CC BY
19
Н.В. Гришина ПРОБЛЕМА «ДИАЛОГА» В.О. КЛЮЧЕВСКОГО С РУССКИМ ОБЩЕСТВОМ В ПРОЦЕССЕ СТАНОВЛЕНИЯ КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА РОССИИ
Российская наука второй половины XIX - начала XX в. активно переживала процесс институализации: ученые начинали осознавать себя частью научного сообщества, в действие вступали «моральные императивы, принятые в научном сообществе и определяющие поведение ученого»1; общество востребовало их интеллектуальную продукцию, в результате активизировался процесс трансляции научных знаний широкому читателю. Становление науки как общественного института свидетельствовало как о смещении внутренней ориентации членов научного сообщества в сторону формирования устойчивого взаимодействия с общественными кругами, так и о возраставшей потребности самого общества в научных знаниях,
т.е. «наука в России... обрела адекватную мировоззренческую и социальную осно-
2
ву» 2.
Российская научная жизнь извечно была сосредоточена в университетах, которые объединяли в своих стенах цвет русской нации, ее мыслящую интеллектуальную элиту. На рубеже веков университетская жизнь являлась своеобразным барометром, отражавшим зарождавшиеся тенденции развития русского общества. В этой связи повышение ценности образования и научных знаний в обществе достаточно быстро выразилось в той объединяющей нацию роли, которую возложило общество на университеты. Например, в воспоминаниях А.А. Кизеветтера находим такую характеристику Московского университета: «...Московский университет обладал мощной притягательной силой... являлся всероссийским микрокосмом, продолжал собирательную миссию преемников Калиты, только уже не в политической, а в культурной области»3.
Активные процессы институализации науки и повышения престижа образования свидетельствуют о том, что происходит становление культурного пространства, которое является открытым для проникновения и не отторгает тех, чей способ мышления не привычен, а вовлекает их в диалог или полилог. Кроме этого, культурное пространство обладает такими характеристиками, как максимальная изменчивость, развитые коммуникационные связи. Исследование системы коммуникаций позволяет зафиксировать «глубинные структуры массового или индивидуального сознания, не отрефлексированные их носителями»4. Создание широкой коммуникационной сети, формирование традиций в пользовании источниками информации, а также представлений о долге и ответственности ученого перед людьми и обществом - вот лишь некоторые грани процессов институализации науки и становления культурного пространства, которые неразрывно связаны с образованием различного рода сообществ деятелей культуры и науки, с развитием форм взаимодействия между их членами и всеми, кто востребует их интеллектуальную продукцию.
Необходимо отметить, что подобные метаморфозы, происходившие с наукой и общественной жизнью рубежа веков, хорошо просматриваются и фиксируются современными исследователями, но ученые - современники этого процесса -вряд ли столь четко ощущали изменение роли науки в обществе и, тем более, своей роли воспитателей русского общества.
Место Ключевского в культурном пространстве России невозможно определить однозначно. Он является продуктом российской культуры, русским по
происхождению, воспитанию, вобравшим в себя отечественный образ мыслей, манеру поведения, национальные ценности. Кроме того, Ключевский своей творческой деятельностью активно участвовал в преобразовании культурного пространства, был назван национальным историком, «горячим патриотом и народолюбцем»5, учителем и воспитателем, во многом повлиявшим на формирование в обществе представлений об истории и культуре России.
Проблема становления и существования школы Ключевского не перестает будоражить умы ученых, занимающихся его творчеством. Вполне можно говорить о нескольких уровнях школы Ключевского, для каждого из которых характерны свои особенности, закономерности. Проблема существования школы Ключевского как явления научной жизни, для которой характерны собственные педагогические методы, стиль общения, круг учеников и научных интересов, заложенная марксистской историографией6, до сих пор не решена и вызывает бурные споры у науковедов и историографов7. С конца 80-х гг. прошлого века, когда марксистская парадигма начала преодолеваться, тема Ключевского приобрела «второе дыхание». С этого времени в исследовании феномена Ключевского наметился выход за рамки традиционно изучаемых граней его таланта, или же они получили новое осмысление в русле культурного поворота в истории. «Школа» Ключевского стала восприниматься как мощное явление в культурной жизни России, был озвучен вывод о том, что образ Ключевского уже в конце XIX в. приобретает значение символа, становится феноменом русской культуры8. Масштабы востребованности его лекций, статей и даже советов не только научного, но и бытового характера позволяют говорить о том, что все русское общество прошло «школу» Ключевского.
Определение пространственно-временной конфигурации и границ школы Ключевского в широком культурно-историческом смысле представляется довольно проблематичным. В поле ее притяжения из числа профессиональных историков оказываются не только современники, но и последующие поколения, попавшие под ее влияние, тем самым расширяя границы локального культурного пространства, которое занимает «школа» как явление научной жизни, а также участвуя в качественном ее преобразовании.
«Ученики» историка встречаются во многих уголках России. Имя Ключевского было известно даже в российской глубинке. Ученик Василия Осиповича А.А. Кизеветтер вспоминает, что его «привлекло в Московский университет из далекого Оренбурга имя Ключевского. И в самом деле, это имя уже гремело не только в Москве, но и далеко за ее пределами...»9. О масштабах учительства Ключевского свидетельствует и широкая география телеграмм (Владимир, Вознесенск, Ярославль, Петербург, Киев, Архангельск, Казань и др.)10, присланных в связи со смертью историка, авторы которых безоговорочно признавали учительство Ключевского, скорбили об «утрате незабвенного учителя», называли себя «осиротелыми учениками»11.
Исторические реалии начала XX века, вызвавшие интенсивный эмигрантский поток, невольно способствовали распространению влияния «школы» Ключевского и за границей. Ученики историка, оказавшиеся за пределами России (П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер, Г.В. Вернадский и др.), продолжали свои научные изыскания, основываясь на традициях, заложенных Ключевским. Значение преодоления «школой» Ключевского границ России велико. Именно русским зарубежьем был впервые поставлен вопрос о роли Ключевского как национального историка. В результате географическое пространство, занимаемое школой, выхо-
дит за границы России. Раздвигаются и временные рамки «школы» Ключевского, отзвуки влияния которой можно проследить до 60-70-х годов XX века, когда создавали свои работы последние из его учеников12.
Впечатляет разнообразие социального статуса и политических взглядов учеников Василия Осиповича. Например, авторы телеграмм-некрологов - учителя гимназий, университетские профессора, студенты и даже политические ссыльные -также называли себя учениками историка13. Таким образом, «школа» Ключевского явилась сильным консолидирующим фактором в восприятии российской истории на межсоциальном уровне. Это дает основание говорить о больших масштабах социального пространства, занимаемого «школой» Ключевского.
«Школе» Ключевского оказались не страшны и тиски идеологии советского периода, которые она с легкостью раздвигала, распространяя свое влияние как на научное сообщество, так и на общество в целом, несмотря на политические кордоны.
При таком понимании пространственно-временной структуры «школы» Ключевского роль ее лидера предстает как широкомасштабное явление в культуре России. Научная деятельность В.О. Ключевского, рассмотренная как важная составляющая культурного пространства России, демонстрирует всю противоречивость и изменчивость мировоззренческих установок ученого, внутреннюю напряженность его творчества, связанную как со сменой научной парадигмы, так и с изменением роли науки в обществе. Уже в 1868 г. Ключевский отмечал, что «наука русской истории стоит на решительном моменте своего развития»14. В последние десятилетия творческой деятельности историка его рефлексия по поводу путей развития научного знания и общественной жизни становится более выраженной. В речи, посвященной 150-летию Московского университета (1905 г.), Ключевский признает, что для современной ему России характерны активные поиски в этом направлении. Размышляя по этому поводу, Ключевский говорит, что «минувшее пятидесятилетие не было спокойным. Тревожной волной текла русская жизнь... На кафедрах и скамьях университета, в профессорских курсах и настроениях студенчества согласно и чутко отзывались и великие завоевания европейской науки, и широкие международные столкновения, и движения Запада, и крупные переломы испытаний русской жизни.»15
Проблемы путей развития науки, определение долга ученого перед обществом волновали историка. Не раз они оказывались и на острие деятельности Ключевского в качестве организатора науки. Он был членом многих научных обществ, долгое время - председателем Общества истории и древностей Российских. Свое отношение к организаторской составляющей в научной деятельности Ключевский выразил в утверждении, что ученый, поддержанный трудом научных обществ, способен сделать для науки гораздо больше, чем ученый-одиночка. Именно по этому поводу историк говорил: «Стройное здание строится одним архитектором, но со многими работниками»16. Многие ученые и коллеги Ключевского по работе в Обществе истории и древностей Российских свидетельствуют, что Василий Осипович ценил его закрытость. Историк не раз говорил о возможности проведения открытых заседаний общества следующее: «Никого не пустим, хотя бы сам генерал-губернатор попросил»17 или «Улице здесь не место, а для ученых людей существуют издаваемые обществом "Чтения"»18. Но существуют свидетельства, где Василий Осипович противоречит собственным словам. При обсуждении устава общества в 1893 г. он оставил дневниковую запись: «Устав запрещает нам открывать заседания для публики, но он не приписывает нам таить от публики наши слова и поступки, не
зажмешь рта и не остановишь пера. Да и нужно ли?»19 Исследовательница организаторской составляющей деятельности Ключевского Н.Ф. Демидова20, трактуя данную дневниковую запись, делает вывод о внутреннем сомнении Ключевского в правильности и целесообразности меры, закрепленной в Уставе, начале его саморефлексии по поводу значимости своей роли как популяризатора научных знаний.
Подобные сомнения и колебания, зачастую даже противоречащие друг другу высказывания, выглядят довольно естественными и логичными на фоне незавершенного процесса институализации науки и ее всеобщего кризиса, «когда старая парадигма уже разрушена или разрушается, а новая еще не создана и в сообществе историков возникает сознание, что что-то не то, что-то не так»21. Под воздействием этих процессов происходит постепенная трансформация взглядов Ключевского, связанная с началом осознания им пока еще на интуитивном уровне необходимости связи классической науки с общественными кругами.
Переживания Ключевского по поводу путей развития науки проходили для историка довольно тяжело. Многие его современники отмечали некоторую апатию и усталость ученого в конце жизни. По свидетельству Милюкова Ключевский «устал, а главное, он не верит в науку: нет огня, нет жизни, страсти к ученой рабо-те»22. Конечно, учитывая напряженность личных отношений историков, подобную характеристику Ключевского можно воспинимать как яркий пример выплеснувшейся обиды ученика на учителя. Но Милюков при более чем скептическом отношении к Ключевскому не одинок в подобных суждениях. Ему вторят и другие ученики историка, объясняя, правда, его усталость и неуверенность «сложной и утонченной духовной организацией»23, врожденной мнительностью. Да и сам Ключевский на склоне лет замечает: «У нас исчезли все идеи и остались только их символы, погасли лучи, но остались тени...»24 Без сомнения, скорбные настроения историка связаны и с политическими перепетиями начала XX века, но, думается, они также несут на себе отпечаток его рассуждений о путях развития науки.
Начало саморефлексии Ключевского по поводу дальнейшего развития науки и своего долга как историка перед обществом выразилось в том внимании, которое уделял ученый общению с деятелями культуры. Свою роль учителя он формулирует словами: «Наша обязанность помогать, чем можем, художникам, желающим изучить русскую историю и ищущим вдохновения в ней»25. Именно поэтому Ключевский столь трепетно любил преподавать театральной, литературной, музыкальной и художественной среде, которая незамедлительно оценила образность мышления историка, его талант, позволявший историку «властью художника уводить за собой в мир прошлого»26. В полной мере испытала на себе эту власть художница Поленова, которая об одной из лекций Ключевского писала следующее: «Сейчас возвратилась с лекции Ключевского. Какой талантливый человек! Он читает теперь о древнем Новгороде и прямо производит впечатление, будто это путешественник, который очень недавно побывал в XII - XIV вв., приехал и под свежим впечатлением рассказывает все, что там делалось у него на глазах, и как живут там люди, и чем они интересуются, и чего добиваются, и какие они там...»27
Произведения русской культуры нередко подпитывали Ключевского, вдохновляли на творчество. Пушкинский «Евгений Онегин» спровоцировал написание статьи «Предки Евгения Онегина», в которой Ключевский, оттолкнувшись от портрета литературного героя, выстраивает перед читателями образ целого дворянского сословия, вкладывая в него свое собственное понимание предназначения этого слоя населения в жизни российского общества. Ключевский пишет: «Он (Ев-
гений Онегин) принадлежал к сословию, которое держало в своих руках огромное количество главных производительных сил страны. но свое сельское хозяйство он отдавал в руки крепостного приказчика или наемного управляющего немца, а о делах местного управления не считал нужным и думать...»28 Таким образом, личностные качества одного литературного персонажа позволили Ключевскому создать образ типичного русского дворянина с только ему присущими чертами: «Здесь были и запас схваченных на лету идей с приправой мысли об их ненужности, и унаследованное от вольнодумных отцов брюзжание с примесью скуки жизнью, преждевременной и бестолково отведанной, и презрение к большому свету с неумением обойтись без него, и стыд безделья с непривычкой к труду и недостатком подготовки к делу, и скорбь о родине, и досада на себя, и лень, и уныние -весь умственный и нравственный скарб, унаследованный от отцов и дедов...»29
Умение образно, ярко показать любое явление из прошлого России высоко ценилось деятелями культуры, которые, как и рядовые почитатели таланта ученого, были озабочены проблемой приобретения его лекций. В письме В. Кандинского А.И. Юшкову фиксируем его переживания и озабоченность по поводу приобретения лекционного курса историка: «Я просил Вас подписать меня на лекции Ключевского по новой истории. Сегодня же я узнал, что лекции не издают.»30 Историк никогда не отказывал в советах, помощи представителям интеллигенции. В этом он видел свой долг и воспитательную функцию как историка, был незримыми нитями крепко связан с культурой России и всей своей деятельностью отдавал ей дань уважения.
Образ Ключевского как ученого, учителя и популяризатора знаний конструируется через изучение разных граней его деятельности. Конечно, Ключевский -прежде всего ученый, создатель собственной концепции русской истории, автор множества научных работ. Учительство, популяризаторство Ключевским научных достижений в широких слоях общественности происходили через разнообразный спектр каналов: научная работа (печатная продукция, участие в диспутах), преподавательская деятельность (проведение лекций, семинаров, участие в публичных лекциях), организационно-поисковая деятельность в различных научных обществах, учительство (руководство занятиями молодого поколения ученых).
Не все виды деятельности из представленного спектра являлись для ученого приоритетными. Наибольшее внимание уделялось им непосредственному общению с ученой средой, студенчеством. Преподавательскую деятельность Ключевский всегда считал важной; он осознавал всю глубину воздействия учителя на учеников в процессе формирования их научных позиций и мировоззренческих установок. Однако значимость опосредованного общения с широким кругом читателей вряд ли осознавалась историком. Косвенным свидетельством этому является тот факт, что Ключевский не предпринимал практически никаких усилий для повышения собственной известности в широких слоях общества: он радовался сообщению о снижении популярности публичных лекций, надеялся на их прекращение, так как относился к ним, как к навязанной повинности. В письме Василия Осиповича приятельнице М.А. Хрущевой читаем: «Благодарю Вас за московские вести. Самая приятная из них для меня - о публичных лекциях: эгоистически доволен, что они начинают приедаться публике; авось в следующем году их не бу-дет»31. Кроме того, историк оттягивал издание своего курса лекций, хотя потребность общества в них была высока. С конца 80-х гг. на Ключевского обрушился поток писем с сетованиями по поводу отсутствия изданного варианта «Курса».
Письмо студента В. Владиславлева может послужить квинтэссенцией подобных просьб и пожеланий, с завидной регулярностью получаемых историком. Он спрашивает Ключевского: «...Почему Ваши лекции не напечатаны? Во-первых, литографию читаешь лишь по принуждению, а печать - с удовольствием. А во-вторых, литография рассчитывает на слишком узкий круг публики, специально-студенческий; между тем, могу Вам сообщить, что знаю несколько кружков, где собираются люди разных специальностей и вкусов, для того чтобы почитать, хоть вместе, Ваш курс. Общее желание, чтобы он подобно лекциям Пылева, Сергеевича, вышел в свободном количестве экземпляров на всеобщее пользование...»32 Следует заметить, что в конечном итоге неутихающий поток писем возымел действие и Ключевский занялся подготовкой к публикации своего «Курса». Слух об этом немедленно вызвал еще больший ажиотаж в обществе. Активные попытки стать обладателями «Курса» также нашли свое отражение в эпистолярных источниках. Поручик В.Ф. Говорун сообщает Ключевскому: «Ваши лекции, точно клад заколдованный, не даются мне в руки»33. Пройдет еще немало времени пока потребности всех желающих получить в личное пользование изданные лекции Ключевского будут удовлетворены.
Большая часть почитателей не слышала лекций историка, их знакомство с ним состоялось через изданные работы ученого, но именно этот «невидимый» читатель вознес имя Ключевского и сделал его самым знаменитым историком России последней четверти XIX столетия. Уже не раз отмечалось, что славу и известность Василию Осиповичу Ключевскому создали его ученики. Причем в большей степени не те молодые ученые-историки, которых мы традиционно причисляем к школе Ключевского, а ученики в широком смысле этого слова, те, кто слушал лекции Ключевского, читал его статьи и монографии. Благодаря своей необыкновенной одаренности Ключевский «мало-помалу... стал центром и главою всех тех, кто тяготел к изучению русской истории и кто ею интересовался»34. Тем не менее, несмотря на довольно легкомысленное отношение историка к своему учительству в широком смысле слова, «имя Ключевского вряд ли с кем может быть сравнено по широкой и глубокой популярности; смело можно сказать, что нет ни одного уголка в России, где бы не знали и не чтили высоко замечательного русского историка...»35
Уже в конце XIX - начале XX в. имя Ключевского приобрело значение символа и, как считают современные исследователи его творчества, стало именем нарицательным, используемым для характеристики любого историка-профессионала. «В рассказе 1924 года "Слава" повествователь (Бунин И. А.) предваряет жизнеописание несколькими словами о себе: "...Я в свободное время очков не снимаю, сорок лет сохну над книгами, да и жизненный опыт некоторый имею, с любым Ключевским могу кое в чем потягаться, - вы на то не смотрите, что перед вами второсортный букинист"»36. Здесь уже имя Ключевского - обобщенно-собирательное, знак образованности и эрудиции, профессионализма ученого-историка.
Следует отметить, что широкие слои общества, «ученики», близко не знавшие Ключевского, часто идеализировали историка. Их воспоминания, как правило, более комплиментарны, чем свидетельства непосредственных учеников историка. В глазах своих почитателей он снискал неофициальные звания «современного Нестора», «Великого историка Земли Русской»37, его называли «вдохновенным историком, глубоким мыслителем, несравненным профессором-художником...»38 Василию Осиповичу посвящали заметки, изданные научные работы и даже стихи, как, например, протоиерей В. Милославский, слушавший Ключевского в стенах
Московской духовной академии: «В среде профессорских светил / Он путь свой славно проходил, / И весь ученый мир признал, / Что он историк-идеал»39. Духом преклонения пронизаны и свидетельства рязанского краеведа С. Д. Яхонтова, прослушавшего в свое время лекции Ключевского и считавшего себя его учеником: «Есть разные виды счастья: счастлив и тот, кто был слушателем или учеником Ключевского !..»40
Известно, что в частной жизни ученый был довольно закрытым, часто недоступным. Он редко кого впускал в свою личную жизнь. Про Ключевского говорили, что «он ходил вечно в маске и в свою душу никого не пускал»41. Студенты понаслышке знали, что его отдыхом «бывала рыбалка да беседы в оживленных кружках московской университетской интеллигенции»42. Общественная жизнь тяготила и несколько сковывала ученого. Кизеветтер в своих воспоминаниях на-
43
звал учителя «человеком-мимозой» , имея в виду его скрытный и ранимый характер. Но, не занимаясь научной работой под непосредственным руководством историка, почти невозможно было заметить этих качеств его личности. Для широких слоев населения Ключевский оставался кумиром, восхищение им принимало характер идолопоклонства. Сестры Леоновы - провинциальные учительницы - обращаются к ученому со своеобразной просьбой: «Нам очень хочется иметь Вашу фотографическую карточку, и мы были бы очень рады получить ее от Вас»44. Мотив этой просьбы для них довольно очевиден и выражен в письме фразой: «У читателя, и тем более почитателей, всегда является сильное желание знать в лицо того писателя, с которым он знаком по его сочинениям и которого он высоко чтит»44. Конечно, не будучи лично знакомыми с Ключевским, они не могли предположить, насколько несовместима их просьба с характером историка. Гипертрофированное восхищение его персоной вызывало у Ключевского только недовольство. Видимо, об этом историк и сообщил своим пламенным почитательницам, заставив их написать оправдательные строки: «В нашем письме, глубокоуважаемый Профессор, не было и тени преувеличения; мы просто неумело выразили те чувства, которые нас одушевляли, но верьте, что они были вполне искренни»45.
Можно проследить своего рода династийность в поклонении Ключевскому. Профессор Московской духовной академии И.М. Громогласов вспоминал, что впервые услышал о Василии Осиповиче от своего учителя по русской церковной истории Знаменского - одного из учеников Ключевского и пламенных почитателей. В какой-то мере восхищение Знаменского Ключевским было основано на, казалось бы, ординарном событии. В начале 90-х гг. Ключевский довольно лестно отозвался о работах Знаменского по истории русской церкви и некотором его таланте как историка. Для Знаменского, «жившего в смирении в безвестном уголке Казани, содержимого при своей академии некоторым образом в черном теле»45, подобный отзыв стал настоящим откровением. В благодарственном письме Ключевскому он замечает: «А.С. Павлов в своем ко мне письме порассказал мне про Ваше участие ко мне. Что же это вы со мной однако поделали?.. Совсем вы меня спутали, так что я теперь не знаю, на чем мне и основывать свое самосозерцание. Так Вы разошлись с господствующим у нас мнением о моей персоне»45. Своим восхищением Ключевским Знаменский заразил и учеников, которые увлеклись русской историей. Далее Громогласов вспоминает, что, поступив в Московскую духовную академию и непосредственно услышав лекции Ключевского, студенты продолжали преклоняться перед его талантом, перечитывали его лекции «по записям литографированным и рукописным; перечитывая их, имитировали голос, ма-
неру Василия Осиповича, повторяли наизусть целые тирады...»46 Поколенческий аспект в преклонении перед Ключевским отражен в письме бывшего студента-«естественника» П. Подъяпольского, где он отзывается о роли литографированного варианта лекций историка в жизни своей семьи: «Эти записки были храм не только для нижеподписавшегося, но и его жены, воспитанников провинциальной
47
гимназии; а теперь стали таковыми же для наших старших детей...»
Однако широкие слои населения часто ценили в лекциях не их научную сторону, а красочность и едкость научных оборотов историка, его ораторское мастерство. В воспоминаниях В.А.Маклакова находим следующее замечание относительно восприятия лекций Ключевского неспециалистами: «Но как это часто бывает, большая публика знала и ценила в курсах Ключевского не то, что в них было главного. Не говорю про научную сторону; ее, конечно, ценили специалисты и знатоки. Но широкая публика замечала в его лекциях не это, а особенно его острые слова и злые характеристики...и им Ключевский был обязан значительной до-
48
лей своей популярности» .
Благодаря набирающему силу процессу институализации науки, Ключевский был вовлечен в коммуникационные связи с общественными кругами, стал неотъемлемой частью культурного пространства России. Однако в силу особенностей процесса формирования науки как общественного института, расстановки приоритетов ученым в отношении разных видов деятельности, незавершенного процесса саморефлексии Ключевского по поводу своего долга как историка, он часто занимал в коммуникациях лишь место пассивного респондента. Таким образом, можно сделать вывод, что для системы научных коммуникаций Ключевского характерна более выраженная направленность от периферии (широкий круг почитателей, читатели работ) к центру (сам ученый).
В целом же слушатели Ключевского, характеризуя значимость ученого для их научных поисков и степень его влияния, сходятся во мнении, выразителем которого стал Р.Ю. Виппер: «Мы получили в оригинальных, ослепительных, глубоких объяснениях Василия Осиповича не только ряд общих построений; мы тут же видели средства и приемы разработки социально-исторических вопросов, которые сами могли и должны были применять к разнообразным историческим эпохам, интересовавшим нас как специалистов в той или другой области, и в этом смысле Василий Осипович становится руководителем всего исторического изучения у нас... Ключевский дает имя нашей исторической науке последнего 30-летия, начиная с 80-х годов прошлого столетия»49.
Таким образом, вывод о масштабах учительства Ключевского и его месте в культурном пространстве России выглядит довольно очевидным. Можно полностью согласиться со словами С. Д. Яхонтова: «.Ключевский не только историк ученый, а и воспитатель народный»50.
Примечания
1 Филатов В.П. Этос науки // Современная западная философия: Слов. М., 1991.
С. 397.
2 Филатов В.П. Образы науки в русской культуре // Вопр. философии. 1990. № 5.
С. 35.
3 Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий. Воспоминания. М., 1997. С. 36.
4 Троицкий Ю.Л. Историографический быт эпохи как проблема // Культура и интеллигенция России: социальная динамика, образы, мир научных сообществ (XVIII -XX вв.): Материалы Третьей Всерос. науч. конф. Т.1. Научные сообщества в социокультурном пространстве России (XVIII - XX вв.). Омск, 1998. С. 164.
5 Кизеветтер А.А. Указ. соч. С. 54.
6 См.: Покровский М.Н. Марксизм и особенности развития России. М., 1925. С. 76.; Он же. Историческая наука и борьба классов. Вып. 2. М.; Л., 1933. С. 116; Нечкина М.В. В.О. Ключевский. История жизни и творчества. М., 1974. С. 376.
7 См.: Чирков С.В. Археография и школы в русской исторической науке конца XIX - начала XX в // Археограф. ежегодник за 1989 г. М., 1990.; Эммонс Т. Ключевский и его ученики // Вопр. истории. 1990. № 10.
8 См.: Беленький И. Л. Из заметок к теме «Образ В.О. Ключевского в русской художественной литературе конца XIX - первых десятилетий XX в.» // В.О. Ключевский: Сб. материалов. Вып. 1. Пенза, 1995; Мезин С.А. В.О. Ключевский как историк русской культуры X-XVII веков // Там же; Шмидт С.О. Ключевский и культура России // Шмидт С. О. Путь историка: Избр. тр. по источниковедению и историографии. М., 1997.
9 Кизеветтер А.А. Указ. соч. С. 21, 46.
10 ОР РГБ. Ф. 131. К. 24б. Ед. хр. 33.
11 Похороны В.О. Ключевского. Телеграммы, полученные редакцией «Русских Ведомостей» // Рус. ведомости. 1911. 17 мая. № 112.
12 В 1973 г. впервые была опубликована «Русская историография» Г.В. Вернадского.
13 ОР РГБ Ф. 131. К. 24б. Ед. хр. 33.
14 См.: Ключевский В.О. Письма. Дневники. Афоризмы и мыли об истории. М., 1968. С. 319.
15 Московский университет в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 599.
16 Ключевский В.О. Неопубликованные произведения. М., 1983. С. 193, 194.
17 Богословский М.М. Историография, мемуаристика, эпистолярия. М., 1987. С. 58.
18 См.: Демидова Н.Ф. В.О. Ключевский как председатель «Общества истории и древностей Российских» (1893 - 1905) // Археограф. ежегодник за 1991 год. М., 1994. С. 91.
19 Ключевский В.О. Письма. М., 1968. С. 260.
20 Демидова Н.Ф. Указ. соч. С.91.
21 См.: Корзун В.П. Образы исторической науки на рубеже XIX - XX вв.: (Анализ отечественных историографических концепций). Омск; Екатеринбург, 2000. С. 9.
22 ОР РНБ. Ф. 585. Ед. хр. 3546. Л. 23 об.
23 Кизеветтер А.А. Указ. соч.
24 Ключевский В.О. Письма. С. 395.
25 Готье Ю.В. В.О. Ключевский как руководитель начинающих ученых: (Из личных воспоминаний) // Характеристики и воспоминания. М., 1912. С. 180.
26 Голубцова М. Воспоминания о Ключевском // Моск. журн. 1991. № 11. С. 5-6.
27 Нечкина М.В. Указ. соч. С. 251.
28 Ключевский В.О. Евгений Онегин и его предки // Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М., 1991. С. 419.
29 Ключевский В.О. Евгений Онегин... С. 425.
30 ОР РГБ. Ф. 351. К. 1. Ед.хр. 15. Л. 1.
31 «Дела свалились с плеч, и я опять стал самим собой...» Письма В.О. Ключевского М.А. Хрущевой. 1885 - 1907 // Ист. архив. 1998. № 3. С. 180.
32 ОР РГБ. Ф. 131. К. 31. Ед. хр. 48. Л. 6.
34 ОР РГБ. Ф. 131. К. 31. Ед. хр. 65. Л. 2, 2 об.
34 Айвазян М.А. Маловостребованное письмо С.Ф. Платонова к В.О. Ключевскому 1891 года // Ключевский: Сб. материалов. Пенза, 1995. С. 8.
35 Бороздин И. Памяти В.О. Ключевского // Рус. слово. 1911. 13 (26) мая. № 109.
36 Беленький И.Л. Указ. соч. С. 38.
37 ОР РГБ. Ф. 131. К. 32. Ед. хр. 44. Л. 1, 2.
38 Похороны В.О. Ключевского...
39 ОР РГБ. Ф. 131. К. 24б. Ед. хр. 33. Л. 20.
40 Мельник А.Н. Воспоминания ученика об учителе: (По материалам С. Д. Яхонтова) // Ключевский: Сб. материалов. Пенза, 1995. С. 182.
41 Маклаков В. А. Отрывки из воспоминаний // Юбилейный сб. Париж, 1930. С. 304.
42 Платонов С.Ф. Памяти Ключевского // Характеристики и воспоминания. М., 1912. С. 96
43 Кизеветтер А. А. Указ. соч. С. 54.
44 ОР РГБ. Ф. 131. К. 32. Ед. хр. 44. Л. 2 об.
45 Там же. Л. 1.
46 Громогласов И.М. Воспоминания профессора // Рус. слово. 1911. 14 (27) мая. № 101.
47 ОР РГБ. Ф. 131. П. 33. Ед. хр. 35. Л. 1 об.
48 Маклаков В.А. Указ соч. С. 305.
49 Виппер Р. Памяти Великого учителя: (Письмо в редакцию) // Рус. ведомости. 1911. 17 мая. № 112.
50 Мельник А.Н. Указ. соч. С. 182.
НАУЧНЫЕ СООБЩЕНИЯ
А.Д. Таиров
К ВОПРОСУ О СВЯЗЯХ АНАНЬИНСКИХ ПЛЕМЕН С САКСКИМ МИРОМ*
Существование связей ананьинских племен с сакским миром не вызывает сомнений. Документируются они находками в Волго-Камье многочисленных изделий, характерных для восточных районов Евразии - предметов вооружения (кинжалы, чеканы, наконечники стрел), удил, уздечных принадлежностей, зеркал, поясных наборов, украшений1 и т. п.
Но как, каким путем осуществлялись эти связи? Н. Л. Членова, рассмотрев наиболее точные аналогии ряду предметов ананьинской культуры в памятниках Урала, Сибири и Казахстана начала железного века, пришла к выводу о преобладании в это время иртышско -алтайских связей ананьинских племен, которые могли быть торговыми. Направление этих связей, по ее мнению, «совпадает с направлением течения Иртыша - с юго-востока, через Восточный Казахстан на северо-запад, в Западную Сибирь» до Омска. Далее, возможно северным путем - по Иртышу до Тобольска и оттуда по Тоболу до Исети, или более южным2. Такой путь совпадает в некоторых своих частях с направлением торговых караванных дорог, связывающих Восточный Казахстан с Уралом и Приуральем в средневековье3.
* Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ, проект 02-01-00504а/Т.
