Указ. соч. С. 153.
26 Пелевин В. О. Указ. соч. С. 169.
27 Фрумкин К. Указ. соч. С. 173.
28 Пелевин В. О. Указ. соч. С. 170.
29 Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. М., 1996. С. 65.
