CC BY
23
ступень, а значит, лидеры типа и калибра Нурсултана Назарбаева. Если здесь в 2013 г. (когда истекут полномочия Назарбаева) все пройдет без потрясений, Казахстан с высокой долей вероятности сумеет удержать регион в узде - как за счет своего «цивилизацион-ного» примера, так и посредством своего растущего политического и экономического влияния. По поводу СНГ - один прогноз: к 2020 г. эта нежизнеспособная организация, ненужная уже никому из ее членов, прекратит свое существование. Произойдет это мирно и скучно.
«Профиль», М., 28 июня 2006 г.
Константин Григоричев,
кандидат исторических наук
(Карагандинский государственный университет, Казахстан)
ПРОБЛЕМЫ РУССКОЯЗЫЧНОГО НАСЕЛЕНИЯ ЦЕНТРАЛЬНОГО КАЗАХСТАНА
Русское население (шире - русскоязычное, в которое обычно включаются, помимо собственно русских, украинцы и белорусы), в последние годы в Казахстане, как и в других бывших республиках, переживает значительные качественные изменения. В конце 80-х годов, не являясь в количественном отношении большинством, оно принадлежало тем не менее к доминирующей в государстве (СССР) этнокультурной группе. В начальный же период независимости Казахстана эта часть его жителей постепенно превратилась в этническое меньшинство. Однако, в отличие от других постсоветских государств, в Республике Казахстан этот процесс был менее скоротечным в силу значительной доли населения, для которого русский язык является языком повседневного общения и идентифицируется как родной. Несмотря на массовый отток, русскоязычные еще долгое время после 1991 г. меньшинством не являлись, и лишь в начале нового века удельный вес этой группы стал заметно ниже, чем казахов. Если в 1989 г. доля русского населения составляла около 38%, а русскоязычного - около 44, то к началу 2005 г., соответственно, 27 и 30%. Доля же казахов, будучи равной по переписи 1989 г. 40,1%, на 1 января 2005 г. достигла 57,9%. 50
Существенные изменения в положении русскоязычного населения неизбежно должны были отразиться на внутреннем самоощущении представителей данной группы, прежде всего - в сфере самоидентификации. Вопрос о трансформации идентичности русскоязычного населения Казахстана (да и других стран постсоветской Центральной Азии) ставился отечественными и зарубежными исследователями как в диаспоральном дискурсе, так и с позиции прогнозирования его дальнейшего миграционного поведения. На протяжении 90-х годов в научных кругах оформилось два подхода к рассмотрению данного феномена.
Подход первый. Русскоязычные ориентированы преимущественно на миграцию в Россию, их подавляющая часть связывать свое будущее с Казахстаном не намерена и, следовательно, русскоязычные диаспорой не являются ни в данный момент, ни в обозримой перспективе. Большинство уедет «на историческую родину», меньшая часть подвергнется ассимиляции и растворится в коренном населении.
Подход второй. Значительная доля русскоязычного населения уезжать в Россию не собирается (прежде всего, в силу устойчивых связей с территорией проживания) и, таким образом, выбирает стратегию диаспоральную.
До конца 90-х годов, казалось бы, тенденции миграции в большей степени подтверждали первый подход. Однако уже с начала нового столетия темпы и объемы выезда из республики значительно сократились. Хотя значительного возвратного потока, о котором довольно часто говорится в казахстанской прессе, не возникло, качественное изменение миграционного баланса между двумя странами налицо. Если в 1994 г. отрицательное сальдо миграции между Казахстаном и Россией превысило 450 тыс. человек, то в 1999 г. оно сократилось до 81,3 тыс. человек, а в 2004 г. -до 25,6 тыс. человек. Как правило, это объясняется исчерпанностью миграционного потенциала: «Кто хотел (мог) - уже уехал». Не оспаривая в целом данного тезиса (безусловно, уменьшение масштабов выезда непосредственно связано с сокращением численности русскоязычного населения), хотелось бы обратить внимание на следующее. Уже сами споры о том, кто уехал из Казахстана - «кто мог» или «кто хотел», показывают неоднородность изучаемой группы. Очевидно, что среди русскоязычных жителей
республики немало тех, кто хотел бы выехать в Россию, но не имеет для этого необходимых ресурсов. Аналогично, многие имеют возможности для переселения (финансовые, организационные и пр.), но не желают этого делать. Большинство исследователей, изучающих русскоязычное население Казахстана (в рамках двух выше очерченных подходов), рассматривают его в качестве достаточно гомогенной группы.
В данной статье мы попытаемся сформулировать рабочую гипотезу формирования идентичности русскоязычных Казахстана (с учетом возрастных особенностей) и на этой основе выявить складывающиеся модели жизненных стратегий. Оговоримся, что автор статьи разделяет выдвинутый В. А. Тишковым подход к определению термина «диаспора». Под «диаспорой» понимается «культурно отличительная общность на основе представлений об общей родине и выстраиваемых на этой основе коллективной связи, групповой солидарности и демонстрируемого отношения к родине». Исходя из данного определения, мы принимаем и утверждение В.И. Дятлова о том, что «наличие совокупности лиц одной этнической принадлежности, живущих вне национального очага, пусть даже многочисленных и укорененных на новой родине - это еще не диаспора, а только необходимое условие для ее реализации». Отсюда и основная предпосылка нашего исследования: большая и достаточно размытая группа, определяемая как «русскоязычное население Казахстана», в диаспоральном дискурсе должна рассматриваться как гетерогенное образование, различные сегменты которого могут выбирать разные стратегии взаимодействия с государством проживания, доминирующим в нем этническим большинством, а также с «исторической родиной».
Мы работали со следующими возрастными группами (оговоримся, что данные границы рассматриваются не как жесткие рамки, а скорее как условный водораздел между поколениями, во многом зависящий от индивидуального опыта каждого из респондентов):
а) до 30 лет - поколение, чья социализация проходила уже после распада СССР; чем моложе респондент, тем ярче проявляются у него качества, типичные для данной категории;
б) 30-40-летние - поколение, чей «старт» пришелся на перелом эпох. В большинстве случаев респонденты из этой группы бы-52
ли вынуждены сменить карьеру, отказаться от каких-либо честолюбивых планов и в целом, из-за распада СССР, изменить свою жизненную стратегию;
в) 50-60-летние - эти люди сделали «бесполезную» (по словам одного из респондентов) карьеру в советское время и утратили свои достижения после того, как оказались гражданами Казахстана;
г) люди старше 60 лет, как правило, пенсионеры.
Для молодежной группы (до 30 лет) характерна крайне слабо выраженная этническая идентификация. Вопрос о собственной этнической принадлежности в повседневной жизни самостоятельно, без толчка извне, респондентами не ставится. Даже в иноэтниче-ском окружении, когда возникает контраст внешнего облика, этот вопрос не поднимается. Одной из причин является сложность этнического самоопределения, «потерянность», по словам одной из респонденток (23 года, казахстанка в третьем поколении, украинка): «В Казахстане я не казашка, в России - нерусская, на Украине - не украинка... Поэтому возникает вопрос: "Кто я?"... Трудно себя идентифицировать». Однако такой вопрос возникает, как правило, в виде реакции на кризисную экономическую ситуацию, при принятии решения о миграции. Это скорее поиск не этнической, а гражданской идентичности, определение связи с государством.
Этничность сильнее актуализирована у представителей следующей возрастной группы. Они отмечают «размытость» своих ощущений, объясняя это неопределенностью «состава» русских как таковых («много кровей в нас»). Как и более молодые люди, они говорят о том, что начинают думать об этничности всегда в результате некоего внешнего толчка: «Я о том, что русская, редко как-то задумываюсь сама. Зачем? Чаще на ощущение собственной "рус-скости" наталкивают извне... В гости приходят или на работе... возникает ощущение, что ты не из их круга. Даже у друзей идет противопоставление: у вас, русских, не так, у нас, казахов - по-другому. Это даже несмотря на близкие дружеские отношения. Они делают большой акцент на этом, хотя ты сам об этом даже очень редко вспоминаешь».
Чувство «русскости» респондентами этой группы связывается, как правило, с «ощущением границы». При этом язык и внешность выступают, как ни странно, далеко не главными его «возбудителями». Чаще индикатором «границы» становится повседнев-
ное поведение, отношение к жизненным проблемам: воспитанию детей, работе. Респонденты отмечают роль противопоставления, поступающего извне (речь идет, как правило, о представителях ка-захоязычной культуры): «Вы нас не поймете» (приводя цитату, респондент сделал акцент на уничижительном подтексте этой фразы. - К.Г.). Подобные ситуации, по мнению респондентов, всегда возникают при личных контактах: «Это всегда на личном уровне. На улицах мы как "люди в наушниках" - никого не вижу, ничего не слышу. Правда, контраст все равно чувствуется... В любых кругах, независимо от образования».
По нашим наблюдениям, в настоящее время для русскоязычного населения Казахстана (особенно для молодежи) наиболее актуальной является гражданская идентичность, определение государства, с которым оно ассоциирует себя, за которое «болеет». Самые молодые респонденты четко ассоциируют себя с Республикой Казахстан, уверенно связывая себя со всем, что происходит в стране: «Казахстанские события? Да, воспринимаю. И "болею" за Казахстан всегда - потому, что я здесь живу, потому, что все, что происходит здесь, касается меня. И внутри страны, и внешние связи непосредственно меня касаются». Однако «чувство родины» подобная связь, тем не менее, не формирует. К тому же из всех опрошенных именно у молодых возникли наибольшие сложности в определении того, что такое родина. При этом объяснять это исключительно молодостью и несформированностью жизненной позиции, на наш взгляд, нельзя, так как многие респонденты «молодежной» группы - студенты ВУЗов, люди с достаточно развитым интеллектом и широким кругозором. Скорее, для них данный вопрос не актуален, а потому даже не формулируется.
Для представителей старших поколений «чувство родины» является более определенным, конкретным. На вопрос «Что для Вас родина?» здесь с равной частотой встречаются ответы: «Россия», «место рождения», «место жительства». У престарелых респондентов до сих пор прослеживается довольно четкая советская идентичность. При выборе из ряда: «Советский Союз, Казахстан, Россия, другое», именно «Советский Союз» оказывается предпочтительным вариантом. Интересно, что его выбирают даже образованные люди, например преподаватели вузов. Но тут необходимо оговориться, что большинство предпочитающих названный вари-54
ант родились за пределами Казахстана либо длительное время проживали в России и других бывших республик СССР.
Если обратиться к группе 30-40-летних, для них характерно отсутствие четко выраженного чувства гражданской принадлежности. Более того, по словам одной из респонденток, ни с Казахстаном, ни с какой-либо иной страной подобной связи она не ощущает: «Связь со страной (Казахстаном)... нет, не ощущаю. Только в пространственном отношении, как с местом, где я живу. Интересы государства защищать или работать на государство - такого нет. ... И с Россией нет связи, поскольку мы потерянное как бы такое население. Умом понимаю, что это страна происхождения моей культуры, но вот связи - не чувствую. Меня туда ничем не манит. Казахстан - это только место, где я родилась. ... Для меня любая страна может стать Родиной».
В приведенной цитате, на наш взгляд, содержится очень удачное определение идентичности данного поколения. Именно на людей, чья социализация проходила в последние годы существования советского общества, пришелся «перелом эпохи». Воспитанное на прежних ценностях, на лозунгах интернационализма, оно не успело в полное мере столкнуться с двойными стандартами советской морали. Тем сложнее для него оказался переход к совершенно иным принципам государственного и общественного устройства. Волна этнократизма, характерная для начала 90-х годов, сломала позиции, подготовленные для реализации успешной жизненной стратегии в конце 80-х, и оставила крайне мало времени для создания новых. Несмотря на то, что к настоящему времени многие представители данной группы вполне успешны (в бизнесе, науке и т.д.), для них все же характерна общая «потерянность» в вопросах гражданской самоидентификации. Казахстанское гражданство воспринимается ими как неизбежная формальность, влекущая за собой, в худшем случае, целый ряд дополнительных обязанностей и ограничений или, в лучшем случае, никак «не влияющая на ситуацию»: «В последнее время... несколько лет, наверное,.. возникло ощущение, что Казахстан - государство, та страна, которая меня не защитит и не поможет... я не вижу этого. И в дальнейшем тоже. Думаю, лет через двадцать будет еще хуже... А это уже не родина». В этой ситуации понятие «родина» как субъективное переживание сжимается до микромира семьи, той единицы жизни, которая вос-
принимается как наиболее устойчивая, неизменная, как «неразменная ценность»: «Знаешь, Родина для меня - это то, что окружает нас, движет нами, поддерживает... Для меня, наверное, это моя семья: ребенок, муж. То, что между нами аккумулировано, связывает нас. Такая малая родина. Сейчас так мало ценностей... неразменных. Вот пока есть семья - есть родина... Да, где семья, там и родина. Такая малая родина».
Хорошей иллюстрацией отношения русскоязычных к государству, на наш взгляд, является восприятие ими новых гражданских праздников, появившихся за последние 15 лет (День независимости, День Республики, Наурыз и др.). Практически для всех опрошенных они являются достаточно формальными; в лучшем случае - «поводом для праздника, но не праздником». Во многом это может объясняться укорененностью прежних, традиционных праздников, например Нового года, который, вероятно, еще очень долго не будет вытеснен Наурызом. В среде 30-40-летних даже формируется негативное отношение к новым праздникам из-за того, что они ассоциируются с дополнительной трудовой нагрузкой: «Для меня Наурыз связан только с одним жутким вполне впечатлением: мерзнуть в этой юрте, убирать за всеми, с одним горячим желанием - придти домой, залезть в ванну... и поспать...». Здесь необходимо пояснить, что в государственных и частных учреждениях Казахстана сложилась практика «добровольно-принудительного» участия сотрудников в праздновании «новых» дат. Так, например, к празднику Наурыз (22 марта - традиционное начало Нового года у казахов) каждое учреждение должно поставить символическую юрту на центральной улице города либо возле своего здания. Согласно традиции, все заходящие в юрту должны угощаться хозяевами блюдами национальной кухни. Все это ложится на плечи сотрудников, в том числе, как правило, и в материальном плане. Отсюда и негативное отношение многих опрошенных. Очевидно, что наиболее остро эти «дополнительные обязанности» воспринимаются теми, для кого сам праздник Наурыз не является ни традиционным, ни желанным.
Языковая среда в стране проживания - мощный фактор формирования этничности - в Казахстане крайне сложна. Ранее (до распада СССР) казахский язык в качестве второго официального существовал скорее номинально. Он бытовал в сельской местности 56
(причем только в казахских селах) преимущественно на юге страны, а также на рынках. В городской же среде шел интенсивный процесс русификации казахского населения, чему способствовала, помимо государственной политики, недостаточная функциональность бытового казахского языка, в котором широко используются неологизмы русского происхождения. До сих пор «городские казахи», свободно владея русским, нередко очень слабо знают родной язык. С 1991-1992 гг. в республике казахский язык активно продвигается властями в качестве государственного. Его знание стало обязательным для работы в официальных структурах. В школах и вузах изучению этого языка выделяется больше часов, чем на многие другие предметы. Однако в повседневной жизни владение им не является необходимым условием. Указанные факторы во многом определяют отношение русскоязычного населения к казахскому языку, включающее весь спектр реакций: от готовности изучать до открытого неприятия. Для молодежной группы характерна крайне прагматичная позиция. Типичной является ситуация, когда базовое владение казахским языком заложено уже в средней школе, но в вузе происходит некоторая деградация этих умений. Вместе с тем именно там люди четче осознают необходимость повышения лингвистической компетенции для успешной карьеры в Казахстане. Молодые респонденты отмечают, что они заинтересованы не в формальном знании языка («не для экзамена»), а вполне функциональном («чтобы пользоваться»). Интересно, что какого-либо дискомфорта в связи с необходимостью изучать казахский респонденты данной группы не ощущают. На наш взгляд, это во многом связано с тем, что и в бытовом общении казахские слова и выражения нередко используются даже в русскоязычной среде, причем чаще не в шутку, а скорее автоматически, не замечая. Отметим, что имеется в виду лишь общение ровесников, но не межпоколенные контакты. Отметим также, что молодежь отрицает типичность ситуации «выпадения из разговора» (когда в силу незнания казахского языка они оказываются исключенными из общения):
«- А между собой, в своей среде, на каком языке вы разговариваете, общаетесь?
- На языке каком?... [респондент в явном недоумении. -К.Г.]. Ну, как... между собой... В нашей среде мы общаемся... разговариваем по-русски... Ну, чтобы все...
- А какие-нибудь казахские слова, выражения используете?
- Слова казахские - ну да, используем, но такие, которые всем понятны!!.
Представителей следующей возрастной группы отличает более дифференцированное и неоднозначное отношение к казахскому языку. Респонденты с более высоким уровнем образования осознают важность его изучения, но лишь в случае «крайней необходимости». При этом преимущественно речь идет лишь о формальном изучении языка («до экзамена и не дальше»). Получение более глубоких знаний приветствуется лишь для того, «чтобы не выпадать из общества»: «Цели сделать этот язык языком постоянного общения - нет. Скорее, чтобы для себя понимать, о чем люди говорят».
Данные респонденты нередко рассказывали о случаях «выпадения из разговора», и, как правило, это происходило в ситуациях, связанных с обсуждением важных для них вопросов: «Ну конечно, бывает так, что как бы выпадаешь из разговора. Как будто тебя отодвинули, что ли. Чаще всего ощущаешь, когда ты остаешься один, и вокруг тебя начинают говорить на казахском языке. Это вот ярко проявляется... То есть обычно, по правилам этикета, как бы не положено, правильно? Особенно, если мы все прекрасно знаем, что владеем этим языком. Больше всего не нравится, когда в ходе обсуждения важного какого-то вопроса на работе кто-то начинает резко переговариваться по-казахски. То есть ты выпадаешь из этого поля общения, не можешь уловить сути. Сидишь, не понимаешь. Кажется, вдруг какая-то договоренность... Ведь не знаешь же... А потом они уже с решенным вопросом к тебе».
Респонденты с более низким уровнем образования демонстрируют в ходе интервью нейтрально-негативное отношение к языковому вопросу. В целом их позиция может быть охарактеризована словами одного из собеседников (37 лет, русский, казахстанец во втором поколении, автомеханик):
«- Мы все по-русски говорим. И на работе, где там с казахским. Ну сам понимаешь... А дома-то, ну, естественно на русском.
- А казахский учить не пробовал ? Мало ли на работе?
- А мне оно надо ?... Он ко мне приезжает, ему от меня надо... Вот пусть и объясняет. Да и на казахском он как говорит? "Мен мотор не работает, тр-тр-тр (изображает казахскую речь), сделай". Ну, хочешь от меня что-то - скажи по-русски. И говорят... Вот если сыну надо только. Но мне все равно».
Для людей старшего поколения отношение к казахскому языку становится полностью негативным. Лишь представители интеллигенции соглашаются с необходимостью изучать казахский язык, но... не для себя, а для молодежи. Мотивируется это тем, что «жизнь прожита», «я уж дальше как-нибудь», а «вот молодым здесь жить дальше, устраиваться». Менее образованная часть респондентов данной группы отрицает необходимость изучения казахского. При этом выдвигаются не логические, а сугубо эмоциональные аргументы, которые респондентам кажутся даже более существенными. Пожилые же относятся к данной проблеме абсолютно безразлично, ее для них фактически не существует. Респонденты этой возрастной группы нередко просто удивлялись самой постановке вопроса: «А зачем? Я же русская».
Что касается межэтнических браков, то здесь наблюдается почти полное единодушие. Отношение к ним колеблется от нейтрально-настороженного у молодежи до полного неприятия среди респондентов старшего возраста, но ни один из респондентов не высказался одобрительно по поводу такого брака - ни своего собственного (в группе молодежи), ни своих детей в будущем. Более мягкую позицию занимают женщины, признающие право детей на выбор брачного партнера, но и они опасаются «конфликта культур». Для молодых женщин перспективы межэтнического брака осложняет и религиозный фактор. Процесс исла-мизации казахстанского общества, на наш взгляд, становится все более и более заметным. По свидетельству коренных жителей Караганды (традиционно индустриальный центр со значительным преобладанием русскоязычного населения), еще в начале 90-х годов встретить женщину в хиджабе, тем более молодую, в областном центре было крайне сложно. В последние же годы хиджаб стал если не нормой, то вполне обычным явлением; более того, на улицах города можно встретить и женщину в парандже. Это явление во многом характерно именно для молодежной среды, что обусловливает довольно тесное знакомство русскоязычных деву-
шек с исламом не только по формальных канонам, но и «изнутри». Отсюда их весьма настороженное отношение к межэтническим бракам, связанным с необходимостью принятия законов этой религии.
Сделанные наблюдения подводят к закономерному вопросу о том, насколько опрошенные ощущают себя именно меньшинством в иноэтничном окружении. Отметим, что многие респонденты, в основном хорошо образованные, сами используют данное определение (причем именно для обозначения статуса в обществе), размышляя по нашей просьбе о том, насколько комфортно они чувствуют себя в Казахстане. И, как ни парадоксально, большинство респондентов не отождествляют себя с меньшинством. Представители старшего поколения (обе выделенные нами группы в возрасте старше 40-45 лет), хотя и признавая, что казахов сейчас больше, чем раньше, себя по-прежнему ощущают частью «большинства», и потому с обидой и даже некоторым удивлением воспринимают сам вопрос о принадлежности к меньшинству. Молодые же люди реагируют на него очень спокойно. Поскольку для них этнический фактор при выборе круга дружеского, делового и другого общения не является решающим, следовательно, и обостренного восприятия себя меньшинством не возникает. Кроме того, ни один из молодых респондентов не отметил на своем опыте случаев этнической дискриминации на бытовом уровне или на работе. В результате формируется очень рациональная позиция: «Ощущение принадлежности к меньшинству, конечно, есть. Но меня это не напрягает... не угнетает. Негативных эмоций нет, если общение понятно. Корейцев, вон их тоже мало, но нас больше. И другие тоже».
Пожалуй, наиболее остро «меньшинственный» статус воспринимают представители среднего поколения, хотя и их ответы неоднородны. Отчетливо прослеживается закономерность: чем моложе респондент, тем спокойнее он воспринимает свое положение в обществе. На наш взгляд, это объясняется меньшим негативным опытом. Характерно, что, даже имея такой опыт, некоторые респонденты не связывают его с проявлениями этнической дискриминации (хотя сами о ней говорят): «Для меня меньшинство - это ощущение дискомфорта, когда не остается островков твоей культуры, близких родственных связей... Пока не складывается этого ощущения, нет. У меня на личном фронте (речь идет о профессио-60
нальной карьере) было столкновение с этническим фактором... Когда вместо меня взяли другого человека, другой национальности... и именно поэтому... Но это было воспринято лично. Как личная обида».
С возрастом и, соответственно, с расширением негативного опыта, оценки становятся все более жесткими: «конечно, чувствуешь себя меньшинством, когда все время это дают понять»; «сходи на прием (к чиновнику) - сразу почувствуешь себя этим... меньшинством»; «мы здесь никто вообще...». Однако столь жесткие оценки характерны все же для представителей самых старших поколений. Кстати, именно для этих респондентов вопросы о межэтнических отношениях, о положении русскоязычного населения в Казахстане максимально табуированы. На наш взгляд, именно запретность темы, преломляющаяся через призму личных обид (нередко далеких от межэтнических отношений), и формирует подобные оценки. Чувство меньшинства и, отсюда, некоторой ущем-ленности является довольно значимым фактором формирования миграционного потенциала. Наряду с экономическими мотивами оно может подтолкнуть к принятию решения о выезде из страны. Однако отношение к эмиграции сильно варьирует в зависимости от возраста. Наиболее четко миграционная ориентация выражена у старшего поколения. Это именно те люди, которые «хотят, но не могут» уехать (преимущественно речь идет о России).
Молодежь относится к перспективе смены места жительства очень прагматично. Возможность эмиграции в принципе допускается, но при этом все респонденты делают оговорку - «смотря куда». Постсоветские страны не являются для них привлекательными, за исключением российских столиц. В основном планы, хотя и потенциальные, связываются с Западной Европой и США. «Желание уехать?... Возможно. Опять-таки, это экономические причины... Раньше это желание было больше, а сейчас - мне есть с чем сравнить. Поэтому если уезжать, то не в Россию. Вообще не все постсоветское пространство... Западная Европа, ну, может быть, в Америку». Намерение эмигрировать не является настолько устойчивым, чтобы определять все планы на будущее. Респондентов не беспокоит перспектива провести в Казахстане всю свою жизнь. По их мнению, «это зависит от карьеры. Даже довлеет, наверное, вероятность остаться тут. Это меня не беспокоит, если жизнь удастся».
Иное отношение к возможности эмиграции среди 30-40-летних респондентов: Наиболее образованные из них достаточно активно ищут возможности для переезда в Западную Европу, Америку, используя не только профессиональные, но и родственные, дружеские связи. Это именно активная позиция, ориентированная на конкретный результат - уехать и найти новую родину. Для менее образованных респондентов этой группы характерно отсутствие четких миграционных установок либо решимость остаться в Казахстане навсегда. В последнем случае решающим фактором стал негативный опыт переселения из Казахстана в Россию в конце 90-х годов (личный или близких людей), когда в результате экономических сложностей, бытовой неустроенности и культурного конфликта они были вынуждены вернуться обратно. Тем не менее, в отношении данной группы к потенциальной миграции можно выделить общую черту: для всех опрошенных Россия не является привлекательной страной. Общую позицию можно сформулировать лаконичной фразой одного из них: «Что там делать?».
Особо можно выделить группу респондентов, которые исповедуют православие, регулярно посещают храмы и по важным жизненным вопросам часто советуются со священниками. Преимущественно речь идет о людях старших возрастных групп. Их отличает устойчивое намерение сохранять связи с Россией, но оставаясь в Казахстане. Объясняют они это следующим образом: «Когда наши люди православные идут в церковь перед отъездом, то батюшки, как правило, не благословляют, потому что так отец Севастьян, вот, говорил. Отец Севастьян, наш местночтимый святой, я вот знаю, он никогда не благословлял на отъезд из Караганды. Потому что есть такие... он обладал провидением, таким даром, наверное. Провидения, не пророчества. Он тогда говорил, об этом написано много и пишут, что, мол, везде будет плохо, а вот это место, этот край (Караганду), этого края это плохое коснется стороной, крылом только». Вероятно, подобное мифотворчество позволяет объяснить «для себя» причины отказа от эмиграции, которые могут лежать в совсем иной плоскости (отсутствие средств для переезда и/или поддержки на новом месте жительства).
В завершение интервью всем респондентам предлагалось проранжировать несколько идентификационных категорий. Автор просил собеседника определить, кем он в большей степени себя 62
ощущает, что для него важнее. Предлагаемый список включал следующие варианты: «русский», «гражданин Казахстана», «советский гражданин», «россиянин», «мать (отец)», «молодой перспективный человек» и др. Давалась возможность дополнить перечень. Именно здесь проявились наиболее значимые расхождения между выделенными группами. Для людей старших возрастов чаще всего выбираемыми опциями стали: «русский» и «советский гражданин», причем с заметным перевесом первой. Напротив, молодые респонденты ставили этническую идентификацию на последнее место, предпочитая личностные характеристики, никак не связанные с той или иной этнокультурной группой. А вот казахстанское гражданство большинство из них выбрали как вторую по важности. Отметим, что лишь в молодежной группе гражданская идентичность была отмечена как значимая. Интересны комментарии по поводу такого выбора: «Особого такого патриотизма нет, но может, какой-то процент все же есть. Это не от политики... Это мое, откуда-то...». Для возрастной группы 30-40-летних важнейшими характеристиками оказались связанные с семьей и карьерой, а этническая и гражданская идентичности оказались последними в ряду предпочтений.
Резюмируя сказанное, можно сформулировать следующую гипотезу. Процесс формирования новых идентичностей в среде русскоязычного населения Казахстана, запущенный распадом СССР и созданием нового государства, протекает по-разному в различных возрастных группах. Если для старших поколений характерно отчетливое, даже иногда обостренное ощущение своей этнической принадлежности, то для молодых казахстанцев гражданская солидарность является гораздо более значимой, чем этническая. Кроме того, отношение молодых респондентов к вопросам самоидентификации отличается прагматичностью и менее всего основано на чувствах. Во многом это может быть связано с оттоком в начале 90-х годов той части русскоязычных, которые были слабее укоренены в Казахстане и самым болезненным образом восприняли переход к строительству этносуверенного государства. Именно они составили большинство эмигрантов первого десятилетия после распада СССР и способствовали разрушению сложившейся в советское время этнокультурной среды. В результате в Казахстане остались наиболее адаптированные люди, способные аде-
кватно реагировать на политику властей и находить способы сосуществования с ними.
Молодое поколение казахстанцев, наиболее перспективных как с точки зрения формирования миграционного потенциала, так и сохранения этнокультурных традиций и складывания в будущем диаспоры, достаточно четко, на наш взгляд, ориентировано на интеграцию в местное общество - интеграцию максимально полную и эффективную. В большинстве случаев речь идет о жителях республики в третьем поколении, имеющих достаточно разветвленные родственные и дружеские связи, знакомые с изнанкой деловой и социальной жизни в Казахстане, с местной спецификой. Это поколение рационально мыслящее, готовое к риску эмиграции лишь в том случае, если подобный шаг сулит очевидные выгоды. И Россия в данном контексте уже не является для них привлекательной страной. Все это заставляет говорить о постепенном снижении потенциала эмиграции из Казахстана в Россию. Приходится признать, что значительная (возможно, даже подавляющая) часть нынешнего русскоязычного населения республики эмигрировать в Россию без форс-мажорных обстоятельств не намерена.
В то же время говорить о выборе русскоязычными Казахстана диаспоральной стратегии пока также не представляется возможным. Одним из важнейших показателей диаспоральности той или иной общности является преобладание стратегии интеграции в иноэтничную среду преимущественно через «общину». А русскоязычная молодежь Казахстана, на наш взгляд, опирается в первую очередь не на групповые, а на индивидуальные усилия. Об этом говорят и некоторые результаты нашего исследования: акцентирование личных деловых качеств; ассоциирование себя, прежде всего, с профессиональной, а не этнической группой; ориентация на успешный карьерный рост и почти полное равнодушие к сохранению этнокультурной специфики; наконец, крайне низкая осведомленность о деятельности русских этнокультурных центров и отсутствие интереса к ним. Заметим, кстати, что молодые респонденты неплохо информированы о деятельности чеченского национально-культурного центра «Вайнах», немецкой культурной автономии и пр.
Отсутствие интереса к России; весьма смутное представление о ней как об «исторической Родине» и прагматизм восприятия 64
ее в таком качестве; явное нежелание даже в отдаленной перспективе (и без острой необходимости) связать с ней свою судьбу - все это, на наш взгляд, также свидетельствует против наличия в данной среде сколько-нибудь заметного сдвига в сторону диаспоризации. Подчеркнем, что не только из уст молодежи, но и более старших респондентов (включая престарелых) можно услышать крайне скептические оценки перспективы консолидации русско-язычных для взаимной поддержки, защиты своих интересов. Существующие этнокультурные центры и объединения воспринимаются не более чем рядовые политические единицы, никак не выражающие реальные нужды русскоязычного населения, как существующие «сами для себя». Подобной основы явно недостаточно для формирования диаспоры как устойчивого сообщества, сознающего и реализующего свои интересы.
Таким образом, русскоязычное население Казахстана в диаспоральном дискурсе является весьма неоднородным. В выделенных нами возрастных («поколенных») группах процесс формирования новых идентичностей протекает разнонаправленно и определяет следование различным жизненным стратегиям. Выбор диас-поральной стратегии (причем выраженной не очень рельефно) характерен для старших поколений, постепенно уходящих из жизни. Молодежь отличает стремление интегрироваться в казахстанское общество посредством индивидуальных усилий и отсутствие интереса к «исторической родине» и представляющим ее институтам в самом Казахстане. Можно предположить, что процесс формирования «русскоязычной диаспоры» в республике так и не войдет в повестку дня, что определенно скажется (и уже сказывается) на характере миграционных процессов (если, конечно, не появятся чрезвычайные факторы «выталкивания»).
«Диаспоры», М., 2006 г., № 2, с. 154-171.
Аркадий Дубнов,
журналист
ОПЕРАЦИЯ СПЕЦСЛУЖБ КИРГИЗИИ ПОСТАВИЛА ПРЕЗИДЕНТА НА ГРАНЬ ОТСТАВКИ
Провокация, предпринятая спецслужбами Киргизии в отношении экс-спикера парламента страны Омурбека Текебаева, в ба-
65
