CC BY
172
вычленить при анализе структуры слова (при разложении слова), что позволит устранить морфологические противоречия, наблюдаемые, например, при образовании форм слова.
Итак, все приведенные примеры убеждают в том, что корень символического слова может быть разделен на составные части. Известный исследователь корейской символической лексики Мартин подчеркивает, что в большинстве корейских ономатопов, имеющих более чем один слог, второй слог может считаться деривационным «суффиксом» [4, с.52].
Ли Мунгю предлагает использовать термин «структурный элемент ономатопа» для обозначения составной части корня и дает краткую характеристику этого элемента. Этот термин обозначает морфему, но не имеет ее качеств в обычном понимании. Тот факт, что он отделяется от корня, показывает его смешанный статус элемента, соответствующего аффиксу внутри корня ономатопа. Можно сказать, что это удобный способ использования исторических изменений для анализа и объяснений известных языковых явлений. Он необходим для объяснения делимости корня ономатопа.
Как видим, исследователи по-разному называют составную часть корня ономатопа: «корнеобразующие морфемы», «формансы», «наращения», «словообразовательные и формообразующие морфемы», «деривационные суффиксы», «структурные элементы». Однако более точным определением, на наш взгляд, является все-таки определение, данное Ворониным, - «звукосимволический формант». Это определение учитывает звукосимволическую природу корня ономатопа. Исследователь считает, что в звукоизобразительной системе элементы разных уровней могут объединяться. Например, можно выделить «фономорфемный» класс, а в нем - «плавный - итеративный формант» [2, с. 118].
Итак, корень корейского символического слова содержит структурный элемент, называемый звукосимволическим формантом. Последний имеет следующие особенности:
а) звукосимволические форманты, подобные формообразующему аффиксу, этимологически связаны с корнем ономатопа;
б) звукосимволические форманты нельзя вычленить в результате обычного морфемного анализа, он в отличие от обычных аффиксов не участвует активно в процессе образования форм слова;
в) звукосимволические форманты можно отделить от корня в процессе расширения форм ономатопов.
Таким образом, корень ономатопа обладает сложной структурой, являясь единицей плана выражения,
соотносимой с единицей плана содержания, не является минимальной морфологической единицей. Минимальной единицей плана выражения, соотносимой с планом содержания в символической лексике, является акустический фонемотип, который схож с морфемой незвукоизобразительной лексики [Воронин].
Сложная структура корня ономатопоэтического слова обусловливает необходимость двоякого подхода при изучении символической лексики. Говоря о синестэмии, процессах деривации, редупликации и т.п., можно выбрать в качестве единицы само символическое слово, а точнее, его корень, который рассматривается как единая морфема. А процессы расширения форм требуют исходить с позиций отделения звукосимволического форманта от корня.
Литература
1. Воронин С.В. Фоносемантические идеи в зарубежном языкознании // Очерки и извлечения. - Л.,1990.
2. Воронин С.В. Основы фоносемантики. - М., 2006.
3. Шагдаров Л. Д. Изобразительные слова в современном бурятском языке. - Улан-Удэ,1962.
4. Чиронов С.В. Ономатопоэтические слова в современном японском языке. - М., 2004.
5. Ли Мунгю. Фонологическое и морфологическое исследование корейских символических слов. - Тэгу, 1996.
6. Ко Ёнгын. Что такое морфема? - Сеул,1992.
Жанчипова Дэнсэма Булатовна - старший преподаватель кафедры филологии стран Дальнего Востока Бурятского государственного университета. 670034, г. Улан-Удэ, ул. Пушкина, 25, e-mail: densema@rambler.ru
Zhanchipova Densema Bulatovna - senior teacher of department of philology of Far East countries, Oriental faculty of BSU. Ulan-Ude, Pushkin str., 25, e-mail: densema@rambler.ru
УДК 390(=942) + 415.4 (=942) Б.Р. Зориктуев
ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДРЕВНЕМОНГОЛЬСКИХ ТЕРМИНОВ КИЯНИ КИЯТ
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 09-01-00569 a/G
В статье разработан неизученный вопрос о происхождении древнемонгольских терминов киян и кият. Приведенные автором аргументы не оставляют сомнений в том, что они этимологически связаны с самоназванием монголов. Исследование проведено в тесной связи с проблемой Эргунэ-куна, являющейся одной из ключевых в мировом монголоведении.
Ключевые слова;Эргунэ-кун, киян, кият, монгол.
B.R. Zoriktuev THE ORIGIN OF THE ANCIENT MONGOLIAN TERMS K/YAN AND K/YAT
An undeveloped problem of the origin of the ancient Mongolian terms Kiyan and Kiyat was studyed in the article. The argyments given by the author leave no trace of doubt that the names are etimologically connected with the ethnonym Mongol. The research is in close contact with the problem of Ergune-kune, which is one of the most important Mongol studies in the world.
Key words: Ergune-kun, Kiyan, Kiyat, Mongol.
Для того чтобы легче было разобраться в вынесенной в заголовок статьи теме, необходимо кратко осветить этимологию этнического названия монгол и тесно связанного с ним вопроса о местонахождении местности Эргунэ-кун, где, как сообщается в «Сборнике летописей», после опустошительной войны с тюркскими племенами укрылись предки монголов и началось сложение ядра современного монгольского народа. Из множества толкований термина монгол выделяется версия о его происхождении от тунгусо-маньчжурского слова мангму / манггу / мангга, означающего «сильный, упругий, тугой» [Сравнительный словарь, 1975, с. 525-526, 529-530]. Впервые такое предположение высказал В.П. Васильев [Васильев, 1859, с. 81, 134, 159-161, 165, 166], впоследствии оно было поддержано Э.В. Шавкуновым [Шавкунов, 1987, с. 166-169]. Сравнительно недавно появилась статья Л. Билэгта, в которой он, развивая дальше взгляды Э.В. Шавкунова, также предположил, что название монгол могло возникнуть от тунгусских слов манг и му, которые вкупе дают значение «жители сильных, тяжелых вод». Прямые аргументы в пользу своей версии Л.Билэгт не приводит, но весь ход его рассуждения подводит к тому, что если имя монгол возникло в «теснине Эргунэ-куна или по выходе из нее», а Эргунэ-куном назывался, как он полагает, находящийся на востоке нынешнего Забайкальского края Аргунский хребет, то тогда р. Аргунь могла называться Мангу или Монгу [Билэгт, 1997, с. 28-34].
В.П. Васильев и Э.В. Шавкунов ошибались, утверждая, что термин мангу /манга в качестве названия прилагалось только к Нижнему Амуру и, следовательно, этноним монгол изначально возник там. Изучение фактического материала показывает, что этим именем тунгусо-маньчжурские народы называли весь Амур [Сравнительный словарь, 1975, с. 525-526]. Более того, данный гидроним существует в бассейне правобережья Аргуни. Его приток Цзилюхэ до своего переименования китайцами назывался Мангу. Это тунгусское слово, имеющее то же значение, что и его китайская калька Цзи-люхэ - «стремительная, бурная река».
Наличие р. Мангу на правой стороне Аргуни может рассматриваться как яркое свидетельство обитания там предков монголов. В 2004-2006 гг. международной экспедицией, состоявшей из ученых ИМБТ СО РАН, Китая и Монголии, руководителем которой был автор настоящей статьи, была проведена широкомасштабная археолого-этнографическая разведка правобережной части долины Аргуни и долины р. Хайлар. Установлено, что в нижнем течении Аргуни, на месте его соединения с притоком Мангу, посреди многочисленных поросших глухой тайгой гор имеется сравнительно небольшое, ровное степное пространство, которое с окружающим ландшафтом удивительно похоже на описание Эргунэ-куна в «Сборнике летописей». Там на двух высоких плато и гребне крутой горы находятся два древних городища и поселение, где сохранились остатки защитных валов и многочисленные, округлой формы жилищные западины. Если городища были местами постоянного проживания людей, то поселение имело какое-то другое функциональное назначение. Оно находится посередине между городищами и в силу такого месторасположения, может быть, выполняло роль наблюдательного пункта, одновременно соединяя городища в единый комплекс. Ключевое место в комплексе занимало городище в низовье Мангу, где, судя по всему, находилась ставка предводителя всего пришлого населения. Тут сохранилась самая крупная на всех памятниках западина диаметром 10 м, на месте которой, надо полагать, и располагалась ставка вождя, к тому же плато на устье Мангу отличается большей недоступностью и, следовательно, лучшей защищенностью по сравнению с плато, находящимся на Аргуни. Поэтому более лучшего места для ставки вождя невозможно было найти. Внизу, на равнинной территории, археологические памятники отсутствуют, что свидетельствует о том, что жизнь обитателей городищ в основном протекала на плато, следовательно, они были неаборигенным, а пришлым на Аргунь населением.
На плато, в городищах, обитали представители одной этнической группы. Это подтверждается тем, что проведенная китайскими археологами разведка всех трех памятников при помощи шурфов дала совершенно одинаковый материал (фрагменты керамики, изделия из кости). В свою очередь,
этот материал идентичен артефактам (остатки деревянного гроба-колоды, фрагменты керамики, луков), которые были обнаружены в погребениях в местности Барун Узур западнее г. Хайлара. Поскольку эти захоронения специалистами однозначно определены как раннемонгольские (мэнъу ши-вэй), датируемые концом VII в. н.э., то вполне оправданно выдвинуто предположение, что городища и поселение на правом берегу Аргуни тоже были оставлены ранними монголами [Чжао Юе, 2003, с. 58-62]. Это означает, что та местность, где они находятся, вероятно, является тем самым Эргунэ-куном1, куда восходят истоки этногенеза монголов и начало их истории.
Поскольку на плато в устье Мангу находилась ставка вождя складывавшегося монгольского этноса, название этой реки было положено в основу названия монгол. Сказанное убедительно доказывает исходная форма данного этнонима. Она зафиксирована в СС - самом раннем дошедшем до наших дней памятнике монгольской истории и культуры, созданном, что очень важно, самими монголами. В монгольском тексте летописи имя монгол передано в форме мангол [ша^уоі], что говорит о том, что в XIII в. еще сохранялась эта первоначальная его форма, китайскими хронистами записывавшаяся как мэнъу. Слово мангол состоит из двух частей: корня манго, соотносимого с названием р. Мангу, и суффикса множественного числа -л, обозначающего групповую совокупность людей. В сумме обе части дают значение «люди, живущие на стремительной, бурной реке Мангу» или кратко - «люди, живущие на реке Мангу». После XIII в. имя мангол в результате своего внутреннего развития приняло окончательную форму монгол [Зориктуев, 2005, с. 41-42].
Предложенное объяснение названия монгол является наиболее удовлетворительным среди существующих гипотез. Возможно, решена одна из давних и многотрудных проблем монголоведения, выходящая далеко за рамки чистой ономастики. Выяснение содержания этнонима монгол означает не только раскрытие его этимологии, оно позволяет приподнять завесу над ранней историей монголов. Теперь, опираясь на весь наработанный материал, можно сказать, что после разгрома каолицией тюркских племен жужаньского каганата часть жужаней, идентифицируемая с родом чино (со временем, на позднем этапе эволюции культа предков, этноним чино стал пониматься как имя реального предка Чингисхана Бертэ-Чино, который с супругой Хоай-Марал вышел из Эргунэ-куна). С Бертэ-Чино обычно начинаются монгольские генеалогические предания [Подробно об этом см.: Зориктуев, 2006, с. 113-121]), в течение достаточно длительного времени находилась за пределами своей родины, на правобережье Аргуни, в качестве отдельного этнического подразделения внедрившись в среду шивэйских племен. Проживая там в труднодоступной местности Эргунэ-кун, беглецы по месторасположению ставки своего вождя, находившейся в низовье Мангу, притоке Аргуни, получили от своих соседей прозвище мангол, которое, став со временем самоназванием, использовалось его носителями вплоть до XIII в.
Имена мангу и мангол семантически связаны с упоминающимися в «Сборнике летописей» в связи с преданием об Эргунэ-куне терминами киян и кият. Л. Билэгт, изучая происхождение названия монгол, заключил, что «устные исторические рассказы монголов позволяют прямо связывать значение «мангу» или «монгу» с именем родоначальника и названием главной ветви эргунэ-кунского племени Киян и кият. ... Слово киян... было прозвище, которое получили его (т.е. кияна. - Б.З.) потомки и обок... Таким образом, перед нами тунгусо-маньчжурская калька монгольского слова «киян» [Билэгт, 1997, с. 33].
Итак, по Л. Билэгту, насколько можно понять его текст, Киян - это имя родоначальника монголов, ставшее общим прозвищем его потомков. Последние в Эргунэ-куне положили начало племени кият. От перевода имени Киян возникло использовавшееся в качестве тунгусо-маньчжурского названия Амура и Аргуни слово мангу / монгу.
Как же все-таки следует трактовать термины киян и кият? На первый взгляд кажется, что по аналогии с содержащимся в предании об Эргунэ-куне именем нукуз, являющимся этнонимом [Зориктуев, 2005, с. 19-20], термин киян и производный от него кият тоже являются этническими названиями. Однако их анализ дает совсем другие результаты. Мы имеем дело с довольно редко встречающимся в реальной жизни случаем буквального перевода на родной язык полученного со стороны названия, в данном случае тунгусского по происхождению имени мангол на монгольский язык, а не наоборот, монгольского слова киян на тунгусский, как полагает Л. Билэгт. Ясно, что слово из языка небольшой группы пришлых монголов не могло стать названием притока Аргуни и далее всего Амура, берега которого с древности были плотно населены тунгусо-маньчжурскими и палеоазиатскими народами. На имевший место перевод термина мангол, который до того как стать самоназванием, был прозвищем, прозрачно намекает содержащееся в «Сборнике летописей» ныне утраченное в монгольском языке слово киян. «По-монгольски, - пишет Рашид-ад-дин, - киян значит «большой поток», текущий с гор в низину, бурный, быстрый и сильный» [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 1, с. 154]. Из этого объяс-
нения видно, что монголы термином киян называли быструю, с сильным течением горную реку. Его значение идентично семантике тунгусского гидронима Мангу и его китайского эквивалента Цзилюхэ. На основании этого факта мы вправе сделать вывод, что киян - это монгольская калька тунгусского названия правого притока Аргуни р. Мангу. Говорить о том, что укрывшихся в Эргунэ-куне людей возглавлял человек по имени Киян, от которого там возникло племя кият, невозможно. Полная аналогия обнаруживается и дальше. Подобно тому, как от названия Мангу при помощи суффикса множественного числа -л возникло прозвище мангол, точно таким же образом от слова киян при помощи монгольского суффикса множественности -д (-т) был образован термин кият. «Кият,- указал Рашид-ад-дин,- множественное число от киян» [там же, с. 154]. С обретением суффикса множественного числа термин кият наполнился содержанием «люди, живущие на бурной, быстрой, сильной реке Киян», которое полностью совпадает с семантикой прозвища мангол в ее широком значении.
Отсюда следует важный вывод. Если слово мангол было прозвищем, то его этимологический перевод кият тоже нужно рассматривать не как этническое название, а всего лишь как прозвище, которое, в отличие от термина мангол, не развилось дальше в этноним. Это хорошо видно из «Сборника летописей», в котором о данном термине, если проследить все случаи его употребления, начиная с предания об Эргунэ-куне до повествования о ближайших предках Чингисхана, больше говорится как о прозвище [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 1, с. 152, 155; Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 2, с. 32]. С другой стороны, если бы кият, пройдя стадию прозвища, стал этнонимом, то он непременно упоминался бы в списке 18 дарлекинских родов, которые по своему происхождению были непосредственно связаны с Эргунэ-куном [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 1, с. 78]. Но такого названия в этом перечне нет.
Мнения, похожего на точку зрения Л. Билэгта, придерживался Г. Сухбаатар. Он считал, что этноним киян, сохранившийся у монголов XIII в. в форме кият, был названием ведущего хуннского рода хуянь [Сухбаатар, 1980, с. 75]. Однако предъявленные им доказательства не удовлетворительны, потому что ни шаманский головной убор в виде головы филина из ноин-ульского хуннского погребения, ни приведенный из параграфа 63 СС рассказ хунгиратского Дэй-Сечена о белом соколе при его встрече с Есугеем о существовании в XIII в. рода кият не говорят. Есугей принадлежал к роду борд-жигин, а не кият. На это указывает 42-й параграф СС, в котором сообщается, что Бодончар, прямой предок Есугея, принадлежал к поколению борджигин. При жизни Есугея, как гласят источники, род борджигин стал называться кият-борджигин, а не просто кият, как полагал Г. Сухбаатар. Об имени кият-борджигин я скажу дальше. Здесь же хотелось бы отметить, что при определении этнической принадлежности рода хуянь следовало бы считаться с данными китайских источников, которые однозначно свидетельствуют о хунну как о прототюркской общности в Центральной Азии. В после-хуннскую эпоху этноним хуянь всплывает в Восточнотюркском каганате. Там на территории бывшей провинции Суйюань был образован округ хуянь. Использование при его создании названия хуянь свидетельствует о наличии следов одноименного хуннского рода в составе тюрков [Малявкин, 1981, с. 81-82, комм. 26]. Поэтому говорить о генетической связи между терминами хуянь и киян, относившихся к разным по происхождению этносам, не приходится.
В СС кият используется вместе с термином иргэн, имеющим значения «народ», «люди», «племя».
С.А. Козин словосочетание кият иргэн перевел как «киятское племя» [Козин, 1941, § 63]. На мой взгляд, поскольку кият не является этнонимом, иргэн не может употребляться с ним в значении «племя». Племя как этносоциальное образование являло собой этническую и одновременно социопотестарную общность, имеющей этноним, переходящий в политоним. Эта характеристика в корне противоречит содержанию термина кият, не являющегося названием этнического или социально-политического образования. В таком случае ему соответствует второе значение слова иргэн «люди». Сказанное красноречиво подтверждается китайским подстрочным переводом СС, в котором значение термина иргэн передано как «люди», а не племя. Это значит, что в параграфе 63 СС Дэй-Сечен обращался к Есугею как к представителю группы людей, имевшей общее прозвание кият, без указания ее настоящей этнической принадлежности. Вообще же в СС термин кият (киян) упоминается лишь дважды: в параграфах 63 и 67. Понятно, что если бы это слово было этнонимом, то частота его использования была бы не ниже, а, может быть, даже выше любого другого этнического названия в данном источнике.
О том, что слово кият не было этническим наименованием, доказывает наличие длительного перерыва в его существовании. Такого с этнонимом быть не могло. Возникнув в Эргунэ-куне как прозвище, а затем выйдя на долгое время из активного употребления, имя кият вновь оказалось востребованным с появлением Хабул-хана. Причина его реанимации ясна: легитимация главенствующей среди монголов части нирунских родов, кровно связанной с ближайшим предком Чингисхана Хабу-лом. «Сборник летописей» сообщает, что этой группе было дано общее прозвание кият, это же слово
кият было прибавлено к названию каждого вошедшего в ее состав рода [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 1, с. 79]. Источник показывает, что термин кият и в новых условиях, став обобщающим наименованием части монголов-нирунов, остался прозвищем. Изменилось только его содержание, но, как и в Эргунэ-куне, оно было тесно связано с тунгусо-маньчжурским словом мангу / манга. Надо сказать, что мангу помимо своего основного значения, которое приводилось выше, имеет дополнительное значение «бесстрашный, непоколебимый, герой, богатырь» [Сравнительный словарь, 1975, с. 529530]. Трудно в это поверить, но монголы не забывали все значения этого слова и спустя длительное время после Эргунэ-куна при образовании новой кият-нирунской группировки путем перевода второго значения термина мангу и наполнения им слова кият дали вошедшим в ее состав родам имена ки-ят-борджигин, кият-юркин, кият-чаншиут, кият-ясар, что можно истолковать как «бесстрашный, непоколебимый, богатырский род борджигин», «бесстрашный, непоколебимый, богатырский род Юркин» и т.д. «После того потомок в шестом колене Алан-Гоа, по имени Кабул-хан, породил шесть сыновей. Так как они все были богатырями, великими и пользующимися уважением людьми и царевичами, то кият стало вновь их прозванием. С той поры некоторых детей [Кабул-хана] и его род называют кият...», - пояснил в этой связи Рашид-ад-дин [Рашид-ад-дин, 1952, т. 1, кн. 1, с. 155].
В то же время в составе отдельных народов, живущих на территории бывшей Золотой орды (ногайцев, казахов, узбеков и др.), и в отдельных списках этнического состава населения самой Монголии в качестве родовых подразделений упоминаются кият, а также нирун и монгол. При изучении этнической истории разных народов прослеживается характерная особенность, состоявшая в том, что у оказавшихся за пределами своего основного ареала расселения небольших частей родов нередко формировалась новая этническая идентичность. Она проявлялась в том, что в иноэтническом окружении этническая принадлежность определялась не по своему роду, а по общности более высокого таксономического уровня, имевшей некоторую известность на данной территории, хотя в конечном итоге название племени, группы родов или группы племен, либо даже целого народа закреплялось в самосознании в качестве названия рода. Только этой закономерностью можно объяснить наличие в забайкальской части Бурятии небольших родов булагат и эхирит, среди монголов - рода хори, среди чахаров АРВМ КНР и узбеков Средней Азии - рода бурат, среди ногайцев - рода калмык и т.д., хотя в действительности имеются племена булагат, эхирит и хори, народности бурят (на начальном этапе своего формирования называвшейся бурат) и калмык, а родов с такими названиями никогда не было. Зеркальным отражением является ситуация с названиями кият, нирун и монгол. Если, допустим, оказавшиеся вне Монголии немногочисленные представители рода ясар самоидентифицировали себя с группой родов кият или нирун либо со всем монгольским народом, то при возвращении через какое-то время обратно в Монголию они причисляли себя там к роду с одним из этих трех названий, поскольку их принадлежность к своему роду ясар была начисто стершейся из памяти. Данный феномен вводит в заблуждение многих исследователей, которые термины кият, нирун и монгол, являвшиеся общими наименованиями двух родовых групп монголов и всего монгольского народа, обычно принимают за родовые названия. Основываясь на этом ошибочном умозаключении, они постулируют тезис об изначальном существовании родов кият, нирун и монгол, которые якобы положили начало образованию монгольского народа.
Возвращаясь к Эргунэ-куну и подытоживая все сказанное о терминах киян и кият, замечу, что если они являются монгольской вариацией названия Мангу (Цзилюхэ) и прозвища мангол, то тогда предки монголов действительно жили в низовье Мангу и несколько ниже его на Аргуни. Эта местность называлась Эргунэ-куном.
Имя кият эргунэ-кунскими родами было принято для «внутреннего» пользования с целью выделить себя среди окружающего населения. Оно способствовало консолидации формирующегося этноса, в ходе развития этого процесса произошло переосмысление слова киян, основы прозвища кият, в имя одного из родоначальников монголов. Так рядом с легендарным Нукузом появился такой же легендарный Киян, оба они, по сложившемуся в раннемонгольское время преданию, привели в Эргунэ-кун бежавших туда сородичей. Однако в итоге за обитателями Эргунэ-куна окончательно закрепилось полученное от соседних племен прозвище мангол, которое со временем, по мере развития складывавшегося этноса, стало пониматься как их собственное имя. После XIII в., повторюсь снова, название мангол приобрело современное звучание монгол.
Примечание
Словом кун монголы в прошлом называли одиночные горы с крутыми склонами. Что из себя представляли такие горы, дает имеющееся в источниках описание горы Наху-кун, на которой Чингисхан блокировал найманов. «Тогда Чингисхан ввиду позднего вечера, - сообщается в «Сокровенном сказании» (далее. - СС), - ограничился оцеплением горы Наху-гун. Между тем Найманы тою же ночью вздумали бежать, но, срываясь и со-
скальзывая с Наху-гунских высот, они стали давить и колоть друг друга насмерть: летели волосы и трещали, ломаясь, кости, словно сухие сучья» (Козин, 1941, § 196).
Т акими же возвышенными местами с крутыми склонами являются оба плато и гора на берегу Аргуни, на которых находятся городища и поселение. Поскольку подобные возвышенности в языке средневековых монголов обозначались термином кун, то данное слово вместе с названием р. Эргунэ составляло единый топоним Эргунэ-кун, который вошел в «Сборник летописей». Тогда выходит, что местность на правобережье Аргуни действительно может рассматриваться как та самая местность Эргунэ-кун, где в эпоху династии Тан, спасшись от тюркского разгрома, жили предки монголов.
Литература
1. Билэгт Л. О происхождении этнонима «монгол» // Угсаатны судлал. Studia Ethnologica. Tom. XI, fasc. 1-17. - Улаан-баатар, 1997.
2. Васильев В.П. История и древности восточной части Средней Азии от X до XIII века с приложением перевода китайских известий о киданях, джурджитах и монголо-татарах // Труды Восточного отделения Императорского Русского археологического общества. - СПб., 1859. - 4.IV.
3. Зориктуев Б.Р. О предках Чингисхана и его родословной // Их Монгол улсын тор ёсны уламжлал. Олон улсын эрдэм шинжилгээний бага хурал. 2006.III.30-31. - Улаанбаатар, 2006.
4. Зориктуев Б.Р. Эргунэ-кун и начальные этапы монгольской истории // Монгольская империя: этнополитическая история. - Улан-Удэ, 2005.
5. Козин С.А. Сокровенное сказание. Монгольская хроника 1240 г. Введение в изучение памятника, перевод, тексты, глоссарий. - М.; Л., 1941.
6. Малявкин А.Г. Историческая география Центральной Азии (материалы и исследования). - Новосибирск, 1981.
7. Рашид-ад-дин. Сборник летописей. - М.; Л., 1952. - Т.1. - Кн. 1-2.
8. Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков: материалы к этимологическому словарю. - Л., 1975. - Т. 1.
9. Шавкунов Э.В. Еще раз об этимологии этнонима монгол // Древний и средневековый Восток - М., 1987.
10. Сухбаатар Г. Хунну нарын аж ахуй, нигмийн байгуулал, соел, угсаа гарвал (мэе IV-мэ II зуун). - Улаанбаатар, 1980.
11. Чжао Юе. Кай ву суо танг. - Хайлар, 2003.
Зориктуев Булат Раднаевич - доктор исторических наук, главный научный сотрудник ИМБТ СО РАН, 670047 г. Улан-Удэ, ул. Сахьяновой, 6, e-mail: imbt@burinfo.ru
Zoriktuev Bulat Radnaevich - doctor of historical science, chief scientific researcher of the Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan Studies, Siberian Branch of Russian Academy of Science. 670047, Ulan-Ude, Sakhyanova str., 6, e-mail: imbt@burinfo.ru
УДК 811.531 Н.С. Мункуева
ВРЕМЕННОЕ И ВИДОВОЕ ЗНАЧЕНИЯ ПРИЧАСТНЫХ ФОРМ КОРЕЙСКОГО ЯЗЫКА
Данная статья посвящена вопросу о видовременных характеристиках причастных форм корейского языка. В корейском языке существует четыре причастные формы: будущего, настоящего и прошедшего (2) времени. Принято считать, что причастные формы, будучи особой формой глагола, обладают такими глагольными признаками, как категория времени и категория вида. Однако причастие прошедшего времени может употребляться вместе с суффиксом прошедшего времени, что ставит под сомнение предыдущее общепринятое
высказывание и ставит вопрос о принадлежности причастной формы ’-£!-’ к категории прошедшего времени.
Ключевые слова: категория вида, категория времени, причастные формы, завершенный вид, незавершенный вид, длительный вид.
N.S. Munkueva THE TENSE AND ASPECT CHARACTERISTICS OF PARTICIPIAL FORMS IN KOREAN LANGUAGE
This article deals with the issue of tense and aspect characteristics of participial forms of Korean language. In Korean, there are three participial forms: present, past and future tense. It is considered that the participial form as a special form of a verb have such verbal signs as category of time and category of aspect. However the past participle can be used together with a suffix of the past tense, that doubt the previous common statement and raise the problem of belonging the participial form '- 4f!-' to the category of the past tense.
Key words: category of aspect, category of tence, participle forms, completed form, incompleted form, long form.
