CC BY
37
ВЕСТ. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2007. № 2
ФИЛОСОФСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ГЕРМЕНЕВТИКИ
А.Ю. Нестеров
ПРОБЛЕМА ЗНАЧЕНИЯ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ
В СЕМИОТИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ КОММУНИКАЦИИ
Пытаясь сформулировать некоторую семиотическую модель, необходимо конкретизировать общие предпосылки, при которых данная модель является возможной. В настоящей работе мы пытаемся сформулировать проблему значения и действительности в контексте коммуникации и коммуникативной деятельности, соответственно мы должны исходить как минимум из двух общих рамок: 1) отправитель, канал, получатель и 2) содержание, метод, цель. То есть мы с необходимостью должны (1) учитывать реальную структуру коммуникативной деятельности, а именно то, что вообще позволяет ей свершаться, и (2) принимать во внимание способ соотнесения между собой элементов реальной структуры данной деятельности, внутри которого возникает ее специфический статус именно коммуникативной, т.е. формирующей значения и смыслы, деятельности. Необходимо, говоря о коммуникации, не упускать из вида ее внешние (качественные) и внутренние (количественные) границы.
Поскольку мы рассматриваем коммуникацию как деятельность, то с точки зрения качественной границы коммуникации необходимо поставить вопрос о статусе ее субъектов (отправителе и получателе) в их отношении к некоммуникативной действительности. С точки зрения количественной (внутренней) границы коммуникации, необходимо рассмотреть вопрос о специфическом способе взаимосвязи между субъектами коммуникации и ее каналом, т.е. о специфическом содержании, методах и целях коммуникативной деятельности. Взаимодействие между квалитативными и квантитативными границами, равно как и их обозначение в качестве таковых носит диалектический характер: это означает лишь, что они не существуют вне соотнесения друг с другом и теряют свойство «коммуникативности», будучи разъединенными механическим образом.
Объединяющим моментом, позволяющим говорить о качественной определенности коммуникации в отличие от некоммуникативной деятельности, является момент знака: субъекты коммуникации (отправитель и получатель) выступают в качестве таковых в той (и только в той) мере, в какой они являются
знакообразующими субъектами. Канал коммуникации является таковым постольку, поскольку он выступает в качестве знакооб-разующей среды. Знак мы будем понимать как любой элемент действительного мира, в котором можно выделить бинарную или троичную знаковую структуру: означающее и означаемое (Ф.де Сос-сюр), план выражения и план содержания (Л.Ельмслев, Ю.М.Лот-ман), знак, значение и смысл (Г. Фреге), знаковое средство, десигнат и денотат (Ч.С. Пирс, Ч.У. Моррис) и т.п. Знакообра-зующий — значит, способный осуществлять и учитывать различение того, чем указывается (означающее), того, что указывается (означаемое), и того, на что указывается (обозначаемое, т.е. предмет реальной действительности, денотат). В рамках любой коммуникативной деятельности мы имплицитно различаем язык и действительность, т.е. с помощью языка указываем на неязыковое, связываем языком означаемое и обозначаемое. Понятие семиотического треугольника (как в смысле Г. Фреге, так и в смысле Ч.У. Морриса), связывающее знаковое средство, десигнат и денотат, — это способ выражения знакообразующей среды, т.е. семиозиса, способности обозначения реально существующего предмета посредством знака (знака как единства означающего и означаемого). Субъект коммуникации возможен постольку, поскольку он участвует в знакообразовании, т.е. реализует механизмы этого знакообразования). Сама же коммуникация возможна постольку, поскольку ее субъектами различаются знак и незнаковое, язык и действительность, на которую язык указывает.
С точки зрения возможности коммуникации можно поставить вопрос (1) о знаковых механизмах как таковых и (2) о действительности, на которую знаком указывается. Коммуникативная деятельность — это деятельность, в которой отправитель, различая язык и действительность, сообщает нечто (информацию) с помощью языка о действительности, а получатель распознает нечто сказанное отправителем о действительности на определенном языке. Каждый из субъектов коммуникации, связывая языком действительность, преследует цель либо сообщить что-то о действительности (отправитель), либо распознать нечто сообщенное о действительности (получатель)1. Далее оба субъекта используют определенные, допускаемые данной знакообразующей средой семиотические механизмы, позволяющие осуществиться именно данному сообщению о действительности, а не какому-то другому. Содержание же коммуникативной деятельности субъекта — это взаимосвязь семиотических механизмов и реализуемого посредством них сообщения о действительности с неязыковой или незнаковой действительностью. Очевидно, что для отправителя и получателя цель, метод и содержание коммуникации имеют существенно различный характер. Отправитель, различая знак и
незнаковое, строит сообщение как указание «определенными» знаковыми средствами на «определенную» незнаковую действительность. «Определенный» — значит, какой угодно: реципиент не знает и не может знать доподлинно о том, какие именно десигнаты означены отправителем с помощью использованных им знаковых средств и какая именно действительность обозначена. Реципиент может лишь заключать об этом, постулируя наличие общей для него и отправителя знакообразующей среды, т.е. различения языка и действительности.
Проблема действительности, обозначенной знаком, как она здесь возникает, — это проблема реципиента коммуникации, имеющая свой источник в том, что действительность как незнаковое может быть действительностью как минимум одного из трех моментов: языка, сознания или бытия2. Когда обозначается незнаковое, само это незнаковое в значительной мере определяет возможность обозначения себя для реципиента. Здесь можно воспользоваться понятиями «код» или «язык»: реципиент сообщения выступает субъектом коммуникации (а не ее объектом) постольку, поскольку способен и обязан «расшифровывать» знак, т.е. воссоздавать его значение. Очевидно, что для такого воссоздания необходим общий базис, который позволил бы объединить субъектов коммуникации: в качестве такового базиса выступает способность к знакообразованию (семиозису), т.е. способность различения знакового и незнакового. И если самим знаковым механизмам в исследовательской литературе уделяется колоссальное внимание, то этого нельзя сказать о проблеме незнакового. Хотя очевидно, что код или язык, объединяющие субъектов коммуникации, — это не только и не столько общие механизмы осуществления семиозиса, сколько общая действительность, связываемая этими механизмами.
Традиционная схема коммуникации выглядит чрезвычайно просто: отправитель (О) — знак (А) — получатель (П), где отправитель через соотнесение знакового средства и десигната (или плана выражения и плана содержания) указывает на денотат (Д), а получатель расшифровывает это указание либо через знание денотата (знание-знакомство), либо через знание языка как способа соотнесения знакового средства и десигната (знание-по-описанию3). Оставляя пока в стороне ситуацию чисто языкового знания, отметим, что знание денотата в коммуникации через обращение к известной действительности существенно определяет код или язык. Допустим, что обозначается некоторая действительность сознания (т.е. денотат знака принадлежит сфере сознания, Дсознания), тогда код заключается в соотнесенности знака (как соотношения знакового средства и десигната) и Дсознания, т.е. знание-знакомство возможно лишь при наличии не только сход-
ной действительности сознания у О и П, но и сходного способа соотнесения знака и данной действительности сознания, т.е. сходного отношения между языком и сознанием. Сказанное верно и для денотатов, принадлежащих сфере «реальной действительности», Дбышя. Если допустить, что способ означивания — это язык, тогда ситуация, где денотатами являются элементы языка (Дязыка), выглядит наименее проблематичной с точки зрения общего кода. Представим минимальную схему коммуникации через обращение к известной действительности:
Получатель
Дсознания Д бытия
д1
М языка
Коммуникация может считаться успешной, т.е. код, понятый через соотношение знака и действительности, может срабатывать тогда, когда Д ^ Д(х) ^ Д1 подразумевает в Д(х) тождество Д и Д1. Очевидно, что в случае Дязыка получателю проще всего: Дязыка есть собственно знаковое средство и десигнат, указывающие (обозначающие) Д, т.е. сам знак, если понимать его в бинарной модели Ф. де Соссюра. Это размышление существенно для выявления содержания коммуникации, т.е. для установления того, что именно коммуницируется.
Если мы соглашаемся с тем, что в коммуникации всегда передается в качестве ее содержания отношение денотата и знака (знака как единства знакового средства и десигната), то необходимо рассмотреть цель коммуникации как некоторое сообщение о действительности, т.е. как значение, как то, что возникает в качестве нового (события) для отправителя и получателя в данном содержании коммуникации. Ответив на вопрос о том, что именно коммуницируется, мы должны ответить на вопрос о том, что означивается в коммуницируемом для отправителя и получателя.
Когда речь идет о значении чего-либо, какого-либо предмета или понятия, то имеется в виду, как правило, внешнее отношение к данному предмету или понятию: иными словами, определить значение — значит, занять внешнюю позицию по отношению к тому предмету, значение которого определяется. С другой стороны, значение всегда возникает в языке, и именно как языковое значение (т.е. как определенная существенная характеристика языкового знака, высказывания или текста) обозначаемым предметом не определяется. Таким образом, значение знака — это означаемое, или план содержания знака, которое для субъектов коммуникации является внешним отношением к обозначаемому данным знаком предмету. В этом смысле само рассуждение о
значении знака — это попытка внешнего отношения к знаку как таковому, где через термин «значение знака» выявляется структура знака.
Представляется, что хотя бы некоторая часть теорий значения, актуальных для современной философии языка, может быть прояснена с помощью модели трех измерений семиозиса Ч.У. Морриса4. Как известно, коммуникация как семиозис, т.е. как процесс образования и функционирования знаков, подразумевает иерархию трех измерений: прагматического (отношение знака к субъекту-интерпретатору), синтаксического (взаимоотношение знаков друг с другом) и семантического (отношение знака к своему означаемому и через него — к обозначаемому).
Соответственно на семантическом уровне мы имеем дело со значением знака как денотатом знака, т.е. с тем предметом реальной действительности, внешним отношением к которой данный знак является. Это концепция Г. Фреге5, в которой знак (то, чем указывается) обозначает или денотирует значение (то, на что указывается, т.е. объект реального мира) посредством смысла (того, как именно знак указывает на значение). Вряд ли эта концепция редуцируема до бинарного отношения знака и значения-смысла как тождества означаемого и обозначаемого6, поскольку тогда пришлось бы признать некоррелируемость значения-смысла как внешнего отношения субъекта к предмету посредством знака и значения-смысла как внутренней характеристики знака, что ведет к неизбежному редукционизму: в первом случае элиминируется возможность реального использования знака субъектами коммуникации (возникают вопросы типа: «как возможна синонимия?», «как возможно историческое изменение отношения между знаком и значением?» и т.п.), во втором случае элиминируется отношение денотации как обозначения реально существующих предметов (знак «стол» означает то, что в данном языке принято называть «столом», и совершенно непонятно, как он связывает это значение и реальный предмет, обозначаемый данным знаком).
На синтаксическом уровне мы имеем дело со значением знака как местом данного знака в некоторой системе знаков. Если в контексте семантики внешнее отношение к знаку устанавливается с помощью незнаковой реальности, которая связана со знаком отношением обозначения, то в контексте синтактики внешнее отношение к знаку осуществляется с позиции принятой для данной системы правил связи: т.е. значение раскрывается как внутренняя характеристика системы знаков, определяющая внешнее отношение к конкретному знаку данной системы. Концепция значения как места в системе опирается на классическую проблему соотношения части и целого, где часть может быть определена
5 ВМУ, философия, № 2
только по отношению к тому целому, частью которого она является. К герменевтическим интерпретациям данной проблемы мы вернемся, пока отметим, что в XX в. данная концепция формулируется в работах Ф. де Соссюра7 и досконально разрабатывается в теории систем 3. Шмидта8 и Н. Луманна9.
На прагматическом уровне мы имеем дело со значением знака как его применением или употреблением: знак обладает значением в той мере, в какой используется в качестве знака для обозначения какой-либо ситуации или какого-либо предмета. Этот тип значения позволяет поставить вопрос: как возможно знаковое средство именно в качестве знакового средства? Или: что делает знак знаком в незнаковой среде? Или: что значит «иметь значение»? С точки зрения здравого смысла прагматика первична по отношению к синтактике и к семантике, и мы уже исходим из определенной прагматической посылки, когда утверждаем, что значение знака — это (в синтактике) некоторое внешнее отношение знаковой системы к данному отдельному знаку этой системы и (в семантике) некоторая внутренняя характеристика данного отдельного знака в его отношении к обозначаемому. Если в том же смысле обратиться к прагматике, тогда значение — это определенное внешнее отношение субъекта коммуникации к знаку, позволяющее ему быть именно знаком, т.е. связывать знаковое средство и действительность в означаемом. Представление о значении как применении сформировано в работах Л. Виттгенштейна10, аналогичную конструкцию с термином «понимание» в феноменологическом ключе предложил Г.-Г. Гадамер11 в концепции действенно-исторического сознания, так что можно утверждать, что это наиболее обсуждаемый способ введения в исследование термина «значение». 3начение в прагматическом смысле возможно как возникновение значимого в незначимом. 3десь необходимо указать на диалектику фона и знака, предложенную Ю.М. Лотманом12 для отделения знака от его окружения: знак является таковым лишь на определенном фоне и вне этого фона теряет существенное свойство «быть знаком»; в сходных категориях предлагает рассуждать У. Эко13, рассматривая диалектику значения и информации; В. Изер14 в качестве необходимого условия образования значения отмечает диалектику переднего и заднего планов. Видимо, метод ологичес-ким основанием понятия значения в прагматическом измерении семиозиса следует признать в феноменологическом плане так называемую горизонтность восприятия и практические модели гештальтпсихологии, в аналитическом — модель информации К. Шеннона, подразумевающую диалектику сигнала и шума и возникновение значения как распознаваемого в шуме сигнала, в лингвистическом — модель актуального членения предложения.
Разведению термина «значение» по трем измерениям семио-зиса, как представляется, не противоречит так называемое условие истинностной концепции значения15, в которой в традиции Г.Фреге значение предложения рассматривается как условия, при которых данное предложение является истинным. Поскольку мы говорим о знаке, а не о предложении, эту концепцию можно переформулировать в наших целях следующим образом: реальное значение знака в соответствующем измерении семиозиса — это те реальные условия, которые делают возможным отношение, конституирующее данное измерение семиозиса. Соответственно, говоря о трех типах семиозиса по отношению к значению, мы всего лишь говорим о трех типах условий, обусловливающих три отличных друг от друга способа введения термина «значение».
Рассматривая значение знака в коммуникации, мы исходим их того, что эта категория определяется отношением содержания коммуникации (как отношения между знаком и действительностью) и цели коммуникации (как некоторым новым сообщением о действительности). Очевидно, что для отправителя сообщения и его получателя как субъектов коммуникации данное отношение будет раскрываться принципиально различным образом. Рассмотрим это отношение подробнее.
Семантическое значение как новое сообщение о действительности для отправителя сообщения возможно, видимо, в ситуации автокоммуникации (в тех случаях, когда он оставляет сообщение самому себе16) или в ситуации языкового освоения какой-либо действительности17. В остальных случаях для отправителя этот уровень семиозиса, равно как и возникающие здесь значения, выступает в качестве исходного содержания коммуникации. Чтобы прояснить ситуацию с семантическим значением для отправителя в автокоммуникации, можно воспользоваться противопоставлением значения и смысла Г.Г. Шпета как (1) словарного, данного языковой традицией и зафиксированного в соответствующем лексиконе значения, существующего до данного конкретного высказывания в некотором множестве сходных значений, и (2) единственного и уникального смысла, возникающего благодаря использованию только одного значения из множества данных в лексиконе в данном высказывании18. Понятно, что в автокоммуникации значение как новое для отправителя возникает как смысл, т.е. уже после того, как оно употреблено и отправитель стал получателем. Соответственно пока мы говорим только о ситуации отправителя, значение функционирует как означаемое19 и как содержание коммуникации, т.е. как некоторый исходный код, связывающий знаковое средство и денотат; традиционно используемые для обозначения содержания коммуникации для отправителя термины «репертуар» (В. Изер) и «референциал» (М. Фуко).
Для отправителя синтаксическое значение сообщения возможно как выбор среди альтернативных механизмов выражения для формирования данного содержания коммуникации. В качестве «нового», информации, это значение осуществляется в ситуациях овладения языком или перевода. В качестве определенного механизма осуществления содержания коммуникации синтаксические значения фиксируют исходные правила или нормы этого осуществления, которые могут осознаваться или не осознаваться самим отправителем. Если согласиться с тем, что синтаксис подразумевает определенную семантику (т.е. место знака в системе подразумевает какую-то референцию, определенную правилами системы), тогда релевантными терминами для обозначения синтаксического значения для отправителя будут «языковая игра» (Л. Виттгенштейн) и «примитивный язык» (К. Леви-Стросс).
Прагматическое значение для отправителя сообщения возможно как выбор данного сообщения в данных (и уже не коммуникативных) условиях, обусловливаемый этими условиями. Коммуникативная деятельность реализует свою цель, сообщая нечто о действительности и становясь фактом (элементом) этой действительности. Можно сказать, что цель коммуникации реализована, когда содержание коммуникации стало фактом действительности, т.е. соблюдены правила, позволяющие перевести отношение знака и денотата в факт, который в следующем акте коммуникации может стать денотатом. Если с точки зрения отправителя семантика и синтактика представляют определенные и часто им не осознаваемые содержание коммуникации и механизм ее осуществления, где значение как «новое» (как цель коммуникации) возможно только в ситуации освоения (перевода) языка, то прагматика переводит знак в некоторый незнаковый факт, внешнее отношение к которому уже не сводимо только к коммуникативному отношению. Соответственно этот факт обязан быть «новым» либо с точки зрения коммуникации, либо с точки зрения действительности, так что по отношению к семантике и синтактике в прагматике сочетание содержания коммуникации и ее цели обратное: вопросы вызывают ситуации, в которых сообщение не становится новым фактом действительности в данных некоммуникативных условиях20.
Для отправителя коммуникация выглядит, таким образом, весьма банальной процедурой: различая знак и действительность, он замещает знаком действительность и, используя синтаксис, воздействует знаком на действительность или просто занимает по отношению к ней определенную позицию. Иерархия уровней семиозиса выглядит так: семантика, синтактика, прагматика. Для получателя сообщения коммуникация, равно как и значения, в ней возникающие, выглядят иначе.
В первую очередь для получателя меняется иерархия уровней семиозиса (то, что можно было бы назвать структурой семиози-са). Для реципиента первичным является уровень прагматики: прежде всего он должен уяснить, что имеет дело с коммуникацией, а не с чувственным восприятием или представлением. То есть реципиент должен подразумевать, что в воспринимаемом различимы знак и незнаковое; другими словами, он должен предполагать, что то, что он воспринимает, является не действительностью, а указанием на определенную действительность. То есть воспринимаемое должно предстать в качестве текста (знака, обладающего синтаксисом), получив синтаксические признаки структурности, выраженности и отграниченности: получатель распознает воспринимаемое как чье-то коммуникативное действие, с некоторой долей вероятности содержащее в себе какое-то сообщение. Значение как «новое» на этом уровне для получателя — это распознавание чего-либо в качестве коммуникативного действия или текста. Значение как содержание коммуникации на этом уровне невозможно: здесь возникают лишь предпосылки (другими словами, воспринимающее сознание перестраивается определенным образом) для синтаксических и семантических операций по раскодированию или интерпретации содержания коммуникации.
Вопрос о том, каким именно образом, за счет какого кода незнаковое превращается в знаковое или как возможна прагматика, нами не обсуждается. Однако известному бихевиористскому ответу на этот вопрос21 можно противопоставить одну из моделей немецкой классики. Например, в терминах Г. Гегеля можно было бы сказать, что прагматика требует от реципиента осуществления процедуры снятия предметного содержания восприятия так, чтобы воспринятое мыслилось в качестве формы для отсутствующего в данный момент в данном акте восприятия содержания. Если продолжить эту мысль и сказать, что отсутствующее содержание может мыслиться и как тезис, и как его отрицание (как действительность и как ее отрицание), то можно увидеть две стратегии, реализуемые прагматикой и зафиксированные в ряде исходных принципов интерпретации22, принадлежащих различным научным традициям. Первую стратегию можно назвать редукционистской, вторую — антиредукционистской. Редукционистской будет та стратегия, в соответствии с которой содержание знака (текста) как формы ограничивается репертуаром, реконструируемым на основании данной в этом знаке синтактики и семантики, антиредукционистской — та, в соответствии с которой содержание включает в себя не только данное, но и его отрицание как выход за границы наличной в данном знаке (тексте) синтактики и семантики. Поскольку «репертуар» — это термин семантики, каковая в свою очередь неизбежно дана через
призму синтаксиса, понятно, что прагматические стратегии на самом деле лишь определяют возможное (допустимое) отношение реципиента знака к его денотатам или референтам. Наиболее известные принципы, выражающие редукционисткую стратегию, содержатся в структуралистской модели ответа на вопрос: «Что хотел сказать автор?», — согласно которой все, что он хотел сказать, он сказал в тексте, который создал23, соответственно эта стратегия исключает любые интерпретации, выходящие за пределы данных в тексте синтаксических структур и репертуара. Наиболее влиятельные антиредукционистские принципы — это принцип герменевтической доверительности Г.Ф. Майера24, принцип милосердия или доверия У.в.О. Куайна25 и принцип (Уо^пйГ) совершенства Г.-Г. Гадамера26, в соответствии с которыми воспринимаемый текст не может считаться лишенным содержания до тех пор, пока не будет выявлено обратное. Эта стратегия позволяет учитывать любые возможные интерпретации, позволяющие знаку как некоторой форме реализовать определенное содержание коммуникации. Понятно, что слово «любые» по отношению к наличному содержанию текста (как его синтаксису и семантике) означает лишь возможность отрицания данного наличного содержания, осуществляемого с учетом именно данного содержания, а не какого-то иного.
Распознавая воспринимаемое как текст (речь) на определенном языке, т.е. как сформированную определенным семиотическим механизмом, реципиент неизбежно находится в ситуации сравнения синтаксиса, как он с ним знаком, и синтаксиса, как он его встречает в тексте. Значение как «новое» на синтаксическом уровне для получателя раскрывается в этом сравнении как неизвестная ему синтаксическая конструкция или как нарушение известной ему конструкции.
В качестве определенного механизма осуществления содержания коммуникации синтаксические значения функционируют неосознанно, если получатель имеет дело с текстом на языке, которым он владеет, либо эти значения должны быть осознаны как правила осуществления коммуникации в процессе самой коммуникации. В последнем случае реципиент может руководствоваться лишь антиредукционисткой прагматической стратегией, подразумевая в том, что обладает внешними признаками текста, наличие механизма осуществления семантики. 3десь возникает существенная проблема отграничения текста от контекста (и даже от паратекста). Если понимать под контекстом не не-текст, т.е. не внеязыковую действительность, а семиотический механизм, язык, в котором осуществляется текст, тогда синтаксическое значение возможно лишь на фоне известного получателю языка как контекста для воспринимаемого им в данный момент текста.
Соответственно если язык неизвестен (а речь может идти о любом языке, от художественного языка постмодернизма до языка арифметики), то реципиент находится в ситуации неразличения механизмов языка как кодов, позволяющих тексту быть речью на данном языке, и специфических внутритекстовых механизмов, формулирующих уникальное содержание, коммуницируе-мое в данном тексте. Поэтому для того чтобы синтаксические значения как содержание коммуникации для реципиента были возможны, необходим языковой контекст, а если нет возможности его установить, то необходимо его постулировать на основании установленных данных.
Семантическое измерение для получателя является в некотором смысле высшим уровнем семиозиса. Распознав нечто в восприятии как текст, распознав в тексте систему синтаксических правил, реципиент соотносит отдельный знак данного текста (или сам текст как знаковое средство) с его означаемым и денотатом. Если согласиться с тем, что система синтаксических значений, устанавливающих место отдельного знака в данном синтаксисе, задает знаку его означаемое (другими словами, означаемое или план содержания знака являются функцией системы), тогда значение как «новое» возможно здесь как переозначивание предмета реальной действительности, как установление новой корреляции между планом содержания знака и тем предметом, который этот знак обозначает. Можно сказать, что значение как «новое сообщение» — это расширение границ знания, артикулируемое как новое соотношение действительности (денотата, репертуара) и способа ее обозначения в знаке, т.е. это тот момент знака, который Г. Фреге назвал смыслом как способом данности обозначаемого. Значение как определенное содержание коммуникации раскрывается как означаемое знака, выражающее способ связи знакового средства и денотата, т.е. вновь как означаемое или план содержания знака.
Таким образом, отправитель, вступая в коммуникацию, замещает знаком действительность и через механизм языка формирует сообщение о данной действительности, т.е. возвращается к ней в коммуникации через план содержания знака. Получатель воспринимает некоторую действительность языка, распознает ее в качестве таковой и на основании собственного знания языка (как способа или механизма замещения действительности знаком) возвращается через план содержания к действительности. Если содержание коммуникации у отправителя и у получателя совпадает, то это будет одна и та же действительность (один и тот же денотат знака), если нет, то действительность будет отличной. Стоит еще раз подчеркнуть, что для отправителя коммуникация «начинается» с формулирования отношения знакового средства и
денотата, а для получателя — с восприятия заданного языком соотношения знаковых средств без возможности его переформулировать. Содержание коммуникации существенно определяется не только языком (знаковым средством), но и действительностью (денотатом), именно в этом смысле мы говорим о том, что проблема действительности в коммуникации — это проблема получателя сообщения, который находит в акте восприятия уже определенное соотношение языка и сообщения, через которое реконструирует синтаксис, извлекая план содержания и лишь в конце этого пути связывая план содержания с денотатом как предметом реальной действительности.
Коммуницируется определенное отношение языка и действительности, означивается специфический элемент этого отношения, реализуемый в одном знаке языка. Данная схема беспроблемно функционирует, пока коммуникация ограничивается ассерторическими суждениями (или повествовательными предложениями изъявительного наклонения) о внешней реальности, доступной для органов чувств: как только мы пытаемся выйти за пределы наблюдаемого или даже за пределы общего для некоторой группы субъектов репертуара, сразу возникает проблема действительности: например, о чем идет речь в поэзии П. Хандке или в прозе В. Сорокина, где репертуар, которым пользуется Г.В.Ф. Гегель в «Феноменологии Духа» и т.п.? Одно из популярных в последние десятилетия решений проблемы действительности в коммуникации предлагает замену действительности действительностью языка (модель бесконечного семиозиса в постмодернизме) или замену действительности сознания действительностью языка (гипотеза Сепира—Уорфа). Первый случай просто абсурден, поскольку, например, человеческие пальцы, держащие ручку для письма, не являются языком, на котором этой ручкой пишется, хотя вполне могут быть денотатом знака, т.е. объектом описания. Во втором случае (если закрыть глаза на вопрос о том, где находится сознание в ситуации перевода с одного языка на другой, если это сознание и есть язык), допуская, что содержание коммуникации — это отношение языка к самому себе, т.е. метаязык, и, допуская изоморфизм или тождество синтактики для языка и метаязыка, представим прагматику как ситуацию перевода: мы получим ситуацию, в которой любое именование (любая референция) есть лишь перевод с одного языка на другой. Очевидно, что если денотат знака тождествен плану содержания, семантика тождественна синтактике. Эта точка зрения редукционистской прагматической стратегии, т.е. очевидное (хотя и крайне продуктивное) снятие сложности системы коммуникации. Другими словами, это лишь частный случай коммуникации, подразумевающий субъектов коммуникации в качестве своего рода «функций» этого процесса.
Если же не элиминировать проблему действительности, тогда необходимо признать, что скорее коммуникация является функцией субъекта, нежели наоборот, так что проблема соотношения денотата, знакового средства и означаемого в знаке — это проблема некоторого единства (как выразился бы Э. Кассирер, «единства формы») человеческого сознания. Если человек как субъект коммуникации был бы функцией коммуникации, тогда сама коммуникация была бы чем-то вроде «абсолютного духа» Г.В.Ф. Гегеля, по отношению к которому человек выступал бы лишь определенной формой его объективации. Нам представляется более реалистичным исходить из обратного, а именно рассматривать субъектность человека как исходный момент любых рассуждений о человеческой деятельности, а коммуникацию — как одну из форм объективации данной субъектности, параллельную познанию, пониманию и поступку.
Если мы соглашаемся с тем, что коммуникация — это одна из функций человека, и с тем, что эта функция заключается в трансляции действительности, то необходимо конкретизировать само понятие транслируемой действительности. Действительность — это всегда нечто интериоризованное человеком, т.е. действительность познания. Вместе с тем действительность — это действительность самого человека, осуществляющего познание. Чтобы понять, что такое коммуникация, необходимо рассмотреть ее как деятельность с точки зрения человека как ее субъекта, поставив вопрос о соотношении коммуникации и прочих функций человека. Соответственно необходимо занять метафизическую позицию, предпосылки которой будут границами полученного таким образом понятия действительности, т.е. будут определять ее сущность и способы существования.
Наиболее реалистическая граница, по отношению к которой можно попытаться определить понятие действительности (Дх коммуникации), — это граница внешнего и внутреннего в человеке, граница между «объектами», получаемыми в восприятии, и «объектами», получаемыми в представлении. Восприятие — это деятельность, связывающая человека с внешним миром, то, что Н. Гартман назвал познанием как превращением «сущего в объект»27, т.е. некоторая неизбежная и необходимая корреляция человека с природой, возможная в силу природных механизмов. Представление — это осуществление полученного в восприятии объекта в сознании человека, некоторое внутреннее отношение к этому объекту. Понятно, что, вводя это разграничение, мы занимаем идеалистическую позицию в духе немецкой классики, соответственно оставляя за рамками данной статьи метафизические аспекты и неизбежные следствия этой позиции, отметим, что, говоря о действительности как о действительности бытия (Дбьггия),
мы имеем в виду объекты восприятия и представления, в случае действительности сознания (Дсознания) — способы осуществления данных объектов, т.е. непосредственно деятельность восприятия или представления. Можно сказать, что в первом случае речь идет об объектах, статус которых обусловлен их природой, а во втором случае — о механизмах, осуществляющих эти объекты, хотя при этом нужно оговориться, что механизмы осуществления внешних объектов и внутренних объектов познаваемы (и выражаемы) принципиально различным образом, даже если допустить, что они обладают общим основанием.
Мы исходим из того, что представление как способ осуществления объектов в сознании — это деятельность знакообразова-ния, не являющаяся, однако, коммуникативной деятельностью. Собственно репрезентация замещает объект, полученный в восприятии (или так называемую «непосредственную данность объекта в восприятии»), знаком этого объекта, обеспечивая таким образом возможность осуществления внутренней работы (т.е. такой, которая уже не является импрессией) сознания с данным объектом. Скажем, нечто, полученное в восприятии, идентифицируется мною как стол, и сам этот акт идентификации подразумевает для меня возможность дальнейшего представления стола уже как знака (т.е. «стола»), но не как объекта восприятия.
В свете сказанного очевидно, что Дх как Дбытия — это действительность с наибольшей валентностью (другими словами, объект может быть каким угодно), поскольку он зависит от индивидуальной деятельности как восприятия, так и пред став ле-ния с их индивидуальными содержаниями. В свете идеалистической позиции мы можем утверждать, что Дсознания — это общие всем людям (т.е. всем возможным субъектам коммуникации) механизмы осуществления действительности как таковой. Соответственно основной вопрос, который должна решить семиотическая теория эстетической коммуникации, — это вопрос о способах корреляции в коммуникации Дсознания и Дбытия между отправителем и получателем.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Даже аподиктические, императивные высказывания типа приказа сообщают нечто о действительности, а именно о том, какой она должна быть. Приказ «Стоять!» — это высказывание о действительности, в которой тот, к кому это высказывание обращено, должен стоять. В том же смысле высказыванием о действительности являются перформатив-ные высказывания.
2 Для данной статьи эта трихотомия вводится интуитивно, ее анализ не может быть здесь представлен.
3 Термины Б. Рассела (см.: Рассел Б. Знание-знакомство и знание по описанию//Рассел Б. Человеческое познание: его сфера и границы. М., 2000. С. 444—458; Он же. Проблемы философии/Пер. В.В. Целищева. Новосибирск, 2001).
4 См.: Моррис Ч.У. Основания теории знаков//Семиотика: Антоло-гия/Сост. Ю.С. Степанов М., 2001. С. 45—98.
5 См.: Фреге Г. О смысле и значении//Фреге Г. Логика и логическая семантика. М., 2000. С. 230—247.
6 О двух моделях определения знака см. например: Eco U. In Richtung einer Theorie der Kultur//Eco U. Im Labyrinth der Vernunft. Leipzig, 1989. S. 24—27.
7 Соссюр Ф. de. Заметки по общей лингвистике. М., 2001. С. 101 ff.
8 Schmidt S.J. Kognitive Autonomie und soziale Orientierung. Kon-strukivistische Bemerkungen zum Zusammenhang von Kognition, Kommunikation, Medien und Kultur. F.a.M., 1994.
9 Luhmann N. Das Kunstwerk und die Selbstreproduktion der Kunst//Gumbrecht H.U., Pfeiffer K.L. Stil. Geschichten und Funktionen eines kulturwissenschaftlichen Diskurselementes. F.a.M., 1986. S. 620—672.
10 Wittgenstein L. Werkausgabe in 8 Banden. Bd. 1. F.a.M., 1999.
11 Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. Tübingen, 1990. Вторая часть второй главы: «Основные черты теории герменевтического опыта». С. 270—384.
12 См.: Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л., 1972.
13 См.: Эко У. Открытость, информация, коммуникация//Эко У. Открытое произведение. Форма и неопределенность в современной поэтике. СПб., 2004. С. 101—170.
14 См.: Изер В. Историко-функциональная текстовая модель литера-туры//Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. М., 1997. № 3.
15 См.: Лебедев М.В. Значение и его коммуникативно-эпистемологическое обоснование в аналитической философии языка. Автореф. дис. ... докт. филос. наук. Томск, 2004.
16 См.: Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера — история. М., 1999. С. 23—46.
17 Пример такого освоения можно почерпнуть из любой ситуации обучения, вплоть до факта осознания «говорения прозой», изображенного в «Мещанине во дворянстве» Ж.Б. Мольера.
18 См.: Шпет Г.Г. Герменевтика и ее проблемы//Контекст. М., 1989, 1990. См. также: Почепцов Г.Г. История русской семиотики до и после 1917 года. М., 1998. С. 181—182. Ю.М. Лотман, говоря о функции выбора одного значения среди словарных и о последующем упорядочивании значений в линейной последовательности текста, разграничивал уже не значение и смысл, а парадигматическую и синтагматическую оси значений в тексте. См.: Лотман Ю.М. Структура художественного текста//Лот-ман Ю.М. Об искусстве. СПб., 1998. С. 87—89. По этой причине дихотомия значение/смысл используется в нашей работе в терминологии Г. Фреге, а не Г.Г. Шпета.
19 Т.е. как сигнификат, план содержания, десигнат или концепт.
20 Пример такой странной ситуации приводит П. Валери с высказыванием «открой дверь»: когда двое стоят в помещении, где есть дверь, эта фраза не вызывает вопросов; когда эта же фраза звучит в чистом поле, возникает проблема значения. Пример взят из: Künne W. Verstehen und Sinn/Hermeneutik(Hrg.). A. Bühler. Heidelberg, 2003. S. 68.
21 Имеется в виду предложенное Ч.У. Моррисом определение интерпретанты в качестве «навыка организма реагировать под влиянием знакового средства на отсутствующие объекты, существенные для непосредственной проблемной ситуации, как если бы они были налицо (Моррис Ч.У. Основания теории знаков. С. 72).
22 Т.е. в данном случае того, что позволяет на основании прагматики заключать о синтактике и семантике.
23 См.: Лотман Ю.М. Структура художественного текста. С. 23—24; Wimsatt W.K., Beardsley M.C. Der intentionale Fehlschluss//Texte zur Theorie der Autorschaft. Stuttgart, 2000. S. 84—101.
24 «Герменевтическая доверительность (aequitas hermeneutica) есть стремление толкователя считать те значения герменевтически истинными, которые наиболее соответствуют совершенствам автора знаков, пока не раскроется обратное» (Meier G.F. Versuch einer allgemeiner Auslegungskunst, 39. Hamburg, 1996. S. 17). В. Кюнне формулирует этот принцип следующим образом: «Интерпретатор конвенционального знака должен считать истинной ту интерпретацию, которая наиболее соответствует предпосылке «совершенства» знака, настолько долго, насколько это будет возможно» (Künne W. Verstehen und Sinn. S. 72).
25 «Следует предпочесть тот перевод, который осуществляется с наименьшим отклонением от нашей картины мира» (Куайн У.В. О. Слово и объект. Цит. по: Prechtl P. Grundbegriffe der analytischen Philosophie. Stuttgart; Weimar, 2004. S. 144).
26 Принцип (Vorgriff) совершенства есть «формальная предпосылка, управляющая всем пониманием. В соответствии с ней понято может быть то, что действительно изображает совершенное единство смысла. [...] Подразумевается не только имманентное единство смысла, руководящее читающим, но и само понимание читателя постоянно управляется трансцендентными ожиданиями смысла, происходящими из отношения к истинности имеемого в виду» (Gadamer H.-G. Wahrheit und Methode. S. 299).
27 См.: Гартман H. К основоположению онтологии. СПб., 2003. С. 349—351.
