CC BY-NC-ND
34
История публицистики. Риторика
М.П. Одесский
ПУБЛИЦИСТИЧНОСТЬ НАУЧНОГО ТЕКСТА: ИЗ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ МЕДИЕВИСТИКИ
В статье анализируется функция публицистики в научном тексте. На первый взгляд отечественная медиевистика не связана с публицистикой и решает исключительно научные задачи. Однако в советском обществе медиевистика, с одной стороны, транслировала официальную идеологию (пропаганда патриотизма и классовой борьбы), а с другой стороны, пропагандировала оппозиционные религиозные ценности.
Ключевые слова: публицистика, научный текст, отечественная медиевистика, Д.С. Лихачев, В.В. Кусков.
В привычном, повседневном смысле «публицистичность» и «научность» - антонимы. Установка на одно исключает установку на другое. Так, безусловно, и есть, но в то же время публицистическая установка весьма часто проникает в научный текст и причудливо сосуществует с «беспристрастностью».
Особенно, казалось бы, несовместима «публицистичность» с медиевистикой: изучение древнерусской культуры и литературы имеет давнюю традицию и принципиально в меньшей степени связана с актуальной идеологией, чем история современности. Тем разительнее факты, позволяющие утверждать: медиевистика - на разных этапах своей истории - функционировала в условиях диалога с идеологической злобой дня и решала публицистические задачи.
***
Фундамент отечественной медиевистики - в современном ее понимании - закладывался в последней трети XVIII - первой тре-
© Одесский М.П., 2013
* Подготовлено при поддержке Программы стратегического развития РГГУ.
ти XIX в., что можно условно назвать «доакадемическим» периодом науки.
Действительно, императрица Екатерина II поощряла интерес к историческому знанию. Для ее государственной программы принципиальным было акцентирование культурного своеобразия России, что в пропагандистском ракурсе подразумевало апологию самодержавной монархии, якобы порожденной историей, а в научном ракурсе - призыв к изучению этой самой истории. По справедливому замечанию исследователя, «русской историей императрица занялась уже во время коронационных торжеств в Москве (сентябрь 1762 г.). Она посетила Троице-Сергиев монастырь, осмотрела его библиотеку и заказала копию со сборника исторического содержания, большую часть которого занимает "История в память предыдущим родом" Авраамия Палицына. Эта копия, наряду с некоторыми другими, положила начало знаменитому Эрмитажному собранию, которое к концу царствования разрослось до 40 000 текстов»1.
Соответственно, Академия наук в 1767 г. издает важный памятник - Радзивилловскую летопись XV в., содержащую «Повесть временных лет», и другие исторические источники, но примечательно, что в эти десятилетия изучение древнерусской литературы (и культуры) продуктивнее велось скорее энтузиастами-дилетантами, внявшими идеологическому «посланию» императрицы2.
Н.И. Новиков - либеральный журналист, издатель - в 1772 г. напечатал «Опыт исторического словаря о российских писателях», который включал справки о 317 авторах, в частности древнерусских, а в 1773-1775 гг. - 10 частей «Древней российской вивлиофи-ки». Обратившись к частным коллекциям, Новиков впервые ввел в научный оборот различные историко-культурные материалы (в первом издании их было 260 единиц; во втором, расширенном, издании 1788-1791 гг. - 666). Императрица Екатерина II частично субсидировала «Древнюю российскую вивлиофику» и также предоставила Новикову возможность пользоваться государственными архивами и Эрмитажным собранием. Эту поддержку не стоит сводить к личному отношению или благотворительности: «"Вивлио-фику" и "Опыт исторического словаря" Новиков рассматривал как неотъемлемую часть екатерининского проекта "воскрешения" русской истории и утверждения величия русской культуры»3.
Однако установка на «научность» - вопреки высокому покровительству - отнюдь не единодушно воспринималась как очевидное достоинство. Поэт В.П. Петров - образованный человек, но литературный противник Новикова - в стихотворении «К... из Лондона» атаковал «Опыт», интерпретируя «научность» как педантизм и
отсутствие хорошего вкуса. К примеру, Петров иронизировал, что в «Опыте» «монастырские запечны лежебоки / Пожалованы все в искусники глубоки» и что в ряд «российских писателей» внесены сочинители ничтожных произведений: «Сей надпись начертал, а этот патерик»4, вероятно, целясь в статью о Поликарпе (XIII в.), который «трудился» над «Киево-Печерским патериком»5.
К «доакадемическому» периоду относится деятельность научных кружков, образовавшихся вокруг влиятельных вельмож графов А.И. Мусина-Пушкина и Н.П. Румянцева. Оба - Мусин-Пушкин и Румянцев - собирали редкие рукописи, документы и финансировали их публикацию, сопровождавшуюся текстологической подготовкой и комментарием. Оба также обращались к помощи специалистов: с Мусиным-Пушкиным сотрудничали историки И.Н. Болтин, Н.Н. Бантыш-Каменский; с Румянцевым - замечательные филологи К.Ф. Калайдович, А.Х. Востоков. Из кружка Мусина-Пушкина вышли: древнейший юридический кодекс «Русская правда», «Слово о полку Игореве», «Поучение» Владимира Мономаха. Калайдович осуществил научное издание фольклорного сборника Кирши Данилова, проповедей Кирилла Туровского, «Моления» Даниила Заточника, энциклопедического сочинения Иоанна Экзарха Болгарского «Шестоднев». Востоков - поэт, основатель российской славистики и стиховедения - опубликовал на образцовом научном уровне «Описание русских и славянских рукописей Румянцевского музея» (473 единицы), древнейший церковнославянский памятник «Остромирово Евангелие» и «Изборник», изготовленный в 1073 г. для великого князя Святослава Ярославича.
При Николае I министр народного просвещения С.С. Уваров вычеканил пропагандистскую формулу «православие, самодержавие, народность», которая должна была выражать суть национальной культуры и государственности и которая стала основой новой «научности». Согласно университетскому уставу 1835 г., студенты всех факультетов были обязаны слушать курсы русской истории и литературы6.
В согласии с программой Уварова, первым прочитал университетский курс истории русской (собственно - древнерусской) литературы С.П. Шевырев, также представлявший тип ученого «доакадемической» медиевистики, но другую его разновидность. Он (подобно своему другу и единомышленнику историку М.П. Погодину) считал должным выступать в качестве участника литературного процесса, поэта, журналиста, критика и одновременно в качестве университетского преподавателя. Академик
Ф.И Буслаев позднее констатировал: «Шевырев одновременно читал лекции по истории литературы и всеобщей, и русской, печатал в погодинском "Москвитянине" длинный ряд критических статей и обозрений текущей литературы и с молодых лет и до старости посвящал свои досуги стихотворству..»7.
В 1846 г. Шевырев опубликовал свой курс в качестве монографии, но хронологически первой «Историей древней литературы» стала другая монография. Ее автор М.А. Максимович ранее -опять же в рамках программы Уварова - попросил министра о переводе в «предложенный к открытию Киевский университет на кафедру русской литературы, обещал заняться этим предметом "профессорски"»8. В 1839 г. Максимович выпустил «Историю древней русской словесности», и М.Н. Катков - в будущем консерватор-государственник, а в ту пору либеральный критик -немедленно разгромил ее в пространной статье («Отечественные записки», 1840 г.). Катков обвинял Максимовича в философской и методологической непродуманности, в подчинении «страсти систематизировать и схематизировать» и «пустому педантизму»: «Для читателей книги г. Максимовича все поименованные писатели совершенно безразличны: и Кирилл Туровский, и какой-то Боян, и Нестор, и какой-то Смолятич - равно пустые, ничего не выражающие звуки»9. Особенно Катков возмущался тенденциозным преувеличением ценности «Слова о полку Игореве» (которым Максимович специально занимался): «Пусть бы г. Максимович попробовал изложить содержание этого слова и сделать из него выписки: тогда бы обнаружилось все безобразие этого несчастного произведения»10. Сходство критического подхода Петрова и Каткова к «научности» как безыдейности, несмотря на различие публицистического контекста, поразительное.
Курс Шевырева, вышедший вслед за «Историей» Максимовича, содержал пропагандистские идеологемы в духе Уварова и вместе с тем вполне «профессорски» основывался на оригинальных рукописных источниках. Шевырев утверждал, что «все внимание жизни, все стремления, силы народа сосредоточивались в вере и церкви, которые подчиняли себе всякое духовное развитие русского человека. Это главный характер древнего периода.»11. Такая дефиниция совершенно соответствует «постперестроечным» курсам древнерусской литературы12, однако Шевырев - апологет уваровской формулы - продолжает: «Все, что в новом периоде Россия произвела великого и замечательного, все то совершилось под осенением ее древней основной мысли при условии связи с нею сознательной или бессознательной»13. «Академический» медиевист
здесь, напротив, обязательно уточнил бы, что если в древнерусской культуре доминируют религиозные ценности, то в новой культуре - светские. Не хорошо и не плохо. Установка на научность требует воздерживаться от оценок.
***
В 40-50-х годах XIX в. начинается новый период изучения древнерусской литературы - «академический».
В 1857 г. после Шевырева кафедру истории русской и всеобщей литературы в Московском университете занял Ф.И. Буслаев; он же получил отдельную кафедру русской литературы, когда она была выделена университетским уставом 1863 г. Буслаев избегал полемики и резких оценок, но дистанцировался от идеологизированно-сти курса учителя, от «крайностей чрезмерного славянофильского направления», от разбросанности интересов и методологического дилетантизма, которые деликатно назвал «энциклопедичностью»14. Литературовед, фольклорист, лингвист, искусствовед, он и себя обвинял в этом недостатке - в «энциклопедичности», но Буслаев стремился трансформировать различные области знания в единый метод, адекватный задачам академической медиевистики и свободный от политической ангажированности.
В 1847 г. И.И. Срезневский - практически одновременно с Буслаевым - получил кафедру славистики в Петербургском университете. Срезневский и Буслаев, профессора и академики, принадлежали к классическим представителям академической медиевистики, но Буслаев тяготел к литературоведению и эстетическому анализу, а Срезневский - к лингвистике и текстологии. Срезневский - составитель аннотированного указателя «Древние памятники русского письма и языка X-XIV вв.», публикатор и комментатор древнерусских сочинений (в том числе «Хожение за три моря» Афанасия Никитина, «Задонщина»). Он также создал великий памятник лексикографии - «Материалы для словаря древнерусского языка», для которого привлек около 2700 источников (словарь опубликован в 1893-1912 гг. после смерти ученого). Его же усилиями с 1851 г. начало выходить основное периодическое издание, объединявшее академическую медиевистику, - «Известия Отделения русского языка и словесности» (Отделение образовано в 1841 г. как результат объединения Академии нук с Российской академией).
Для академической медиевистики репрезентативна фигура академика Н.С. Тихонравова, в многочисленных исследованиях которого нашла выражение так называемая культурно-историческая школа, подразумевавшая при индифферентном отношении к эсте-
тической стороне максимальную удаленность от установки на публицистичность и позитивную установку на корректную публикацию источников, а также на уяснение «исторического хода литературы, умственного и нравственного состояния того общества, которого последняя была выражением»15. Тихонравов издал восемь выпусков «Летописей литературы и древности» (там, в частности, опубликованы «Житие» протопопа Аввакума16, «Повесть о Савве Грудцыне»), два тома «Памятников отреченной русской литературы», двухтомное собрание текстов, приуроченное к 200-летнему юбилею «начала русского театра» (1872). Статья Тихонравова «Задачи истории литературы и методы ее изучения» (1878) - обстоятельная рецензия на учебник литературного критика и педагога А.Д. Галахова «История русской словесности древней и новой» -стала своего рода манифестом культурно-исторической школы.
Наверное, не будет преувеличением сказать, что расцвет российской медиевистики пришелся на конец XIX - начало XX в. и был связан с научной активностью таких ученых, как Д.И. Абрамович, В.Г. Дружинин, В.М. Истрин, В.Ф. Миллер, Н.К. Никольский, А.С. Орлов, В.Н. Перетц, С.Ф. Платонов, А.И. Соболевский, М.Н. Сперанский, А.А. Шахматов и другие.
Большинство из них вслед за учителями придерживались принципов культурно-исторической школы. У них могли оказаться различные философские пристрастия или политические симпатии, в их научных спорах могли отражаться общие мировоззренческие конфликты (ср. многолетние научно-политические пикировки Шахматова с Соболевским), однако установка на позитивную «научность» оставалась самодостаточной ценностью.
Первые полтора десятилетия существования советской власти -тоталитарного государства, управляемого коммунистической партией - были отмечены агрессивным наступлением на историю древнерусской культуры. С идеологической точки зрения власть не устраивал обязательный для медиевистов интерес к прошлому, христианству, национальной ментальности, а с административной точки зрения стремление к независимости, свойственное Академии наук и университетам. В итоге преподавание древней литературы было прекращено, филологические факультеты и Отделение русского языка и словесности были закрыты.
Гонения обрушились и на самих медиевистов. 25 октября 1917 г. в Академии числилось 45 действительных членов; к 7 ноября 1922 г. 14 из них умерли, семь эмигрировали (русская наука и медиевистика в изгнании - отдельная тема); кроме того, умерли еще трое, избранные в это пятилетие; «24 утраты на 45 мест»17. В голод-
ные годы не получили поддержку от государства и ушли из жизни методолог исторического знания и специалист по древнерусской политической мысли А.С. Лаппо-Данилевский (его постоянно проклинали как представителя враждебной науки во время дискуссий историков-древников в 1940-1950-х годах), А.А. Шахматов и другие. Согласно некрологу Московского университета, смерть Шахматова, «погибшего в расцвете своих творческих сил, является бесспорно одной из самых горестных утрат для русской науки, общества и государства, с особенной яркостью подчеркивающей зловещий характер катастрофы, переживаемой нашей родиной, волею судеб оторванной от здоровых корней истинной и свободно развивающейся культуры...»18. В конце 1920 - начале 1930-х годов по сфабрикованным делам о контрреволюционном заговоре академиков и международной сети шпионов-славистов были арестованы, сосланы или исключены из государственных учреждений Д.И. Абрамович, В.Г. Дружинин, В.Н. Перетц, С.Ф. Платонов, М.Д. Приселков, М.Н. Сперанский, замечательные историки языка Н.Н. Дурново и Г.А. Ильинский (двое последних расстреляны). К этому списку следует прибавить также более молодых В.В. Виноградова и М.Н. Тихомирова, которым в будущем, после изменения политического курса, предстояло фактически возглавить: первому -советскую науку о русском языке, а второму - о русской истории.
В течение некоторого времени представители старшего поколения продолжали работать. В.М. Истрин и М.Н. Сперанский опубликовали курсы истории русской литературы, суммировавшие достижения культурно-исторической школы. А.И. Соболевский и Н.К. Никольский задумали грандиозные проекты, предназначенные не для настоящего, а прямо для будущего (первый - проект словаря древнерусского языка, второй - памятников древнерусской словесности). В.Н. Перетц, не скрывавший отторжение от актуального социального заказа, издал сокращенную (а потому более эпатирующую) версию своего знаменитого дооктябрьского методологического сочинения («Краткий очерк методологии истории русской литературы», 1922.). Он отождествил научность с «сухой» текстологией, тем самым явно оппонируя марксистскому давлению. Власть поняла ученого, и его лишили права преподавать методологию19. Исследование о «Слове о полку Игореве» Перетц смог напечатать только по-украински, потому что в Украинской советской республике еще было дозволено заниматься древнерусской культурой, выдавая ее за национальную (ср. осуществленное Абрамовичем украинское издание «Киево-Печерского патерика»). Наконец, Перетц вместе с учениками В.П. Адриановой-Перетц и
другими, - занимался ранней русской драмой, пользуясь тем, что в театроведении пока поощрялось изучение нетрадиционных форм сценического искусства (см. сборник «Старинный театр в России», 1923 ).
Поколение, которое утвердилось в послеоктябрьской науке, демонстрировало совершенное равнодушие к древней литературе. Причем это справедливо и применительно к официальному марксистскому литературоведению, и к тем направлениям филологической мысли, которые с марксизмом осторожно спорили. Например, по мнению историка русского литературоведения (и ученика Перетца, его учитель, А.С. Орлов, М.Н. Сперанский и другие в работах, «трактовавших вопросы истории текста, поэтического языка, композиции литературных памятников», объективно прокладывали путь формальному методу20, однако сами представители формализма в 20-х годах фактически игнорировали медиевистику (редкое исключение - статья В.В. Виноградова о стиле «Жития» протопопа Аввакума, 192321).
Статус медиевистики радикально изменился в 1930-е годы. Сталинская партия вводит в общество новую идеологическую парадигму, и по законам тоталитарного общества новая парадигма немедленно трансформирует частные науки, в том числе историю русской литературы. Снова востребованы народность (в социальном и этническом смысле термина), патриотизм, историческая гор-дость22. Соответственно, начинается реставрация медиевистики: восстанавливается преподавание древнерусской литературы в университетах (чуть позже и филологические факультеты), в академических учреждениях образуются группы и отделы «древников», возобновляется издание научной периодики. Первенствовали представители еще дооктябрьской науки. Н.К. Гудзий (ученик Перетца) успешно прочитал лекции по древнерусской литературе в Высшей партийной школе, затем опубликовал политически корректные хрестоматию (1935) и учебник (1938) и возглавил группу медиевистов при московском Институте мировой литературы. В учебнике он ссылался на труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина, а на первой же странице писал о «воспитательной ценности многих памятников нашей старинной литературы, развивающих темы патриотизма, государственного строительства, политического единства и героизма русского народа». Не менее впечатляющим оказалось «медиевисти-ческое возрождение» в Ленинграде: академик Орлов напечатал свою версию советской истории древнерусской литературы (1937), организовал вместе с Адриановой-Перетц отдел при Институте русской литературы и с 1934 г. наладил выпуск «Трудов Отдела древнерус-
ской литературы» (ТОДРЛ) - авторитетнейшего издания российских медиевистов. В академической «Истории русской литературы» древность получила три тома (1941-1945).
Разумеется, дозволенная медиевистика функционировала под жестким контролем идеологии и с акцентированной поправкой на публицистичность. Д.С. Лихачев вспоминал об экстравагантном примере советской актуализации древнерусского произведения: в 1947 г. в СССР ожидали официальный визит индийского лидера Дж. Неру; в этой связи президент Академии наук физик С.И. Вавилов заказал «древникам» образцовое издание «Хожения за три моря» Афанасия Никитина, посетившего Индию в XV в.; в итоге была основана новая научная серия - «Литературные памятники», одна из лучших в России23.
Впрочем, для тоталитарного общества характерны неустойчивость и непоследовательность идеологических приоритетов, и гонения на древнерусскую культуру периодически повторялись. Так, в 1982 г. В.В. Кусков - автор, наверное, самого популярного послевоенного учебника древнерусской литературы - опубликовал в издательстве «Советская Россия» сборник «Древнерусские предания» (массовая серия «Сокровища древнерусской литературы»), где слово «предания» камуфлировало термин «жития». Камуфляж не удался. В партийной газете «Правда» составителя сборника немедленно «обвинили в пропаганде религии, преувеличении роли церкви в истории и культуре»24.
Однако при всех трансформациях партийной идеологии советская медиевистика уже не теряла приобретенный статус дозволенности. Правила диалога власти с наукой были простыми. Настолько простыми, что вполне осознавались современниками. В частности, швейцарский историк К. Герке справедливо констатировал, что «советские медиевисты, как все советские историки, служили двум господам - официальной идеологии и филологической герменевтике»25. С одной стороны, научность отождествляется с декларированием марксистской методологии, т. е. использованием официального дискурса как в плане идейном, так и понятийно-терминологическом (цитаты классиков марксизма и советских вождей, классовый подход, советский патриотизм и народность), а если медиевист сталкивается со «слишком» церковным сочинением или жанром, то или игнорирует его, или подменяет идеологическую оценку поэтологической. С другой стороны, ученый достаточно адекватно излагает фактическую сторону древнерусской литературы. В итоге университетские учебники по древнерусской литературе, пожалуй, единственные из всех советских учебников
по литературоведению пережили крах коммунизма и продолжают
использоваться при преподавании в современной России.
***
В послесталинские десятилетия диалог власти с наукой принял неожиданное направление: для некоторых медиевистов их область занятий - при соблюдении тогдашних правил политической корректности - превратилась в форму духовного сопротивления.
Одни ученые (как ранее Перетц) уходили от марксистской идеологии в гипертрофированную «научность». Так, В.И. Малышев, основатель древлехранилища при ленинградском Институте истории литературы, шокировал коллег сомнением в продуктивности теоретизирования во имя собирания рукописного наследия, а коллеги в позднейшей мемуаристике обсуждали не столько его «научность», сколько тип религиозного сознания: «Мы не знаем доподлинно, какой веры был Владимир Иванович. Как свидетельствует А.М. Панченко, в экспедициях он никогда не выдавал себя за старообрядца, но в то же время старообрядцы считали его своим»26. Таким образом, если для Каткова установка на «научность» казалась атрибутом официоза и обезличенности, то для советских медиевистов - благородной мировоззренческой позицией.
Другую - духовно-концептуальную - форму сопротивления предложил академик Д.С. Лихачев, который в 1920-х годах был соловецким узником, а в 1954 г. - вслед за Орловым и Адриановой-Перетц - руководил Отделом древнерусской литературы в Ленинграде, добившись положения бесспорного лидера советской медиевистики. Славу Лихачеву принесли обобщающие монографии 1950-1970-х годов «Человек в литературе Древней Руси», «Поэтика древнерусской литературы», «Развитие русской литературы X-XVII вв.». При некотором сохранении марксистского жаргона он создал здесь концепцию, оказавшую влияние не только на советскую медиевистику, но практически на все области отечественного гуманитарного знания. Лихачев уделял преимущественное внимание (1) не социологии, но поэтике27, при этом акцентируя (2) принципиальное художественное несходство древней литературы с новой и столь же (3) принципиальную ее зависимость от религиозного (а не материалистического) средневекового созна-ния28. Кроме того, Лихачев пытался вычленить в русской истории культурные макропериоды: в частности, Лихачев легитимировал в русской культуре идеологически рискованные проблемы Предвоз-рождения (связанного с рецепцией исихазма) и - с оговорками -Барокко29 (связанного с контрреформацией).
В последние десятилетия советской власти Лихачев - неоспоримый духовный авторитет и символ русской интеллигенции. По свидетельству Д.М. Сигала, «работы Д. Лихачева о культуре Древней Руси» стали «вдохновением для молодого поколения ревнителей этой почти уничтоженной коммунистами русской культуры»30.
В новой интеллектуальной ситуации древняя культура приобретает «публицистическое» измерение: она осознается как область, которой достойно заниматься даже тем, кто не желал ассоциировать себя с господствующей идеологией. Закономерно, что если формалисты сторонились древнерусской литературы, то их продолжатели (говоря несколько упрощенно) - представители структуралистско-семиотической школы - активно медиевистикой занимались. Это прежде всего относится к работам В.В. Иванова и В.Н. Топорова о культурной «предыстории» славян и Б.А. Успенского о структурных принципах описания языка и культуры Древней Руси (полностью опубликованы позднее). Символично, что статью о сопоставлении культурных типов Ивана Грозного и Петра I Успенский написал в соавторстве с сотрудником Лихачева А.М. Панченко31.
Своеобразный статус позднесоветской медиевистики - на стыке науки, официальной идеологии и духовной оппозиции - накладывал отпечаток на тогдашние профессиональные дискуссии, хотя спорные моменты часто оставались прямо не вербализованными. Например, таковы дискуссии о сатире и смеховой культуре. В 1930-х годах В.П. Адрианова-Перетц оформила новый объект изучения - так называемую демократическую сатиру XVII в.: она собрала и прокомментировала любопытнейшие памятники смеховой культуры, но явно преувеличила их «демократизм» и социально-критическую направленность. В 1984 г. Д.С. Лихачев в написанном вместе с А.М. Панченко и Н.В. Понырко исследовании, не вступая в открытый спор с социологической интерпретацией уважаемого предшественника и развивая «карнавальные» идеи М.М. Бахтина, истолковал «смеховой мир» не как форму протеста, а как конститутивный элемент средневековой религиозной культуры (его соавтор Панченко включил в русскую «смеховую культуру» юродивых). Наконец, в 1987 г. В.А. Грихин и В.К. Былинин издали в серии «Сокровища древнерусской литературы» том сатирических произведений XI-XVII вв. Московские медиевисты, опять же прямо не отрицая культурологические обобщения ленинградских коллег, демонстрировали, что «сатирические элементы, сатирическая традиция присутствовали в древнерусской литературе ХI-XVI вв.» и «восходили к традициям византийского учительного слова»32. Иными
словами, сатира не столько специфический признак религиозной культуры, сколько необходимая реакция любого (в частности, христианского) социума на те сложности, с которыми ему приходится сталкиваться - своего рода история в сатирических текстах. Спустя годы В.В. Кусков прямо зафиксировал суть полемики с ленинградской школой: «Вряд ли можно согласиться с концепцией смехового мира Древней Руси, его связи с карнавальностью <...> Концепция Бахтина не подходит для древнерусского смехового мира. Особое возражение вызывает отнесение Христа ради юродивых к "смехо-
вому миру", смеховой культуре»33.
***
После краха господствующей коммунистической идеологии и распада тоталитарного государства российская медиевистика утратила обязательную «публицистичность» - как официальную, так и оппозиционную. Ученые отказались от марксистского дискурса: быстрее - в плане идейном, медленнее - в плане понятийно-терминологическом. Теперь медиевисты должны искать формы реализации научных проектов и свободно - ради науки, а не ради «публицистики» - выбирать методологические (и мировоззренческие) парадигмы. Переизданы сочинения дореволюционных классиков: С.П. Шевырева, Ф.И. Буслаева, А.Н. Веселовского,
A.А. Потебни, В.Ф. Миллера, А.А. Шахматова, А.И. Соболевского, С.Ф. Платонова, В.М. Истрина, М.Н. Сперанского, М.Д. Присел-кова, Г.П. Федотова и других. Издана скандальная книга А.А. Зимина 60-х годов ХХ в., в которой обсуждалась проблема подлинности «Слова о полку Игореве» (2006; петербургское издательство «Дмитрий Буланин»); редактуру осуществили вдова историка
B.Г. Зимина и О.В. Творогов, который ранее спорил с Зиминым и в современном предисловии снова заявил о несогласии с его идеями, но уважительно охарактеризовал труд покойного ученого. Открываются области исследования, прежде слишком «опасные»: славянские переводы библейских книг и их цитирование в оригинальных сочинениях, русское бытование творений Отцов Церкви, сборники переводных и оригинальных поучений, гимнография, церковные службы, агиография и т. п. Монументальное двухтомное исследование «Святость и святые в русской духовной культуре» академика В.Н. Топорова удостоено премии А.И. Солженицына (1998 г.).
Правда, предсказуемо наметилась тенденция к превращению христианской «публицистичности» из официального недостатка медиевистики в ее официальное достоинство: В.В. Кусков предостерегал против «стремления "реабилитировать" христианскую
религию и подчеркнуть ее прогрессивное значение в жизни общества, мировоззрении отдельных писателей», что, по мнению авторитетного медиевиста, должно нейтрализоваться установкой на научность - «тщательную и глубокую разработку проблемы как со стороны литературоведов, так и искусствоведов, и историков культуры»34.
Вместе с тем установка на научность, о которой пишет Кусков, хотя и подразумевает разумное воздержание от публицистичности, но отнюдь не тождественна методологической (и мировоззренческой) монолитности. Место марксистского дискурса не заняла ни школа Д.С. Лихачева, ни структуралистско-семиотическая школа. Редакция авторитетного журнала «Древняя Русь. Вопросы медиевистики» (главный редактор Е.Л. Конявская) видит основную задачу в традиционном «научном» подходе к древнерусским текстам и одновременно - в «новых методологических идеях, новых исследовательских методиках»35. Слово «методики» употреблено во множественном числе. Что закономерно.
Примечания
1 Ивинский А.Д. Литературная политика Екатерины II: Журнал «Собеседник любителей российского слова». М.: Либроком, 2012. С. 10.
2 См.: Козлов В.П. Кружок А.И. Мусина-Пушкина и «Слово о полку Игоре-ве»: Новые страницы истории древнерусской поэмы в XVIII в. М.: Наука, 1988. С.10-23.
3 Ивинский А.Д. Указ. соч. С.16. В то же время необходимо отметить мистическую компоненту общественного интереса к древности. Действительно, формирование историзма как мировоззренческой установки обусловлено воздействием мистических учений. В Германии была особенно велика роль пиетизма (см.: Kaiser G. Pietismus und Patriotismus in literarischen Deutschland. Frankfurt a/M: Athenaeum, 1973. S. 160-179). В России аналогичную роль сыграли масоны: среди них оказались специалисты по отечественной истории (М.М. Щербатов, И.Н. Болтин, Н.М. Карамзин, И.П. Елагин), издатели литературных памятников и документов прошлого (Н.И. Новиков, А.И. Мусин-Пушкин), собиратели «славянских древностей» (М.И. Попов, В.А. Левшин), коллекционеры (А.С. Строганов, А.Я. Лобанов-Ростовский), авторы художественных произведений с исторической тематикой (М.М. Херасков). Различая государственную и мистическую составляющие историзма екатерининской эпохи, соблазнительно предположить (с опорой на парадигму «спора старых и новых»), что государственный историзм продолжал линию «новых», а масонский историзм - «старых». Впрочем, проблема нуждается в дальнейшем изучении.
4 Поэты XVIII века. / Сост. Г.П. Макогоненко, И.З. Серман. Л.: Советский писатель, 1972. Т. 1. С. 354, 355.
5 Там же. С. 595. См.: Новиков Н.И. Опыт исторического словаря о российских писателях // Новиков Н.И. Избр. соч. / Подг. текста Г.П. Макогоненко. М.; Л.: Худ. лит., 1951. С. 335. Симптоматично, что Н.М. Карамзин в свой «Пантеон российских авторов» (1802 г.) включил только двух представителей литературы XI-XVI вв. - Бояна и Нестора Летописца.
6 Виттекер Ц.Х. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. СПб.: Академический проект, 1999. С. 185.
7 Буслаев Ф.И. Мои досуги: Воспоминания. Статьи. Размышления / Сост. Т.Ф. Прокопов. М.: Русская книга, 2003. С. 364.
8 Данилов В.В. М.А. Максимович в работе над «Словом о полку Иго-реве» // Слово о полку Игореве: Сб. исследований и статей / Ред.
B.П. Адрианова-Перетц. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950. С. 287.
9 Катков М.Н. Собр. соч.: В 6 т. СПб.: Росток, 2010. Т. 1: Заслуга Пушкина: О литераторах и литературе / Ред. А.Н. Николюкин. С. 208.
10 Там же. С. 211.
11 Шевырев С.П. История русской словесности, преимущественно древней// Шевырев С.П. Об отечественной словесности / Сост. В.М. Маркович. М.: Высшая школа, 2004. С. 220. Серия «Классика литературной науки».
12 Ср. замечательную работу: Rothe H. Was ist "altrussische" Literatur? Wiesbaden, 2000. (Nordrhein-Westfaelische Academie der Wissenschaften. 362.) S. 16-19.
13 Катков М.Н. Указ. соч. С. 224.
14 Буслаев Ф.И. Указ. соч. C. 136, 364.
15 Тихонравовскую дефиницию цит. по: Лихачев Д.С. Об изучении древней русской литературы в Академии наук за 250 лет ее существования // Лихачев Д.С. Прошлое - будущему: Статьи и очерки. Л.: Наука, 1985.
C. 209.
16 См.: Малышев В.И. История первого издания Жития протопопа Аввакума: (Цензурные материалы о первом издании Жития протопопа Аввакума) // Русская литература. 1962. № 2. С. 139-147.
17 Вознесенский И. Имена и судьбы: Над юбилейным списком АН // Память: Ист. сб. Нью-Йорк: Chalidze Publ., 1978. Вып. 1. С. 399.
18 Там же. С. 382.
19 Сазонова Л.И., Робинсон М.А. Изучение литературы русского средневековья и идеологизированная методология // Освобождение от догм: История русской литературы: состояние и пути изучения / Ред. Д.П. Николаев. М.: Наследие, 1997. Т. 1. С. 160.
20 Багрий А.В. Формальный метод в литературе: (Библиография). Владикавказ, 1924. С. 15.
21 О соотношении традиционного академического и формального подходов в статье Виноградова см. комментарии Е.В. Душечкиной: Виноградов В.В. О языке художественной прозы / Ред. Г.В. Степанов, А.П. Чудаков. М.: Наука, 1980. С. 316-320.
22 Об эволюции «конвенции», т. е. дискурса советских историков-медиевистов, см.: Юрганов А.Л. Русское национальное государство: Жизненный мир историков эпохи сталинизма. М.: РГГУ, 2011.
23 Лихачев Д.С. Академик Сергей Иванович Вавилов - инициатор серии «Литературные памятники» // Лихачев Д.С. Прошлое - будущему. С. 440-443.
24 Кусков В.В. Роль православия в становлении и развитии древнерусской
культуры // Освобождение от догм. Т. 1. С. 117.
25 Goehrke C. Entwicklungslinien und Schwerpunkte der westlichen Rus-slandmediaevistik // Essays in honor of A.A. Zimin / Ed. by D.C. Waugh. Columbus: Slavica Publishers, 1985. S. 169-170.
26 Малышев В.И. Избранное: Статьи о протопопе Аввакуме / Сост. В.П. Бу-
дарагин, Г.В. Маркелов, Н.В. Понырко. СПб.: Пушкинский дом, 2010. С. 3-4.
27 В частной переписке Я.С. Лурье назвал коллегу и начальника импрессионистом: Из писем Я.С. Лурье к А.А. Зимину по поводу датировки «Слова о полку Игореве» / Подг. текста Е.И. Ванеевой // Звезда. 2006. № 2. С. 95.
28 Ср. отнесение Лихачева его учеником к «научно-политическому романтизму»: Демин А.С. Древнерусская литература глазами Риккардо Пиккио // Пиккио Р. Древнерусская литература. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 12.
29 См. апологетическое изложение историко-литературной концепции Лихачева: Лесур Ф. Дмитрий Лихачев, историк и теоретик литературы // Лихачев Д. Историческая поэтика русской литературы: Смех как мировоззрение и другие работы. СПб.: Алетейя, 1997. С. III-LXXIII.
30 Сигал Д.М. Пути и вехи: Русское литературоведение в двадцатом веке. М.: Водолей, 2011. С. 272.
31 Панченко А.М., Успенский Б.А. Иван Грозный и Петр Великий: Концепция первого монарха // ТОДРЛ. Т. 37. Л., 1983.
32 Сатира X-XVII веков / Сост., вступ. ст и коммент. В.К. Былинина, В.А. Грихина. М.: Сов. Россия, 1986. С. 6.
33 Кусков В. Достижения и просчеты русской медиевистики // Литературоведение на пороге XXI века: Мат-лы междунар. конф. М.: РАНДЕВУ-АМ, 1998. С. 275. Аналогично для московской школы медиевистов показательны осторожно критическое сопротивление против таких культурологических идей ленинградцев, как влияние исихазма на русскую культуру XIV-XV вв. (Грихин В.А. Проблемы стиля древнерусской агиографии XIV-XV вв. М.: МГУ, 1974) и включения русской культуры второй половины XVII - первой половины XVIII в. в универсальную систему барокко (см. анализ полемики о русском барокко: СазоноваЛ.И., Робинсон М.А. Указ. соч. С. 172-175; ср. также: Одесский М.П. Поэтика русской драмы: Последняя треть XVII - первая треть XVIII в. М.: РГГУ, 2004. С. 321-332).
34 Кусков В.В. Роль православия в становлении и развитии русской культуры. С. 108.
35 Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2000. № 1. С. 1.
