CC BY
144
5. Breckinridge W.C.P. Free Trade or Protection // The North American Review. April 1890.
6. Sherman T.G. The Tariff On Trail // The North American Review. May 1890.
7. Cartright R.J. The Tariff on Trail // The North American Review. May 1890.
8. De Molinar G. The McKinley Bill in Europe // The North American Review. September 1890.
9. Representative McKinley et al. What Congress Has Done // The North American Review. November 1890.
10. Springer W.M. How to Attack the Tariff // The North American Review. February 1892. P. 131.
11. McMillin B. Issues of the Presidential Campaign // The North American Review. March 1892. P. 264.
12. Springer W. How to Revise the Tariff Legislation // The North American Review. February 1893.
13. McMillin B. et al. The Coming Tariff Legislation // The North American Review. October 1893.
14. Porter R.B. The Dingley Tariff Bill // The North American Review. April 1897. P. 576-577.
15. Seligman D. The Silver Question Again // The North American Review. February 1891. P. 208.
16. Carnegie A. The Silver Problem // The North American Review. June 1891. P. 738.
17. Cockran B. The Financial Outlook // The North American Review. June 1893.
18. Carnegie A. A Word to the Wage Earners // The North American Review. September 1893.
19. Count von Mirbach. The Silver Question. Germany’s Attitude as a Bimetallic Union // The North American Review. June 1895.
20. Arendt O. The Outlook for Silver // The North American Review. June 1896.
21. Harvey W.H. “Coin Financial School” and Its Censors // The North American Review. July 1895. P. 76.
22. Bryan W.J. Has the Election Settled the Money Question? // The North American Review. December 1896. P. 703, 704.
Поступила в редакцию 20.05.2009 г.
Nakvakina E.V. Tariff and money discussions in magazine of opinions “The North American Review” (1889-1900). The article is devoted to the discussion in the columns of the magazine of opinions “The North American Review” concerning tariff and monetary questions - the most two actual problems of the American inner policy in the period between 1889-1900 years. In the columns of the magazine, which was the most politicized edition of its time, were presented views of outstanding American and foreign political and public figures such as W. Gladstone, J.G. Blaine, A. Carnegie, W.H. Harvey.
Key words: USA economic policy; tariff and monetary problems; silver money; magazine «The North American Review».
УДК 930.9
ПРОБЛЕМА ПОЛИТИЧЕСКОГО В КОНСЕРВАТИВНОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ КАРЛА ШМИТТА
© C.B. Артамошин
Проблема политического составляет основу общественной деятельности. Антилиберализм К. Шмитта исходил из трактовки власти как инструмента политического порядка и безопасности. Веймарская политическая система как система политических партий представляла собой хаос власти, борьбу политических партий за полноту власти, на смену которой должно прийти авторитарное правление вождя.
Ключевые слова: концепция политического; противопоставление «друг - враг»; Веймарская система; политическая теология.
Консервативная публицистика Карла Шмитта сочетала в себе научную рефлексию и анализ современных проблем демократической системы, поэтому осуществленный анализ системы властных отношений и политики воспринимался современниками, прежде всего, как осмысление текущих политических процессов Германии. Конечно же, для К. Шмитта сопричастность политическим
процессам в Германии в области властных отношений была консервативной критикой, стремлением понять и создать истинно правильный способ функционирования власти в условиях демократического коллапса. Проблеме политического посвящена одна из наиболее ярких работ К. Шмитта «Понятие политического», в которой автор стремился понять сущность политического процесса.
К. Шмитт мыслил политическое в рамках конкретной действительности. Он полагал, что политические понятия имеют полемический смысл и становятся понятными только в том случае, когда наполняются конкретным действительным содержанием. Таким образом, политические понятия предполагают «конкретную противоположность, привязаны к конкретной ситуации», к тому, что есть здесь и сейчас, окончательным следствием чего является «разделение на группы «друг -враг», и они становятся пустой и призрачной абстракцией, если эта ситуация исчезает» [1]. К. Шмитт полагал, что понятия, используемые в политической сфере, до той поры представляются чистой абстракцией, пока сквозь них не будет проступать конкретный противник, с которым происходит столкновение. Поэтому, «такие слова, как «государство», «республика», «общество», «класс», и далее <...> «суверенитет», «правовое государство», «абсолютизм», «диктатура»,
«план», «нейтральное или тотальное государство», «марксизм», «пролетариат» и «рабочий» непонятны, если неизвестно, кто т сопсгйо должен быть поражен, побежден, подвергнут отрицанию и опровергнут посредством именно такого слова» [1]. Таким образом становится важным, насколько политическое включает в себя конкретное, насколько оно приближено к жизни и общественным процессам, происходящим в государстве. Однако К. Шмитт отмечал, что при господстве в государстве партийно-политических интересов происходит отождествление политического с партийно-политическим, фактически речь идет о подмене понятий, в силу изменения их внутреннего содержания. Он допускал такую возможность, но лишь в силу того, что теряется «идея охватывающего, релятивирующего все внутриполитические партии и их противоположности политического единства («государства»), и вследствие этого внутригосударственные противоположности обретают большую интенсивность, чем общая внешнеполитическая противоположность другому государству». В такой ситуации «внутригосударственное, а не внегосударственное разделение на группы «друг - враг» имеет решающее значение для вооруженного противостояния. Реальная возможность борьбы, которая должна всегда наличествовать, дабы речь могла вестись о
политике, при такого рода «примате внутренней политики» относится, следовательно, уже не к войне между организованными единствами народов (государствами или империями), а к войне гражданской» [1, 8. 14-15].
Сущность политического преодолевает рамки борьбы как таковой в том смысле, который вкладывается в это понятие философией жизни. Имея свои собственные предпосылки, технические средства осуществления, психологическую мотивацию и законы функционирования, борьба еще не означает обязательное присутствие политического, она не исчерпывает его и не является тождеством. Децизионистский подход К. Шмитта к политическому означал, что его сущность следует искать в «реальной возможности войны, в ясном понимании собственной, вследствие этого, определенной ситуации и задачи, выступает настоящим отличием друга и врага» [1, 8. 16]. В реальном противопоставлении, в действительной борьбе проявляются «крайние последствия политического разделения на группы друзей и врагов. От этой чрезвычайной возможности жизнь людей получает свое специфическое политическое напряжение» [1, 8. 18]. Поэтому конфессиональная, моральная, экономическая, народная или иная противоположность становится политической в том случае, если эта противоположность носит сущностный характер, покоится на глубинах этого противостояния. Когда это противостояние является реальным, присутствующим в мире, находящемся здесь, тогда она приобретает политическую направленность и становится политической противоположностью. Только в этом состоянии возможно эффективное группирование людей на «друзей» и «врагов». Указывая на данное состояние, К. Шмитт подчеркивал, что «здесь речь идет не о фикциях и нормативной значимости, а о бытийной действительности и реальной возможности этого различения. Можно разделять или не разделять эти надежды и воспитательные устремления. То, что народы группируются по противоположности «друг - враг», что эта противоположность и сегодня действительна и дана как реальная возможность каждому политически существующему народу - это разумным образом отрицать невозможно» [1,
8. 9-19]. Таким образом, К. Шмитт понимал политическое как то, что есть; как сущест-
вующую данность, которая обозрима и может быть понята. Лео Штраус в своей известной рецензии на «Понятие политического» 1932 г. указывал на то, что «политическое есть основной характер человеческой жизни; в этом смысле политика есть судьба; поэтому человек не может избежать политики. <. > Следовательно, политическое не только возможно, но и «действительно»; не только действительно, но и необходимо». Эта необходимость возвращает нас к пониманию природы человека как доброго или злого существа, где «добрый» означает «неопасный», а «злой» - «опасный». Таким образом, тезис об опасности человека является окончательной предпосылкой понятия политического [2].
Политическое противопоставление
предполагает наличие отличия между противостоящими субъектами. К. Шмитт на фоне вариативности политических различий, господствующих в политической жизни государства, и различных толкований этого процесса предложил иное видение специфики политического процесса. «Специфически
политическое различие, - писал К. Шмитт, -есть различие друга и врага. К нему сводятся человеческие действия и мотивы в их политическом смысле» [1, 8. 7]. Введенное различие «друг-враг» позволяло Шмитту не только подчеркнуть особенность политической борьбы, но и через это понять и увидеть политику. Если поставить различие «друг-враг» в контекст политической мысли Германии первой трети ХХ в., то становится видно, что через это противопоставление К. Шмитт старается подняться над социально-классовым видением политического процесса, прежде всего, марксисткой интерпретацией социально-политических противоречий как классовых, антагонистических, агрессивно-воинственных, ориентированных на уничтожение политического противника во всех смыслах этого слова. Абсолютная деструктивность борьбы в марксистском духе фактически приводила к социальному столкновению, но такому, где за понятием «класс» не был виден конкретный, реальный, из плоти и крови, противник в политической борьбе. В марксистском социальном видении не хватало человека. Это заменялось чистой абстракцией. А абстракция в политике теряет реальность, делает процесс его познания затруднительным.
В этой связи мы солидарны с точкой зрения Фолкера Нойманна о том, что «теория друг -враг есть ответ марксизму» [3].
К. Шмитт считал, что это политическое различие самостоятельно и не находится в зависимости от иных ценностей. Такой подход к политике, берущий свое начало от
Н. Макиавелли, позволяет, прежде всего, очистить политику от чуждых ей наслоений, которые стремятся заменить политику чем-то иным, чем она не является на самом деле. К. Шмитт подчеркивал, что «морально злое, эстетически безобразное или экономически вредное от этого еще не оказывается врагом; морально доброе, эстетически прекрасное и экономически полезное еще не становится другом в политическом смысле слова. Самостоятельность политического проявляется уже в этой возможности отделить такого рода специфическую противоположность, как друга и врага от других различий и понимать ее как нечто самостоятельное. <...> Понятие «друг» и «враг» следует брать в конкретном экзистенциальном смысле, а не как метафорическое и символическое выражение, не подмешивая и ослабляя экономическими, моральными и иными представлениями и менее всего следует понимать их психологически, в частно-индивидуалистическом
смысле, как выражение приватных чувств и тенденций» [1, 8. 9]. Поэтому феномен политического может быть понят через реальность и реальную возможность разделения на группы друзей и врагов.
В политической сфере врагом выступает не солдат, а политик. Как было отмечено выше, враг - это прежде всего иной, чужак. «Враг не конкурент и не противник в общем смысле. Враг также и не частный противник, ненавидимый в силу чувства антипатии. Враг, по меньшей мере, эвентуально, т. е. по реальной возможности, - это только борющаяся совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности. Враг есть только публичный враг, ибо все, что соотнесено с такой совокупностью людей, в особенности с целым народом, становится, поэтому публичным. <...> Врага в политическом смысле не требуется лично ненавидеть, и лишь в сфере приватного имеет смысл любить «врага своего», т. е. своего противника» [1, 8. 10-11]. К. Шмитт полагал, что политическое единство предполагает реальную воз-
можность врага, где наравне с одним политическим единством существуют другие политические единства. Поэтому «политический мир есть плюриверсум, а не универсум» [1, 8. 36], и тот, кто берет на себя смелость определять врага, фактически притязает на свою собственную новую реальность. Положение «врага» в теории «друг - враг» особенное. «Враг - это вопрос о нас самих как гештальт. <...> Враг - не нечто такое, что по какой-либо причине следует устранить и из-за малой ценности уничтожить. Враг находится в моей собственной сфере. По этой причине я должен столкнуться с ним в борьбе для того, чтобы обрести собственную меру, собственные границы, собственный гештальт» [4]. Враг позволяет нам понять себя, свою сущность и свое место. Через понимание врага происходит политическое усиление нас самих. Мы в состоянии четко увидеть поле битвы, ряды врагов, их сущность, их язык политики. В этом лежит необходимая предпосылка политического успеха. Понимание врага, а не его уничтожение любыми средствами является существенной особенностью политической борьбы. Понимание врага превращается в то мгновение, в котором «враг увиден, в котором он узнан как отрицание собственной сущности, собственного назначения, в котором, этим неразрывно объединенный, устанавливающий собственную идентичность и приобретающий явный образ». Поэтому «враг для Шмитта есть гарант жизненной серьезности » [5].
Политическое противостояние в рамках теории «друга-врага» приобрело новое звучание в связи с проблемой партизана, которая придавала теории политического К. Шмитта иной смысл, открывая нового субъекта в политическом процессе. Партизан, берущий свое начало в испанской герильи, обострил теорию политического, вызвав к жизни теорию войны и вражды. Война приобрела в условиях действия в ней партизана неустойчивый, внепорядковый характер. Существенной особенностью войны являлось то, что она осуществлялась в соответствии с установленными правилами, принятыми сторонами, при соблюдении определенного кодекса поведения. Партизанская война отличалась от нее абсолютной враждебностью к противнику, поэтому границы войны существенно расширялись и правила войны сво-
дились к одному правилу, которое означало -ненависть. Партизан становился по ту сторону оберегаемой войны, он обострял войну до крайней точки кипения, когда контролируемый сосуд взрывался, заполняя пылающей массой все окружающее пространство. Противостояние партизану посредством правил никогда не приведет к успеху, скорее напротив - обернется сокрушительным поражением, т. к. партизан не связывает себя какими-нибудь правилами, он хамелеон политики, циничный и жестокий. Поэтому взаимодействие с партизаном должно быть «зеркальным отражением самой партизанской борьбы». Современно звучит приказ Наполеона генералу Лефевру от 12 сентября 1813 г., в котором отмечалось, что борьба с партизанами должна вестись партизанскими методами, только тогда войска смогут уравновесить свои шансы и перспектива победы станет реальностью [4, с. 25]. К. Шмитт писал, что «современный партизан не ожидает от врага ни справедливости, ни пощады. Он отвратился от традиционной вражды прирученной и оберегаемой войной и перешел в сферу иной, настоящей вражды, которая возрастает на пути террора и ответного террора вплоть до истребления» [4, с. 21].
К. Шмитт выделял несколько признаков, характеризующих партизана как участника политического процесса: иррегулярный характер, интенсивная политическая вовлеченность, повышенная мобильность активного боя и теллурический характер. Действительно, «партизан сражается иррегулярным образом» [4, с. 11], он использует абсолютно все средства для достижения своей цели. Здесь происходит столкновение иррегулярности партизана с регулярностью солдата не только как противников, но и разных сторон борьбы в смысле действий и ценностных положений. Иррегулярность партизана позволяет ему раствориться в окружающем пространстве, в считанные мгновения, превратившись из смертоносного противника в мирного жителя. Ничто не сможет выдать его противнику, т. к. изменчивость вида, призрачность образа включает его в массу гражданского населения, при этом партизан выжидает только благоприятного момента, чтобы сбросить личину и вновь нанести удар, растворившись в пространстве и сделавшись вновь невидимым для врага. Это преимущество партизана
полностью отсутствует у солдата регулярной армии. Его регулярность выражается в форме, которая приобретает значительно большее значение, чем просто профессиональная одежда; она «демонстрирует господство публичности». Вместе с тем, солдат «демонстративно носит оружие», тем самым он визуально подчеркивает свое отличие от мирного жителя. Данная публичность делает его абсолютно беззащитным перед коварством партизана. К. Шмитт отмечал, что «солдат противника в форме - это настоящая мишень современного партизана» [4, с. 26-27]. Таким образом, изменяется пространство противостояния. Партизан создает свое собственное пространство и вовлекает регулярного солдата в его орбиту, заставляя последнего одним своим присутствием превращаться в хорошо видимую мишень. «В партизанской борьбе возникает сложно структурированное новое пространство действия, поскольку партизан борется не на открытом поле сражения и не в той же плоскости открытой войны с фронтами. Он, скорее, заставляет вступить своего врага в другое пространство. Так он добавляет к поверхности регулярного, обычного театра военных действий другое, более темное измерение, измерение глубины, в котором носимая напоказ униформа становится смертельно опасной» [4, с. 107]. Итак, К. Шмитт указывал на отличие партизана от солдата, которое не только определяет специфику его действий, но и формирует статус в политическом противостоянии. В этой связи «отличие партизана - в смысле иррегулярного, не приравненного к регулярным войскам бойца -принципиально сохраняется по сей день. Партизан в этом смысле не имеет прав и преимуществ комбатантов; он преступник согласно общему праву и может быть обезврежен в ускоренном производстве наказаниями и репрессивными мерами» [4, с. 42].
Повышенная интенсивность политической вовлеченности партизана существенным образом отличает его от других борцов. Это, прежде всего, заключается в том, что партизан вовлечен в политическую борьбу на стороне определенной политической силы, действует как тайный исполнитель ее воли. Можно вспомнить четкую характеристику партизана, данную Че Геварой: «Партизан -это иезуит войны». В этом смысле он превращается в политического солдата полити-
ческого фронта. К. Шмитт указывал на то, что «именно политический характер его образа действий снова возрождает первоначальный смысл слова партизан. Это слово происходит от слова партия и указывает на связь с каким-то образом борющейся, воюющей или политически действующей партией или группой» [4, с. 27]. В силу этого, враг партизана действителен, а не абстрактен; он не объявляется последним врагом человечества, против которого ведется опустошительная борьба.
Выступая противником действительного врага, партизан борется с оружием в руках, чем отличается от любого нонкомформиста, лишь на словах заявляющего о своей борьбе, но избегающего того, чтобы использовать оружие. Использование оружия, смерть, которую оно несет, являются тем отличительным элементом, который делает партизана партизаном. В современной войне партизан должен быть быстр, мобилен, хорошо вооружен и непредсказуем в своих действиях. Ошеломляющее чередование нападения и отступления придают мобильность партизанским атакам. Здесь возникает потребность партизана в пополнении своего арсенала вооружений, что становится возможным только в результате тесных отношений с регулярной организацией. Как Инь и Янь партизанская и регулярная организации создают единое целое. Без этой поддержки партизан не сможет действовать. Вооружение, соединенное с тактикой действий, превращается в опасного, коварного противника. К. Шмитт, суммируя три качественные характеристики, отмечал, что «партизан все-таки именно тот, кто избегает открыто носить оружие, кто борется исподтишка, кто использует как униформу противника, так и устойчивые или свободные знаки отличия и всякого рода гражданскую одежду как маскировку. Скрытность и темнота - его мощнейшие орудия, от которых он честно не может отказаться без того, чтобы не утратить пространство иррегулярности, т. е. без того, чтобы перестать быть партизаном» [4, с. 59-60].
Последним признаком партизана выступал теллурический характер. Этим К. Шмитт подчеркивал то, что теллурический характер партизана определяется тем, что «он защищает участок земли, с которым он автохтонно связан. Его основная позиция является
оборонительной, несмотря на возросшую подвижность его тактики» [4, с. 139]. Однако именно в этом элементе обозначилась метаморфоза партизана, произошедшая с ним в ХХ в. Традиционная связь с почвой начала устойчиво разрываться. Партизан стал связывать свои действия не с защитой родной земли, а с использованием этой защиты в качестве прикрытия продвижения и утверждения политической идеологии. К. Шмитт очень четко усмотрел здесь ту изменчивость, которая захватила образ партизана. Нам представляется справедливым то положение К. Шмитта, в котором он указывал на то, что изменение теллурической сущности партизана связано с тем, что он «отождествляет себя с абсолютной агрессивностью идеологии мировой революции или техницистской идеологии». Здесь партизан «оказывается подвержен опасности полностью лишиться всякой почвы. Во времена холодной войны он становится техником незримой борьбы, саботажником и шпионом. Уже в годы Второй мировой войны имелись отряды саботажников с партизанской выучкой. Такой моторизованный партизан утрачивает теллурический характер и является всего лишь переносным и заменяемым орудием мощного центра, творящего мировую политику, который вводит его в действие для явной или незримой войны и, сообразно обстоятельствам, снова отключает» [4, с. 35, 38]. Таким образом, партизан перерождается, превращаясь в солдата гражданской войны, политической войны, партизанской войны. С этого момента он начинает играть одну из ключевых ролей в политической борьбе, что определялось, прежде всего, его ролью в гражданской войне.
К. Шмитт отмечал, что «партизан нуждается в легитимации, если он хочет держаться в сфере политического и не хочет скатиться в сферу криминального» [4, с. 127]. Легитимация предусматривает наличие определенного порядка и согласованности действий, однако действия партизана находятся в плоскости риска. Риск партизана состоит в том, что он опасно нарушает разновидность порядка на занятой территории и здесь рискует оказаться вне границ закона и чести. Поэтому следование политической идеологии придает степень легитимации его действиям, оправдывает все то, что совершается во имя ее. В этой связи К. Шмитт обращается
к опыту Второй мировой войны, в которой действия партизан имели значительный размах. Регулярные войска оказались в сложной ситуации, когда противник был повсюду, он носил форму и гражданскую одежду, что создавало ощущение сплошной опасности, где в каждом человеке может оказаться враг. Ощущение нервозности заставляло военных жестко пресекать любые проявления нерегулярных действий. «Военные реагируют тогда жесткими репрессиями, расстрелами, взятием заложников и разрушением населенных пунктов и считают это справедливой самообороной против коварства и вероломства». При этом К. Шмитт подчеркивал, что «все выходящие за пределы необходимого подавления партизан жестокости, террор, коллективные наказания или даже участие в геноциде остаются военными преступлениями» [4, с. 56, 42].
Встает вопрос о логике террора и ответного террора, который превращается в замкнутый круг взаимных обвинений. Но грань между областью политического и областью криминального настолько тонкая, что становится сложно определить степень вины. Конечно же, для К. Шмитта выходом из этой ситуации являлся бы возврат к состоянию охраняемой войны, находящего в рамках признанного всеми участниками законов, но он понимал, что в ХХ в. это уже невозможно. Возврат к теории войны К. Клаузевица уже невозможен после того, как возникла теория войны В.И. Ульянова (Ленина), которая «слепо разрушила все унаследованные оберегания войны. Война стала абсолютной войной, а партизан стал носителем абсолютной вражды против абсолютного врага» [4, с. 136]. Разрушение действительного врага путем превращения его в абсолютного врага выступало причиной неимоверной ожесточенности Второй мировой войны. Вражда приобретает абсолютные рамки, где оберегание врага в смысле теории «друга и врага» К. Шмитта уже невозможно. Требуется уничтожение врага. К. Шмитт отмечал, что «уничтожение будет тогда совершенно абстрактным и абсолютным. Оно более вообще не направленно против врага, но служит только так называемому объективному осуществлению высших ценностей, для которых, как известно, никакая цена не является чрезмерно высокой. Лишь отрицание дейст-
вительной вражды открывает свободный путь для абсолютный вражды, которая займется делом уничтожения» [4, с. 143]. Происходит разрушение традиционного поля политического, но все равно потребность легитимации партизана заставляет его обосновывать правомерность своего поведения криминализацией врага партизана. Наибольшая опасность здесь таится в «неизбежности морального принуждения, насилия. Люди, применяющие упомянутые средства против других людей, принуждены и морально уничтожать этих других людей, т. е. своих жертв и объекты. Они должны объявить противную сторону в целом преступной и нечеловеческой, тотальной малоценностью. Иначе они сами будут преступниками и чудовищами, нелюдьми. Логика ценности и малоценности развертывает всю уничтожающую последовательность и порождает все новые, более глубокие дискриминации, криминализации и обесценивания вплоть до уничтожения всякой жизни, не имеющей ценности» [4, с. 142-143].
Теория политического Карла Шмитта значительно структурировала представления европейской политической мысли, сведя ее к выявлению его экзистенциального значения, способного обеспечить достижение политического успеха. Включение партизана в предложенную схему «друга-врага» обострило политическое противостояние, создание про-
странства абсолютной политической борьбы эпохи европейской гражданской войны.
1. Schmitt C. Der Begriff des Politischen. Hamburg, 1933. S. 13.
2. Strauss L. Anmerkungen zu Carl Schmitt. Der Begriff des Politischen // Meier H. Carl Schmitt, Leo Strauss und «Der Begriff des Politischen»: zu einem Dialog unter Abwesenden. Stuttgart, 1988. S. 111-113.
3. Neumann V. Der Staat im Burgerkrieg: Konti-nuitat und Wandlung des Staatsbegriffs im der politischen Theorie Carl Schmitts. Frankfurt a/M; N. Y., 1980. S. 95.
4. Шмитт К. Теория партизана. Промежуточное замечание к понятию политического. М., 2007. C. 131.
5. Meier H. Carl Schmitt, Leo Strauss und «Der Begriff des Politischen»: zu einem Dialog unter Abwesenden. Stuttgart, 1988. S. 35, 80.
Поступила в редакцию 5.06.2009 г.
Artamoshin S.V. The problem of the political in Carl Schmitt’s conservative writings. The problem of the political comprises the basis of public work. Carl Schmitt’s antiliberalism was founded on the idea that power was seen as an instrument of the political order and security. Weimar political system as a system of political parties was the chaos of power, political parties’ fight for the total power which was to be followed by an authoritarian realm of a leader.
Key words: concept of the political; “friend - enemy” distinction; Weimar system; political theology.
УДК 93G.9
«АРМИЯ ЧЖУ-МАО»: КАК НАЧИНАЛОСЬ СТРОИТЕЛЬСТВО ВООРУЖЕННЫХ СИЛ КПК
© И.Е. Пожилов
В статье рассматривается процесс становления и развития «Армии Чжу-Мао», явившейся предтечей вооруженных сил КПК. Основным содержанием событий явилось противоборство Мао и большинства кадровых командиров вокруг основополагающих принципов военной этики и стиля руководства войсками, завершившееся к декабрю 1929 г. на Гутяньской партконференции.
Ключевые слова: вооруженные силы КПК; Мао Цзэдун; Чжу Дэ; Цзинганшань; Партийная конференция в Гутяни.
После поражения Наньчанского восстания остатки повстанческих войск рассеялись по горным районам Цзянси и Гуандуна, где почти все вскоре были разгромлены кара-
тельными войсками генералов, принявших сторону Чан Кайши. Одним из отрядов, не только сохранивших тогда боеспособность, но и продолживших вооруженную борьбу с
