CC BY
588
2. Жюльен Н. Словарь символов. Иллюстрированный справочник. - Челябинск: «Урал Л.Т.Д.», 2000. - 497с.
3. Колошук Н.Г. Творчество Высоцкого и «лагерная» литература // Мир Высоцкого. Исследования и материалы. Вып. V - М.: ГКЦМ В.С. Вы-
соцкого, 2001. - С. 76-92.
4. Кулагин А.В. Высоцкий и другие: Сборник статей. - М.: ГКЦМ В.С. Высоцкого: Благотвор. фонд Владимира Высоцкого, 2002. - 200 с.
5. СкобелевА.В., Шаулов С.М. Владимир Высоцкий: Мир и Слово. - Уфа, 2001. - 204 с.
УДК 882.09 Т 462
В.В. Тихомиров
РАЗВИТИЕ ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКОГО МЕТОДА Н.Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО
Литературная критика Н.Г. Чернышевского опирается на его эстетику и предполагает сознательное проявление авторской позиции в произведении. В реальной критике, одним из создателей которой был Чернышевский, возможно и выявление объективного смысла произведения, независимого от авторской интенции. Критик высоко оценивал и художественный фактор литературного произведения, в то же время сознательно подчиняя свои критические оценки идейной позиции и гражданскому долгу.
Ключевые слова: метод литературной критики, эстетические и общественные основания критики, специфика реальной критики.
Литературная критика Н.Г. Чернышевского была логическим продолжением и практической реализацией его эстетической программы. Известная формула создателя позитивистской (по существу утилитарной) концепции художественного творчества, утверждающая три основные задачах искусства (воспроизведение жизни, объяснение жизни и приговор над ней) предполагает не просто сознательное, осмысленное, целеустремлённое по своей природе художественное творчество, но и его социально активную, преобразовательную функцию. В подобном понимании искусство явно сближается с наукой об обществе, более того, интеллект оказывается своего рода мерилом творческих способностей художника. По мнению Чернышевского, у людей, «у которых умственная деятельность слаба, когда подобный человек - поэт или художник, его произведения не имеют другого значения, кроме воспроизведения любимых им сторон жизни <.. .> Но если человек, в котором умственная деятельность сильно возбуждена вопросами... одарён художническим талантом <.> его произведения будут. сочинениями на темы, предлагаемые жизнью <.> Тогда художник становится мыслителем, а произведение искусства, оставаясь в области искусства, приобретает значение научное» [1, т. 4, с. 110]. Об этом же достаточно чётко высказался автор известных иссле-
дований об эстетике Чернышевского Г. А. Соловьёв: по его мнению, Чернышевский «отождествлял художественный образ с научно точным изображением оригинала» [2, с. 70].
Подобное сближение искусства с наукой -явное развитие идей В.Г Белинского конца 1840-х годов. Его заветы, его программа натуральной школы оказались достаточно жизнестойкими и актуальными для последующего периода развития русской литературы. Стремление Чернышевского поддержать и продолжить традиции натуральной школы («гоголевского направления», как не совсем верно - вслед за Белинским - называет его новый идеолог прежнего метода) объясняется не только политическими, гражданскими причинами, но и близостью методологии, эстетических принципов. Философские взгляды Чернышевского, как и Белинского последних лет жизни, во многом опирались на антропологизм Фейербаха. Г.В. Плеханов писал в связи с этим: «Задача эстетики, как отрасли науки... заключается в реабилитации действительности и в борьбе с фантастическим элементом человеческих представлений. На этом выводе из философии Фейербаха и были построены эстетические взгляды Чернышевского» [3, т. 2, с. 308]. Эстетика Чернышевского близка социологии: критик видит в художественном воспроизведении жизни преимущественно материал для её объяснения и для сужде-
ния о ней, поэтому истина воспроизведения чрезвычайно важна [3, т. 2, с. 324]. Как писал сам Чернышевский, философия у Фейербаха, «признав тожество своих результатов с учением естественных наук, слилась с общей теориею естествоведения и антропологиею <.> трудами новейших немецких мыслителей философия получила содержание, соответствующее требованиям точных наук, и основалась, подобно естествоведению, на строгом анализе фактов» [1, т. 3, с. 179, 180].
В диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» читаем: «Образ в поэтическом произведении точно так же относится к действительному живому образу, как слово относится к действительному живому предмету, им обозначаемому, - это не более как бледный и общий, неопределённый намёк на действительность <.> по сюжету, по типичности и полноте обрисовки лиц поэтические произведения далеко уступают действительности <.> явления действительности - золотой слиток. произведение искусства - банковый билет, в котором очень мало внутренней ценности <.> цель и значение произведений искусства: они не поправляют действительности, не украшают её, а воспроизводят, служат ей суррогатом» [1, т. 2, с. 64, 68, 75, 78].
Подобные, явно позитивистские представления об искусстве некорректны по отношению к художественному творчеству как специфическому, образному способу эстетического восприятия действительности, художественному её переосмыслению. Искусство, как и наука, по Чернышевскому, -учебник «для начинающего изучать жизнь; их значение - приготовить к чтению источников и потом от времени до времени служить для справок <.> Искусство относится к жизни совершенно так же, как история; различие по содержанию только в том, что история говорит о жизни человечества, искусство - о жизни человека» [1, т. 2, с. 87]. Уместно напомнить суждение Аристотеля о том, что содержание поэзии - то, что могло быть, а содержание истории - то, что было в действительности.
Л. Фейербах указывал «на художественные образы как на форму религиозных представлений» [2, с. 62] и тем самым в позитивистском духе явно умалял их значимость и познавательную функцию в сравнении с непосредственным восприятием жизненных реалий. Отсюда прямой вывод о превосходстве явлений действительности над вымыслами творческой фантазии, воспринятый Чернышевским за истину.
При сохранении принципа приоритета действительности над искусством в первые годы своей критической деятельности (1854-1857) Чернышевский требовал от автора открытой субъективности, «приговора», который возможен, «если художник - человек мыслящий» [1, т. 2, с. 110]. Отсутствие такого приговора воспринималось как художественный недостаток: «Наблюдательность иных талантов имеет в себе нечто холодное, бесстрастное» [1, т. 3, с. 422]. Таковы Пушкин, Гончаров, Л. Толстой. Однако «ради правдивого воспроизведения быта» критик «готов пока не анализировать субъективные идеи» писателя [4, с. 138], а у Писемского в «отсутствии лиризма» видит «скорее... достоинство, нежели недостаток» [1, т. 4, с. 570].
Впервые Чернышевский сформулировал свои литературно-критические принципы в 1854 г. в статье «Об искренности в критике». Эта формулировка достаточно традиционна и ещё не вполне отражает новые эстетические взгляды, которые появятся у критика несколько позднее: «Критика есть суждение о достоинствах и недостатках какого-нибудь литературного произведения. Её назначение - служить выражением мнения лучшей части публики и содействовать дальнейшему распространению его в массе» [1, т. 2, с. 254]. Критерии критических оценок ещё не определены, однако отдельные высказывания свидетельствуют о целевой установке Чернышевс-кого-критика: он против критики «уклончивой и пустой», за критику «дельную», не забывающую «о содержании, о здоровом взгляде на жизнь, как существенных достоинствах литературного произведения» [1, т. 2, с. 255]. Все способности критика «должны служить ему орудием для достижения серьёзной цели. развития и очищения вкуса в большинстве. читателей» [1, т. 2, с. 257].
Итак, главная задача критики - анализ содержания произведения, его смысла, по формулировке Чернышевского - «мысли». По его мнению, книги бывают «пустые» и «непустые» - вот о непустых-то и говорится, что в них есть «мысль» как «стремление к содержанию, веяние в книге того субъективного начала, из которого возникает содержание» [1, т. 2, с. 260]. Критика «должна заняться делом... серьёзным и достойным - преследованием пустых произведений и. обличением внутренней ничтожности и разладицы произведений с ложным содержанием» [1, т. 2, с. 262]. Следовательно, критика призвана находить в содержании произведения проявление авторской
позиции и соответственно оценивать её (давать объяснение и приговор). Именно так поступал Чернышевский в первых своих критических статьях, например, в рецензии на комедию А.Н. Островского «Бедность не порок» (1854 г.).
Автор этой статьи использовал очень тонкий и оригинальный критический приём. Он как будто оценивает комедию с точки зрения художественного мастерства, в традициях господствовавшей в России в середине 1850-х годов эстетической критики, но в сущности вскрывает несостоятельную, по его мнению, авторскую мысль, опирающуюся на ложное содержание - изображение патриархального быта купечества. Отсюда, как полагает критик, «фальшивость и слабость новой комедии», это «произведение кичливой бездарности», пьеса «слаба до невероятности», хотя некоторые (явный намёк на суждения «молодой редакции» «Москвитянина») называют её «ценным и долговечным вкладом в сокровищницу русской литературы» [1, т. 2, с. 232]. Рецензент утверждает, что «автора “Бедность не порок”, не будь выставлено его имени на этой комедии, невозможно было бы признать автором “Своих людей”: он кажется только его подражателем, усвоившим до некоторой. степени его манеру» [1, т. 2, с. 233-234]. Чернышевский иронично пересказывает содержание комедии и всюду подчёркивает несообразности в исполнении: диалоги, в которых персонажи рассказывают о вещах, заведомо им известных, музыкальные сцены низкого пошиба, условная развязка, мелодраматичные или «облитые патокой» характеры. Критик совершенно не учитывает сценические условности пьесы и подходит к ней с требованиями позитивистски понимаемого правдоподобия.
Подобную оценку получила и пьеса «Не в свои сани не садись». «В двух своих последних произведениях, - утверждает Чернышевский, -г. Островский впал в приторное прикрашивание того, что не может и не должно быть прикрашиваемо. Произведения вышли слабые и фальшивые <.> ошибочное направление губит самый сильный талант. Ложные по основной мысли произведения бывают слабы даже в чисто художественном отношении» [1, т. 2, с. 240]. В своих претензиях к пьесам Островского «москвитянинского» периода Чернышевский по-своему прав и последователен, поскольку драматург - явно не его единомышленник, даже идейный противник, к которому относиться нужно соответствующим образом.
Более одобрительно критик отозвался о комедии «Бедная невеста», подчеркнув в ней отсутствие новизны в идее и содержании, узость проблематики, но и достоинства гуманистической мысли и художественного исполнения. Авторская мысль привлекла Чернышевского и в комедии «Доходное место», которой он уделил внимание в «Заметках о журналах» «Современника» за март 1857 г. В этой пьесе критик с удовлетворением констатирует возобновление обличительного «благородного направления» комедии «Свои люди - сочтёмся», которую Чернышевский считал лучшей пьесой Островского. В анализе «Доходного места» опять преобладает подробное изложение содержания комедии с комментариями. Критик находит много «правды и благородства в новом произведении г. Островского... драматических положений и сильных мест. многие сцены ведены превосходно и обнаруживают, какими богатыми силами и средствами владеет автор» [1, т. 4, с. 735]. Возражения рецензента вызвал лишь искусственный, как ему представляется, финал комедии, где автор спасает Жадова от нравственного падения.
Критерию гражданственности искусства подчинены историко-литературные работы Чернышевского, актуализировавшие важнейшие для него проблемы русского литературного процесса и тем самым наравне с собственно критическими статьями включавшиеся в журнальную полемику о современном состоянии литературы. Прежде всего это отклики на новые издания сочинений А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя (18551857 годы) и цикл статей «Очерки гоголевского периода в развитии русской литературы» (18551856 годы). И Пушкин, и Гоголь не удовлетворяли Чернышевского по уровню осмысления тех жизненных явлений, которые находили отражение в их творчестве. Пытаясь объяснить казавшееся ему противоречие между талантом писателя и его идеологией, критик открыл широкие перспективы для будущей реальной критики, отметив на примере гоголевского творчества, что в художественном произведении нередко «смысл выходит далеко за пределами убеждений и даже поворачивается против них» [2, с. 294]. По существу это продолжение и развитие критического метода позднего Белинского. Позднее этот принцип талантливо разовьёт Добролюбов в статьях о Гончарове, Островском, Тургеневе и других, когда он по-своему будет объяснять и судить литератур-
ных персонажей и самоё художественную действительность, вольно интерпретируя авторскую позицию. Сам же Чернышевский подобным критическим методом почти не пользовался и чаще ограничивался извлечением объективного смысла художественных образов и распространял этот смысл на жизненные реалии. Г.А. Соловьёв утверждает, что «Чернышевский искал косвенных способов оценки идейного содержания крупных художественных явлений», чтобы избежать «суждения о талантливых произведениях по прямым идейно-политическим позициям их авторов» [2, с. 311]. Это явно сближало его критику с публицистикой.
Характерный пример подобного критического подхода можно обнаружить в цикле статей «Сочинения А.С. Пушкина» (1855 г.). Утверждая вслед за Белинским, что «Пушкин по преимуществу поэт-художник, не поэт-мыслитель; то есть существенный смысл его произведений - художественная их красота», Чернышевский в то же время признаёт, что произведения Пушкина «умножили в десятки раз число людей, интересующихся литературою и через то делающихся способными к восприятию высшего нравственного развития» [1, т. 2, с. 473-474], следовательно, по-своему выполнили и общественную роль.
Пушкин - не мыслитель, но человек «необыкновенного ума»: «Каждый стих, каждая строка беглых заметок Пушкина затрогивала, возбуждала мысль» [1, т. 2, с. 475]. Это кажущееся противоречивым мнение критика свидетельствует о том, что он различал в литературном произведении мысль как авторскую тенденцию и мысль, выраженную в художественной форме. Чернышевский считает полезными историко-литературные экскурсы и обращения к прижизненной критике о писателе, чтобы установить связь «мыслей нашего времени с потребностями. недавнего прошлого» [1, т. 2, с. 477]. Критик, несомненно, обладал большим эстетическим чутьём. Об этом свидетельствует не только его в целом положительное отношение к Пушкину, но и некоторые другие критические оценки (например, раннего творчества Л.Н. Толстого). Показательно признание критика в письме Н.А. Некрасову от 5 ноября 1856 г.: «.я смотрю (лично я) на поэзию вовсе не исключительно с политической точки зрения. Напротив, - политика только насильно врывается в моё сердце, которое живёт вовсе не ею, или, по крайней мере, хотело бы жить не ею». И ещё: «.поэзия сердца имеет такие же права, как и поэ-
зия мысли. лично на меня Ваши пьесы без тенденции производят сильнейшее впечатление, нежели пьесы с тенденциею» [1, т. 14, с. 322-323]. В «Очерках гоголевского периода .» критик признаёт социальную функцию литературы вынужденной обстоятельствами и потому временной [5, с. 28]. Чернышевский стремился, если это позволяли условия литературной полемики, в своих суждениях о литературе руководствоваться представлениями о значимости не прямолинейной назидательности, а художественной мысли, пропущенной сквозь призму поэтического сердца, искренней и прочувствованной. В то же время глубоко осознанный гражданский долг диктовал ему необходимость учитывать в критических оценках общественный смысл, политическую актуальность художественных произведений. Это явное противоречие «мысли и чувства» не позволило Чернышевскому в полной мере реализовать свои литературно-критические способности.
Что касается непосредственной оценки пушкинского творчества, то здесь Чернышевский признаёт пусть и ограниченную в смысле глубины содержания, но всё же существенную историческую и общественную его роль, заключающуюся в том, что, «узнав поэзию, как форму, русское общество могло уже идти далее и искать в этой форме содержания». Пушкин актуален как «воспитатель эстетического чувства и любви к благородным эстетическим наслаждениям в русской публике» [1, т. 2, с. 516].
По мнению Г. А. Соловьёва, принципы критики, названной впоследствии реальной, впервые были применены Чернышевским в большой статье о «Губернских очерках» Н. Щедрина в 1857 г. Эти принципы таковы: 1) «правдивость произведения как условие литературно-критического анализа»; 2) правильное истолкование «правдивого произведения, представленных в нём фактов и явлений жизни»; 3) «определение особенности таланта писателя». «Все три принципа обращают произведение к читателю, к его общественному сознанию и соотносятся между собой таким образом, что первый служит основанием второму, а третий необходим для правильного определения той сферы действительности, которая привлекла художника» - резюмирует исследователь [2, с. 312, 313].
Однако ещё в 1855 г. в статьях о Пушкине Чернышевский выдвинул один из основных принципов будущей реальной критики. Он отметил, что
«для истинного критика рассматриваемое сочинение очень часто бывает только поводом к развитию собственного взгляда на предмет, которого оно касается вскользь или односторонне», и при этом опять сослался на опыт Белинского [1, т. 2, с. 501]. Теоретическая база реальной критики, таким образом, была подготовлена Чернышевским, практически же её основал и глубже обосновал несколько позже Добролюбов.
Самая обширная историко-литературная работа Чернышевского - цикл из девяти статей «Очерки гоголевского периода русской литературы» (1855-1856 гг.) - направлена на актуализацию исторического опыта развития русской литературы, прежде всего так называемого гоголевского периода, а не самого творчества Гоголя. В осмыслении роли гоголевского периода в русской литературе (под ним понимается натуральная школа) Чернышевский во многом (но не во всём!) следует за поздним Белинским, по сути дела возрождая и пропагандируя его литературнокритические принципы и оценки, в отдельных моментах даже преувеличивая роль и значение отстаиваемого им направления в русской литературе. «Защищая гоголевское направление, критик в полемическом азарте как бы закрывает глаза на то, что ныне его принципы уже не единственно плодотворны в литературе», - справедливо подчёркивает А.А. Жук [5, с. 24], комментируя заявление Чернышевского о том, что «гоголевское направление до сих пор остаётся в нашей литературе единственным сильным и плодотворным» [1, т. 3, с. 6]. Исследовательница заметила, что, в отличие от Белинского, «значение Пушкина как родоначальника русского классического реализма не принято Чернышевским, и начало реализма связывается только с именем Гоголя» [5, с. 27], в то время как Пушкин у автора «Очерков» полностью ассоциируется с романтизмом.
Творчество Гоголя в осмыслении Чернышевского объективно не во всём совпадает с гоголевским направлением, поскольку он «до конца жизни остался верен себе как художник, несмотря на то, что как мыслитель мог заблуждаться» [1, т. 3, с. 13], а «в некоторых произведениях последующих писателей мы видим залоги более полного и удовлетворительного развития идей, которые Гоголь обнимал только с одной стороны, не сознавая вполне их сцепления, их причин и следствий» [1, т. 3, с. 10].
В рецензии на «Сочинения и письма Н.В. Гоголя» (1857 г.) Чернышевский повторяет мысль
о противоречии художника и мыслителя, проявившемся в творчестве писателя. Критик утверждает, что Гоголь называл «высоким лирическим порывом» то, «что казалось. неловкою напыщенностью». По мнению рецензента, «неуместный и неловкий идеализм» погубил Гоголя-писа-теля [1, т. 4, с. 627]. Явно недооценивая художественную мысль писателя, проявлявшуюся в его творчестве до «Переписки», Чернышевский утверждает: «Сущность перемены, происшедшей с Гоголем, состояла в том, что прежде у него не было определённых общих убеждений, а были только частные мнения об отдельных явлениях; теперь он построил себе систему общих убеждений» [1, т. 4, с. 641]. В то же время, по мнению критика, «впечатление, производимое безобразными явлениями жизни на его высокую и сильную натуру, было так сильно, что произведения его (Гоголя. - В.Т.) оживлены были энергиею негодования» [1, т. 4, с. 662]. «Энергия негодования» - это скорее из сферы эмоций, а не осознанных идей, следовательно, художественная концепция жизни у Гоголя не признаётся критиком существенной.
Зато исторические заслуги Гоголя перед русской литературой и русским обществом Чернышевский подчёркивает постоянно. В статье о «Губернских очерках» Н. Щедрина (1857 г.) как знаменательный факт критик отмечает, что по поводу обличительных очерков этого писателя уже нет таких резких выступлений «литературных аристархов», какими встречены были в своё время произведения Гоголя, и в этом видит несомненную заслугу последнего. Достоинством Гоголя считает он и то, что человек у него и его последователей, включая Н. Щедрина, при всей своей низости, не лишён «многих хороших чувств», что «в этих порочных людях человеческий образ не совершенно погиб, и, при других обстоятельствах, могли бы эти люди отстать от своих дурных привычек» [1, т. 4, с. 266, 268]. Здесь явно проявляется смещение акцентов: Чернышевский утверждает свой антропологический принцип зависимости человеческих характеров от обстоятельств как якобы близкий Гоголю, в то время как у писателя критерий оценки человека имел другой, христианский источник. Критик неустанно подчёркивает масштабность щедринской сатиры именно соотнесённостью литературных героев с окружающей действительностью, много рассуждает - безотносительно к предмету рецензии - о способностях и
возможностях человека вообще. Гуманистическая и политическая актуализация «Губернских очерков» демонстрирует приближение этой статьи Чернышевского к будущей реальной критике.
Продолжая осмысливать роль Гоголя в русской литературе по сравнению с Пушкиным, критик находит различия между ними, например, в том, что, хотя уже в «Онегине», по его мнению, Пушкин явился «сатирическим писателем», но Гоголю принадлежит заслуга «прочного введения в русскую изящную литературу сатирического - или, как справедливее будет называть его, критического направления», которое «есть одно из частных видоизменений аналитического направления» [1, т. 3, с. 18]. Если у Пушкина сатирический элемент «почти совершенно» пропал в «чистой художественности, чуждой определённого направления», то Гоголь «первый дал русской литературе решительное стремление к содержанию, и притом стремление. критическое» [1, т. 3, с. 19]. Налицо явная односторонность и тенденциозность оценок обоих классиков русской литературы, однако важной представляется мысль Чернышевского о социальной роли литературы, определившейся именно в творчестве названных писателей: «состоянием литературы определяется состояние общества, от которого всегда она зависит» [1, т. 3, с. 20].
Кроме актуализации историко-литературных проблем, «Очерки» Чернышевского представляют собой первый серьёзный опыт истории русской литературной критики, рассматриваемой преимущественно с точки зрения подготовки и формирования критики Белинского - вершины русской критической мысли до середины XIX века. В четвёртой статье цикла автор в очередной раз высказывает свои соображения о сущности и задачах литературной критики. Он считает, что в критике нужен настойчивый, с повторениями «разбор книг и суждений, которые важны только по своему внешнему значению - по влиянию на публику, а не по внутреннему интересу для искусства <.> Критик, который хочет говорить только о том, о чём интересно говорить для него самого, который хочет сохранить в своей деятельности столько же гордого спокойствия и достоинства, сколько сохраняет поэт или учёный, -такой критик пишет для немногих» [1, т. 3, с. 133134]. Социальная функция литературы и, соответственно, критики - историческая необходимость в настоящее время: «Со временем будут и у нас,
как у других народов, мыслители и художники, действующие чисто только в интересах науки и искусства» [1, т. 3, с. 138].
Чернышевский проследил, хотя и несколько механистически, эволюцию эстетических и литературно-критических взглядов Белинского. Для него важно, что «с каждым годом в статьях Белинского . всё решительнее . становится преобладание элементов, данных жизнью <.> критика Белинского . всё более . проникалась живыми интересами нашей действительности и. становилась всё более. положительною» [1, т. 3, с. 226]. Солидаризируясь с Белинским, Чернышевский настойчиво подчёркивает близость их позитивистских представлений об искусстве и тем самым подтверждает основные положения своей диссертации. Он утверждает, что «действительность» и «положительность» занимают важное место «во всех отраслях и умственной и нравственной деятельности», что человеческая фантазия «ограничена. в сравнении с тем, что представляет действительность» и поэтому «принуждена была сознаться, что мнимые создания её только копии с того, что представляется явлениями действительности» [1, т. 3, с. 227]. Так аргументируется сугубо позитивистское представление об искусстве: «.стремление к прекрасному, по натуральному закону человеческого действования, является служителем . других сильных потребностей человеческой натуры <.> Таков взгляд положительной науки, почерпающей свои понятия из действительности» [1, т. 3, с. 237, 238].
В «Очерках» полностью поддерживается эстетическая и литературно-критическая программа натуральной школы: «Белинский отвечает на все упрёки против натуральной школы с полнотою, которая не оставляет места никаким сомнениям; он историею доказывает неизбежность нынешнего направления, эстетикою совершенную законность его, нравственными потребностями нашего общества необходимость его» [1, т. 3, с. 292]. Критика Белинского остаётся для Чернышевского актуальной, руководящей силой, по его определению, «руководительным примером» [1, т. 3, с. 298], в частности, в противостоянии с теорией чистого искусства. Намекая на эстетическую программу А.В. Дружинина, понятую им упрощённо, автор «Очерков» утверждает: «Ограничивать литературу изящным эпикуреизмом значит до нелепости стеснять её границы» [1, т. 3, с. 300], тем более, что эпикуреизм - тоже жиз-
ненная позиция, а настоящее время «решительно неблагоприятно для эпикуреизма, как время разумного движения, а не праздного застоя <.> Литература не может не быть служительницей того или иного направления идей» [1, т. 3, с. 301].
Это утверждение соответствует тезису о том, что искусство призвано объяснять жизнь, а дальнейшие рассуждения критика развивают мысль о необходимости для художественного произведения приговора над действительностью с целью её преобразования: «.только те направления литературы достигают блестящего развития, которые возникают под влиянием идей сильных и живых. удовлетворяют настоятельным потребностям эпохи . Жизнь и славу нашего времени составляют два стремления. служащие дополнением одно другому: гуманность и забота об улучшении человеческой жизни» [1, т. 3, с. 302].
Цикл статей «Очерки гоголевского периода русской литературы» - это синтез историко-литературной, литературно-критической, эстетической мысли, и в этом смысле Чернышевский возрождает универсализм критических статей Белинского. Как и у позднего Белинского, представления автора «Очерков» о русском литературном процессе подчинены актуализации важных для него социальных задач. Отсюда и односторонняя, при всей доброжелательности, оценка творчества Пушкина и Гоголя, и неправомерное противопоставление «пушкинского» и «гоголевского» направлений в русской литературе.
Конкретные оценки Чернышевским новинок русской литературы и критических суждений разных авторов сопровождались уточнением и развитием эстетической и литературной позиции его самого. Характеризуя критический разбор Н.Ф. Павловым комедии В.А. Соллогуба «Чиновник» (Заметки о журналах. Июнь, июль 1856 // Современник. - 1856. - №7-8), Чернышевский утверждает: «Художественность состоит в соответствии формы с идеею . надобно как можно строже исследовать, истинна ли идея, лежащая в основании произведения. Если идея фальшива, о художественности не может быть и речи, потому что форма будет также фальшива . Только произведение, в котором воплощена истинная идея, бывает художественно, если форма совершенно соответствует идее». Этим должен руководствоваться «метод истинной критики» [1, т. 3, с. 663].
Мысль критика звучит убедительно и как будто соответствует известному принципу единства
формы и содержания, однако у Чернышевского явственно подчёркнут приоритет идеи, форма же оказывается лишь приложением, она приспосабливается к идее, подбирается в соответствии с её потребностью. Кроме того, каков в представлении Чернышевского критерий истинности или фальшивости идеи? Очевидно, это то, что приемлемо для него самого, следовательно, сам критерий оказывается субъективным. Как признаёт Г. А. Соловьёв, когда Чернышевский ищет в художественном произведении соответствия образной формы авторской идее, он мыслит «прямолинейно и. буквально . усматривая за идеей произведения реальное жизненное содержание». Такое «единство идеи и образа», которого требовал критик, в конечном счёте сводило образ к иллюстрации [2, с. 271], а само искусство к дидактике.
Требование сознательной идейной позиции писателя сохранялось в критике Чернышевского всегда, но проявлялось оно по-разному в зависимости от содержания произведения и задачи критического анализа. По его мнению, автор «Обломова» «не понимал смысла картин, которые изображал» [1, т. 13, с. 872], поэтому, в отличие от Добролюбова, Чернышевский невысоко оценивал роман Гончарова, видя в нём «отсутствие . прямого авторского вмешательства в ход событий», «бесстрастность» авторской позиции [4, с. 134]. В то же время он принимал как должное, естественно, по разным причинам, объективность творчества таких разных писателей, как Л.Н. Толстой и Н.В. Успенский. По мнению Б.Ф. Егорова, «дело здесь заключается не в игнорировании идей писателя, а в уверенности, что в целом они не противоречат объективному смыслу произведений» [4, с. 138]. Более того, в творчестве А.Ф. Писемского критик «в отсутствии лиризма» видит «скорее. достоинство, нежели недостаток» [1, т. 4, с. 570] и «выводит идею из общего смысла целого произведения» [4, с. 138].
История написания Чернышевским статьи о раннем творчестве Л.Н. Толстого и мотивы его оценки хорошо известны [6, с. 135-138]. Критик как будто вопреки своим правилам сосредоточился на характеристике художественного мастерства писателя, признавая, что его произведения «художественны, то есть в каждом из них очень полно осуществляется именно та идея, которую он хотел осуществить в этом произведении» [1, т. 3, с. 431]. В то же время Чернышевский надеется, что Л. Толстой с его «знанием челове-
ческого сердца» со временем напишет что-то более существенное с «глубиною идеи, интересом концепций» [1, т. 3, с. 427]. Автор рецензии фактически сближает метод «диалектики души» Л. Толстого с научным исследованием психолога. Он пишет об изучении «сокровеннейших законов психологической жизни», о «самосознании», «изучении человека в самом себе», «изучении человеческой жизни вообще», «самонаблюдении», «знании человеческого сердца», «изучении человеческого сердца» - на одной странице статьи Чернышевский до десяти раз употребляет подобные выражения [1, т. 2, с. 426, 427]. Следовательно, и в этой статье он верен позитивистскому принципу сближения искусства с наукой, в данном случае с психологией, которая активно развивалась в середине XIX века в Европе и в России как раз под сильным влиянием позитивизма.
Более традиционной, в духе гегелевской эстетики выглядит концепция поэзии в статье Чернышевского «Стихотворения Н. Щербины» (1857 г.), где критик справедливо замечает: «Поэзия требует воплощения идеи в событии, картине, нравственной ситуации, каком бы то ни было факте психической или общественной, материальной или нравственной жизни». Иначе «идея остаётся отвлечённою мыслью . холодною, неопределённою, чуждою поэтического пафоса» [1, т. 4, с. 538]. Здесь идея понимается не как голая тенденция, а как порождение художественного изображения действительности, что лишний раз свидетельствует о способности Чернышевского глубоко понимать сущность искусства, которую он в силу разных причин не всегда мог реализовать.
Зависимость критических суждений Чернышевского от потребностей момента и полемической цели проявилась в его очередном выпаде против А.В. Дружинина в рецензии на «Очерки из крестьянского быта» А.Ф. Писемского (1857 г.). Вопреки высказанному ранее в «Очерках гоголевского периода русской литературы» мнению о том, что Белинский сознательно отстаивал принцип гражданского служения искусства, Чернышевский здесь утверждает, что его предшественник был противником дидактической поэзии и защищал принципы чистого искусства, причём некорректно аргументирует свою мысль ссылкой на статью 1841 г. «Стихотворения М. Лермонтова» [1, т. 4, с. 563], написанную задолго до формирования программы натуральной школы и социального искусства. Подобное явно конъюнк-
турное понимание задач литературной полемики лишний раз свидетельствует о том, что Чернышевский часто превращал литературную критику в публицистику и не всегда стремился к объективной оценке литературных явлений. Интересна в статье о Писемском форма полемики, которую избрал её автор: не называя Дружинина, он полемизирует с его оценкой творчества этого писателя косвенно, постоянно ссылаясь на некую «предполагаемую статью», «касающуюся эстетических и историко-литературных вопросов» [1, т. 4, с. 562].
Творчество А.Ф. Писемского для Чернышевского привлекательно тем, что сохраняет верность гоголевскому направлению, но не традициям самого Гоголя, поскольку в его таланте преобладает «эпический тон», а «отсутствие лиризма составляет самую резкую черту <.> хладнокровный рассказ его действует на читателя очень живо и сильно <.> Чувство у него выражается не лирическими отступлениями, а смыслом целого произведения» [1, т. 4, с. 570, 571]. В то же время достоинство писателя, по мнению критика, в том, что «никто из русских беллетристов не изображал простонародного быта красками более тёмными, нежели г. Писемский» [1, т. 4, с. 569], который, таким образом, в художественном осмыслении народной темы объективно оказался предшественником Н.В. Успенского, как его понимал и объяснял Чернышевский.
Чернышевского, как сторонника общественной функции в искусстве, не могла не волновать проблема гражданской позиции литературных персонажей. Его взгляд на героев литературных произведений явно эволюционировал. В 1856 г. в рецензии на «Стихотворения Н. Огарёва» он ещё признаёт нравственные и духовные достоинства слабого героя рудинского типа, порождение эпохи сороковых годов, «который оценивается весьма высоко за расчистку и прокладку “дороги” для следующих поколений, но при этом подчёркивается исчерпанность такого героя, хотя пока ему ещё не видно смены» [6, с. 141]. Чернышевский пишет: «Мы ждём ещё этого преемника, который, привыкнув к истине с детства, не с трепетным экстазом, а с радостною любовью смотрит на неё; мы ждём такого человека и его речи, бодрейшей, вместе спокойнейшей и решительнейшей речи, в которой слышалась бы не робость теории перед жизнью, а доказательство, что разум может владычествовать над жизнью и человек может свою жизнь согласить с своими убеж-
дениями» [1, т. 3, с. 567-568]. Этими словами критик утверждает необходимость активной преобразовательной позиции человека-гражданина в жизни и, соответственно, его художественного воплощения в искусстве.
Более последовательной в смысле реализации принципов реальной критики, если можно так сказать, более «добролюбовской» по принципам литературно-критического анализа можно назвать статью Чернышевского «Русский человек на rendez-vous» (1858 г.). В ней критик, воспользовавшись характеристикой повести И.С. Тургенева «Ася», более откровенно, чем прежде, высказался по отношению к литературному типу -слабому человеку, или, по определению того же Тургенева, «лишнему человеку», и достаточно категорично поставил вопрос о новом, деятельном герое. Автор статьи сумел актуализировать в гражданском духе проблематику повести, о которой он сам написал, что она «имеет направление чисто поэтическое, идеальное, не касающееся ни одной из так называемых чёрных сторон жизни» [1, т. 5, с. 156]. Однако «по прочтении повести остаётся от неё впечатление ещё более безотрадное, нежели от рассказов о гадких взяточниках с их циническим грабежом» [1, т. 5, с. 156]. Характер героя этой повести типичен для тургеневского творчества и в то же время «верен нашему обществу» , как, впрочем, и другие «лучшие люди», герои современной литературы (Ага-рин, Бельтов), он «действительно один из лучших людей нашего общества. лучше его почти и не бывает людей у нас» [1, т. 5, с. 158, 160]. И опять, как это характерно для критического метода Чернышевского, разговор переходит в сферу общественных отношений, поскольку в поведении и в судьбе человека «всё зависит от общественных привычек и обстоятельств <.> Вы вините человека, - всмотритесь прежде, он ли в том виноват, за что вы его вините . быть может, тут вовсе не вина его, а только беда его» [1, т. 5, с. 165].
Повесть «Ася» дала Чернышевскому хороший повод для постановки столь важной для него проблемы, и не случайно критик дал своей рецензии подзаголовок «Размышления по прочтении повести г. Тургенева “Ася”» Это действительно более публицистические размышления «по поводу», чем анализ литературного произведения, Эпизоды повести, поступки и речи персонажей -всё вызывает критический комментарий общественного плана: «Лучше не развиваться челове-
ку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них» [1, т. 5, с. 169]. Вот, по мнению Чернышевского, причина и корень всех зол, всей несостоятельности характера современного русского человека. Между тем наше общество, пишет автор статьи, не может отказаться от иллюзий, будто подобный человек - «представитель нашего просвещения, будто он лучший между нами, будто бы без него было бы нам хуже». Но «это мнение о нём - пустая мечта, мы чувствуем, что не долго уже остаётся нам находиться под её влиянием; что есть люди лучше его» [1, т. 5, с. 171, 172]. Критик считает, что люди, подобные герою повести «Ася», ещё не совсем потеряны. «Мы всё ещё хотим полагать их способными к пониманию совершающегося вокруг них и над ними, хотим думать, что они способны последовать мудрому увещанию голоса, желавшего спасти их», - замечает автор статьи, признав в то же время, что «ослабевает. с каждым днём надежда на проницательность и энергию людей, которых мы упрашиваем понять важность настоящих обстоятельств и действовать сообразно здравому смыслу» [1, т. 5, с. 172]. Далее Чернышевский утверждает, что наступили времена, когда складывается «благоприятное сочетание обстоятельств <.> Поймёте ли вы требование времени, сумеете ли воспользоваться тем положением, в которое вы поставлены теперь, - вот в чём теперь для вас вопрос о счастии или несчастии навеки». Автор статьи в сущности призывает «честных и благоразумных граждан» сознательно ответить на потребности своей эпохи и «не пропустить благоприятную минуту» [1, т. 5, с. 172, 173]. Призыв к гражданской активности звучит в словах критика достаточно прозрачно.
К началу 1860-х годов признание возможности и даже необходимости в литературе «правды без всяких прикрас» приводит Чернышевского к утверждению художественной ценности натурализма крестьянских очерков Н.В. Успенского (как он их понимал и объяснял). Критик по сути дела вернулся к одному из фундаментальных принципов натуральной школы конца 1840-х годов - требованию «голой» правды жизни, без определённой идеи, поскольку интерпретацию представленной в произведении действительной жизни реальная критика брала на себя. Поэтому и в творчестве Н.В. Успенского Чернышевский видит больше, чем там содержится, расширяет смысл его очерков.
Последняя критическая статья Чернышевского «Не начало ли перемены?» (1861 г.) традиционно считается переломной в оценке народной темы в русской литературе. Противопоставив рассказы Н.В. Успенского тому, что писали о крестьянах до него, прежде всего Григорович и Тургенев, критик подчёркивает значимость литературы, изображающей «правду без всяких прикрас», то есть своего рода «литературы факта» [1, т. 7, с. 856]. Чернышевский осознаёт художественное несовершенство рассказов Н. Успенского, в которых всё отрывочно, эскизно, нет ни характеров, ни психологического анализа, «никакой тенденции», но всё это, по мнению рецензента, искупается такой верностью описаний, что по этим очеркам возможно «изучение» массы русского «простонародья». «Инициатива народной деятельности не в них (не в героях Н. Успенского. - В.Т.), они . только плывут, куда дует ветер, и поплывут во всякую сторону, в какую подует ветер, - объясняет свою мысль автор статьи, -должно знать их свойства, чтобы знать, какими побуждениями может действовать на них инициатива» [1, т. 7, с. 863].
Вот, оказывается, в каком отношении полезны очерки Н. Успенского: они дают материал для важных социальных обобщений и прогнозов. Особенно чётко проявляются предсказания критика, когда он пишет следующее: «Мы замечали, что резко говорить о недостатках известного человека или класса, находящегося в дурном положении, можно только тогда, когда дурное положение представляется продолжающимся только по его собственной вине и для своего улучшения нуждается только в его собственном желании изменить свою судьбу. В этом смысле надобно назвать очень отрадным явлением рассказы г. Успенского, в содержании которых нет ничего отрадного» [1, т. 7, с. 884].
Таким образом, содержание и смысл статьи Чернышевского о Н. Успенском далеко выходят за рамки рецензии на сборник его рассказов и очерков 1861 года. Эта статья представляет собой один из самых последовательных образцов реальной критики, критики «по поводу» литературного произведения, становящейся публицистическим манифестом. Чернышевский воспользовался выходом в свет произведений Н. Успенского с его своеобразным решением народной темы, чтобы высказать своё отношение к народу в период общественного подъёма в России. Кри-
тик надеется, что показ всей противоестественности крестьянского быта подтолкнёт общественное мнение и настроение в сторону большей социальной активности. Очевидно, такой подход к народной теме в литературе в значительной степени определил не вполне справедливую оценку Чернышевским творчества Григоровича и особенно Тургенева: их произведения о народе, конечно же, не идеализация, но и не та «правда без всяких прикрас», какую критик нашел в творчестве Н. Успенского.
Публицистическая заострённость статьи Чернышевского выглядит ещё выразительнее, если вспомнить первоначальный вариант её заглавия -«Чего ждать?» [1, т. 7, с. 1077]. Этот вопрос звучит столь определённо, что явно имеет в виду не только изображение народа в литературе, но и положение народа и его возможные перспективы. Оптимистические выводы, сделанные Чернышевским из правдивого, «без всяких прикрас», описания народной жизни в рассказах Н. Успенского, в сущности базировались на антропологических взглядах критика, его вере в добрую природу человека. «Плох не мужик, а унизительны обстоятельства, в которых проходит его жизнь», - так резюмировал позицию автора статьи «Не начало ли перемены?» А. Лаврецкий [7, с. 304]. Другой исследователь - Г. А. Соловьёв - видит в критическом анализе Чернышевского новый характер гуманизма - не сострадательного, а активного, требовательного [2, с. 320]. Выводы учёных вытекают не столько из смысла рассказов Н. Успенского, сколько из общественной программы самого критика, который воспользовался новым литературным материалом для её несколько завуалированного выражения. И здесь для Чернышевского на первом плане гносеологический смысл художественного произведения - с явной недооценкой его эстетической составляющей.
По существу Чернышевский противопоставляет творчество Н. Успенского прежде столь важному и актуальному для критика гоголевскому направлению в русской литературе. В творчестве самого Гоголя он констатирует больше симпатии и сочувствия к человеку, чем уважения или требовательного к нему отношения. Критик спрашивает читателей, «в ком заключалась причина бедствий и унижений Акакия Акакиевича?» -и отвечает: «В нём самом, только в нём самом» [1, т. 7, с. 858]. «Ведь в самом деле Акакий Акакиевич был смешной идиот». У последователей Го-
голя в изображении народа «все недостатки прячутся, затушёвываются, замазываются» [1, т. 7, с. 858-859]. И вывод: «Читайте повести из народного быта г. Григоровича и г. Тургенева со всеми их подражателями - всё это насквозь пропитано запахом “шинели” Акакия Акакиевича» [1, т. 2, с. 859]. В отличие от них, герои рассказов Н. Успенского не заслуживают сочувствия, все они «люди дюжинные, люди бесцветные, лишённые инициативы» [1, т. 2, с. 866], живут по привычке, по принципу «так заведено». В изображении
Н. Успенского «картина выходит вовсе непривлекательная» [1, т. 2, с. 876]. Однако, продолжает Чернышевский, «не может же навек хватить ему (русскому мужику, дюжинному человеку. - В.Т.) силы холоднодержаться в неприятном положении». Дальнейшая жизнь подобных людей «зависит от того, даст ли ей направление искусная и сильная рука», - достаточно прозрачно намекает на перспективы общественной жизни в России автор статьи [1, т. 7, с. 881, 882] и, как будто во избежание возможных политических обвинений, напоминает о «народном одушевлении» во время войны 1812 г., хотя явно имеет в виду совсем другое возможное и даже желательное «одушевление».
В статье о творчестве Н. Успенского выстраивается несколько иное по сравнению с прежним представление её автора о соотношении характера и обстоятельств: здесь упор делается не на принципе детерминированности, а на возможности противостояния сильных характеров дурным обстоятельствам, коль скоро появляется такая потребность. По мнению Чернышевского, среди простолюдинов каждый, кто общался с ними, кроме «дюжинных» людей, «наверное встречал. людей, поражавших его силою ума и характера» [1, т. 7, с. 887]. И они проявят себя, потому что «нельзя найти в истории ни одного случая, в котором не явились бы на первый план люди, соответствующие характеру обстоятельств. Если в обстоятельствах происходила быстрая перемена, требовавшая людей иного характера, чем прежние деятели, выступали на первые места люди, о которых до той поры не было ни слуху ни духу» [1, т. 7, с. 888].
Чернышевский как будто невзначай переводит разговор с народной темы на тему общественного деятеля, который, очевидно, должен помочь народу приобрести «силу инициативы» [1, т. 7, с. 887]. Проявившаяся в статье «Не начало ли перемены?» оптимистическая нота по отношению к возможности активизировать народные массы перекликается с прозвучавшей несколько ранее подобной же уверенностью Н.А. Добролюбова в статьях «Когда же придёт настоящий день?» и «Луч света в тёмном царстве» (1860 г.). И во всех этих случаях мысли критиков явно выходили за рамки содержания художественных произведений, которым были посвящены названные статьи.
Статья «Не начало ли перемены?» была опубликована в «Современнике» уже после смерти Добролюбова. Возможно, Чернышевский намеревался продолжить традицию развития реальной критики своего безвременно ушедшего коллеги и единомышленника, но последовавшие вскоре арест и затем ссылка в Сибирь не позволили ему это осуществить.
Библиографический список
1. Чернышевский Н.Г. Полн. собр. соч.: В 15 т. -М., 1939-1953.
2. Соловьёв Г.А. Эстетические воззрения Чернышевского и Добролюбова. - М., 1974.
3. Плеханов Г.В. Литературные взгляды Н.Г. Чернышевского // Плеханов Г.В. Эстетика и социология искусства. Т. 2. - М., 1978.
4. Егоров Б. Ф. Борьба эстетических идей в России середины XIX века. - Л., 1982.
5. Жук А.А. «Очерки гоголевского периода русской литературы» в общественно-литературном движении середины XIX века // Чернышевский Н.Г. Очерки гоголевского периода русской литературы. - М., 1984.
6. Егоров Б.Ф. Очерки по истории русской литературной критики. - Л., 1973.
7. Лаврецкий А. Белинский, Чернышевский, Добролюбов в борьбе за реализм. - М., 1968.
