Научная статья на тему 'Пристрастное слово (публицистика 1917-1920 гг. О русской революции; поэтическая публицистика А. Блока: статья «Интеллигенция и революция»)'

Пристрастное слово (публицистика 1917-1920 гг. О русской революции; поэтическая публицистика А. Блока: статья «Интеллигенция и революция») Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
3045
347
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «Пристрастное слово (публицистика 1917-1920 гг. О русской революции; поэтическая публицистика А. Блока: статья «Интеллигенция и революция»)»

ИЗУЧАЕМ ПУБЛИЦИСТИКУ

В духовной жизни России очень существенную роль выполнял такой вид словесности, как публицистика. Проповеди и поучения основателей державыг Российской и отцов церкви, яростное слово протопопа Аввакума, горестныге раздумья Радищева, переписка Белинского с Гоголем, идеологическая полемика между «западниками» и «славянофилами», писательский дневник Достоевского, «Не могу молчать!» Льва Толстого... — эти произведения, как правило, становились бродилом общественной мыгсли.

И в XX веке публицистика всегда вы1ходила на линию огня — она становилась полем бурной дискуссии о русских революциях 1905 и 1917 годов, статьи Ильи Эренбурга зажигали сердца солдат Великой Отечественной, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицыгна, открыгтыге письма Л. Чуковской, В. Войновича, Г. Владимова взрыгвали иллюзорное благополучие застойных времен.

Сила воздействия идей, которыге несли эти творения, в значительной степени определялась тем, что их авторы.ы обнаруживали мастерское владение специфической поэтикой, свойственной публицистике как особому виду словесности.

А между тем в школьном курсе литературыг этот пласт словесности фактически отсутствует. А те два-три публицистические произведения, которые включены в список программных текстов, не «повернуты » к их изучению как особыш художественным явлений.

Статьями, которые помещены в этой рубрике, мы пытаемся, во-первых, привлечь внимание учителей и методистов к проблеме изучения публицистики в школе и, во-вторых, предложить исследовательские подходы к анализу публицистики сквозь призму ее поэтики.

Материал статей сосредоточен вокруг одного историко-литературного феномена — публицистики периода революции и гражданской войныг (1917-1920 гг.). В центре внимания те шедеврыг отечественной публицистики, которые давно вошли в круг школьного изучения и нуждаются в новом прочтении, свободном от политической конъюнктурности, или которыге только стали входить и оттого требуют выгработки соответствующих методических подходов.

Н.Л. Лейдерман ПРИСТРАСТНОЕ СЛОВО

Публицистика 1917-1920-х годов о русской революции

Если попытаться одним словом охарактеризовать духовную атмосферу первых лет после Октября, то, вероятно, здесь наиболее подходит термин «субъективность». Тому есть два главных объяснения.

Революция возбудила колоссальное напряжение эмоциональной жизни отдельного человека и всего общества. Это и озаренность надеждой на решительное обновление социального устройства России, и реакция на тотальный взрыв всех устоев, и трагические переживания, вызванные взаимной ожесточенностью воюющих сторон, массовыми репрессиями властей, менявшихся с калейдоскопической пестротой.

А другая причина — новый виток исторической спирали только начинался. О том, куда он приведет, можно было только мечтать или предполагать. Поэтому в такие годы наиболее распространенными способами освоения реальности становятся субъективные впечатления — эмоциональные реакции, настроения, чувствования.

Наум Лазаревич Лейдерман — доктор филологических наук, профессор кафедры современной русской литературы Уральского государственного педагогического университета.

В такие времена самыми востребованными оказываются способы субъективного высказывания. Так и случилось в первые годы после Октября: «формами времени» стали такие виды словесности, жанры и стили, в которых господствует лирическая доминанта. Одна ее ипостась — это собственно лирическая поэзия. А другая ее ипостась — это публицистика, которую не случайно называют лирикой в прозе, ибо публицистика по определению — это всегда открытое, подчеркнуто личное выражение авторской позиции.

Революции всегда нуждаются в своих глашатаях. Достаточно вспомнить ораторов времен Великой французской революции. В революционной России родилась целая плеяда ораторов — политиков, комиссаров, пропагандистов. Здесь были свои гении всероссийского масштаба, вроде Троцкого, Луначарского, Бухарина, но и в самых малых околотках, и в самых отдаленных уголках страны были свои местные трибуны, свои корифеи публичного слова. Блистательные ораторы, мастера устного слова, остроумные полемисты, публичные трибуны, великолепно чувствующие свою аудиторию, изобретательные импровизаторы, умеющие довести сотни и даже тысячи слушателей до экстаза. Легендой стала история о том, как Троцкий распропагандировал отборную Дикую дивизию, направлявшуюся к

Питеру для поддержки корниловского мятежа. Лекции Луначарского превращались в подлинные театральные представления.

Речи и выступления ораторов — это самая интенсивная, самая распространенная форма публицистики времен гражданской войны. Однако, это устная публицистика, поэтому многие ораторские шедевры не сохранились в записях. Их еще предстоит каким-то образом восстановить. Но в те же годы получили широчайшее распространение весьма специфические формы письменной публицистики: воззвания, манифесты и декларации, листовки, лозунги, подписи на агитационных рисунках. (Например, в Москве выходили «Окна РОСТА» с рисунками и стихотворными подписями Маяковского, а в Одессе «Окна ЮгРОСТА» — с рисунками молодого Бориса Ефимова и подписями Э. Багрицкого.) Что же до традиционных жанров публицистики, то именно в 1917-20 гг. были созданы ярчайшие образцы — сборники газетных выступлений, статьи-обращения, дневники, открытые письма.

Политической публицистике отдали дань практически все выдающиеся русские писатели. Среди них не только такие опытные мастера острого, аналитического слова, как Зинаида Г ип-пиус и Аркадий Аверченко1, но и те, кто никогда ранее не обращался к этому виду словесности: и мэтр русского символизма Андрей Белый («Революция и культура»), и хранитель народнопоэтических традиций А.М. Ремизов («Слово о погибели Русской земли»), и молодой адепт художественного авангарда Илья Эренбург2. Никто из них не смог бесстрастно лицезреть свершающийся исторический апокалипсис, каждый считал необходимым публично высказать свое отношение к главному событию времени — к Октябрьской революции. Для характеристики основных тенденций в публицистике 1917 — начала 20-х годов рассмотрим наиболее значительные выступления. Их авторы — выдающиеся

1 Книга А. Аверченко «Дюжина ножей в спину революции», изданная в Париже в 1921 году, удостоилась язвительной рецензии самого Ленина, озаглавленной «Талантливая книжка» (Правда, 1921, 22 ноября): «Это — книжка озлобленного почти до умопомрачения белогвардейца», — так начинает Ленин свой разбор. А между тем, в предисловии Аверченко к своей книге черным по белому написано: «Нужна была России революция? Конечно, нужна. Что такое революция? Это — переворот и избавление. Но когда избавитель перевернуть — перевернул, избавить — избавил, а потом и сам плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске и судороге голода и собачьего существования, когда и конца-краю не видно этому сиденью на вашем загорбке, то тогда черт с ним и с избавителем этим!» (Цит. по: Аверченко А. Дюжина ножей в спину революции. Рига, 1990. С. 4-5). Выходит, что Аверченко нисколько не сомневался в необходимости революции, но он решительно выступал против тех, кто воспользовался ее плодами для установления новой формы деспотии.

2 Почти полсотни статей, написанных И. Эренбургом в годы гражданской войны, впервые собраны в книге: Эренбург И. На тонущем корабле. Статьи и фельетоны 1917-1919 гг. (Сост. А.И. Рубашкин). СПб., 2000.

русские писатели: Александр Блок, Иван Бунин, Максим Горький. В годы гражданской войны каждый создал свой публицистический шедевр.

Поразительна крайняя поляризация политических воззрений авторов. Парадоксальная «рокировка» позиций.

Александр Блок — коренной петербуржец, рафинированный интеллигент, кумир русской богемы, рыцарь Прекрасной Дамы, весьма отвлеченно представлявший жизнь народной массы. Иван Бунин — человек, выбившийся из провинциальной глуши, автор «Деревни» и «Суходола», горьких и жёстких картин вырождения и распада предреволюционной России. Но аристократ Блок восторженно принял Октябрь, а Бунин решительно отверг новый режим. На промежуточной позиции оказался Горький: он, кого называли «буревестником революции», всячески защищал демократические идеалы революции, но никак не мог согласиться с их грубым и циничным искажением в политике большевиков. Все эти публицистические произведения соотносимы хронологически: книга Горького «Несвоевременные мысли» собрана из газетных статей, которые печатались с апреля 1917 по июнь 1918 года, статью «Интеллигенция и революция» Блок писал в январе 1918 года, а дневниковые записи Бунина в «Окаянных днях» начинаются с 1 января 1918 года. Каковы же аргументы каждого из авторов и какими способами каждый старается убедить читателя в своей правоте?

Поэтическая публицистика А. Блока: ста тья «Интеллигенция и революция»

Как известно, Блок разделял историософский миф о роковой судьбе России, согласно которому она обречена быть искупительной жертвой за грехи едва ли не всего человечества. Этот миф был довольно широко распространен в кругах мистически настроенных русских мыслителей и художников, но именно Блок придал ему максимальную художественную выразительность в стихах, вошедших в цикл «Родина» (1907-1916), где исторический путь России ассоциировался со «стрелой татарской древней воли», представлялся как «вечный бой», как череда страданий и бед, самообманов и прозрений, сквозь которые она должна пройти, исполняя свою священную миссию.

Блок писал свою статью «Интеллигенция и революция» спустя всего два месяца после Октябрьского переворота. Еще сильна была эйфория среди тех, кто связывал с переменой власти надежды на действительное преображение России в страну подлинной демократии. И Блок воспринял революцию с восторгом. В ней он усмотрел разрешение извечной трагедии лично-

сти: «Революция — это: я — не один, а мы. Реакция — одиночество, бездарность, мять глину», — записывал он 16 февраля 1917 года3. В революции Блок усматривал событие колоссального исторического значения — выход России из тупика, куда ее завело самодержавие, к грядущему величию. Вот дневниковая запись от 14 апреля 1917 года: «...Волею судьбы я постав-

4 л

лен свидетелем великои эпохи» . А вот запись, сделанная 22 апреля: «Всё будет хорошо. Россия будет великоИ. Но как долго и как трудно дождаться»5. Захват же власти большевистскими Советами в октябре 1917 года он воспринял как конец колебаниям, говорильне, топтанию на месте, как решительную меру по осуществлению чаянии, во имя которых совершалась революция.

В статье «Интеллигенция и революция» узнаются черты древнего жанра русскои публицистики — жанра слова. Статья Блока — это слово, обращенное к русскои интеллигенции. С самых первых строк Блок вступает в полемику с теми, кто не принял ОктябрьскиИ переворот: «Россия гибнет», «России больше нет», «вечная память России» — слышу я вокруг себя». И вся статья представляет собою диалог поэта с воображаемыми оппонентами. Он пытается объяснить краИности, которыми сопровождается революция, как акты народного возмездия тому миру, где его столетиями обманывали и унижали:

Почему «долоИ суды»? — Потому, что есть Томы «уложениИ» и томы «разъяснениИ», потому, что судья — барин и «аблакат» - барин, толкуют промеж себя о «деликте», происходит «судоговорение».

Почему дырявят древниИ собор? — Потому, что сто лет здесь ожиревшиИ поп, икая, брал взятки и торговал вод-коИ.

Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа.

Почему валят столетние парки? — Потому, что сто лет под этими и развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошноИ, а дураку — образованностью.

По Блоку, разрушительные эксцессы, которыми сопровождается утверждение новоИ власти, есть неизбежные накладные расходы всякого революционного обновления, тем более такого, в котором главноИ силоИ выступает стихиИ-ная народная масса:

Что же вы думали? Что революция — идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ — паинька? (...) И, наконец. Что так бескровно и так

3 Блок А. Собр. соч.: В 8 тт. Т. 7. М.-Л., 1962. С. 328. Далее, кроме специально оговоренных случаев, ссылки даются по этому изданию.

4 Блок А. Записные книжки. М., 2000. С. 118. (В этом издании представлены записи, которые были купированы в советских изданиях дневников поэта.)

5 Там же. С. 120.

«безболезненно» разрешится вековая распря между «чер-ноИ» и «белоИ» костью, между «образованными» и «необразованными», между интеллигенциеИ и народом? (Т. 6. С. 8)

Вся статья Блока — это призыв к интеллигенции переступить через своИ ужас перед раз-рушительноИ стихиеИ народноИ революции, понять ее справедливость и встать на ее сторону. Однако показательно, что свою систему аргументов Блок развивает не столько на языке логических суждениИ и доказательств, сколько на языке поэзии. Так, характеризуя духовную атмосферу, которая господствовала в царскоИ России, Блок вводит образы с негативноИ экспрессиеИ, которые родились в его стихах, написанных в 1907-1916 годы (циклы «СтрашныИ мир», «Ямбы»): «долгая, бессонная, наполненная призраками ночь», «бремя сумасшедшеИ скуки и бессмысленного безделья». А свое восприятие революции он выражает через обращение к весьма распространенноИ ассоциации революции с бу-реИ. Отталкиваясь от фразы известного историка Т. КарлеИля о том, что демократия приходит «опоясанная буреИ»6, Блок создает ряд метафор: «Россия — буря», «революция, как грозовоИ вихрь, как снежныИ буран», «водоворот», «над РоссиеИ (.) пролетает мировоИ циклон». Совершенно очевидна положительная экспрессия этого образного ряда.

Ключевое же место в системе символов-метафор в статье «Интеллигенция и революция» принадлежит образу музыки. В художественном сознании Блока этот образ имел значение уни-версальноИ философемы. Он был синонимом того, что принято называть «потаенныИ смысл», «органическая закономерность самого процесса бытия», «скрытая гармония», «Гармония есть согласие мировых сил, порядок мировоИ жизни» (Т. 6. С. 161) и которые можно постигнуть не рассудком, а иррационально — неким верхним чутьем, обостренным душевным слухом, мистическим наитием7. По Блоку, такоИ чуткостью к мировоИ музыке обладает подлинныИ художник, он претворяет ее в «звуковые волны, родные

волнам, объемлющим вселенную»: «Поэт — сын

8

гармонии»; «поэт — это — носитель ритма» .

В мировидении Блока паре «музыкальность — немузыкальность» принадлежит роль универсальных ценностных критериев. С этоИ мероИ он подходит и к событиям 1917 года: оце-

6 Книга Т. КарлеИля «Французская революция» была издана в России в 1907 году.

7 Некое приближенное толкование своего образа-философемы Блок дает в следующеИ своеИ записи, сделанноИ как раз в дни работы над статьеИ «Интеллигенция и революция»: «Чувство неблагополучия (музыкальное чувство, ЭТИЧЕСКОЕ — на вашем языке) — где оно у вас?» (5 января 1918 года. Т. 7. С. 315).

8 Блок А. Дневник 1921 года. 7 февраля. Т. 7. С. 404. И Шиллер Блоку потому «так бесконечно близок», что соединяет «человека с музыкоИ» (Дневник 1919 г, 27 марта. Т. 7. С. 357).

нивает и политические отношения (так, о возможном соглашении между интеллигенциеИ и большевиками пишет, что «по внутреннему побуждению это будет соглашение музыгкальное»), и культурные эпохи («великое музыгкальное прошлое гуманизма», Т. 7. С. 362), и поведение целых социальных слоев («Русская интеллигенция — устремление к религии, опять — преждевременное, новая антимузыкальность», Т. 7. С. 358), и принципы издательскоИ политики («.Выбор для «ВсемирноИ литературы», руководствуясь музыкой», Т. 7. С. 364), даже и отдельные человеческие характеры («Пешехонов гораздо музыкальнее Ленина»10).

В статье «Интеллигенция и революция» образ музыки становится тем структурообразующим стержнем, которым увязываются в единое смысловое целое оба ряда антагонистических макрообразов: один ряд — «глухая и одинокая ночь», «сумасшедшая скука и бессмысленное безделье», другоИ ряд — «революционная буря», «народная стихия».

Русская революция представляется Блоку не просто следствием социальных антагонизмов, политических провалов, бессмысленноИ воИны, которые в конце концов подорвали устои рос-сиИскоИ государственности, в неИ, в русскоИ революции, он скорее видит проявление неких таинственных процессов, которые обнимают весь мир, всю планету, — только в русскоИ революции они вырвались наружу. «.Поток, ушедшиИ в землю, протекавшиИ бесшумно в глубине и тьме, — вот он опять шумит; и в шуме его — новая музыка», — такую поэтическую аналогию находит Блок произошедшему социальному взрыву. Из этоИ аналогии выводятся следующие сравнения и метафоры: революция «сродни природе», значит, она есть музыка. Народ же, как полагает Блок — «бессознательныИ носитель духа музыки»11. Предположение о том, что народ интуитивно чует мировые ритмы и живет в согласии с ними, сформировалась у Блока еще под впечатлением первоИ русскоИ революции, в 1917 году предположение переросло в убеждение — «народ русскиИ .есть великая творче-

9 Из ответа на анкету «Может ли интеллигенция работать с большевиками?» // Т. 6. С. 8. (Курсив наш — авт.)

10 Эту аттестацию Ленину дал А.Г. Горнфельд, известныИ ли-тературныИ критик, в телефонном разговоре с Блоком, но совершенно очевидно, что Горнфельд в данном случае старался вести спор с Блоком на языке его метафор (Из записи телефонного разговора с А.Г. Горнфельдом 24 февраля 1918 года // Блок А. Записные книжки. М., 2000. С. 138).

11 Эта дневниковая запись сделана 27 марта 1919 года, спустя год после написания статьи «Интеллигенция и революция» (Т. 7. С. 358).

Как известно, миф о якобы генетически присущем простому народу интуитивном чувстве истории впервые обстоятельно развил Л. ТолстоИ в «ВоИне и мире», в дальнеИшем этот миф стал одноИ из аксиом революционно-демократическоИ и народническоИ идеологии. Но Блок пришел к нему опытом собственных проб и ошибок — через то, что он назвал «трилогиеИ вочеловечения».

ская сила». А подкрепляет Блок эту весьма ответственную политическую формулу художественными аналогиями: напоминанием о главном герое русского фольклора («. народ рус-скиИ, как Иванушка-дурачок, только что с кровати схватился»), которыИ оказался не глупее своих старших братьев, и отсылкоИ к гоголевскому образу Руси-троИки (призыв к художникам «слушать ту музыку, котороИ гремит «разорван-ныИ ветром воздух»)12.

Из своих поэтических аналогиИ и ассоциациИ, не выходя за пределы единого метафорического ряда, Блок делает вывод: «.Мы должны слушать и любить те же звуки теперь, когда они вылетают из мирового оркестра». Это уже вполне определенныИ политическиИ призыв к русскоИ интеллигенции — встать на сторону восставшего народа, принять революцию

Следует подчеркнуть: Блок полагает, что на интеллигенцию и ее наиболее чутких представи-телеИ — художников, продолжателеИ традициИ Пушкина, Гоголя, Достоевского, Толстого (их имена упоминаются в статье «Интеллигенция и революция»), во времена народных бунтов и революциИ ложится великая миссия. Еще до того, как произошел ОктябрьскиИ переворот, а именно 7 августа 1917 года поэт записывал в дневнике: «И вот задача русской культуры — направить этот огонь на то, что нужно сжечь; буИство Стеньки и Емельки превратить в волевую музыкальную волну» (Т. 7. С. 297). Иначе говоря, «поэт — сын гармонии», должен придавать народноИ стихии осмысленность — «музыкальность». И свою статью Блок завершает тем, что знаменитую сентенцию мудрого Сократа («слушаться духа музыки») актуализирует в современном историческом контексте: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушаИте Революцию».

Статью «Интеллигенция и революция» Блок писал практически одновременно с поэмоИ «Двенадцать». Эти произведения творятся в едином ассоциативном ключе, окружены единоИ образноИ ауроИ. Но все-таки «Двенадцать» — это поэма. А «Интеллигенция и революция» — публицистическая статья. Но как раз эта статья — это яркиИ образец поэтической публицистики. Система силлогизмов здесь образуется не из логических суждениИ, а из сцепления тропов — метафор, сравнениИ, гипербол. Апелляции к авторитетам, этот весьма характерныИ для публицистики риторическиИ прием, осуществляется через вовлечение в актуальныИ диалог интертек-

12 Этому убеждению Блок сохранял верность и позже, уже в пору «красного террора». «Нет, мы не можем быть «вне политики», потому что мы предадим этим музыку, которую можно услышать только тогда, когда мы перестанем прятаться от чего бы то ни было», — дневниковая запись, сделанная 28 марта 1919 года (Т. 7. С. 359).

ста — отсылок к именам великих художников, к строкам из художественных произведениИ, к афоризмам мудрецов и ученых. Все эти способы высказывания заражены экспрессиеИ автора и убеждают эмоциональноИ силоИ.

Судя по всему, Блок вполне продуманно избрал подобныИ способ убеждения. Он считал, что в ситуации ожесточения и разгрома, «всё, кроме музыки, всё, что без музыки, всякая «сухая материя» — сеИчас только разбудят и озлят зверя». Значит, надо пробуждать в людях сознание высшего смысла революции, понимание ее созидательных целеИ. И сделать это можно опять-таки тем языком, на котором совершается душевное общение, языком поэтическим («языком музыки»): «До человека без музыки сеИчас достучаться нельзя», — утверждает Блок.

Вместе с тем, Блок отдавал себе отчет в том, что те формы высказывания, которые он применял в своих статьях, достаточно зыбки и условны, он называл их «поневоле шаткими и метафорическими выражениями» (Т. 7. С. 406). В тра-диционноИ публицистике такие качества авторского дискурса вовсе не считаются достоинством, скорее — наоборот. Примечательно, что среди множества упреков, которые услышал Блок от своих коллег после появления статьи «Интеллигенция и революция», был и такоИ: «Невменяемость» (просит не обижаться). Поэтический подход»13.

Но поэтическиИ язык, на котором Блок выразил свою политическую позицию, вовсе не был

непонятен его современникам. Например, в некрологе памяти поэта О. Мандельштам писал: «Не надивимся историческому чутью Блока. Еще задолго до того, как он умолял слушать музыку революции, Блок слушал подземную музыку русской истории»14, — величие Блока его младшиИ современник определял на языке блоковских метаобразов.

Однако, поэтическая аргументация Блока в защиту ОктябрьскоИ революции не убедила большинство его современников. З.Н. Гиппиус и А.Н. Чеботаревская в самоИ резкоИ форме осудили его за то, что помогает «тем, кому не следует», АндреИ БелыИ прислал «сочувственное и остерегающее письмо»15. А ведь именно и только с этими тремя Блок чувствовал, как он писал, «близь души»16. Поддержали его немногие — среди них не только наркомпрос советскоИ России А.В. ЛуначарскиИ, но и идеолог «Скифов» Р.В. Иванов-Разумник.

Сам Блок продолжал чутко вслушиваться в гулы времени, стараясь улавливать в событиях революции музыку, сулящую грядущую гармонию. Ему пришлось быть свидетелем большевистского террора, проИти через испытание угрозоИ голодноИ смерти, подвергаться обыскам, несколько днеИ провести на нарах в знаменитоИ тюрьме на ГороховоИ улице. 3 мая 1919 года он записывает в своем дневнике: «Кто погубил революцию (дух музыки)? — ВоИна». Несомненно, имеется в виду воИна гражданская — братоубиИ-ственная и до дикости кровавая.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.