CC BY
40
определяется частотностью употребления, сфера же ствием семантических закономерностей языковой сис-лексической лакунарности (отсутствие дериватов мута- темы. ционного словообразовательного типа) определяется дей-
Библиографический список
1. Быкова, Г.В. Лакунарность как категория лексической системологии / Г.В. Быкова. — Благовещенск, 2004.
2. Попова, З.Д., Стернин, И.А. Очерки по когнитивной лингвистике / З.Д. Попова, И.А. Стернин. — Воронеж, 2001.
3. Земская, Е.А. Словообразование / Современный русский язык/ В.А. Белошапкова, Е.А. Брызгунова, Е.А. Земская и др.; под ред. В.А. Белошапковой. — М.: Азбуковник, 1999.
4. Янценецкая, М.Н. Семантические вопросы словообразования: Значение производящего слова./ М.Н. Янценецкая.— Томск, 1991.
5. Семилетова, Е.В. Комплексные единицы словообразования сквозь призму лакунарности / Е.В. Семилетова // Лакуны в языке и речи: Сб. науч. трудов. — Благовещенск, 2003.
6. Тихонов, А.Н. Основные понятия русского словообразования / А.Н. Тихонов // Словообразовательный словарь русского языка:
В 2-х т. Т. 1. — М.: Рус. яз., 1985.
7. Засорина, Л.Н. Частотный словарь русского языка/ Л.Н. Засорина. — М.: Рус. яз., 1977.
8. Голев, Н.Д. Количественный аспект мотивационно-словообразовательных отношений (на материале отыменных образований русского языка) / Н.Д. Голев // Словосочетание, словосложение, аффиксация как способы словообразования. — Владивосток: Изд-во ДО АН СССР, 1990.
9. Голев, Н.Д. Лексика регионального словаря в Интернете / Н.Д. Голев // Язык, литература и культура в региональном пространстве: материалы Всероссийской научно-практической конференции, посвященной памяти проф. И.А. Воробьевой. — Барнаул, 2007.
10. Шмелев, Д.Н. Современный русский язык. Лексика / Д.Н. Шмелев. — М., 1977.
11. Кузнецова, Э.В. Лексикология русского языка: Учеб. пособие для филолог. фак. ун-тов. // Э.В. Кузнецова. — М.: Высш. Шк., 1989.
12. Ожегов, С.И. Словарь русского языка / Под общ. ред. проф. Л.И. Скворцова / С.И. Ожегов. — М.: Издат. дом «ОНИКС 21 век»; Изд-во «Мир и образование», 2004.
Статья поступила в редакцию 16.05.2008.
УДК 882 (09)
A.B. Третьяков, соискатель Уральского государственного педагогического университета, г. Екатеринбург
РАССКАЗ Е.И. ЗАМЯТИНА «ДЬЯЧОК» (1915): ДИАЛОГ С ЖАНРОМ БИБЛЕЙСКОГО ВИДЕНИЯ
В рамках данной работы анализируются «механизмы» осовременивания Е.Замятиным одного из авторитетных сакральных жанров— библейского видения. Взаимоисключающее единство пародийно-анекдотической и непародийной актуализации писателем библейского видения определяет самопародийную поэтику рассказа «Дьячок» и сближает его с жанром абсурдистской притчи.
Ключевые слова: жанр, видение, анекдот, модернизм, самопародия.
Ментальный кризис сознания, с которого началась новая переходная эпоха, именуемая XX веком, вызвал к жизни ряд новых художественных тенденций, среди которых, прежде всего, выделился модернизм. Экспериментаторский характер искусства, литературы начала века проявлялся по-разному, в том числе — через активный диалог, поиск художественного синтеза «модернистского» и предшествующего ему «классического типов культуры» [1, с. 28]. Рубежный характер эпохи, момент подведения итогов также стимулировали в литературе процессы онтологизации — такая тенденция внесла серьезные коррективы в осмысление художественного времени и пространства и стимулировала поиск «образов героев [в которых] запечатлены типические, общечеловеческие свойства» [2, с. 117]. В связи с этим, приобрела большую актуальность идея осовременивания архаических (в том числе сакральных) пластов национальной, мировой литературы и соответствующих им жанров: притчи, жития, видения и др.
К жанру библейского видения в русской словесности начала XX века обратились писатели, принадлежавшие к самым разным литературным направлениям: В.С. Соловьев, К.Д. Бальмонт, Ф. Сологуб, A.A. Блок, А. Белый,
А.М. Ремизов, О.Э. Мандельштам, Н.С. Гумилев,
И.А. Бунин, H.A. Клюев, С.А. Есенин, В.В. Маяковский,
В.Т. Кириллов и др. Такая актуализация библейских жанров почти всегда ориентируется на следующую закономерность: русская литература рубежа XIX-XX веков, как и творчество Е.И. Замятина, связаны с библейскими текстами через древнерусскую литературу, поскольку она первая на Руси восприняла идеи христианства — как на идейном, так и на собственно художественном уровнях. Так, по мнению О.В. Гладковой, не только идейное содержание, но и художественная «форма древнерусского видения складывается под влиянием Ветхого Завета (видения Исайи, Иеремии и др.)» [3, с. 124].
Проблему диалога с библейской литературной традицией в рассказе Е.И. Замятина «Дьячок» мы рассматриваем в жанровом аспекте, поскольку именно категория жанра отвечает за организацию произведения как эстетически целого, выполняет «миромоделирующую функцию художественного текста» [4, с. 8] и, тем самым, выступает связующим звеном между его концептуальным и стилистическим уровнями.
Библейское видение представляет собой канонический жанр сакральной архаической литературы, который, как правило, в сжатой, лаконичной форме обращается к теме Откровения - мистической встречи человека
и Господа. Несмотря на очевидную связь творчества Е.И. Замятина с традициями древнееврейской и раннехристианской литературы, писатель интерпретирует библейское видение в модернистском ключе - для последнего, как известно, характерна релятивизация идейных и этико-эстетических мифологем предшествующих эпох.
Обращаясь в «Дьячке» к мифу о синайском восхождении Моисея, Е.И. Замятин мог опираться на богатую традицию развития этого мифа в мировом искусстве. Писатель предлагает литературную интерпретацию мифа о синайском восхождении, которая основана на жанровом синтезе библейского видения с анекдотом, рассказом, фольклорной, литературной сказкой и древнерусским патериковым наваждением. Рассказ «Дьячок» ориентируется на две жанровые доминанты: анекдот и библейское видение; опираясь на них, Е.И. Замятин интерпретирует сакральный жанр в пародий ном и непародийном ключе.
Герой Е.И. Замятина напоминает ветхозаветного пророка, по крайней мере, пытается повторить его судьбу. Из сюжета произведения мы узнаем о том, что курапов-ский дьячок Роман Яковлич Носик получил по выигрышному билету пять тысяч, и, желая употребить их «повозвышенней», отправляется в паломничество на святую гору Синай, дабы, вслед за Моисеем, узреть там лик Божий и небесный град. Встретив по дороге чудесного и всезнающего «помощника», дьячок достигает своей цели, но видит не совсем то, что хотел увидеть.
Анекдотическая жанровая доминанта в «Дьячке» пародирует библейское видение следующим образом:
• Организация повествования почти целиком представлена народно-сказовым, разговорным словом — библейский авторитетный образ повествователя снижается здесь до пошловатого разносчика слухов, а рассказанная история утрачивает установку на достоверность: «Слыхано ли, чтоб кто-нибудь по выигрышному билету выигрывал, да не по газете, а взаправду, так, чтоб и деньги выдали? А вот выиграл же кураповский дьячок, Роман Яковлич Носик...» [5, с. 264].
• Вербальная передача визионером пережитого им мистического опыта (явление града небесного) травес-тируется в рассказе с точки зрения содержания и формы: пророчество Роман Яковлича Носика обернулось косноязычным требованием исполнить его каприз: «Жа-жалаю, чтоб, значть, к-как Моисей. На горе Синайской... чтоб, значть, облака... » [5, с. 265].
• Маршрут паломничества замятинского дьячка, решившего уподобиться Моисею, подвержен пародийной литоте: священная гора Синай переносится на кавказский горный хребет, а вместо сорока лет Роман Яковлич путешествует только сорок дней.
• Новоиспеченный Моисей не может сам взойти на гору, где, как он полагает, ждет его Господь. Носику и его дьячихе помогает проводник — кривой солдат, который в финале рассказа обманывает паломников — приводит их на пустую вершину и исчезает.
Однако анекдот — не единственная жанровая доминанта в рассказе: Е.И. Замятин актуализирует поэтику библейского видения как самоценное начало.
• Исчезновение солдата — событие чудесное, сверхъестественное — оказывается «подготовленным» в тексте «Дьячка» не менее основательно, чем анекдотическая развязка. Так, образ солдата-обманщика окрашен в инфернальные тона:
«Солдат кривой:
— Пожалте, Роман Яклич, я за вами... на маковку, в облака самые... — и такой у кривого солдата глаз пронзительный, так насквозь и низает. Жуть, а ехать все равно надо» [5, с. 265].
• Как и в наваждении, характерном для древнерусского извода библейского жанра, момент встречи Роман
Яковлича и солдата связан с нарушением ритуального поведения священнослужителя. «Только хотел дьячок на колени пасть — глядь, стоит телега парой, на гря-душке — солдат кривой» [5, с. 265]. В жанре патерико-вого наваждения (древнерусском изводе библейского видения) этот мотив, выступает как залог победы дьявола над человеком [6, с. 476].
• Включение Е.И. Замятиным литературного повествования в народно-сказовое разговорное слово связано именно с теми отрывками в рассказе «Дьячок», которые опираются на «память» сакрального жанра видения. Ритмика этих отрывков отличается несвойственной для разговорного стиля упорядоченностью, а интонация патетически возвышенна. Например, в утреннем «откровении» Роман Яковлича и его последних «нагорных» мечтаниях, которые связаны с кульминацией сюжета, повторяется одно и то же высказывание — «нестерпимая синь синайская». Синтаксический повтор активно используется в жанре видения; это связано с религиозно-эпическим характером и ораторской стилевой окрашенностью библейских текстов. Фонетические, лексические, синтаксические повторы — неотъемлемая часть стилевой системы библейского видения, с единой для нее функцией — сильное религиозно-эстетическое воздействие на читателя ограниченным по объему текстом. Неархаическая форма анекдота, которая ориентируется на разговорную речь и актуализирована в «Дьячке», исключает такой вариант ритмического рисунка.
• Финальный пейзаж, связанный с анекдотической кульминацией и пуантом «Дьячка», отсылает к Книге Исхода — моменту встречи Моисея с Яхве: «И стоял народ вдали, а Моисей вступил во мрак, где Бог» [7, с. 81].
Писатель оставляет за пейзажем, с которым связана кульминация «Дьячка», онтологические, метафизические координаты пространства и времени, неизменно присущие библейскому видению. Однако самого Откровения не происходит. Поэтикой библейского видения Е.И. Замятин проблематизирует анекдотически сниженную реальность, выходит за ее пределы, но божественное начало здесь вытесняется игрой абсурда, которая, снимая логику причинно-следственных связей, сочетает обыденное с невероятным и подменяет собой реальность [8]. Сверхъестественное начало в рассказе «Дьячок» утрачивает божественную телеологию, завершенность как начало хаотическое, поэтому видение здесь не связывает дольний мир с горним как часть от целого, но активно вторгается в земной космос и разрушает его. Лишенные сакрального наполнения, онтологические пространство и время «Дьячка» моделируют игровой хронотоп вселенской пустоты, освоенный впоследствии в творчестве ОБЭРИУтов и абсурдистской притче позднего Д. Хармса, с характерным для нее акцентом на определенных закономерностях бытия, которые рассматриваются в гносеологическом и воспитательном ракурсах, но, в обоих случаях, демонстрируют свою несостоятельность и иллюзорность [9, с. 322-323].
Таким образом, жанровое единство рассказа, анекдота, библейского видения и древнерусского патерико-вого наваждения присутствует в «Дьячке» не столько как диалог, полилог, сколько в виде самопародийного жанрового коллажа. Здесь представляется уместным сослаться на тезис Р. Пойриера: «В то время как пародия традиционно стремилась доказать, что с точки зрения жизни, истории или реальности некоторые литературные стили выглядят устаревшими, литература самопа-родии, будучи совершенно не уверенной в авторитете подобных ориентиров, высмеивает даже само усилие установить их истинность посредством акта письма» [10, с. 766]. Тезис Р. Пойриера мы рассматриваем не только в стилевом, но и жанровом аспекте.
Говоря о близости замятинского «Дьячка» к поэтике Проведенный нами литературоведческий анализ позднего, абсурдистского модернизма, следует также позволяет сделать вывод о семантике жанрового экспе-
отметить, что писательская манера Е.И. Замятина, по римента, выполненного Е.И.Замятиным в рассказе
природе своей, протеистична: художник активно экспе- «Дьячок»: интерпретация библейского видения в мо-
риментирует над художественным текстом, осваивая са- дернистском ключе служит способом релятивизации
мые разные комбинации литературных стилей, жанров и идейных и этико-эстетических мифологем, испокон ве-
творческих методов. Глубина и разносторонний характер ков игравших существенную космографическую роль в
таких литературных опытов не всегда соответствует их духовной жизни русского общества.
количественному воплощению. Так, абсурдистская притча представлена в творчестве писателя только двумя текстами: «Дьячок» (1915) и «Картинки» (1916).
Библиографический список
1. Лейдерман, Н.Л. Траектории «экспериментирующей эпохи» / Н.Л. Лейдерман // Русская литература XX века: закономерности исторического развития. Книга 1. Новые художественные стратегии. Отв. ред. Н.Л. Лейдерман. — Екатеринбург: УрО РАН, УрО РАО, 2005.
2. Давыдова, Т.Т. Творческая эволюция Е. Замятина в контексте русской литературы первой трети XX века / Т.Т. Давыдова. — М.,
МГУП, 2000.
3. Гладкова, О.В. Видение / О.В. Гладкова // Литературная энциклопедия терминов и понятий. Под ред. А.Н. Николюкина. РАН.—
М., 2001.
4. Лейдерман, Н.Л. Жанр и проблема художественной целостности / Н.Л. Лейдерман // Проблемы жанра в англо-американской литературе (Х1Х-ХХ вв.). Вып. II. - Свердловск, 1976.
5. Замятин, Е.И. Дьячок / Е.И. Замятин // Север. Повести, рассказы, сказки. — М., 1929.
6. Так, в Киево-Печерском патерике: «Исакий же не разуме бесовъскаго действа, ни памяти име прекреститися, и, изъшед ис келии,
поклонился, акы Христу, бесовъскому действу. Беси же кликнуша и реша: ''Нашь еси, Исакие!''».
И напротив — «Онъ же глаголаше: ''Вашь старейши Антихристъ есть, а вы есте беси''; и знаменаваше лице свое крестнымъ знаме-ниемъ— и тако изчезаху беси» (Киево-Печерский патерик: Слово 36 // Библиотека Древней Руси. Т.4. Х11 век. Подг. текста Л.А. Ольшевской, пер. Л.А. Дмитриева, комм. Л.А. Дмитриева, Л.А. Ольшевской. РАН, — СПб, 1997).
7. Исход // Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Пер. Российского Библейского общества 1816-1876 гг. —
М., 2005.
8. Барковская, Н.В. Сказочки Ф. Сологуба и Случаи Д. Хармса» / Н.В. Барковская // http://www.aworld.ru/maska/forumsp4992.htm.
9. Ср. со «Случаями» Д. Хармса: «Макаров: Прочти эту книгу, и ты поймешь, как суетны наши желания... Называется эта книга МАЛГИЛ. (Петерсен исчезает). Макаров: Господи! Что это такое?... Где ты?... Голос Петерсена: А ты где? Я тоже тебя не вижу!..
Что это за шары?... (Тихо. Макаров стоит в ужасе, потом хватает книгу и раскрывает ее). Макаров (читает): ''Постепенно человек теряет свою форму и становится шаром. И став шаром, человек утрачивает все свои желания''» (Хармс, Д. Макаров и Петерсен / Д. Хармс. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 2: Новая анатомия. — СПб, 2000).
10. Можейко, М.А. Пастиш / М.А. Можейко // Литературная энциклопедия терминов и понятий. Под ред. А.Н. Николюкина. РАН. — М., 2001.
Статья поступила в редакцию 24.05.08.
УДК 811.1
Н.В. Александрович, соискатель Московского государственного гуманитарного университета им. М.А. Шолохова, г. Анапа
ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНО-ЗНАЧИМЫЕ КОНЦЕПТЫ НЕЕ/ЖИЗНЬ И ОЕДТИ/СМЕРТЬ В ОРИГИНАЛЕ И ПЕРЕВОДАХ ХУДОЖЕСТВЕННОГО ТЕКСТА
В статье содержится описание процедуры и результатов сопоставительного анализа двух базовых лингвокультурных концептов НРБ/ЖИЗНЬ и ОЕДТИ/СМЕРТЬ в оригинале и переводах романа Ф.С. Фицджеральда «Великий Гэтсби». Применение концептуального анализа позволяет реконструировать индивидуальные авторские представления о жизни и смерти, воплощенные в тексте, и затем выявить степень их адекватной передачи в переводе.
Ключевые слова: художественный текст, концептуальный анализ, перевод, лингвокультура.
Настоящая работа посвящена сопоставительному анализу двух базовых концептов ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ, за которыми в художественном произведении «скрываются» те индивидуально-авторские представления о жизни и смерти, которые диктуют их сочетаемость в тексте. Концептуальный анализ данных субстантивов позволяет реконструировать авторскую модель стоящего за ними фрагмента мира, которую и следует передать в переводах произведения на другой язык. Выбор концепта в качестве единицы перевода обусловлен его синтетической лингвоментальной природой, исследовав которую, можно приблизиться к истокам индивидуального опыта, в результате которого родилось произведение, а значит,
достичь его понимания, близкого авторскому; следовательно, адекватно интерпретировать и перевести его.
Материалом исследования стал роман Ф.С. Фицджеральда «Великий Гэтсби» (1925) [1] как один из прецедентных текстов американской культуры, а также два русскоязычных перевода, выполненных Е. Калашниковой (1980) [2] и Н. Лавровым (2000) [3]. Сначала из оригинального текста методом сплошной выборки выделялись и анализировались контексты, в которых употреблялись LIFE или DEATH в различных синтаксических (а значит, и семантических) ролях, т.е. в форме когнитивно-пропозициональных структур (КПС). Анализ каждой позиции КПС позволил смоделировать те
