CC BY
23
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 1
ТРАДИЦИИ В КУЛЬТУРЕ Е.С. Федорова
РЕАЛИЗАЦИЯ СВОБОДНОЙ ЛИЧНОСТИ ЧЕРЕЗ ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНУЮ ПОЗИЦИЮ (LA BLONDE LRLS И ДОБРЫЙ ЗИЛЬ) (новое из архивов1)
1
"Я знавал аристократа, который страдал избытком индивидуальности... Личность — вот чего сегодня недостает на земле".
Сальвадор Дали. Из записных книжек2
Известный критик В.В. Стасов, нежно любивший старшую дочь декабриста В.П. Ивашева и все ее семейство, зная, что J1.H. Толстой задумал роман "Декабристы"3, старался привлечь его интерес к истории Ивашева. Он даже пытался обратить внимание на то, что, как полагал, могло бы более всего "купить" внимание писателя, — на трогательные взаимоотношения дворянского семейства и их бывшей крепостной, отправившейся в ссылку за декабристом и впоследствии ставшей другом и советчиком, членом семьи младших Ивашевых4. И огорчался равнодушием Толстого5. Но писатель отвечает с раздражением H.H. Страхову: "Что сказать Стасову? Об Ивашеве я почти все знаю", — а самому Стасову: "...вы недовольны мною за мое равнодушие к переписке Ивашева. Недостаточное чувство интереса к Ивашевской переписке происходит во мне оттого, что из всей истории декабристов Ивашев сделался модной историей: и Дюма писал, и все дамы рассказывают, и один господин прислал мне повесть, составленную из подлинной переписки Ивашева и Le Dentu, и в бумагах, которые я имею из Казани, опять речь об этом. Я мало интересуюсь не потому, что это сделалось пошло, и пошлое бывает значительно, но потому, что тут много фальшивого и искусственного, и, к несчастью, только поэтому это сделалось так пошло"6.
Уже М.А. Цявловский отмечает, что для Толстого две любовные истории — Иван Анненков и Полина Гебль, Василий Ивашев и Камилла Jle-Дантю — слились в одну. Но слились недаром. Они у всех на устах. (И до сих пор их многие путают.) Нарочитая красивость и сказочность истории: принц и Золушка из заморских стран, "романность" бытия их героев так романна в жизни, что куда уж и роман писать! Ю.М. Лотман отмечал "романность", "литературность" экзистенциальное™ поколения декабристов:
"любая цепь поступков становилась текстом... с определенным литературным сюжетом"1, — и их отцов: "Читая их биографии, кажется, что читаешь романы. Романы эти бывают разные: плутовские, героические, сентиментальные"8. Однако это было не стремлением к "внешней красоте жизни", безусловно пошлым в таком случае, а сознательной установкой — стремлением в своей собственной жизни преодолеть разрыв между идеалами (вполне соответствующими реальному личностному развитию и запросам этой развитой личности, выработанными прежде всего в усвоении литературных текстов) и каждодневным бытием, которое должно включать те культурные основы, которые являются главными ценностями, главными приобретениями внутренней жизни литературных героев новой литературы9: «Бытовое поведение декабриста представилось бы современному наблюдателю театральным, рассчитанным на зрителя. "Театральность"... не означает неискренности», это "лишь указание, что поведение получает некий сверхбытовой смысл"10. И надо сказать, именно то, как декабристы особенно жили в простых сибирских условиях, вызывало жадный интерес совершенно различных людей и после их смерти: "Вот еще скажу тебе обстоятельство. Кто бы ни приехал сюда в завод, все просят меня с собой сходить в каземат, чтобы я показал, где кто жил, что делал и проч. Эта работа для меня, признаюсь тебе, тягостна, но такое любопытство у этих господ, что говоришь им и рассказываешь по целым часам, и все им мало... Один чиновник выкопал из земли столик, поставленный в кустах на дворе II отделения, на котором пила чай жена Ивашева, и увез с собою..."11 (Это написано в 1861 г., через двадцать лет после смерти "жены Ивашева"!)
Вот и история взаимоотношений Василия Петровича и Камиллы Петровны, по неслучайному совпадению, вызовет к жизни несколько произведений под названием роман: "Роман декабриста" М.М. Веневитинова (1885; присланный Толстому по его просьбе)12, "Роман декабриста" O.K. Булановой-Трубниковой (1933). Оба этих произведения имеют несомненное достоинство: они строго следуют документальным материалам. Наконец, повесть, написанная в 70-х гг. XX в.13, трактует все о "возвышенных и трагических" любовных перипетиях, вне бытийных обстоятельств, психологических сломов и отчуждений, болезней и материальных затруднений, которых не могло не быть в данных обстоятельствах. (Она "сгорала от страсти" к Ивашеву, по выражению П.Е. Щего-лева, однако ж находилась в состоянии "ужаса", уже отправившись в поездку, отчаивалась в первые годы жизни в Сибири, и только устойчивая рассудительная доброта мужа удерживала ее от "срывов" и гасила и лечила "нервические стеснения" и пр.) " Ро-манность", естественно присущая бытию героев, как бы притягивает "непомерную, гиперболизированную романность" в литературе.
Так, А. Дюма в романе "Записки учителя фехтования" ("Mémoires d'un maître d'armes"), посвященном истории отношений И.Анненкова и П. Гебль, прибавил столько романтического "вздору", что это, безусловно, не могло не коробить литературный вкус Льва Николаевича14. Роман этот официально был запрещен при жизни Льва Николаевича (еще Николаем I), однако ж вся читающая Россия была с ним знакома. (Впервые на русском языке опубликован только в 1925 г.) Но и такой серьезный и глубокий писатель, как А.И. Герцен, хотел видеть историю Ивашева (его родственника) в дымно-романтической и грозовой стилистике "триллеров-ужастиков" и одновременно в водевильной; в "Былом и думах" он так передает этот "роман": "В старинном доме Ивашевых жила молодая француженка гувернанткой. Единственный сын Ивашева хотел на ней жениться. Это свело с ума всю его родню: гвалт, слезы, просьбы..." Далее: несмотря на происки Бенкендорфа, царь разрешает отправиться Камилле в Сибирь, но "без всякого снисхождения". В Сибири Камилла живет в каком-то местечке с каторжанами и преступниками, не зная, где найти любимого. Один из добрых "разбойников", растроганный ее историей, берется быть связным двух сердец: "брал письмецо и отправлялся", "несмотря на бураны, ни на свою усталь, и возвращался к рассвету на свою работу"15 — чем не сюжет мексиканского мыльного сериала?
Красоты безумной страсти и семилетней разлуки, счастливого драматического соединения, портретная красота героев (история оставила нам во множестве живописные их изображения), горестная красота ранней смерти Камиллы, безвременная смерть Ивашева, который не мог жить без своей возлюбленной ("Он умер ровно через год после нее, но и тогда он уже не был здесь; его письма (поразившие Третье отделение) носили след какого-то безмерно-грустного, святого лунатизма, мрачной поэзии; он, собственно, не жил после нее, а тихо, торжественно умирал")16, — все это материал для либретто оперы, а не для исследования. Конечно, подобные обстоятельства не могли не оттолкнуть Толстого, да и других исследователей не побуждали изучать вглубь последствия романтического сюжета. Между тем в этой истории роль интеллекта участников драмы, психологические нюансы взаимоотношения развитых личностей гораздо важнее, чем кажется на первый взгляд. Во-первых, Камилла бьша образованна, обладала, помимо того, художественными талантами (у нее был пианистический дар и редкий голос): Н.В. Басаргин первым делом отмечает, что "невеста Ивашева, молодая милая образованная девушка... Я радовался, видя его вполне счастливым, и нашел в его супруге другого себе друга"11. Во-вторых, она воспитывалась в семье Ивашевых—Ле-Дантю, где развитию самостоятельности характера придавали первостепенное значение. Конечно, она бьша редкой
красавицей: La blonde Ms стали звать ее после того, как Лиза Ивашева написала шуточную песенку, посвященною брату, борющемуся с соблазнами красоты, но желающему остаться холостяком: "...Красавица-душа, что Ирис белокура, что вешний свет свежа". Но прежде всего она была утонченным и изящным существом18. Потому настоящий роман ее с Ивашевым начался тогда, когда занавес закрылся для публики, — в ссылке, в истории повседневных взаимоотношений, где каждому открывалась "непрочитанная" глубина другого. Вот тогда Ивашев, увлекавшийся ею поверхностно, полюбил ее "больше жизни", и она очаровывалась им вновь и вновь. Каков же герой ее сердца?
"Его качества, образованность и способности привлекли к нему внимание начальства, и он в начале 20-х годов был назначен при графе Витгенштейне в качестве адъютанта... Вторая армия была тогда наполнена цветом русской молодежи... Сергей Муравьев-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин... Николай Басаргин, Федор Вадковский (и др.). Ивашев был скоро оценен по достоинству своими новыми товарищами, которые полюбили его за его простой характер, благородство и доброту... Даже Н.И. Греч, вообще скупой на похвалы, говорит об Ивашеве, что он пользовался во II армии репутацией самого благородного человека..."19, — сообщает М.М. Веневитинов.
"Добрый" и "веселый" Зиль (от Basil, как его звали все близкие) — человек созерцательный, он прежде всего литератор, любитель словесности, поэт, наделенный и другими талантами сверх меры: он музыкант и композитор20, любимый ученик Дж. Филь-да, первейшего виртуоза пианистической школы в Европе (любительством тут и не пахнет). Он был вполне профессиональным художником. Наконец, он был добрым человеком, и природная доброта усиливалась приобретенными нравственными навыками внимания к другим, создавая общее впечатление мягкости и приятности. И еще важнее, он был сторонником систематического умственного труда и умственных усилий, а также и вообще труда (в том числе и физического, который (воспитанный отцом) почитал не ниже своего барства). И все эти качества в зрелые годы его украсили, "интересность" его личности переведя в "значительность". В окружении чуждой культуры, в сибирской ссылке это необъяснимое простому народу обаяние, или, если угодно, харизма, воспринимались как чародейство, колдовство, но бесспорно признавались. И это очевидно из иронического текста ивашев-ского письма: «Вообрази, мой милый друг, что я попал здесь в виноватые чародеи: в народе разнеслось, что я заговариваю дождь для того, чтобы по суху строиться. — "Соберутся ли облака, кругом идет дождь, а около огорода [принадлежащего Ивашеву] не падает ни капли". Уверены были, что у меня есть книга, в которую стоит мне заглянуть, и дождевые облака послушно расходятся
по сторонам... Как видишь, я начинаю верить способности своей чародействовать. Если Матушка [М.П. Jle-Дантю] не верит чарам, то по крайней мере — способности моей предсказывать погоду; но ни одно знание не достается легко и без страданий; и я, мой друг, пред каждой переменой в атмосфере страдаю жестоко ногою» (Из писем к сестре Лизе)21.
Ивашев привлек Камиллу именно "культурным обаянием". "Эта молодая девушка, естественно, способна бьша испытывать нравственное удовольствие в разговоре и обществе образованного и по тогдашнему блестящего офицера, — пишет Веневитинов. — Молодые люди подружились... Камилла находила, что Basile... превосходит всех молодых людей своей редкой любезностью и умом, но в этом случае она была только отголоском общественного мнения, составившегося о нем"22 (курсив мой. — Е.Ф.). Неизбывность влечения определялась тем, что Камилла не видела ни в ком такого сочетания интеллектуальной и художественной привлекательности, каковые видела в Ивашеве и которые соответствовали запросам ее личности. Ее повышенная "избирательность", как сказали бы психологи, все то же следствие личностной развитости. Самое удивительное в этом романе — не долгая мучительная страсть Камиллы, не убитая долголетней разлукой, а последовавшее затем счастливое замужество, нисколько не разочаровавшее обоих супругов. Не романтическая барышня, а свободная женщина, знающая самое себя, вполне адекватная и развитая личность, которая отстояла свое право быть с тем, кого выбрало ее сердце. Естественно, бессмысленно пытаться объяснить рационально причины любовного влечения: но избранник Камиллой бьш угадан верно и в собственно эротическом смысле: это весьма убедительно говорит о том, что не поверхностно-романтической была эта привязанность, главенствующую роль играло здесь самопознание, правильное понимание самой себя: физическая близость принесла Ивашевым невероятное счастье, стала причиной рождения пятерых детей в столь неблагоприятных сибирских условиях.
Собственно, о деятельности Ивашева-заговорщика до сих пор ничего не известно. Существуют соображения, по которым Ивашев был куда серьезнее в делах тайного общества, чем это кажется (его дружеская и братская близость с одним из известных заговорщиков, Пестелем23, характеристика, данная ему А.И. Герценом, как "одному из энергичных заговорщиков"). «В 1820 г. Ивашев уже являлся в числе "бояр", то есть старейших и важнейших членов тайного союза» (М.М. Веневитинов), но влиятельные знакомые смогли сообщить родителям Ивашева о готовящейся опале, и он успел уничтожить весь свой архив, не пожалев и литературного. Если оставить в стороне как гипотезу (являющуюся предметом специального исследования) серьезную долю Ивашева в декабрьском
6 ВМУ, лингвистика, № 1
заговоре, то его участие, человека литературного и созерцательного, можно и объяснить и описать как участие порядочного человека в умственном течении, вполне согласующемся с его воззрениями. Иными словами, он не мог не вступить в общество, испытывая чувство ответственности образованного человека перед ужасами неволи и невежества других общественных слоев России. Следственная комиссия по делу декабристов так определила вину Ивашева: "Виновен в участвовании в умысле на цареубийство согласием и в принадлежности к тайному обществу со знанием цели", и примечание: "В обществе был кратковременно и без всякого действия", за это наказанием была ссылка на каторгу на 20 лет с последующим поселением. Но даже и на пике перелома судьбы дружеское согласие близких по духу людей на время оттеснило горечь наказания: Басаргин и Ивашев «плохо слушали свои сентенции [определение суда] и, радуясь свиданию с друзьями, только смотрели друг на друга. "По нашей просьбе плац-майор посадил меня рядом с Ивашевым в лабораторной. Весь день провели мы с Ивашевым в каком-то чаду, нисколько не думая о сентенции. Мы не могли наговориться... проговорили не только весь день, но и всю ночь"»24.
Родственник и друг Ивашева писатель Н.И. Тургенев, счастливо избежавший общей участи по случайному своему отсутствию в России, так объясняет настроения причастных к тайным обществам людей разного психического устройства, разных устремлений, разных политических и экономических воззрений: "Я не потому вступил в общество, что общества не были запрещены, как не потому и вышел, что общество было опасно или преступно. Я почитал общество вздором и никогда не думал ни об опасности, ни о преступности. Как думать о том, чего нет на самом деле? Я же никогда не думал, чтобы было что-нибудь похоже на настоящий тайный союз... В деспотической стране, как Россия, где пресса задушена цензурой, судить об общественном мнении можно только из разговоров, знаний фактов или из рукописной литературы... Я не верил, чтобы какое-нибудь общество в России могло располагать необходимыми средствами для достижения сложных и серьезных целей, намеченных в уставе, и потому оно не представляло для меня ничего соблазнительного. Для этого требовались серьезные писатели, хорошо знакомые с различными отраслями знания, как в теории, так и на практике, — в России же подобных людей почти не было... В общем устав страдал недостатком опыта и отзывался чем-то ребяческим, что мне не понравилось. Однако, долг честного человека заставлял пренебречь недостатками формы, личными неудобствами и даже опасностями, когда представлялась возможность по мере сил содействовать полезному и благородному делу (курсив мой. — Е.Ф.). Общим нравственным страданием для всех этих разных людей было кре-
постническое состояние людей — "зло, которое мучило... на протяжении всей... жизни", — пишет Тургенев. ("Я употребил все усилия, чтобы сдержать проявление ужаса, который внушало мне рабство... Непозволительно мечтать о политической свободе там, где миллионы несчастных не знают даже простой человеческой свободы"25.) С.О. Шмидт пишет: «У декабристов были разномыслия в вопросах тактики и различия в существенных элементах политических воззрений и футурологических построений. Общим для всех них был в большей мере образ личного поведения: храбрость и совестливость, чувство долга и самоуважения, склонность и способность к самопожертвованию. Для декабристов главное, самое важное — не одинаковость, общность политической идеологии и тактики, а общность представлений о... "заповедях чести", которым они следовали всю жизнь, готовность во имя этого поступиться личным благополучием, материальным положением, служебной карьерой, даже жизнью»26.
2
L'histoire d'une femme est toujours un roman — история женщины есть всегда роман, сказал один француз в таком смысле, который всякому понятен. Любовь, конечно, есть главное дело их жизни; правда, что и мужчинам не весело жить без нее, но они имеют рассеяния...
Н.М. Карамзин. Рыцарь нашего времени
Бесспорно одно: интеллектуальная компонента в красивой романной истории Ивашевых занимала первое место: личностная развитость всех членов драмы, их способность совершать нетривиальные общественные поступки, сообразующиеся только с собственным здравым смыслом, моральными соображениями и интуицией. Речь идет не только о двух героях романа — за счастливым завершением трагической страсти Камиллы стояли отец декабриста и две женщины старшего поколения, сформированные отнюдь не девятнадцатым — романтическим — веком.
Старшие Ивашевы. Петр Никифорович (1766—1838) положил начало тому особому "культурному бытию" в своем семействе, которое может с полным основанием быть названо одним из первых островков "интеллигентного существования" в российской провинции на рубеже XVIII и XIX вв. Началом интеллигентного общества в России, возникшего в среде российского дворянства, было "проникновение в сознание" дворянства идеи служения "не столько государю, сколько Отечеству, обществу... Это предопределило и формирование того склада души и образа мысли и поведения, которые можно характеризовать как дворянскую интеллигентность"21, — пишет С.О. Шмидт.
Сподвижник и любимец полководца Суворова, близкий друг поэта В.А. Жуковского, однокашник писателя и историка Н.М. Ка-
рамзина, состоявший в родстве едва ли не со всеми "литературными" российскими дворянскими фамилиями: Толстыми, Тургеневыми, Тютчевыми, Ермоловыми, Языковыми, обладал столь оригинальным складом ума, неожиданным сочетанием талантов и вел жизнь столь необычную, что вряд ли стоит искать какие-то аналогии с другими значительными фигурами его времени и круга. Впрочем, эта "непохожесть" — типичная черта представителей его поколения: "Люди последней четверти XVIII века, при всем неизбежном разнообразии натур, отмечены были одной общей чертой — устремленностью к особому индивидуальному пути, специфическому личному поведению... Для человека конца XVIII века... характерны попытки найти свою судьбу, выйти из строя, реализовать свою собственную личность"28. В 1788 г. Ивашев участвовал в штурме Очакова, в 90-м при штурме Измаила был дежурным при Суворове, в 91 г. был вызван Суворовым в Финляндию, в 92 г. указом Екатерины II был назначен в экспедицию строения южных крепостей и порта Одессы, в 94 г. опять был вызван Суворовым в связи с начавшейся войной с Польшей и двадцати семи лет от роду получил чин полковника и орден Георгия 4-й степени. В тридцать один год стал генерал-майором благодаря личной храбрости и военным изобретениям. В 1798 г. прервал блистательную карьеру, внезапно вышел в отставку, деятельно занялся улучшением положения крестьянства, расширял пахотные земли. Чтобы дать приработок крестьянам, строил у себя в имении фабрики и заводы, изобретал сельскохозяйственные машины (за что получил международные патенты), посылал способных учиться в Петербург, на "сельскохозяйственное обучение", в Академию художеств. Но в 1811 г. был отозван указом Александра I из отставки и назначен начальником округа, куда входила вся Западная пограничная полоса: Александр I, предвидя неизбежность войны с Наполеоном, обеспокоился укреплением западных границ. Началась война. Когда главнокомандующим был назначен Кутузов, Ивашев был вызван им на должность директора путей сообщения: он строил редуты под Бородином, во время контрнаступления нашей армии готовил мосты и переправы — от Тарутина до Березина. О его уме, военном таланте, чести и храбрости остались отзывы Кутузова и Витгенштейна. Ивашев дошел до Парижа — только после отречения Наполеона Петр Никифорович получил разрешение вернуться в Россию и отпуск для поправления здоровья. И опять, выйдя в отставку, занимался улучшением сельского хозяйства, строил больницы и школы для крестьян.
В одном из писем к сыну в ссылку он попросит его и Басаргина перевести на "отечественный язык" "Антингову историю походов Суворова", поскольку поправку к ним он считал "священной обязанностью": "Теперича более по преданиям знают, какою доверенностью я был облечен великого Суворова из восьми последние четыре года моего служения под его началом. Этот важный промежуток для его Истории просит от меня материалов для пополнения, будучи недоволен мечтательным описанием жизни Суворова покойным Фуксом..." А также сообщает сыну о трудах над изобретенной им жатвенной машиной: "Это — дань, мною приносимая русскому народу"29. В 1838 г.
Василий Ивашев напишет сестре: "...действия его, иногда во вред ему, с ущербом имуществу и силам, всегда клонились на пользу общую. На службе не щадил он себя; не щадил имущества и трудов, когда надеялся изобресть или распространить что-либо полезное в применениях науки к изделиям"30.
Сумевший себя реализовать самым успешным и достойным образом во всех областях, где Бог отпустил ему талант, вечно занятый важными делами, Петр Никифорович рад был помощи столь прозорливо мыслящей его супруги, в мыслях не имел подавлять самостоятельность жены, у него, как бы мы сейчас сказали, к счастью, "не было комплексов" мужской нереализованное™, видимо, это и заложило ту атмосферу свободы индивидуальности, которая наполняла жизнь семейства и казалась столь необычной со стороны. И если муж умел командовать на фронтах, то командовать в доме он снисходительно и мудро предоставлял той, у которой это лучше получалось. Не все гладко было в отношениях столь сильных характером и самостоятельных супругов. По некоторым свидетельствам, как и супруги Ле-Дантю, генерал с генеральшей не всегда жили вместе. Но дружбу, теплый тон в письмах, равенство в обмене мнениями по достаточно сложным хозяйственным вопросам, взаимопонимание в воспитании детей и умение входить во все детали общей стороны их жизни им обоим удалось сохранить.
Вера Александровна Ивашева (ум. 1837), мать Василия Петровича, единственная дочь богатейшего помещика Александра Толстого, происходила из семьи богатых и гордых "волжских" Толстых, гордившихся своей честью и своим... "неграфством" (данным когда-то Петру Андреевичу Толстому Петром, как справедливо они считали, "за подлость"), впрочем, Лев Николаевич Толстой говорил, что ветвь этих "не графов" Толстых ему все же родственная. Вышла замуж по любви за человека столь незаурядного, яркого, талантливого, оригинального — таких было единицы для своего времени (впрочем, как и для всякого времени).
Однако ж, прекрасно разбираясь во всех вопросах сельского и фабричного хозяйства, во всех делах мужа разумно и деятельно ему помогая, не дала себя поглотить полностью этой значительной личности, нашла себе пути реализации, совершенно автономные от мужа. Вера Александровна, подобно будущей своей родственнице Мари Ле-Дантю, всю жизнь пыталась пропустить через сознание вопросы религиозные, будучи естественно религиозной по душе своей и по воспитанию. И в 1817 г. возглавила Общество христианского милосердия. Никогда не будучи стесненной материально, она всегда пыталась понять людей и помочь наделенным от рождения не столь счастливой судьбой, как у нее, и удостоилась уважения и внимания императорского дома. Она открыла при Обществе "Дом трудолюбия" — первое в Симбирске женское учебное заведение, предназначенное для воспитания девочек, оставшихся без родителей и без средств к существованию. Она — адресатка трех российских императриц: послания из царственного дома продолжают приходить и тогда, когда был осужден и сослан ее единственный сын.
Приводим здесь рескрипты императриц впервые. От императрицы Марии Федоровны: "Госпожа Генерал-майорша Ивашева. Охотно удовлетворяю благотворительному желанию в письме вашем ко мне изображенном... А удовольствием Себе поставляю вас о том уведомить и уверить о доброжелательстве с каковым я пребываю вам благосклонною. Мария. С. Петербург, генваря 16, 1817-го года"; рескрипт императрицы Елизаветы Алексеевны: "Вера Александровна! Усматриваю из донесения вашего от 31 Генваря, что Симбирское общество Християнского милосердия не ослабевает в благотворительных его трудах, я не могу не отнести таковых успехов попечительности вашей и деятельности доблестных членов Общества. Почему прося Вас объявить им совершенное мое благоволение, вменяю себе в приятную обязанность вам особливо изъявить признательность мою как за труды ваши, так и за щедрое приношение в пользу Дома трудолюбия; надеюсь, что самое общество и возникшее под надзором и попечением его убежище для сирот принесут плоды достойные благодетельной цели своей. В прочем пребываю завсегда вам доброжелательною. Елисавета. С. Петербург. 7 марта 1821"; рескрип императрицы Александры Федоровны: "Вера Александровна! Постоянное участие Ваше в благотворительных трудах Симбирского общества Християнскаго Милосердия и испытанная ревность, с коею вы исполняете обязанности Председательницы онаго и вместе Попечительница Дома трудолюбия, возлагают на Меня приятную обязанность удостоверить вас в искренней моей признательности. Прося вас также изъявить сотрудницам и сотрудникам вашим совершенное мое благоволение за труды и содействие их в делах благотворения, всегда достойные особенного внимания Моего, Пребываю Вам доброжелательною. Александра. С. Петербург 21 апреля 1834"31.
Предусмотрительная судьба определила членам семьи Ивашевых "собственной кожей" испытать на деле их принципы независимости и человечности. Так, Вера Ивашева узнала от своего отца, Александра Васильевича Толстого, о рождении у того "внебрачного сына", нашла в себе силы взять ребенка и воспитать его наравне со своими родными детьми (позже Андрей Головинский дослужился до генерала, Василий Ивашев в письмах называл его братом).
Существует легенда, дошедшая до нас в воспоминаниях современников, о том, как Николай I, объезжая Россию, посетил Симбирск. Тогдашний предводитель дворянства Бестужев представлял императору симбирское дворянство. Последовал вопрос: «А Вы не из тех ли Бестужевых, mes amis des gâteuses (зд. "моих друзей-каторжан" (иро-ничн.), букв, "слабоумных")?» Ответ был отрицательным. "А нет ли родителей mes amis des gâteuses, Ивашевых?" — "Да, — отвечал губернатор, — они живы, это весьма уважаемые и почтенные люди". Со словами: "У меня есть поручение от государыни", — император пожелал посетить Приют, созданный Верой Александровной, по желанию августейшей супруги Александры Федоровны, попечительницей которого она была. Внимательно осмотрел все помещения. "Что ж я не вижу лазарета?" — "Девицы здоровы. Дежурная воспитательница следит за этим и старается предупреждать развитие болезни".
Николай I обращается к Адлербергу, мать которого была начальницей Смольного института: "Передай матери, что нашел общество, где девицы не болеют". Он был доволен произведенным впечатлением, порядком и воспитанием девиц. Попросил показать сад и отправился туда вдвоем с Верой Александровной, намеренно предоставив возможность уединения, полагая, что несчастная мать обратится с просьбой о помиловании сына, — Вера Александровна не попросила. Говорят, император поцеловал ей руку. На другой день Вере Александровне Ивашевой был прислан от Императора золотой фермуар, судьба которого неизвестна [запись рассказа Е.П. Ивашевой-Алек-сандровой, внучки декабриста, сделанная в 1982 г. Е.С. Федоровой]32.
Сколько ни просили императора родители Ивашева разрешить следовать за сыном в ссылку, — используя все свое влияние среди именитого дворянства, связи при дворе, — разрешения они не получили. Несчастные старики так и не увидели сына, Камиллу, внуков, до последних дней сохраняя гордое и горестное достоинство, никогда не прерывая подробной, тонкой и трепетной переписки со всеми членами опальной семьи сына, со строгой и доброжелательной тщательностью входя во все обстоятельства их жизни и быта.
Старшие Ивашевы положили начало тому особому "культурному бытию" в своем семействе, которое можно с полным основанием назвать одним из первых островков "интеллигентного существования" в российской провинции на рубеже XVIII и XIX вв., характерными чертами которого были неустанное попечение Петра Никифоровича о развитии своей личности и забота о свободном развитии личности и общественной деятельности его жены, развитии личностных начал у детей и их образовании — литературном, художественном, музыкальном, творческом; о создании в своем доме литературно-художественного и философского салона как питательной среды для "сообщения мыслей"; наконец, о взятых на себя общественных обязательствах "долга перед народом".
Ровесник и однокашник Ивашева Н.М. Карамзин в неоконченной автобиографической повести "Рыцарь нашего времени" (1802) так вспоминал о симбирском дворянстве: "В детстве слушал с удовольствием вашу беседу словоохотную, от вас заимствовал русское дружелюбие, от вас набрался духу русского и благородной дворянской гордости, которой... после не находил даже и в знатных боярах, ибо и спесь и высокомерие не заменяют ее; ибо гордость дворянская есть чувство своего достоинства, которое удаляет человека от подлости и дел презрительных. — Добрые старики, мир вашему праху!"33
Старшая Ле-Дантю. Мать Камиллы, Мари-Сесиль Вабль. Дочь органиста (в России ее звали Марией Петровной), родилась в Северо-Восточной Франции, в Пикардии, в городе Руа в 1773 г. Во Франции она вступила в первый брак и родила дочь Сидонию, будущую мать писателя Д.В. Григоровича. Жизнь ее была полна удивительных превратностей. Первый ее муж, роялист де Вармо, погиб на гильотине во время французской революции. Второй муж, Пьер Рене Ле-Дантю, в бытность во Франции богатым негоциантом, напротив, по своим политическим убеждениям был республиканцем и, вынужденный
спасаться от преследований Наполеона, бежал в Россию волею обстоятельств почти разоренный. Ему удалось спасти и привезти в Россию ценную коллекцию "голландцев" (картины были проданы в Эрмитаж и в строгановскую коллекцию). Марья Петровна переселилась в Россию в 1803 г., родив Пьеру JIe-Дантю пятерых детей.
В 1812 г. в России Марию Петровну ждали новые испытания: Наполеон приближался к России — Ле-Дантю бежали от него в Симбирск. Пришлось начать все заново, заняться воспитанием детей симбирских дворян, чтобы поддержать благополучие семьи. Ей и это удалось.
А в Симбирске в 1817 г., когда Пьеру Ле-Дантю было уже 64 года, от некоей дамы у него родилась дочь Паулина. "Марья Петровна имела великодушие принять новорожденную на свое попечение"34, — пишет ее биограф. Но быть вместе с Пьером более не хотела. В 1818 г. ее муж с сыновьями уезжает в Петербург, где скончался в 1822 г.: вся забота и о дочерях и о сыновьях легла на Марью Петровну. Она осталась без средств, но вновь "энергичною педагогическою деятельностью принялась за выпавшие на ее долю обязанности содержания семьи и сумела притом дать и своим собственным детям хорошее образование и воспитание". В 1825 г. она переселилась в Москву: в семье Мария Петровна сумела создать между всеми детьми добрые и любящие отношения — ни Сидония от первого брака Марии Петровны, ни Паулина, дочь Пьера Рене, не чувствовали неравенства.
Доброжелательный биограф Марии Петровны Г. Юнкер сообщает о ней следующее: «Свою 60-летнюю бабушку Григорович характеризует умною, начитанною, вольтерианкою в душе, насквозь напитанной понятиями, господствовавшими во Франции в конце XVIII столетия, и многочисленные ее письма это подтверждают, для чего приведу хотя бы из ее письма 1825 г., которое она писала дочери Камилле в ответ на ее сообщение о выборе книги одною из ее подруг, такое ее замечание: "Я бы предпочла поэме Генриаде — Расиновскую о религии; Вольтер блистателен, но он — автор, которым надо закончить свое сердечное развитие, а не тот, с которого должно начать". <...> Для ее религиозной терпимости показательно, что, рожденная католичкою, и только в глубокой старости, перед самой смертью, присоединенная к православию, она своих детей от второго брака воспитала в реформатском исповедании и высоко ценила свою дружбу с реформатским пастором московского прихода. Террор французской революции "как бы закалил ее характер, отличавшийся вообще твердостью и энергией", как выражается Григорович: "Жизнь часто ставила ее в такое положение, в котором требовались именно эти качества для перенесения невзгод и несчастий, и прямо изумительна та сила воли, которую она проявляла в таких случаях. Своего горя она действительно не любила выставлять напоказ, а о бессердечии говорить не приходится: помимо ее сердечности к членам семьи, она выказала много примеров самого заботливого и деятельного участия в несчастиях посторонних. С полным правом она могла заявить о себе, что не оставалась праздной свидетельницей чужой беды, если могла своею помощью принести пользу". Вообще это чувство долга, вызывавшее
ее деятельное вмешательство всегда, когда в нем встречалась надобность, было ей присуще до старости лет, как показывает вся ее жизнь»35.
Мари-Сесиль — единственная из тещ осужденных декабристов, которая решилась отправиться в добровольную ссылку вслед за дочерью. Внук Мари-Сесиль, художник Е.К. JIe-Дантю, пишет так: "Потеряв в продолжение одного с небольшим года сына, дочь и зятя, она с твердостью, чисто мужскою, переживала свое горе, ни с кем не разделяя его, не проронив ни одной слезы в присутствии чужих, и по возвращении, в 1841 г., из Сибири отдала свое время, пока были силы, воспитанию внуков, проживая много лет в глухой деревне с старшей дочерью Сидонией Григорович и для себя довольствуясь очень малым". Для Е.К. Ле-Дантю осталась память о бабушке как о личности, "выдававшейся характером, умом и разносторонними знаниями, которыми могли бы гордиться современные мужчины, не говоря уже о женщинах". Другой знаменитый внук Марии Петровны, писатель Дмитрий Григорович, вспоминал, что и после всего пережитого в конце жизни Марья Петровна оставалась прежней, деятельной, "не любила сидеть сложа руки": "В хорошую погоду бабушка, в зеленом абажуре над глазами, с заступом в руке, проводила часть дня в палисаднике, копала грядки, сажала и пересаживала цветы, обрезывала лишние ветки..." Справедливости ради следует добавить, что Григорович считал слишком сильный характер бабушки сокрушительным для хрупкой натуры матери: «Матушка благоговела перед нею, но, вместе с тем, боялась ее... Когда бабушка была не в духе, матушка ходила на цыпочках, бережно, без шума, затворяла дверь; случалось, на бабушку нападает стих веселости, — она затягивала дребезжащим голосом арию из "Dame blanche", или куплет из давно слышанного водевиля, — матушка тотчас же к ней подсаживалась и начинала подтягивать»36. В письме из сибирской ссылки В.П. Ивашев сообщал, что, получив радостное известие по почте, Мария Петровна, возраст которой был уже около 70, проскакала с внучкой Манечкой (Марией Васильевной Трубниковой) всю комнату на одной ножке...37
"Думая, что ею руководит лишь жалость, она позволила себе увлечься страстью..." — из письма Марии Петровны Ле-Дантю 1831 г.
Сюжет любовной драмы "Про Белокурую Ирис и Доброго Зиля" слишком просится "навязнуть в зубах". Но вот как он видится в том психологическом освещении оригинальных и самостоятельно мыслящих натур, о котором говорилось ранее. При таком взгляде равноправными участниками драмы непременно окажутся родители влюбленных. Событийная канва такова. Деятельная Мария Петровна Jle-Дантю основала в Симбирске Институт благородных девиц, но доход он приносил недостаточный для содержания многочисленного семейства Ле-Дантю. Мария Петровна принимает нелегкое для себя решение стать гувернанткой в богатой семье Ивашевых, имевших обыкновение гостеприимно
и запросто принимать вместе с приглашенным на службу и его домочадцев. Так Камилла оказалась в доме Ивашевых — и "любезный и блестящий" Базиль, адъютант князя Витгенштейна (командующего 2-й армией), приехавший домой в долгий отпуск в 1823 г., роковым образом сразу покорил сердце красавицы. Ей было пятнадцать лет. Ивашев был старше ее одиннадцатью годами. Она, бесспорно, нравилась Василию Петровичу, но неравенство их положения, его ветреная молодость не позволили ему тогда всерьез задуматься о Камилле. Жизнь шла своим чередом. Камилла выросла и оставила дом Ивашевых. И чтобы помогать семье, уехала в генеральское имение Шишковых гувернанткой. Все эти годы она продолжала любить Василия Петровича.
Декабрьские события и известие о его осуждении окончательно "разорвали ей сердце". С 1826 г. она жила в Москве. Мучительная, и ото всех скрываемая безнадежная страсть, с которой она все эти годы пыталась бороться, тенью легла на ее жизнь. Веселая, общительная и музыкальная по природе, она почти перестает заниматься музыкой, отвергает предложения женихов, замыкается, грустит, "не живет, а прозябает". И все это заканчивается тяжелой депрессией — в 1828 г. она тяжело заболела: никто из близких не мог понять причины перемен, произошедших в характере Камиллы, о ней догадалась со временем только ее старшая сестра. Позже она писала: "Юность твоя увядала", а "средство против твоей тоски" было "так далеко". Камилла не могла себе представить, что Василий Петрович к ней тоже был неравнодушен.
И тут "случай", который всегда "неслучаен": неожиданно Вера Александровна Ивашева, к великой радости, в своем московском доме нашла портрет сына, считавшийся утерянным, и при встрече с Камиллой показала ей его... Много позже в сибирскую ссылку Вера Александровна написала Камилле: "Помните ли Вы, дорогая Камилла, впечатление, которое произвел на Вас портрет Базиля? Оно не ускользнуло от меня. В сердце я была Вам за него очень признательна, но что я могла тогда Вам сказать? Я не могла подать Вам никакой надежды и опасалась поддержать чувство, которое не считала столь серьезным и глубоким, как Вы это доказали впоследствии"38.
Однако Вера Александровна, великая мать, сделала тот единственный верный и незаметный шаг, который сдвинул эту глыбу, придавившую Камиллу, и вызвал бурный поток, впоследствии изменивший жизнь ее обожаемого сына, — вскользь она решилась обронить замечание, открывшее Камилле, что Базиль к ней тоже питал некое чувство. Семь лет Камилла молчала. Но теперь, отказав очередному жениху, она впервые объяснила причины отказа подруге. И события хлынули лавиной. Нервное ее состояние
усиливается. Она слегла в постель. В лихорадочном состоянии призналась матери в несчастной своей страсти.
Мария Петровна нашла способ сообщить это Вере Александровне. "К несчастью, — пишет она, — 14 декабря она оказалась в Петербурге, следила за всеми событиями и, думая, что ею руководит лишь жалость, позволила себе увлечься страстью, о которой я, наконец, узнала". Мария Петровна делает следующий шаг, столь же смелый и необычный, который вполне мог бы быть истолкован превратно, не знай она ума и сердца матери Ивашева, — сама предлагает ей Камиллу в невестки. "Сообщите генеральше, — пишет она приятельнице, — о состоянии Камиллы, о ее чувствах. Я ей предлагаю дочь с благородной, чистой и любящей душой. Я сумела бы даже от лучшего друга скрыть тайну дочери, если бы можно бьшо заподозрить, что я добиваюсь положения или богатства. Но она хочет лишь разделить его оковы..."39 И Марья Петровна не ошиблась.
Смелое предложение, сделанное дамой, "утешительно изумило", — написал сам Петр Никифорович. Ивашевы ответили честным и искренним письмом: "Вы, конечно, поймете, что мы добросовестно взвесили каждое слово письма... Великодушная и примерная самоотверженность Вашей дочери, ее добровольное отречение от более счастливого жребия внушает нам восхищение, а ее характер возбуждает наше глубокое уважение". "Вы вполне правы, сударыня, — приписала Вера Александровна, — что не краснеете за чувства Камиллы, — они так велики!.." И тут же мать пишет сыну, как всегда, правду: "Наша благодарность к той, которая, в силу привязанности к тебе, отказывается от света, забывает о себе, чтобы соединиться с тобой и страдать с тобой, заслуживает всеконечно, чтобы мы приложили все усилия сделать ее настолько счастливой, насколько это в нашей власти... Я знаю, что она тебе нравилась, но не думай, что Камилла такая же, как прежде, она очень подурнела от горя. Но вспомни, что причиной этому ты. Я знаю твое сердце и что потеря свежести должна внушить тебе чувство благодарности... Скажи мне откровенно, может ли она способствовать смягчению твоей доли". А старик генерал добавляет: "Я прошу тебя быть совершенно уверенным, что самоотверженность любезной во всех отношениях девицы делает ее в наших глазах неоцененною и уважительною"40.
Признание Камиллы спасло Ивашеву жизнь. В это самое время он готовился к неразумному побегу, последствия которого, по всеобщему разумению его товарищей, должны были быть самыми плачевными, его все отговаривали, но он оставался непоколебимо тверд и мрачен, говоря, что лучше умереть, чем жить таким образом, как он живет. Вечером накануне побега он получил письма родителей — все враз переменилось, о побеге он больше
не помышлял, более года ждал приезда Камиллы, ответив утвердительно на ее "предложение". Камилла обратилась к государю: "Я его люблю почти с детства, а когда перемена в его судьбе заставила меня опасаться вечной разлуки с ним, я почувствовала, что [еще сильнее] люблю его, что жизнь моя неразрывно связана с его жизнью"41.
Дикой ли, неприличной, необычной или романтичной вся эта история казалась двору, свету, царю, но к старикам Ивашевым государь и государыня испытывали неколебимое ничем почтение. Так или иначе, на докладной записке Бенкендорфа Николай I собственноручно написал: "Ежели точно родители ее и Ивашева на то согласны, то с моей стороны, конечно, не будет препятствий"42. Судьба Камиллы была решена. А соединение с Ивашевым считала, как и многие окружающие, ни в коем случае не жертвой, а счастьем.
Свадьба их состоялась в сентябре 1831 г., в Петровском Заводе. Декабрист князь Одоевский посвятил Камилле стихотворение:
Сердце горю суждено,
Сердце надвое не делится,
Разрывается оно...
Дальний путь пред нею стелется...
Год прожила Камилла с Ивашевым в каземате, куда не допускались никакие слуги, где ледяные коридоры, сырая и мрачная комната подорвали ее и без того слабое здоровье. Сначала она растерялась. Но, как ни странно, чувства супругов не охладели. "Ивашев, — пишет Якушкин, — выработавший себя всеми своими испытаниями, которые ему пришлось пройти, кротким и разумным поведением всякий раз успокаивал молодую свою жену"43. Камилла родила ему пятерых детей, старший умер, трое выжили, когда она носила под сердцем пятого ребенка, внезапно простудилась. Эта простуда 30 декабря 1839 г. унесла жизнь Камиллы — она скончалась тридцати одного года от роду, и ее последними словами были: "Бедный Базиль!" Ивашев "просил у Бога твердости заглушить горесть деятельным попечением об оставшихся дорогих существах". Он все чаще и чаще тяжело задумывается, становится "рассеянным и беспамятным", ему "так тяжело навести мысли к делу", что стыдит и понукает себя по "десяти раз в день". Наступает осень. "Холод около и внутри меня. Последний хуже — холод одиночества". Почти ровно год он выдержал жизнь без Камиллы, беспрестанно занимая себя делами и занятиями. 28 декабря 1840 г. "он скоропостижно скончался от апоплексического удара, и годовщина смерти Камиллы стала днем его похорон"44, — пишет его внучка, Ольга Константиновна Буланова.
Целы ли письма Ивашева? Нам кажется, будто мы имеем право на них.
Л.И. Герцен. Былое и думы
"Жизнь моя — так было угодно Провидению — была, в роде Вольтова столба, орудием, служившим на тысячу опытов человеческого достоинства" — из письма В.П. Ивашева из сибирской ссылки.
Таково свойство человеческого восприятия, литературного и жизненного, что для возбуждения первого интереса должна быть заданность цели — фабула. Так, мы наслаждаемся самой прогулкой, если есть цель, и не умеем гулять без цели. Детективы любят по той же причине — за предельно выраженную целесообразность, но на самом деле — и втайне от себя самих — наслаждаться погружением в самое течение жизни. Так и письма Ивашева: возьмешь затем, что это драматическая история ссыльного, вынужденного бороться за свое существование, но увлекут они спокойным течением своей обыденности, деталями ушедшей эпохи, полюбятся нам именно за это ("Всесильный бог любви — всесильный бог деталей!" Б.Л. Пастернак).
"В той науке, где сердце должно предугадывать и руководствовать, не успеть за вами нам, мущинам", — из письма В.П. Ивашева к сестре из Сибири, 1840 г.45
Не совсем привычно русской среде качество и потребность горячо интересоваться и самозабвенно любить близких родственников. С именем Лизы связана еще одна "романная" история семейства Ивашевых. Порывистая, страстно любящая брата, а главное, остававшаяся на протяжении всей его жизни его главным другом, Лиза так описывает арест брата: "Едва не сошла с ума во время нашего жестокого расставания, когда целых одиннадцать дней меня стерегли не спуская глаз"46. Она никогда не прерывает с ним переписки, высылает книжные новинки, отечественные и заграничные журналы, держит в курсе семейных и культурных событий. Но она так страдает от разлуки с братом, что в 1838 г., перед отъездом на лечение за границу, обманув отца тем, что едет на богомолье в Цивильск, решается тайно отправиться к брату в Сибирь. Достает подорожную на имя купчихи. Под чужим именем она пробыла в Туринске две недели. Старшая дочь Ивашевых, Манечка, "помнила приезд таинственной гостьи тети Лизы, и радость в доме и закрытые ставни и всеобщую настороженность"47.
В письме Лизы Языковой Ивашеву содержится обещание сохранить в переписке образ того "культурного бытия", которое он привык вести в своей обыкновенной жизни: "Милый, неоцененный братец. Наконец я имею позволение к тебе писать. Сколько
сладости для меня сие последнее утешение в горестной разлуке... Мы будем писать как можно чаще, мы присоединим тебя к себе, и хоть в отдаленности, но ты всегда будешь свидетелем всех наших чувств, действий и мыслей, ты подумаешь, что ты с нами, — и если эта счастливая мечта тебе принесет только один миг успокоения, то я буду считать себя счастливой..." O.K. Буланова замечает: "Семья действительно вела самую правильную переписку во все время пребывания Василия Петровича в Сибири и почти не пропускала ни одного почтового дня (раз в неделю ходила в Сибирь)... держала Василия Петровича в курсе всех семейных дел и интересов"48.
"Негостеприимный воздух" изгнанья — из письма к Лизе.
"Думаю об вас,— пишет Ивашев Лизе, — мои дорогие, переношусь в ваш край; кажется вижу благорастворенный воздух; благоухание цветов, вижу красоту зданий; изящество и прелесть всюду. Но миг пребывания в сих воздушных замках, в которых я соединял милых сердцу, глядел на них, с ними беседовал, — промчался: я очнулся и увидел в окно снег, падающий хлопьями, и вслушался в скрипы калитки, неблагозвучно разговаривающей с ветром. — Чтоб забыть наш холод, негостеприимный наш воздух, мне стоит только перебраться из кабинетного своего подвала в верьх, — к жене, к матушке, к детям: там тепло сердцу"49.
Цитируемые здесь письма начинаются со времени отъезда Лизы. Культура литературная, культура пера, воспитанная в семействе на протяжении поколений, видна в каждой записочке, сделанной рукой Ивашева. И содержание писем, и сама сохранность громадного архива говорят о любви семейной, не растраченной в долгой разлуке. Следует учитывать литературную одаренность Ивашевых, передававшуюся по наследству. Рука Ивашева — рука писателя. Ему никогда не надоедает общаться с любимой сестрой. Он напрягает воображение писателя, чтобы дать возможность "представлять", воссоздавать "картины своей жизни". Письма Ивашева реализуют психологический тип эмоциональной открытости. Он входит во все детали жизни, бесконечно обыденные, но они ему интересны, поскольку связаны с близкими существами: лишаи на ногах прелестной Камиллы, понос Петру-ши, простуда Мани — он едва ли сам не Наташа Ростова. При этом до самого последнего дня не покидают его три основных занятия — литература, живопись, музыка. Следует отметить, письма были бы интереснее, если бы он не так любил Лизу. Временами кажется, что он бы и вообще не писал о себе, а только ей о ней же, да она требовала подробностей. Детальность стиля его писем коррелирует с детальностью его живописи. Через огромные пространства он ощущает семью единой средой. Конечно, Ивашев вынужден ограничиваться сугубо семейной сферой, боясь соглядатаев переписки. Но это же заставляет, прибегая к метафорам, создавать
чеканные формулировки, одной фразой характеризующие его жизнь и личность: «"негостеприимный воздух" изгнанья», "дни, падающие мерными каплями", "жизнь моя... бьша, в роде Вольтова столба, орудием, служившим на тысячу опытов человеческого достоинства" (Вольтов столб — первый химический источник электричества, изобретенный в 1800 г. Алессандро Вольта и названный по его имени) и пр. Мы можем говорить о целостном художественном видении мира — оно детально живописно — и печаль и раздражение Ивашев передает через деталь внешнего мира — по опасению цензуры, но не только, это ему свойственно изначально. Так, тоска по хорошему обществу — через уныло-безвкусные цветы на сюртуке купца, умственный голод — через неприязнь к "пестрой дичи" купеческого общества. Раздражение большого барина против полуобразованных, при дружелюбии к простым крестьянам и вообще к простому народу, — черта, свойственная многим подлинным интеллигентам и поздних времен. С крестьянами Ивашев короток, но между Василием Петровичем и "физиономиями из местных", стремящихся к образованности "на азиатский манер", — непроходимая пропасть, и проступает брезгливость барина, та самая пресловутая "культурная пропасть": "...встретились... с одною из знаменитостей нашего города, с управляющим питейной части, которого зовут здесь откупщиком и который в сопровождении супруги, разодетой по последней моде и многих дам купеческого сословия, в немецких платьях, с платками на голове и с наколотыми украшениями на крыльях летучих мышей, находился также... с самоваром. Увидав с нами Анненкову, которой никогда еще не видали, любопытство взяло заживо женские сердца и мы видели, как, углубившись в лес, повернули на нас рекогносировку [sic!] и вслед за сим выступила вся компания из опушки леса. Жена откупщика, разукрашенная, расфранченная и разбеременная, явилась первая, окруженная, как Калипсо, нимфами. Вслед за нею показался и супруг в соломенной шляпе, в архалуке, в халате. На халате — в чем-то принадлежащем тому и другому — в красном бархатном сюртуке последнего фасона с огромными синими по бархату цветами. Тогда как жена тащилась затягивая одну ногу, он приблизился с ужимками, a petits pas, на цыпочках, почти бегом; — Василий Петрович! Камилла Петровна! Как приятно-с, пользуетесь растворением природы-с! И мы тоже-с! С самоваром-с сюда приехали-с? Как приятно-с! И мы тоже-с! Не присоединитесь ли на чашку чая-с? Сделайте ваше одолжение. — Отклонив предложение, обыкновенное здесь учтивство, расшаркавшись и раскланявшись, и наконец возвратившись домой, после этой прогулки, этих самоваров, этих людей, правда предобрых, прегостеприимных, и вправду имеющих хорошую сторону, но... после всей этой дичи, мы попали в тот очарованный круг, который вы обвели вашим пером:
Как поневоле, не сравнить два наших образа жизни, и как не подарить тебя предметами сравнения!"50
В борьбе с этой чуждой стихией и Ивашев устраивает дом по-дворянски, "как у батюшки", прилагая к этому немало усилий, и его дамы строят вокруг дома европеизированный мир в цветниках и оранжереях, быть может совсем лишний для их материального состояния (все массы сортов парижских далий, посаженных М.П. Jle-Дантю, — "настоящие карлики", сообщает Ивашев со смехом), но необходимый для их культурной устойчивости: "Моя Камиллушка поправилась здоровием. У нее тоже часть в огороде: парники с арбузами и дынями. И мы будем вкушать шесть дынь и пять арбузов. Моя же часть на этот год строение. Оно так хорошо идет, что я вывел в фундаменте одну среднюю стену прямо в окно. Я похватался тогда только, когда выложили до оконницы. Пришлось справлять кое-как грубую ошибку — и эта хлопоты были одной из причин короткости и несвязности моего последнего письма"51; "Матушкин цветник роскошно красуется незнакомыми в нашем краю далиями всех красок. — Хорошая погода даже слишком постоянна для хлебов. — Так же как и ты, мой друг, мы прогуливаемся в окрестностях города. Любимая наша прогулка в верстах трех от города, в лесу, где матушка ботанизирует или помогает Камилле собирать травы душистые для Петру-шиных ванн. Иногда присоединяются к нам Анненковы и тогда Камиллино Общество шумит и кричит не менее, как путешественники, рассаживающиеся в паровые повозки"52; "Ты спрашиваешь, есть ли уголок для матушкиных цветов? — Цветник и огород у нас возле самого дома; Матушка, проснувшись, может окинуть глазами своих воспитанников. И в нынешнем году, или, вероятнее, от худого свойства земли, все воспитанники ее настоящие карлики. Непременно удобрю землю к осени. Жаль смотреть на ее потерянные труды. Деятельность ее неутомима. Ни жар ни дождь не удерживают ее: целые часы проводит она в цветнике своем и каждому растеньицу дан взгляд; вижу иногда, как, не жалея колен, ощипывает около них сорную траву или вглядывается в завязку"53.
В воспитании индивидуальности мировосприятия, развиваемом через чтение, видит Ивашев главное средство выработать характер и сохранить культурные привычки своей среды у детей: "Дням, падающим нам одномерными каплями, стараемся придать новость смешением и разнообразием занятий; по вечерам читаем; когда приходит Revue changera, ей посвящаем вечера два или три; не то мечтаем над какою-либо главой любимой книги... и готовимся воспитать души наших девочек, сравниваем, применяя к этим дорогим существам, свое мнение с старой опытностью матушки"54. "Развертываются в твоей Маше (дочь Е.П. Языковой) сердце и чувствительность, которых ты не подозревала: по крайней
мере в той степени, в какой их находишь теперь. Наперед можно тебя поздравить с новым другом"55. Манечка Ивашева (старшая дочь В.П. и К.П. Ивашевых) очень скоро стала оправдывать ожидания, оказавшись способной впитать атмосферу свободы размышлений, но также и свободно принимаемых обязанностей, накладываемых семейной любовью: "Долго нам жить до того, чтобы могли и мы с Камиллушкой радоваться на образование и развитие качеств, которые воздают вполне за любовь родителей: но, мой друг, уж и теперь наша Маня нам обещает много утешений. Бог милостив: не угаснет в ней быстрота понятий! Авось все более и более будет укрепляться в ней любовь к ее Маминьке, к которой уже так она привязана, что налагает на себя иногда детские лишения в доказательство привязанности"56, — написал Ивашев Лизе (курсив мой. — Е.Ф.). Ивашев выработал в себе принцип — любить детей ради них самих, а не ради себя: "Петруша все страдает изнурением сил. Недостаток сил останавливает в нем развертывание способностей, принадлежащих по возрасту. Понятия на точке замерзания; авось поправится, но да будет воля Всемогущего: будем повиноваться во всяком случае, и будем сына любить для него самого, когда б даже не пришлось нам видеть возмездия за любовь и попечение"57.
Не находим мы у Ивашева никакого жеманства в описании болезней, никакого стеснения в изучении болезненных состояний противоположного пола. (Вспомним, что почти через век, в интеллигентной среде — сестра А.П. Чехова, Мария Павловна, не смела лечить брата, поскольку не могла войти в комнату к мужчине.)58 "Pierre... слаб на ногах, задумчив, зуборащение все его мучит, а зубы не выходят; хочет лепетать, а язык связан, тело вяло — не в услугах у способностей, которые так — и — просятся развернуться. Верочка кормится рожком; не захотела груди сама. Верьте или нет: но никакой не придумаю причины кроме... крупинки vilicea. Камилла жаловалась на трепетания в груди и появились у ней лишаи на ногах. Лишаи пропали, а Верочка не стала брать груди. Я прочел статью о Vilic. о Jahr'a: l'enfans ne prend point le lais de la mere"59.
Ивашев значительно опережает в своем сибирском уединении позднейший рациональный подход к естественным проявлениям жизни, свойственный людям 1860-х. Его отцовство сродни материнству. Как женщина, когда болеет ребенок, не может надеть на себя драгоценности, так и Ивашев: "Покамест он [Петруша, сын] был болен, я не хотел и за перо приниматься"60.
В письмах много просто бытовых зарисовок, комических сюжетов, которыми само себя веселит немногочисленное и замкнутое общество: "Наш Басаргин всегда нас посещает... Он все тот же верный друг, строгий и беспристрастный, делает что-нибудь да доброе, или кому-нибудь да добро. Иногда и проказничает:
7 ВМУ, лингвистика, № 1
вот пример. Анненков очень близорук; и в очках плохо видит. Недавно, выходя от нас, Басаргин с Анненковым отправились проходиться по городу. Мы с женою и Матушкой отправились также на гуляние и зашли к Анненковой, которая присоединилась к нам. Басаргин, увидав нас издалека, уверил Анненкова, что идет к ним на встречу отставной поручик такой-то, с семьею, у которых в доме они нанимают квартиру и которые страх надоедают Анненкову. Когда мы почти сошлись, представь удивление нас всех, особенно Анненковой, видя, что муж ее пресухо ей и нам поклонился, и повернул вбок — и вообрази смех, который по разгадке поднялся между нами"61.
Ивашев внимательно следит по иностранным журналам за происходящим в мире, просит в письмах дать разъяснения всем новостям общественной и научной жизни: "Почтовые наши повозки не паровые кареты, в которых ты долетишь до Лейпцига. Описание твоей прогулки в локомотиве восхитило меня. В нашей матушке России положено им тоже начало. Перелетывают в них из Петербурга до Петергофа, но если бы в нашем запалом уголке, где об этом еще не знают, где не читают даже газет, рассказывать о таком чуде искусства, верно наши старожилы про себя подумают, что их морочат и подновляют сказку про Амелю дурачка, который, если помнишь, ездил на печи без лошади по его дурацкому прошению, по щучьему велению"62.
Итак, "необычайно было одиночество русских культурных и свободолюбивых людей первой половины XIX века. Были культурные люди, но не было культурной среды... Сам Александр I был царь-интеллигент, всю жизнь искавший правды... но человек раздвоенный и не сильный... Ренессанс той эпохи происходил в очень маленьком и тонком слое дворянства, и ищущие правды люди должны были жить небольшими группами и содружествами"63 (курсив мой. — Е.Ф.).
В итоге жизни — "в запалом уголке, — как выражался декабрист, — где даже газет не читают", — необходимыми сторонами своего существования Ивашев видел непрерывные и интенсивные творческие занятия (литературные, музыкальные, художественные), утверждал как неотъемлемую часть духовной жизни постоянное познание нового во всех областях научно-общественной жизни; утверждал как главный принцип каждодневного бытия культурное общение в "хорошем обществе" — замкнутом кружке ссыльных декабристов, противопоставленном "местному обществу"; а также настаивал на потребности сохранения "культурных привычек и обихода" своей среды (в том числе и хозяйственно-материального), "бесцельных" и даже "материально нецелесообразных" в конкретных социокультурных условиях. Главным содержанием своей жизни, делающим ее осмысленной при полной изолированности в сфере общественной, Ивашев видел цель —
воспитать в детях самостоятельно мыслящих индивидуумов. И все это — ради сохранения достоинства личности в предлагаемых обстоятельствах. Повторим определение декабриста, данное своей собственной жизни. "Когда ты себе представляешь своего брата, — пишет он Лизе, — не воображай его предающимся отчаянию и обессиленным под ношей скорбей. Вспоминания мои не все грустные: жизнь моя — так было угодно Провидению — была, в роде Вольтова столба, орудием, служившим на тысячу опытов человеческого достоинства. Тут дело, как видишь, не обо мне лично; потому что я сам ценю себя не только невысоко, но говоря откровенно, признаюсь, что не стою ни гроша, а измучил вас на миллион"64 (курсив мой. — Е.Ф.).
Единомышленник и родственник В.П. Ивашева декабрист Н.И. Тургенев из своего вынужденного (но гораздо более благоприятного) изгнания — из Англии напишет: "Я должен сохранить не только чистую совесть, но и нравственное мое достоинство... Чувство чистой совести достаточно для смерти. Чувство нравственного достоинства необходимо для жизни".
Примечания
1 Приводимые в этой статье сведения содержатся в обширных архивах Ивашевых—Трубниковых (СПб. ЛОИИ. Ф. 167. Пушкинский Дом. 13.904—13.919; ГИБ. Ф. 110), но в основном здесь впервые предлагаются отрывки из семейных писем декабриста В.П. Ивашева сестре Е.П. Языковой (1838—1840 гг.; М. РГБ. Отдел рукописей. Ф. 112).
Автор настоящей статьи выражает благодарность за бескорыстную помощь всем сотрудникам перечисленных рукописных отделов Москвы и Санкт-Пе-тербурга. Фрагменты французских писем цитируются по книге писательницы O.K. Булановой, дочери М.В. Трубниковой, "Роман декабриста" (М., 1933). Подробно изучив весь колоссальный архив Ивашевых, внучка декабриста внесла неоценимый вклад в историю русской культуры, переведя с французского языка и опубликовав многие из ранее недоступных писем, приводимых и здесь, — ведь она подробно знала историю своей семьи, всегда ясно осознавая, о каком событии идет речь, хорошо понимала старинный французский, на котором были написаны письма, хорошо читала старинные и выцветшие почерки своих бабушек — труд, вряд ли доступный какому-либо другому исследователю.
2 Тайная жизнь Сальвадора Дали, написанная им самим / Пер. Н.Р. Малиновской. М., 1999. С. 438.
3 Действительно, в Записных книжках JI.H. Толстого есть запись (27 авг. 1878. JI. 20), которая касается Ивашева и которую М.А. Цявловский называет "непонятной": "Семейство сосланного в деревне и в губернии (Татариновой Зап.). Ивашев.— Ложные слухи — простили. Мать убита". Видимо, имеются в виду нашумевшая история о посещении Николаем I Ивашевых, возлагаемые в связи с этим надежды на смягчение участи декабриста, оказавшиеся ложными. Наверное, "мать убита" нравственно (см.: Толстой JI.H. Полн. собр. соч. / Под общей ред. В.Г. Черткова. Т. 17. М., 1936. С. 446).
4 В.В. Стасов — Л.Н. Толстому, 1878 г.: «Нынче уже совсем мало осталось людей налицо из эпохи декабристов, а если и остались такие, то все это дворяне и иные люди среднего сословия. Представьте же себе, что мне случилось на-
брести на отличного человека того времени, и этот человек — во-первых, женщина, разумеется, старая, а во-вторых, — женщина из "низшего" сословия. А именно — это няня, умная, толковая, энергичная, которая в 1826 г. молодой горничной последовала за своим сосланным господином и его молодой женой, добровольно поехавшей с ним; что это за женщина такая, и с какой благоустроенной душой, вы можете судить по тому, что пришло одно такое время, когда ее "барским детям" нечем было существовать, она вязала чулки, продавала их, — и только этим они все и жили. И так далее, и так далее. Мне кажется, вам бы не худо при случае повидать эту хорошую старушку и послушать ее» (Толстой JI.H. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 489).
5 Страхов писал Толстому: "Стасов огорчается вашим молчанием" (Толстой JI.H. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 491).
6 Там же.
7 Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни // Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). 2-е изд., доп. СПб., 1998. С. 343.
8 Лотман Ю.М. Век богатырей // Там же. С. 256.
9 См.: Либан Н.И. Становление личности в русской литературе XVIII века. М., 2003.
10 «Декабристы проявили значительную творческую энергию в создании особого типа русского человека, по своему поведению резко отличавшегося от того, что знала вся предшествующая русская история... Поведение образованного, европеизированного дворянского общества Александровской эпохи было принципиально двойственным. В сфере идей и "идеологической речи" усвоены были нормы европейской культуры, выросшей на почве просветительства XVTII века. Но сфера практического поведения, связанная с обычаем, бытом, реальными условиями помещичьего хозяйства, выпадала из области "идеологического осмысления"... Создавалась иерархия поведений... Низший — чисто практический — пласт... "как бы не существовал"... Декабрист своим поведением отменял иерархичность и стилевое многообразие поступка... Чисто практическое поведение... переходило из разряда неоцениваемых действий в группу поступков, осмысляемых как "благородные" или "хамские"... "Единство стиля" в поведении декабриста имело своеобразную особенность — общую "литературность" поведения романтиков, стремление все поступки рассматривать как знаковые...» (Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни. С. 331, 335—338).
11 Письма декабриста И. Горбачевского — Е.П. Оболенскому // Русская старина. 1903. Т. 115. С. 712.
12 М.М. Веневитинов — JI.H. Толстому: "Наконец, документы, мною вам обещанные, переписаны и отправлены мною вам по почте... Спеша удовлетворить ваши ожидания, я посылаю вам мои материалы в сыром виде, в каком они были у меня записаны. Ивашевскую переписку когда-нибудь хочется обработать мне в исторической форме..." (Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 17. С. 493).
13 Сергеев М. Несчастью верная сестра // Сибирь. 1974. № 4. С. 40—57.
14 "Сама Анненкова отрицательно относилась к искажениям правды, которые сделал Ал. Дюма... исказил образ матери-помещицы, превратил в нежную и любящую мать" и пр. (Орлова С. Роман А. Дюма "Записки учителя фехтования" // Дюма А. Записки учителя фехтования. Горький, 1957. С. 9).
15 Герцен А.И. Былое и думы. Л., 1945. С. 31.
16 Там же. С. 32.
17 Буланова-Трубникова O.K. Три поколения. М.; Л., 1928. С. 43.
18 Потеряв Камиллу, Ивашев более всего сокрушался о том, что некому передать дочери ее неповторимое изящество: "Манечка... до сих пор все милое дитя; но кто теперь передаст ей грациозные приемы, некоторую нежность в звуках голоса, привычки, перенимаемые у матери младенческим возрастом!?" (Ф. 112. Кн. 5779. Ед. 4а. Л. 4. 23 мая 1840).
"Было бы очень жаль, если бы жены декабристов не дождались своего Плутарха и умерли для нас как живые женщины своей эпохи... У нас слишком мало фактических сведений, и авторы воспоминаний и записок, преклоняющиеся перед подвижничеством женщин, ограничиваются искренними общими местами; они, правда, не знают, какие еще подобрать эпитеты для их самоотречения энергии доброты любви, но, за редкими исключениями, не дают ярких черт, которые обрисовали бы перед нами живого человека. До полнейшей абстракции в характеристике жен декабристов дошел кн. А.И. Одоевский в своем известном и трогательном стихотворении княгине М.Н. Волконской... Конечно, эти стихи так выпукло рисуют все, что эти женщины сделали для декабристов, но мы не улавливаем образов. А как раз для того, чтобы их история имела для нас значение... нужно, чтобы они ожили, встали перед нами, облеченные плотью и кровью" (Щеголев П.Е. Жены декабристов // Исторические этюды. СПб., 1913. С. 398-400).
19 Веневитинов М.М. Роман декабриста // Русская мысль. 1885. № 10. С. 118.
20 Судьба живописного наследия Ивашева более или менее благоприятна. Литературные и музыкальные тексты погибли: "Оставшиеся после смерти Ивашева литературные, художественные и музыкальные произведения были увезены его родными из Сибири, а затем распылились и рассеялись" (Решко Е.К. Неизвестная элегия В.П. Ивашева "Рыбак" // Лит. наследство. Декабристы — литераторы. АН СССР. Отд. русского языка и литературы. 1968. С. 593).
21 РГБ. Ф. 112. Кн. 7559. Ед. 4а. Л. 46. 13 сентября 1839.
22 Веневитинов М.М. Роман декабриста. С. 119.
23 Новые материалы о деятельности Пестеля существенно меняют представление о грозной серьезности замыслов заговорщиков (см., например: Киянская О.И. Южный бунт. М., 1997).
24 Буланова-Трубникова O.K. Три поколения. С. 20.
25 Тургенев Н.И. Россия и русские. Ч. 1. М., 1907. С. XIX, 50, 57.
26 Шмидт С. О. Декабристы в представлениях людей рубежа XX и XXI столетий // Археографический ежегодник за 2000 г. М., 2001. С. 17.
27 Шмидт С. О. Общественное самосознание российского благородного сословия. XVII - первая треть XIX века. М., 2002. С. 109-110.
28 Лотман Ю.М. Век богатырей // Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). С. 254.
29 Буланова-Трубникова O.K. Три поколения. С. 56—57.
30 РГБ. Ф. 112. Кн. 5779. Ед. 4а. Л. 5. 29 декабря 1838.
31 ЛОИИ. Ф. 167. Ед. 6. Л. 1-3.
32 Так эту сцену описывает очевидец: «Очень было заметно, что государь ожидал со стороны Ивашевой какого-то объяснения. Мать несчастного (декабриста), сосланного на каторжную работу, не могла собраться с духом начать речь о сыне, хотя я предупреждал ее, что государь меня спрашивал о ней и об ее муже. Во время разговора она уронила платок, Государь поднял оный и, отдавая, поцеловал у нее руку... [Вера Александровна заговорила совсем не о том], в конце разговора... вторично поцеловал у нее руку и вышел. Севши в экипаж, сказал мне: "Почтеннейшая женщина! Ну, не удивляюсь, что ты так любишь это заведение: ничего лучше онаго я не нашел"» (Жиркевич И. С. Записки // Русская старина. СПб., 1890. С. 125).
33 Карамзин Н.М. Рыцарь нашего времени. Одесса, 1888. С. 18.
34 Юнкер Г. Детские годы Д.В. Григоровича по архиву Ивашевых // Григорович Д.В. Повести и рассказы. Воспоминания современников. М., 1990. С. 386.
35 Там же. С. 389-390.
36 Там же. С. 393.
37 "Только что прочли мы с матушкой твое письмо, я за руку взял Манечку, довел молча до залы и предложил, вам в честь, проскакать по зале на одной ножке, мы с ней пустились в запуски. Слышу: что-то еще скачет... то была Матушка!" (Ф. 112. Кн. 5779. Ед. 46. Л. 21-22. 29 ноября 1840).
38 Буланова O.K. Роман декабриста. M., 1933. С. 113.
39 Там же. С. 118.
40 Там же. С. 119-120.
41 Там же. С. 134.
42 Там же. С. 144.
43 Там же. С. 205.
44 Там же. С. 360.
45 Ф. 112. Кн. 5779. Ед. 4а. Л. 15. 29 августа 1840.
46 Буланова-Трубникова O.K. Три поколения. С. 16.
47 Там же. С. 55-56.
48 Там же. С. 26-27.
49 Ф. 112. Кн. 5779. Ед. 4а. Л. 15. 24 марта 1839.
50 Там же. Л. 36. 1 августа 1839.
51 Там же. Л. 31. 5 июня 1839.
52 Там же. Л. 36. 1 августа 1839.
53 Там же. Ед. 46. Л. 11. 4 июля 1840.
54 Там же. Л. 17. 6 апреля 1839.
55 Там же. Л. 31. 5 июня 1839.
56 Там же. Л. 32. 5 июня 1839.
57 Там же. Л. 32. 5 июня 1839.
58 См.: Пилявская С.С. Грустная книга. М., 2001. С. 281.
59 Ф. 112. Кн. 5779. Ед. 4а. Л. 9. 26 января 1839.
60 Там же. Л. 59. 24 ноября 1839.
61 Там же. Л. 32. 5 июня 1839.
62 Там же. Л. 36. 1 августа 1839.
63 Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 20.
64 Ф. 112. Кн. 5779. Ед. 46. Л. 20. 1 ноября 1840.
Résumé
The article is devoted to Vasily Ivashev and Camille Le-Dantu love drama. Love story is considered from the point of view of the personages psychology. The main idea of the article is the Ivashev's noble family private life, intensive development of a personality formed a new mentality and Russian stratum later termed "intelligentsia".
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 1
М.М. Лоевская
ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОЙ ЖИТИЙНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ: АГИОГРАФИЧЕСКИЙ КИЧ, ВИЗИОНЕРСТВО, МИФОЛОГИЗАЦИЯ
В свое время еп. Игнатий Брянчанинов предупреждал, что "нужна осторожность для читателей повести, которая предположена к духовному созерцанию и назиданию", что жития святых надо читать с разумением, в противном случае это может привести "к повреждению себя"1. Что под этим подразумевал святитель?
