CC BY
110
УДК 82-31 (17.82.31)
ПРОСТРАНСТВЕННАЯ МОДЕЛЬ «ОСТРОВ» В ЦИКЛЕ РАССКАЗОВ А .ЯШИНА «СЛАДКИЙ
ОСТРОВ»
А. В. Федорова
THE ISLAND SPATIAL MODEL IN THE CYCLE OF SHORT STORIES "THE SWEET ISLAND" BY
A.YASHIN
A.V.Fedorova
Вологодский государственный университет, canelloni@mail.ru
Автор статьи дает краткий обзор типов островного пространства в литературе и предлагает рассматривать модель «остров» в цикле рассказов А.Яшина «Сладкий остров» как пространство самопознания и постижения ценностных смыслов бытия. Далее анализируются содержание и основные функции «островного» пространства, выделяются значения «реальное» и «идеальное» пространство. Под «реальным» предлагается понимать биографически акцентированный топос — Сладкий остров на Новоозере в Белозерском районе Вологодской области. «Идеальное» пространство реализует следующие художественно важные значения: легенда о появлении монастыря (чудо на воде), пространство детства, актуализирующее содержание образа ребенка (архетип дитяти), пространство сказки, пространство райского сада. В итоге автор приходит к выводу, что в рамках цикла осуществляется содержательный «сдвиг» заглавия от прямого значения топонима к символико-метафорическому: Сладкий остров — пространство счастья.
Ключевые слова: автобиографические мотивы, хронотоп, образ, персонаж, пейзаж, символ
The author of the article makes a short survey of the types of island space in literature and suggests that the Island model in the cycle of short stories "The Sweet Island" by A. Yashin should be considered as space of self-cognition and conceiving the axiological meaning of existence. The content and main functions of the island space are under analysis; the meanings of "real" and "ideal" space are depicted. "Real" space is viewed as biographically marked topos — The Sweet Island on Novoosero Lake in Belozersk region of Vologda oblast. "Ideal" space implements the following artistically important meanings: the legend about mystical appearance of the monastery (the miracle on the water), the space of childhood concerning the content of the child's image (the child archetype), space of a fairy tale, space of Eden. The author draws to conclusion that within the framework of the cycle there is a content shift of the title from the direct meaning of toponym to its symbolic and metaphoric meaning: the Sweet Island is the space of happiness. Keywords: autobiographical motives, chronotope, image, character, landscape, symbol
Пространство острова, часто встречающееся в литературе, наделяется, при всем многообразии смыслов, одним общим значением — это вымышленное место, удаленное от цивилизации, от традиционного жизненного уклада, принципиально «иное» по отношению к ним.
В экзотическом пространстве островов не действуют законы, обязательные для исполнения «на материке», поэтому там часто развертываются авантюрно-приключенческие и детективные сюжеты («Таинственный остров» Ж.Верна, «Остров сокровищ» Р.Л.Стивенсона, «Коралловый остров» Р.М.Баллантайна, «Десять негритят» А.Кристи и др.).
Здесь человек, остающийся наедине с собой, зачастую в экстремальных обстоятельствах заново создает мир или осуществляет процесс его познания (таково главное смысловое наполнение сюжетов робинзонады, начиная с «Робинзона Крузо» Д.Дефо). На острове люди организуются в сообщество, либо принципиально иное по сравнению с традиционным социумом, либо воспроизводящее его структуру и содержание в уродливых, отталкивающих формах (эти значения реализует литература, представляющая гипотезу альтернативной истории, как, например, «Остров Крым» В. Аксенова, или соотносимая с традицией утопии и антиутопии — «Остров» О.Хаксли, «Повелитель мух» У.Голдинга). В закрытом пространстве острова человек проходит путь к себе, отличному от того, каким он был в привычных бытовых и бытийных координатах цивилизации (философская повесть Голдинга «Хапуга Мартин», эссе «Острова» Д.Фаулза и др.).
Остров у А.Яшина — тоже пространство самопознания и постижения тайны мироздания. Но в отличие от перечисленных выше произведений в «Сладком острове» место действия — вполне реальное, со своей географией, историей, топонимией. Рассказы, составившие цикл, были написаны в 1960— 1962 гг. Большинство произведений, где сюжетное действие вписано в пространство о. Сладкий, создавались сразу после того, как писатель с женой и сыновьями провел там несколько недель.
Реальное пространство строится с учетом биографического и географического факторов. Остров Сладкий — один из островов на Новозере (наряду с упомянутым в первом рассказе «Когда мы уедем?» Красным, ныне чаще называемым Огненным). В рассказе «Когда мы уедем?» названы населенные пункты на Большой земле, на берегу Новозера, через которые лежит дорога на Сладкий остров: деревни Анашкино, Артюшино, Карлипки (имеется в виду поселение Карл Либкнехт).
А.Яшин описывает ландшафт побережья Ново-зера и острова Сладкий. В рассказе идет речь о состояния острова в начале 1960-х гг., и звучит авторский горько-ироничный комментарий по этому поводу: «Догнивают на корню и рушатся березовые аллеи. Догнивают и разваливаются всевозможные постройки, постепенно исчезает разное мелкое имущество. <...> Вероятно, когда все служебные помещения, жилые дома и прочие постройки догниют, а имущество будет до конца расхищено — все будет просто
списано по акту, как непригодное. Так у нас часто ведется» [1]. Намечена и перспектива использования территории острова как дома отдыха Вологодского отделения Союза писателей или в целях развития ближайшего колхоза, который «организует здесь крупную утиную ферму».
В реальном пространстве внимание героев и повествователя фиксируется на тех элементах, с помощью которых можно наладить быт: это заброшен-най дом, в котором расположилась семья и где отцу-писателю выделили «кабинет», а в соседней комнате оборудовали «птичник». Рациональная организация жизни на острове зависит от взрослых, особенно важна здесь роль матери, занятой тем, что чистит рыбу, готовит еду, стирает и т.д. Но мать — персонаж, для которого граница между реальным и идеальным мирами не является непроницаемой. Сладкий остров открывает в ней дар, о котором в семье раньше не знали — наблюдательность, чуткость ко всему новому, умение замечать в обыкновенном чудесное: «богатую, узорную» тень от лебеды, «как от диковинного цветка», сходство леща с лосем, а плотвы с сыроежками. Она относится ко всему вокруг, как к живому и одухотворенному, и «заставляет прозреть» остальных: «Мы купались ежедневно и утром, и днем, и вечером, а почувствовали всю прелесть лишь после того, как выкупалась в озере мать и, выкупавшись, повернулась к озеру и поблагодарила его, а затем наклонилась к воде и поцеловала ее» (563).
Рядом с матерью довольно нелепой выглядит фигура отца, погруженного в рыбную ловлю, запасшего еще в Москве спиннинг и разнообразные снасти. Отец берет на себя роль добытчика, кормильца семьи и не может смириться с тем, что сыновья удачливей его. Сладкий остров будто сопротивляется ему, и не только как рыбаку, но и как писателю: «Отец, конечно, писать не смог, здесь было слишком хорошо, и это ему мешало. Ему всегда что-нибудь мешало: слишком хорошо — плохо, и слишком плохо — не хорошо» (562).
В целом события, происходящие в реальном пространстве, освещаются повествователем иронически: кроме неудачной рыбалки отца («Когда мы уедем?»), это история об отдыхавшем на Сладком острове поэте, долго чинившем лодку, которая развалится на части при спуске на воду («Сударева лодка»), комический сюжет рассказа «Тысяча первая песня» о том, как вся семья бестолково гоняется за сбежавшим петухом и т. д. Однако уже в описании реального пространства видны элементы идеального пейзажа (чистый «стерильный» воздух, «мягкая» вода, абсолютная тишина, неподвижное спокойствие): «Приехали мы туда поздно вечером, и это особенно усилило впечатление удивительной устойчивости, неколебимости всего, что нас окружало. Воздух был неподвижен, вода тоже <.> Деревья стояли на земле прочно, ни один листочек не вздрагивал <...> Комариный писк воспринимался, как вечный шум в морской раковине, как пенье самой земли» (560). Красота и покой природы оттеняют человеческие суетность и прагматизм, тщеславие и эгоизм, бессмысленность действия ради действия и творческое бессилие. В
этом отношении интересны рассказы «Крапивное семя», «Каменная гряда» и «Сударева лодка», в которых герои-островитяне переосмысливают ценности, казавшиеся очевидными на Большой земле.
В «Крапивном семени» создана развернутая метафора зла, которое имеет на острове «природное» воплощение — «жирная, ядовитая» крапива и прячущиеся в ее тени комары. Но первая же строка рассказа смысл этой метафоры разъясняет: «Недобрых людей в народе называют крапивным семенем» (578). И заключительный эпизод рассказа прочитывается с учетом переносного значения образа: «Ударишь палкой по кусту — действительно комары <.. .> Но только в тени. На солнце днем комары не хоронятся, как, впрочем, всякая нечисть. Так вот ты какое, крапивное семя! Разыскали мы косу и скосили всю крапиву вокруг дома. Честное слово, легче жить стало. Только надолго ли? Разве всю нечисть можно извести?» (579). А.Яшин убежден в том, что и взрослый, и ребенок несет личную ответственность за свой дом и должен активно противостоять злу.
«Каменная гряда» — рассказ о поисках смысла жизни и своего места в мире. Внешний сюжет сводится к тому, как отец ищет «кривоколенный озерный переулок», в котором ему повезет с уловом, а мальчики в трех метрах от берега таскают одного за другим лещей. Предваряет этот сюжет эпиграф, настраивающий читателя на восприятие философского подтекста: «Всю жизнь ищет каждый свою каменную гряду, каменную гряду жизни. Не всякий ее находит» (582).
В рассказе «Сударева лодка» авторская ирония направлена на немолодого поэта, «неторопливого, спокойного и просветленного», «благостного и довольного собой», который занят, казалось бы, важным делом. С терпением и упорством, даже «с упоением» он ремонтирует лодку, меняет уключины, вытесывает новые весла, но сам не делает попытки выйти на ней в озеро, а воспользовавшиеся судёнышком рассказчик с сыновьями нахлебаются воды.
Эта история завершается постановкой вопроса, имеющего для Яшина-писателя важнейшее значение: «Ненужная бессмысленная работа! Неужели он так и стихи пишет? Для чего, для кого?» (582). Смысл жизни в том, чтобы оставить след (заметим, что поэт, даже плавая, его не оставляет, что поражает рассказчика и позволяет уподобить его одноклеточному, переливающейся амёбе). Любой труд — творчество, а результат работы настоящего художника способен сделать мир лучше.
Идеальное пространство цикла «Сладкий остров» неоднородно. Во-первых, стоит сказать об ожиданиях семьи, выбравшей остров Сладкий для отдыха, и строящей догадки относительно его местоположения. Сладкий остров в перспективе путешествия не связан с географией. Повествователь в первом рассказе цикла соотносит его то с Сиверским, то с Боро-даевским, то с Белым озерами: «Почему-то представлялось, что этот остров находится вблизи Кирилло-Белозерского монастыря, куда в свое время не раз наезживал Иван Грозный, где была заточена одна из его жен и отбывал ссылку архиепископ Никон; либо
этот остров около другого архитектурного памятника русской старины — Ферапонтовского монастыря, в котором еще и поныне живы фрески гениального Дионисия. Казалось даже, что Сладкий остров находится на самом Белом озере». Так на гипотетическом уровне («Мы не знали, куда едем, какой-такой необитаемый Сладкий остров вдруг обнаружился в Белозе-рье» (558)) Сладкий вписывается в общий контекст русской истории и культуры.
Во-вторых, это легендарный хронотоп, создаваемый за счет образа Кирилло-Новоезерского монастыря на острове Красный и соединенного с ним в одно пространственное целое при игумене Феофане (конец XVIII — первая треть XIX в.) Сладкого острова в их исторической ретроспективе. Монастырь — нерукотворное чудо, поднявшееся прямо из вод: «Посреди озера вознесся к небу сказочный град-крепость, будто один расписной волшебный терем, подобие которому можно найти лишь на самых замысловатых лубках и древних иконах. Он был весь "как в сказке" и в то же время был на самом деле, существовал, красовался» (559). Это описание связано с легендой о возникновении монастыря на том месте, где в 1517 году Кирилл Белый, инок Корнилиево-Комельского монастыря, увидел знамение Господне в виде огненного столба над островом Красным. В первом рассказе цикла воссоздается и история острова Сладкий, служившего при монастыре местом проведения ежегодной Алексеевской ярмарки с 1649 до 1892 г. Именно самые распространенные ярмарочные товары, согласно версии местной легенды, дали название Сладкому острову: «А на примыкающем к монастырю <...> островке господствовало и процветало православное купечество. В престольные праздники, особенно в дни "Тихвинской", здесь работали и лавки, и палатки, и лотки, бродили шумные коробейники — шла оживленная торговля <...> особенно славились новозерские базары сладкими винами и сбитнем <.> горячий сладкий сбитень любили все от старого до малого, сладкие леденцы и пряники тоже. <...> Большие народные гулянья с торжественными обрядами и недолгие пиры скрашивали нелегкую крестьянскую жизнь — в престольные праздники, на миру, она казалась порой и обильной и сладкой. Потому будто бы и остров этот стали звать Сладким» (559).
История монастыря в ХХ веке, скорее всего, была известна Яшину, много беседовавшему с местными жителями. В 1917 году монастырь стал тюрьмой для «врагов революции», в 1919 официально «конфискован» у Церкви. В 1930-е и 1940-е годы здесь существовала колония для политических заключенных в системе ГУЛАГа. В 1938 году размещалась Новоезерская ИТК-14, после войны ИТК-6. В 1956 в ИТК-17 был установлен строгий режим. На острове Сладкий располагались дома сотрудников колонии и хозяйственные постройки. Впрочем, об этом периоде существования бывшего монастыря в «Сладком острове» сказано чрезвычайно скупо: «Позднее оба острова были использованы для других надобностей. А сейчас монастырская крепость пустует» (559). Такая редукция вполне объяснима не столько нежеланием автора касаться полузапретной в
начале 1960-х гг. темы, сколько внутренней художественной логикой произведения: «Сладкий остров» — преимущественно рассказы о ребенке. Не случайно при публикации цикла используется такая их последовательность, при которой точка зрения взрослого доминирует в рамочных элементах (первый рассказ — «Когда мы уедем?», последний — «Спасибо, что разбудил меня»), а внутри «рамы» главное действующее лицо и субъект речи — ребенок, даже если его «озвучивает» взрослый.
Соответственно, третье значение идеального пространства реализуется в восприятии реального топоса Сладкого острова детским сознанием. Главный персонаж цикла — младший сын, шестилетний Миша, не вполне окрепший после довольно серьезной болезни. Перенесенное страдание делает его особенно отзывчивым к тому, что относится к сфере нематериального. Миша видит и слышит мир в его цветовом и звуковом многообразии и наделяет обыкновенные вещи и явления чудесным и волшебным смыслом («Чайка»): «На этом озере все, как в сказке, все сказочное — и восходы, и закаты, и лунные ночи. И птицы и люди — как в сказке» (589). Мише Сладкий остров открывает новое знание о мире («Утро»), этот герой проходит обряд инициации («Моряком будешь!»), наконец именно он, пытаясь совершить переход на Большую землю, готов выйти из реального пространства в сферу чистого духа («Лунный мостик»).
«Лунный мостик», сюжетно являющийся кульминационным, имеет важнейшее значение в смысловой организации цикла. Маленький герой томится по Большой земле и решает в одиночку отправиться на берег, однако, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее остров от побережья, ему нужно пройти по лунному мостику. Аллюзия, отсылающая к евангельскому мотиву хождения по водам, позволяет рассматривать этого персонажа как воплощение архетипа дитяти (младенца) и в этом значении включает его в широкий культурный контекст ХХ века (от Питера Пэна Д.М.Барри и Маленького Принца А. де Сент-Экзюпери до персонажей-детей в прозе Ю.Казакова («Во сне ты горько плакал»), Ч.Айтматова («Пегий пес, бегущий краем моря», «Белый пароход»), В.Крапивина («Брат, которому семь», «Колыбельная для брата» и др.).
Концовка рассказа символична: «Было светло, как днем, стало темно, как в полночь. Скрылся из глаз большой берег, куда тянуло Мишу. Не стало видно ни земли, ни озера. А ветерок опять шепнул Мише:
— Не спеши, Миша, подожди до утра. Утром солнце взойдет, и не будет страшно. Все успеешь, подожди до утра!
Заплакал Миша и вернулся домой. Утром ему уже не захотелось на Большую землю» (589-590).
На Большой земле, в мире чужих «больших» людей неизбежно взросление героя, а остров за счет герметичности пространства создает иллюзию застывшего времени, в котором можно всегда оставаться ребенком (и Питер Пэн, и Маленький Принц —
«островные» жители, семилетний Мальчик из романа Ч.Айтматова «Белый пароход» устремлен мечтой к своеобразному острову — пароходу на Иссык-Куле, к которому он уплывет, превратившись в большую рыбу, после того, как взрослые убьют сказку о Матери-оленихе).
Именно детское сознание особенно восприимчиво к сказке. Это четвертое возможное измерение Сладкого острова как идеального пространства. Сказочные мотивы и образы, встречающиеся в разных произведениях цикла, сконцентрированы в рассказе «Мамины сказки (Утро)». Ребенок, «настроенный» на чудо, готов видеть его в раскрывающемся на глазах цветке, в дикой утке, подплывшей берегу, в стремительном уже, «черном змее», извивающемся в воде, в щуке «из страшной сказки», застывшей в воде. Однако «самая интересная» сказка (пение невидимой птицы в камышах) не покажется мальчику. Мечта о чуде важна сама по себе, ее невоплотимость в форму и цвет завораживает и влечет к себе. Речь идет о «самом главном», чего, как говорил Лис у Сент-Экзюпери, глазами не увидишь, здесь необходимо иметь «зоркость» детского сердца, готового восхищаться каждым мгновением, дарящим ощущение абсолютного счастья.
И еще одно значение острова как идеального хронотопа, перемещающего взрослых героев из бытового пространства в бытийное, акцентировано в рассказе, завершающем цикл («Спасибо, что разбудил меня»). Герои выведены за рамки функции матери и отца, сквозной в предшествующих произведениях. Здесь они просто мужчина и женщина, вдвоем переживающие момент пробуждения души, прикоснувшейся к красоте мироздания, к вечности: «Озеро посверкивало и ликовало от берега до берега, все насквозь; и оттого, что оно было рядом, мир казался шире и глубже. Луна сияла одинаково кругло и в небе и в озере, только представлялось, будто в озере отражается ее обратная сторона <.> Ночной плеск воды, как плеск времени <.. .>
— Прости, что я разбудил тебя.
— Спасибо, что разбудил. Иначе бы я ничего не знала об этих ночах, об этом нашем мире. Спасибо, что ты не даешь мне спать» (593-594).
Это Мужчина и Женщина вообще, Адам и Ева в райском саду, которые осознают себя его естественной частью и находят в обретенной истине смысл существования человека и человечества.
Таким образом, в рамках цикла осуществляется содержательный «сдвиг» заглавия от прямого значения топонима к символико-метафорическому: Сладкий остров — пространство счастья.
1. Яшин А.Я. Собр. соч.: В 3-х тт. М.: Художественная литература, 1985. Т. 2. С. 560. Далее ссылки на это издание даются в круглых скобках с указанием страницы.
References
1. Yashin A. Ya. Sobranie sochineniy. [Literary works: in 3 vols., vol. 2]. Moscow, Khudozhestvennaya literatura Publ., 1985, p. 560.
