CC BY
113
УДК 165.19
Ю. В. Шапошникова
ПРОБЛЕМА ИНТУИЦИИ В КОНТЕКСТЕ НАУЧНОЙ РАЦИОНАЛЬНОСТИ
Анализ понятия «интуиция», а также рассмотрение заключенной в нем проблематики не стали излюбленными темами философских исследований. Причиной этого не в последнюю очередь является затруднительность однозначного определения самого понятия «интуиция». Так, различают интуицию чувственную и интуицию интеллектуальную, отождествляют ее то с воображением (например, А. Эйнштейн), то с непосредственным знанием (Ф. Г. Якоби, Г. В. Ф. Гегель), то с кантовским понятием синтетического суждения априори (А. Пуанкаре) и т. д. Серьезная полемика поэтому заведомо обречена на непродуктивность в силу неизбежной подмены понятия. Тем не менее, проблема интуиции интересна, в частности, в силу своей уместности в контексте научной рациональности. Любопытно, что тема интуитивного познания и проблема интуиции являются актуальными и востребованными представителями точных наук и естествознания. При этом справедливости ради следует отметить, что математики и ученые-естествоиспытатели обращаются к философским вопросам, связанным с интуицией, даже чаще, чем сами философы.
В рамках данной статьи предполагается разрешить следующие вопросы: в какой ситуации интуиция оказывается в сфере внимания ученого; при каких условиях ученый считает интуицию надежным источником познания; почему, наконец, вопрос о сущности интуиции не теряет своей актуальности в научной литературе.
В работе «Правила для руководства ума», отыскивая наиболее достоверные и недопускающие ошибок пути к познанию сущего, Декарт выделяет всего два «действия интеллекта», отвечающих данному требованию: интуицию и дедукцию. Далее он дает ключевое определение: «Под интуицией я разумею не веру в шаткое свидетельство чувств и не обманчивое суждение обманчивого воображения, но понятие ясного и внимательного ума... порождаемое лишь естественным светом разума и благодаря своей простоте более достоверное, чем сама дедукция» [2. С. 86]. Дедукцию Декарт определяет как «чистое умозаключение об одной вещи через посредство другой» [2. С. 83]; она не формулирует принципы, но приводит к новому знанию посредством умозаключений из доставляемых интуицией принципов и посылок. «Итак, мы различаем здесь,—пишет далее Декарт,—интуицию ума (mentis intuitus) от правильной дедукции в том отношении, что под дедукцией подразумевается именно движение или последовательность, чего нет в интуиции; кроме того дедукция не нуждается в наличной очевидности, как
© Ю. В. Шапошникова, 2009
интуиция, но скорее как бы заимствует свою достоверность у памяти» [2. С. 87-88]. Отсюда Декарт выводит следствие: «Положения, непосредственно вытекающие из первого принципа, можно сказать, познаются как интуитивным, так и дедуктивным путем, в зависимости от способа их рассмотрения, сами же принципы—только интуитивным, как и, наоборот, отдельные их следствия—только дедуктивным» [2. С. 88].
Соблюдение истинности исходных принципов является чрезвычайно важным. И если дедукция как таковая не допускает ошибок, благодаря чему Декарт делает вывод, что даже люди, малоспособные к мышлению, успешно совершают дедуктивные операции, то источник тех посылок, с которыми обращается дедукция, должен отвечать высочайшим требованиям истинности. В этой связи Декарт пишет: «Все заблуждения, в которые впадают люди... никогда не проистекают из плохо построенного вывода (т. е. дедукции.—Ю. Ш), но всегда имеют своей причиной то, что люди исходят именно из плохо понятых фактов или из поспешных и необоснованных суждений» [2. С. 83-84]. Безусловно, в качестве решения задачи нахождения источника ясного и достоверного знания опыт оказывается неудовлетворительным, поскольку он «не лишен ошибок» и «порождает сомнения».
Итак, интуиция в философии Декарта оказывается помещенной в самое основание познания. Интуицией Декарт называет такую деятельность разума, которая ясно и достоверно усматривает и распознает несомненные свойства реальности, выступающие основаниями, или исходными принципами, дальнейшего познания.
Наука Нового времени остро нуждалась в исходных принципах. Требовалось найти новый источник достоверности познания сущего и построить принципиально новую картину мироздания, лишенную тех черт, которые перестали удовлетворять в средневековом способе мировосприятия. Казалось бы, с тех пор основания были найдены (ego cogito), исходные принципы сформулированы, построена новая наука, однако это не так или не совсем так. Как показывает современная философия науки, в ходе развития научного знания не все процессы протекают последовательно и закономерно. Развитие науки не линейно, а скачкообразно и прерывно (отсюда понятие «научной революции»). Время от времени основания пересматриваются, старые уточняются, или, если они не обнаруживают способности к дальнейшему продуктивному развитию научного знания, от них и вовсе отказываются. Таким образом, в своем развитии научное знание постоянно обновляет себя в своих основаниях. Строятся новые гипотезы, формулируются новые теории, пересматриваются исходные принципы, на которых зиждется научная картина мира, и возникают новые картины.
А. Эйнштейн в работе «Мотивы научного исследования» пишет: «Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира для того, чтобы оторваться от мира ощущений, чтобы в известной степени попытаться заменить этот мир созданной таким образом картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему» [7. С. 608]. Этими словами со свойственной ему мечтательностью Эйнштейн говорит о заключенной в самом человеческом духе необходимости воспроизводить свое духовное содержание. Но дело этим не исчерпывается, поскольку человек как ученый также оказывается перед необходимостью установления все более полного соответствия между реальностью и ее образом, формируемым наукой.
«Высшим долгом физиков является поиск тех общих элементарных законов, из которых путем чистой дедукции можно получить картину мира. К этим законам ведет не логический путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция» [7. С. 609].
Тем самым Эйнштейн возвращается к задачам, поставленным Декартом. Каждый ученый, согласно Эйнштейну, вынужден в силу долженствования, наложенного на него причастностью к научной деятельности, возвращаться к задачам построения все более целостной и адекватной реальности картины мира. Как пишет Т. Кун, «со временем научные исследования в своей совокупности становятся все более и более разработанными. В этом процессе они соотносятся с природой по все большему числу пунктов и с возрастающей точностью» [3. С. 355].
Принципиально важно отметить, что источником новых теорий устройства природного порядка вещей является сам новоевропейский разум. Теории, утверждает Кун, суть «продукты воображения (курсив наш.—Ю. Ш.), создаваемые специально для того, чтобы с их помощью изучать природу» [3. С. 343]. Учитывая нередко допускаемое отождествление понятий «интуиция» и «воображение», позволим себе и здесь, повторяя вслед за Куном «воображение», подразумевать более подходящее понятие—«интуицию».
Еще Галилей говорил о разуме (и, по сути дела, речь уже шла о разуме новоевропейском) в терминах mente сопсіреге, имея в виду, что разум постигает сущность вещей посредством раскрытия заключенного в нем содержания. Новоевропейской науке (а современные математика и естествознание являются прямыми наследницами науки Нового времени в ее исходных посылках и принципах) свойственно, пользуясь собственным умом, каждый раз заново воссоздавать мир как картину.
«Основой всей научной работы служит убеждение, что мир представляет собой упорядоченную и познаваемую сущность»,—пишет Эйнштейн в работе «О науке» [8. С. 612]. Включение интуиции в понятийный круг научной рациональности предполагает прежде всего убежденность в разумности сущего и, следовательно, возможности уловить и выразить эту разумность (в случае науки—систематизировать его). Такая убежденность создает особый настрой в познании. Аристотель говорил об удивлении, которое, по сути дела, было не чем иным, как изумлением перед упорядоченностью, разумностью бытия. Эйнштейн более психологичен. Он говорит о «душевном состоянии... подобном религиозности или влюбленности» [7. С. 608], вызывающем «непосредственную потребность» увидеть «предустановленную гармонию», пронизывающую мироздание.
Принципиально обратная ситуация формируется теоретической установкой: существует только то, что я воспринимаю. Она не только лишает исследователя возможности расслышать гармонию сущего, но и продуцирует особого рода «активное» отношение к вещам с характерной потребностью использовать, оптимизировать, добывать и пренебрежением ко всякому естественному порядку бытия сущих вещей. Для предотвращения подобной теоретической установки важно показать зазор, существующий между ограниченностью познания и безграничностью и многообразием сущего. В XV в. на этот зазор указывал Николай Кузанский, создавший учение о visio intellectualis, об интеллектуальной интуиции в рамках философии Возрождения. В XIX в. это блестяще удалось С. Л. Франку, одному из представителей «интуитивизма» в русской мысли. Франк различает знание и предмет знания, заведомо превосходящий по своему внутреннему содержанию доступное познанию субъекта. Он пишет: «Во всех без исключения областях человеческое знание фактически ограничено и подвержено ошибкам—ибо всюду предмет знания „как он есть на самом деле“, не совпадает целиком с содержанием нашего знания,—с тем, „что нам о нем известно“» [6. С. 62]. Таким образом, Франк обозначает зазор между познанием и реальностью, а затем указывает и путь к его преодолению: «Знание относится к неизвестному и лишь через проникновение в природу самого непосредственно
неизвестного предмета, обретает свое содержание» [6. С. 73]. Не случаен и лозунг «Назад к вещам!» Э. Гуссерля, в философском творчестве которого проблема интуиции играет одну из ключевых ролей. Интуитивное постижение подразумевает принципиальную открытость сущему, внимание к царящим в нем закономерностям, т. е. в собственном смысле его іПиіїю, «созерцание». «Действительная цель ученых состоит в изобретении теорий, которые объясняют наблюдаемые явления... они (ученые.—Ю.Ш), поступая таким образом, обращаются к реальным объектам» [3. С. 330]. В этой связи Ю. М. Лот-ман заметит: «Акт аналогии чрезвычайно тесно связан с интуитивным познанием, хотя и не может быть с ним отождествлен» [5. С. 53].
В первой главе «лекций по структуральной поэтике» лотман подчеркивает «особую роль интуитивного знания в тех случаях, когда гносеологическим инструментом является не рассуждение, а конструкция, т. е. при построении наглядных моделей». Далее он уточняет: «Особенно же резко проявляется это в тех случаях, когда объектом моделирования является система „очень большая“ в кибернетическом значении этого термина, т. е. система, сложность которой заведомо превосходит познавательные возможности познающего устройства (субъекта)» [1. С. 53]. По сути дела, построение новоевропейским разумом картины мира есть не что иное, как построение модели мироздания. При этом всякий раз, т. е. на каждом витке революционного развития науки, эта модель создается заново и, если верить оптимистическим заверениям целого ряда ученых-естествоиспытателей, да и самого Куна, оказывается все ближе к адекватному воспроизведению реальности, хотя и не совпадет с ней никогда в полной мере. Указанная невозможность полного совпадения была иллюстрирована в эпоху Возрождения и на заре формирования науки Нового времени задачей о вычислении квадратуры круга, т. е. задачей о нахождении такого многоугольника, площадь которого максимальным образом отображала бы величину площади круга, описанного вокруг него. Понятно, что в данной задаче речь шла лишь о максимальном приближении площади многоугольника к площади круга, но никогда об их полном совпадении.
Пожалуй, неслучайно, что спустя некоторое время после выхода в свет «Обоснования интуитивизма» Н. О. лосский пишет работу под названием «Мир как органическое целое». Интуиция как метод познания и восприятие сущего как целого неотделимы. Таким образом, интуиция, в том числе как метод познания, оказывается востребованной только тогда, когда у исследователя просыпается интерес к сущему в целом, к миру сущего. До тех же пор пока сущее в целом интереса для исследователя не представляет, но последний ограничивается той или иной областью сущего, интуиция кажется излишней, недостаточно научной и не вполне рациональной, а следовательно, и вовсе непригодной для требующего исключительной точности процесса познания. Ситуация, когда подобный интерес не возникает, в том числе у знаменитых ученых, довольно распространена. Знаменателен, например, эпизод, рассказанный академиком Йоффе в VI главе его книги «Встречи с физиками». А. Эйнштейн, которому посвящена указанная глава и с которым автор воспоминаний был хорошо знаком, в своей затее постичь и выразить формулой весь смысл мироздания кажется Йоффе чудаком, и он спешит отвлечь великого ученого от утопического предприятия, направляя его внимание на решение то одной, то другой конкретной физической задачи, с которыми Эйнштейн, конечно, успешно справляется.
Как уже было отмечено выше, ни среди философов, ни среди ученых нет согласия относительно того, что такое интуиция. С «чувственной интуицией» в контексте научной рациональности все достаточно ясно: под этим понятием ученым обычно понимается
прямое усмотрение истины при помощи внешнего чувства. В этом значении понятием интуиции обычно пользуются математики, из всех внешних чувств отдавая предпочтение зрению. В этом смысле употребляются такие выражения, как «интуитивные элементы геометрии» (здесь «интуитивный» означает прежде всего «наглядный»), «интуитивные предпосылки геометрии Евклида» и др. Понятие «интеллектуальной интуиции» гораздо более многогранно и многозначно. По утверждению автора фундаментального исследования проблемы интуиции В. Ф. Асмуса, «учение об интеллектуальной интуиции есть теория, возникшая как ответ на вопрос: способен ли ум мыслить некоторые истины непосредственно, без помощи доказательства?» [1. С. 15] Тем самым утверждается, что «под «интеллектуальной интуицией» ученый понимает только прямое постижение умом истины, не выведенной из других истин посредством доказательства и не усматриваемой одними лишь внешними чувствами» [1. С. 6]. Такое понимание «интуиции» предполагает размежевание логики с ее доказательностью и интуиции как источника непосредственного, т. е. не опосредованного логическим выведением, знания.
Вопрос об интуиции встает также в рамках проблематики психологии научного открытия, философии творчества, изобретения. Выразительны слова А. Пуанкаре из его книги «Наука и метод»: «Посредством логики доказывают... посредством интуиции изобретают» [1. С. 243]. По утверждению французского математика, интуиция есть «интуиция математического порядка, дающая возможность угадывать гармонию и скрытые отношения» [1. С. 243] и таким образом совершать открытия, пренебрегая какой-либо последовательностью рассуждений и внезапно осознавая истинное положение дел исходя из общей ситуации. «Логика,—пишет он далее,—говорит нам, что на таком-то и таком-то пути мы, наверное, не встретим препятствий; но она не говорит, каков путь, который ведет к цели. Для этого надо издали видеть цель, а способность, научающая нас видеть, есть интуиция. Без нее геометр был бы похож на того писателя, который безупречен в правописании, у которого нет мыслей» [1. С. 244]. В этом смысле интуиция, согласно А. Пуанкаре, есть редкий дар, свойственный очень немногим умам. В контексте рассмотрения интуиции как основы научного творчества следует упомянуть замечательное исследование И. И. Лапшина, посвященное философии изобретения, под названием «Философия изобретения и изобретение в философии» [4], изобилующее историями открытий в естествознании и математике, а также снабженное анализом природы их происхождения.
Таким образом, можно выделить целый ряд различных аспектов проблемы интуиции и ее места в научном познании, при чем каждый из них потребует для своего прояснения отдельного обстоятельного исследования.
Литература.
1. Асмус В. Ф. Проблема интуиции в философии и математике. М., 2004. 320 с.
2. Декарт Р. Избранные произведения. М., 1950. 712 с.
3. Кун Т. Структура научных революций. М., 2003. 365 с.
4. Лапшин И. И. Философия изобретения и изобретение в философии. М., 1999. 399 с.
5. Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Ю. М. Лотман и тартуско-московская школа. М., 1994. С. 11-246.
6. Франк С. Л. Предмет знания. Об основах и пределах отвлеченного знания // Он же. Предмет знания. Душа человека. СПб., 1995. С. 37-416.
7. Эйнштейн А. Мотивы научного исследования // Хрестоматия по философии науки. М., 2005. С. 607-609.
8. Эйнштейн А. О науке // Там же. С. 612-614.
