CC BY
94
Е. М. Лупанова
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ОБ ОФИЦЕРСКОЙ ЧЕСТИ В РУССКОМ ФЛОТЕ КОНЦА XVIII — НАЧАЛА XIX ВЕКА1
«Если люди отступились от драгоценнейшего из своих прав и сокровищ — от чести, если она не в безопасности от посягательства, зачем им прочее? Можно ли жить, когда уязвлена честь?» — спрашивает у читателя П. В. Чичагов2. Ему вторят слова Е. А. Кушелева: «Человек, рожденный с достойным человека качеством, честью, еще более ко благу общему при рождении назначенный, не может жить без оной»3. О высоком значении, которое придавалось этому понятию в России раннего Нового времени пишет Н. Ш. Коллманн. Но для того, чтобы объяснить, какое значение вкладывалось в это слово, ей потребовалось специальное исследование.
Понятие чести действительно требует к себе особого внимания. Авторы современных исследований дают различные его объяснения, что неудивительно, так как в современном мире понятие не имеет такого высокого значения в широких социальных слоях, какое ему было присуще несколько столетий назад; эволюционировали и представления о репутации, престиже, способах утверждения статуса человека в обществе. Многообразие подходов при изучении данного исторического феномена чрезвычайно велико. В различных исследованиях честь рассматривается как социальный код, символический капитал и ресурс, инструмент социального контроля, мера успешности деятельности индивида, средство достижения влияния и власти, средство индивидуальной и коллективной идентичности. Э. Хэч, автор обзора литературы по проблеме чести, группирует все многообразие подходов по принципу «материалисты и нематериалисты», отмечая при этом своеобразие авторских концепций и отсутствие единства внутри выделенных групп4. Добавим от себя, что при чтении статьи Э. Хэча бросается в глаза, во-первых, отсутствие четкого определения социальной чести, использование в качестве синонимов выражений «иерархическая система статусов», «престиж»; во-вторых, тот факт, что авторы рассматриваемых в обзоре исследований основывались на разных материалах. Возможно, именно этим обстоятельством, а не изначальными установками мировоззрения следует объяснять и разнообразие трактовок, созданное не учеными, а обществами различных типов. Впрочем, дискуссия по этому вопросу требует проработки большого материала и выходит за рамки изучаемой темы. Здесь лишь необходимо отметить отсутствие
единодушно признанного определения, критериев чести и сконцентрироваться на понятии офицерской чести в Российской Империи последней четверти XVIII — начала XIX в.
Понятие чести не просто занимало важное место в иерархии ценностей дворянского общества. Значение его высоко оценивалось и в официальных кругах. Начиная с древнейших памятников русского права, обнаруживается стремление верховной власти защитить личное достоинство подданных от различных посягательств в виде оскорблений, позора, «обид», «срамоты» и т. п. Данная традиция продолжается и в XVIII в. Но представления о чести не были статичными и развивались вместе с обществом5.
Различные коррективы в его «официальное» понимание вносились и через личные взгляды власть предержащих. Применительно к изучаемому периоду следует отметить особенности интерпретаций трех самодержцев. Екатерина II считала честь подданных одним из тех качеств, на которые следует опираться просвещенному монарху в проведении разумной политики. Идеалом императрицы было общество, состоящее не из рабов, а из свободных людей, которые, по ее выражению, высоко ценят «соревнование, промышленность, искусства и науки, честь и благоденствие». Семантический ряд, в который поставлено это понятие, говорит сам за себя. Ее сына современный исследователь называет апологетом идеи рыцарской чести6. Даже внешнеполитическая деятельность преемника Екатерины рассматривается как борьба за честь императора. Вместе с тем, как подчеркивается в исследованиях, основа рыцарства — свободная личность — постоянно подавлялась на всех уровнях социальной иерархии. Это создавало своеобразную ситуацию монополии верховного правителя на честь, в то время как личное достоинство подданных подлежало унижению. Однако Павел никогда бы не согласился признать подобный принцип в качестве основы своей политики по отношению к дворянству. Напротив, в его указах, устных сентенциях и просто в разговорах постоянно звучали идеи о необходимости привить рыцарские понятия чести развращенному вольностями служилому классу. Приговоры, выносившиеся императором по делам об оскорблениях, стоят в ряду наиболее строгих7.
Экзальтированное чувство чести было присуще и Александру I. Как и отец, он воспринимал важнейшие внешнеполитические события в тесной связи с данным понятием. В то же время, сознательно он не стремился к уничижению подданных, признавая честь качеством, присущим каждому из них; а необходимость защиты чести — неотъемлемым правом. Подобные взгляды нашли свое отражение в политике Александра I по отношению к дуэлям. «Царь покровительствовал поединкам и либо донельзя смягчал, либо вовсе отменял приговоры судов. Его мнение в полной мере отражало взгляды дворянского общества»8. Вместе с тем его политика по отношению к офицерскому корпусу армии и флота далеко не всегда соответствовала названным установкам. По небезосновательному мнению А. Вострикова, многочисленные вызовы на цареубийство и в конце XVIII в., и в первой четверти XIX в. помимо политических причин, могли иметь мощные мотивы реакции благородного человека на оскорбление. Простая невнимательность или осознанные распоряжения царя оценивались офицерами как нетерпимые. Император в таких ситуациях воспринимался как начальник, командир, который может нанести оскорбление, но не может дать должного удовлетворения. Убийство является оптимальным выходом из ситуации, так как ответное оскорбление или другой способ разрешения конфликта немыслим9.
Тезис об осознанном или спонтанном оскорблении чести большого количества дворян самим императором чрезвычайно отчетливо проявляется в одном из важнейших внешнеполитических решений 1808 г. После блистательных побед эскадры Д. Н. Сенявина в Средиземном море, завоевания Далматинских островов, Рагузин-ской республики, о. Тенедосом и других стратегически важных территорий, русские суда были переданы недавнему противнику, а моряки по суше возвращались на родину «под градом насмешек многочисленных недоброжелателей и завистников России»10. Последствия незаслуженного пренебрежения давали о себе знать еще долгое время. Специалист по истории флота александровского времени писал: «вяло проходила в опустошенном Балтийском флоте война с Англией; вяло и со Швецией; вяло воевал и Черноморский флот против Турции. Иначе и быть не могло: личный состав флота слишком горько чувствовал еще свое унижение и не видел к себе того внимания, на которое заслужил такое неотъемлемое право»11.
Таким образом, противоречивость правительственной политики первой половины XIX в. проявлялась, в частности, в некоей двойственности рассуждений о высоких понятиях и (вероятно, по большей части все-таки неосознанно) провокационных, оскорбительных практических мероприятиях. Важное значение, которое на протяжении длительного периода правительство придавало понятиям чести как регулятора поведения, рельефно проявилось в более позднее время, на исходе XIX в., когда в правительственных кругах и общественно-политической мысли стал дискутироваться вопрос об утрате былых традиций дворянства и возможностях «содействовать к повышению общаго уровня понятий о чести в офицерской среде». «Упадок нравов» в этих условиях толкает власть на официальное разрешение дуэлей и поиск иных путей воспитания «благородного сословия»12. После беглой характеристики отношения монархов к проблемам чести встает вопрос о том, что имеется в виду под выражением «взгляды дворянского общества».
В поисках ответа на него обратимся к источникам личного происхождения и историографии. Вряд ли следует ожидать прямого и однозначно точного ответа на данный вопрос. «Определение чести как будто и не требовалось, поскольку нормы правильного поведения были общеизвестны», — пишет Н. Ш. Коллманн о московском государстве XVI—XVII вв.13 В XVIII столетии отмеченный ею изъян законодательства и литературы был отчасти исправлен, благодаря чему при изучении вопроса на более позднем материале историк имеет возможность обратиться к теоретическим построениям людей той эпохи. Вместе с тем может оказаться проблематичным разведение авторского взгляда и суждений, характерных для всего общества того времени. Пожалуй, выявление представлений, распространенных во всем русском обществе изучаемого периода, — задача неблагодарная. Наличие различных трактовок уже отчасти было показано в предыдущем абзаце. «Приметой времени» Е. Н. Марасинова называет «потребность уловить ускользающий смысл некоторых терминов». В подтверждение этих слов приводится цитата из письма А. М. Кутузова И. А. Плещеевой: «Мне кажется, что различие вашего и моего мнения происходят из несходных понятий, сопрягаемых нами»14. Вариативность трактовок, различное понимание одних и тех же терминов были источником коммуникативных проблем в прошлом, и делают поиск «усредненной» модели чести современным историком бесперспективным. Именно это обстоятельство и заставляет, во-первых, сосредоточиться на изучении довольно узкой социальной группы. Во-вторых, даже при изучении немногочисленной группы необходимо учитывать возможность существования различных трактовок одного понятия.
Наблюдения над эпистолярными материалами приводят историка к выводу о тесной связи понятия «честь» с понятием «совесть». Обе категории рассматриваются в качестве внутренних регуляторов поведения, особого достояния личности. Честь нельзя пожаловать человеку или отнять у него. Только он сам способен жить в гармонии со своими ценностными ориентирами или обречь себя на бесчестие каким-либо неблаговидным поступком. Противопоставлялись чести богатство, положение в свете, чин, благополучие, счастье15. В русской литературе XVIII в. честь упоминается в первую очередь как качество, присущее представителям дворянского сословия. Вместе с тем она принадлежит не только сословию, сколько отдельно взятому человеку, является его личным качеством16. Дополним концепцию, выработанную на основе анализа литературных и эпистолярных источников, некоторыми наблюдениями над записками и воспоминаниями морских офицеров.
В качестве основы, на которой формируется представление об индивидуальной чести, адмирал П. В. Чичагов называет личную свободу. Честь под его пером предстает как нечто вечное, не подверженное старению или обновлению, самое дорогое сокровище, которым может обладать человек. Вместе с тем это синтез непреходящего и высокого с суетными страстями, тщеславием, корыстолюбием, присущими каждому человеку: «истинное сознание чести должно быть тесно связано с причиной неизменной, вечно почтенной, равно как и с благоденствием, спасением, любовью к отечеству, народной славой, ибо все эти чувства самые прочные и долговечнейшие из всех чувств человеческих. Великий воин только тогда может заставить преклониться перед собою, возбуждать восторг своими деяниями и поступками, когда подвиги его подъяты в защиту не его личных, но народных интересов». Но порывы патриотизма небескорыстны и должны вознаграждаться чинами, орденами, «премиями» и другими знаками благодарности со стороны правительственных кругов; соотечественники должны знать своих героев и воздавать им долг уважения17. Схожие идеи свойственны и для представителя более молодого поколения моряков А. П. Баласог-ло, переживавшего после окончания русско-турецкой войны: «Каждому офицеру досталось за весь поход этого года по крайней мере по две и по три награды; а нам — ни нуля... Это смутило меня на целый месяц, я бродил, как шальной... Наконец, передумав и перечувствовав на целые годы вперед, очнулся от своей меланхолии человеком совершенно и вполне освободившимся от всякого честолюбия и веры в справедливость раздаваемых отличий и наград»18. Автор исследования, посвященного психологии представителей привилегированного сословия в целом, отмечает острое эмоциональное восприятие дворянами той эпохи всех событий, связанных с
их служебной карьерой, а также общепризнанность тезиса о том, что бескорыстное
19
служение высоким идеалам должно вознаграждаться государством19.
Н. А. Бестужев считает главным в жизни моряка не карьеру, а процесс борьбы со стихией или с врагом. Связь подобных стремлений с концепцией чести прослеживается в различных его произведениях: «это высокое чувствование презрения смерти и вместе с тем чувствование собственнаго достоинства, повелевающаго всеми ужасами»20. Акцент на формальных доказательствах достоинства офицера исчезает также в литературных произведениях А. С. Шишкова. В качестве положительных характеристик моряка он пропагандирует отчаянную смелость, непримиримость в борьбе против врагов России, гордость и независимость, которым противопоставляются тщеславие, интриганство, трусость, подхалимство и безнравственность21. Но если обратиться к заметкам того же автора, то несложно увидеть, что он, так же как и другие его современники, считал немаловажным формальное признание за-
слуг офицера перед Отечеством в виде наград чинов, орденов, подарков и других знаков благосклонности монарха. Он же приводит несколько весьма примечательных в контексте обсуждаемой проблемы сюжета, когда морские офицеры считали себя глубоко оскорбленными, лишенными чести из-за того, что их обошли при производстве в чины; унизительному положению на службе они предпочитали отставку22.
Принцип распределения «чести по чину» в период действия Табели о рангах описан
23
также в современных исследованиях23.
В письме И. Г. Чернышева «честь» стоит в непосредственной связи с судном, которым командует морской офицер: «потерял и милость и доверенность; а если теперь потеряет корабль и честь...»24. Идея утверждения индивидуальной чести через беззаветное служение Отечеству и военные подвиги отвечала интересам государства. Но возможности ее практической реализации были ограничены несколькими вполне естественными факторами. «Мир встретил нас, и надежды, за коими гнались мы сюда, исчезли, как ночные призраки с восхождением солнца... Пылкия чувствования юности, заставлявшей желать продолжения войны... не могли быть утешены благоразумием... и мы с грустию в сердце... пришли на своих фрегатах к туманным берегам Голландии», — вспоминал один из русских моряков, мечтавший принять участие в окончательной победе над Наполеоном25. Войны не были беспрерывными; невозможно было предоставить каждому офицеру шансы для максимальной самореализации; неизбежно кому-то приходилось исполнять второстепенные функции. На практике это значало, что реализация описанной П. В. Чичаговым концепции чести доступна лишь людям, имеющим высокий чин, тем, кому поручается проведение ответственных операций, а также немногочисленным «счастливчикам», которым удалось отличиться в ходе боевых действий. Вместе с тем честь была элементом, необходимым для всех без исключения представителей привилегированного сословия. Над этим вопросом задумывались не только историки, но и современники.
Идеологи российского дворянства в результате дискуссии второй половины
XVIII в. пришли к выводу о том, что кодекс дворянской чести не должен включать в себя заурядные общепринятые добродетели. «Мещанская честность» и офицерская честь противопоставляются друг другу; и вторая ставится несоизмеримо выше первой. Она подразумевает рыцарство, безоглядное утверждение собственной исключительности, постоянный риск, готовность в один момент потерять или приобрести все26. Подобающее офицерской чести поведение в своей среде трактуется в духе высоких идеалов и не содержит целого ряда требований, приписываемых ей властями. Так, в делах о привлечении к ответственности за поступки, «неприличные чести офицерской», идет речь о «неимении по форме мундира», пьянстве, драках. Первое требование далеко не всегда было столь же категоричным на уровне кают-компании, сколь на уровне контроля, осуществлявшегося со стороны Адмиралтейств-коллегии. Предпочтение мундиру в одних ситуациях фрака, в других — шлафрока воспринималось как вполне нормальное явление в дворянском быту, несмотря на упорную борьбу против данного явления на официальном уровне27. О втором скажем, что спиртное было неотъемлемой частью ежедневного «порциона», а Д. Ливен приводит свидетельство о том, что «неумеренное пьянство считалось обрядом принятия в клан для молодых офицеров, особенно в России»28. Офицер русской сухопутной армии пишет о нравах во флоте начала XIX в.: «после Кронштадта никогда и нигде не видел я, чтобы люди из так называемого порядочного круга поглощали столько спиртных напитков! Страшно было не только знакомиться, но даже заговорить с
кем-нибудь потому, что при встрече, беседе и прощании надлежало пить и поить других!»29. Осознававшие существующие различия в трактовках офицеры при обращении в официальные органы связывали также честь с соблюдением интересов казны при заключении сделок30. Корнем названных разночтений в трактовке понятия чести следует считать те цели, к которым стремились представители правительственных кругов и флотской среды, используя данную концепцию. Как показывает в своей монографии Н. Ш. Коллманн, для индивидуумов честь была средством укрепления социального статуса, а для государства — средством достижения социальной стабильности31. И хотя хронологические рамки ее исследования ограничены началом XVIII в., данное суждение представляется правомерным и для несколько более позднего периода.
Понятие об офицерской чести было тесно связано с представлениями о собственной исключительности. Возраставшие на протяжении почти всего XVIII в. привилегии высшего класса способствовали укреплению мнения дворянства о своем особом значении в русском обществе. От уровня сословной группы подобные суждения распространялись и на каждого ее представителя в отдельности. Если в более широких слоях населения (прежде всего среди крестьян и мещан) поведение, отклоняющееся от довольно жестко определенного стандарта, детально регламентировавшего повседневную жизнь, подвергалось резкому осуждению со стороны окружающих32, то для дворян, и особенно для молодых, было характерно стремление к выработке и поддержанию своего собственного, особого стиля, отличающегося от общепринятого стандарта. Не только сословие должно быть исключительным, но и каждый его член, если он действительно достоин высокого социального статуса, должен постоянно подчеркивать свою необычность. «Жажда выразить себя, проявить во всей полноте личность создала и героев, и чудаков, характеры часто дикие, но всегда яркие»,—описывал данное явление Ю. М. Лотман33. Это стремление могло приобретать самые разнообразные формы. М. А. Колоколь-цов удивлял сослуживцев высокими ботфортами, треуголкой и тростью, с которыми никогда не расставался; предметом пересудов были демонстративно формализованные взаимоотношения братьев фон-Дезинов34. Образ человека, главная цель которого состоит в том, чтобы «жить и умереть не так, как обыкновенные люди» нашел свое отражение в образе романтического героя в русской литературе XIX в.35 Безрассудная смелость в бою, в азартной игре, на дуэли, дерзкое поведение — это одновременно вызов обществу, члены которого неспособны на такое, способ доказательства собственной исключительности, и, таким образом, составляющая часть самоутверждения в соответствии с представлениями о дворянской чести. Однако на первом месте в иерархии составляющих дворянской чести, безусловно, должны стоять доблесть, мужество, самоотверженность, проявляющиеся в боевых условиях; на втором — символы, по которым посторонний человек сможет узнать героя — ордена, наградное оружие и другие знаки отличия. Но ресурс удовлетворения данных амбиций был ограничен. Разочарование в возможности получить вожделенные поощрения и выделиться через добросовестное исполнение служебных обязанностей толкало офицеров на поиск альтернативных путей формирования собственной чести.
Дополняя то, к чему сознательно стремились представители рассматриваемой социальной группы, необходимо отметить некоторые характеристики понятия о чести, которые были для современников само самой разумеющимся, возможно, неотре-флексированными правилами повседневной жизни. Согласно разработанной Т. Веб-
леном теории праздного класса любые занятия, кроме военной деятельности, участия в государственном управлении, спорта и развлечений, были недостойны привилегированных особ и грозили замарать честь людей, рискнувших отойти от подобающего их положению стереотипа поведения. Таким образом, «запрещенными приемами» самоутверждения в обществе и доказательства собственной неординарности были, например, занятия теоретической научной деятельностью (если это не расценивалось как прихоть или государственная служба), ремеслом, торговлей, внедрением передовых технологий сельского хозяйства в своем поместье36.
Сохранение чести, ее защита были постоянной заботой любого представителя командного состава. Правительство об этом знает и старается не замечать некоторые нелицеприятные моменты. До 1894 г. дуэль существовала не с одобрения, но с молчаливого попустительства властей. За весь изучаемый 27-летний период зафиксировано только одно дело, по которому офицер был привлечен к ответственности даже не за участие в дуэли, а за вызов на поединок; но и здесь это было дополнительное обвинение в явке на квартиру «в необыкновенное время» и словесном оскорблении37. О существовании этого явления в дворянской среде известно не только из источников личного происхождения и описаний нравов38; некоторые «проговорки» встречаются и в официальных документах. В списках личного состава рядом с фамилией выбывшего из Балтийского флота офицера имеется запись «заколот шпагою»39. Кем и при каких обстоятельствах он мог быть убит таким образом поздней осенью 1799 г. — вопрос риторический (впрочем, здесь могла иметь место не дуэль с соблюдением всех правил, а простая драка или убийство); внимание властей он к себе, тем не менее, не привлек. Особого интереса также не вызвало заявление обвиняющей стороны при рассмотрении дела капитан-лейтенанта Е. Д. Каламаро о том, что тот грозился убить своих недругов на дуэли40. Материалы личного происхождения дают некоторые основания для вывода об исключительности явления. «Поверите ли вы, что от создания российскаго флота у нас между флотскими не было ни одной дуэли?» — спрашивает у своих читателей Н. А. Бестужев41. Те же наблюдения находим и у другого автора: «в Кронштадте вовсе не знали дуэлей, когда оне были тогда в моде и в гвардии, и в армии»42. Нельзя признать эти сведения абсолютно достоверными. И. Рейфман в специальном исследовании рассматривает по крайней мере две дуэли, происшедших на заре существования русского военного флота. Характер еще нескольких стычек (поединок чести или простая драка)
43
остается спорным43.
Вопрос о месте поединков в практике защиты офицерской чести рубежа XVIII— XIX вв. остается открытым. Имея более широкие возможности общения с Европой, чем какая-либо другая группа населения империи, моряки находились под довольно ощутимым влиянием нравов, бытовавших во Франции, Великобритании, Голландии и ряде других стран того времени. Дуэльные традиции там еще существовали, но постепенно становились достоянием прошлого. Под влиянием ли данной тенденции, или в силу отсутствия прочной традиции поединков во флотской среде, дуэли не представляются слишком распространенным явлением в изучаемый период. Всего два раза упоминается о поединках с участием морских офицеров в книге автора, собравшего максимально обширный материал по вопросу. В обоих случаях речь шла об уклонении от решения конфликта посредством оружия44. Естественное стремление участников скрывать поединки с одной стороны и нежелание (или отсутствие возможности) властей отслеживать их с другой стороны объясняют бедность источниковой базы для изучения данной проблематики. На основе имеющихся материалов
невозможно дать однозначный ответ на вопрос о том, включало ли представление о нормальном поведении флотского офицера требование участвовать в дуэлях при определенных обстоятельствах, или данная традиция западноевропейского общества не прижилась в российских портах. Среди рассмотренных дел нередко встречаются начатые по обвинению в оскорблениях45. То есть при определенных обстоятельствах этот способ решения конфликта оказывался более предпочтительным. Будучи связанными понятием «честь», представители командного состава прибегали порой и к такому виду защиты собственного достоинства, как самоубийство46. За последние два года XVIII столетия зафиксировано два таких случая. При относительной малочисленности офицерского корпуса это количество само по себе симптоматично. Таким образом, следует говорить о существовании двух альтернативных способов защиты дворянской чести в рамках изучаемого периода. Представляется, что основой для выбора был статус (чин и служба одного из участников конфликта не в морском ведомстве) участников конфликта.
Защищая собственную индивидуальную честь, офицер далеко не всегда действовал исключительно в собственных интересах. Его поведение определяло не только отношение к нему самому. Как член кают-компании, представитель семейства, протеже адмирала NN своими одобряемыми или не одобряемыми в дворянской среде действиями он мог погубить репутацию своей группы или, наоборот, прославить ее. Это относится и к поведению на войне, и к неординарным поступкам. Даже такие, казалось бы, исключительно индивидуализированные приемы защиты чести, как
дуэль или самоубийство, неизбежно оказываются связаны с идеями корпоративной
47
чести47.
Завершая краткий очерк о понятиях офицерской чести во флотской среде изучаемого периода, следует отметить, что русское дворянство к концу XVIII в. восприняло насаждавшиеся Петром I идеи «в высокой степени индивидуализированной» чести. Если для дворян начала столетия обычным было стремление к членству в какой-либо социальной группе, то для рубежа XVIII—XIX вв. «характерен поиск своей судьбы, желание выйти из строя, реализовать собственную личность». Именно к такому обобщению в результате исследования быта и нравов приходит Ю.М.Лот-ман48. Храбрость, владение знаками отличий, гордость, самостоятельность суждений и поступков присущи в большей мере индивидууму, чем группе, к которой он принадлежит. Е. Н. Марасинова, связывая понятие чести, в первую очередь, с совестью и нравственными качествами человека, также делает вывод об индивидуализации этого понятия49. Вместе с тем нельзя безоговорочно принять тезис того же автора о том, что новые представления полностью вытеснили «старомосковские» представления о коллективной чести, ставшей предметом исследования Н. Ш. Кол-лманн. Как показывают наблюдения над обществом XVI—начала XVIII в., люди той эпохи придавали исключительное значение своей принадлежности к семье, социальной группе, населению того или иного региона, системе патрона или догово-
50
ра и защищали не столько индивидуальную честь, сколько честь своей группы50. Морским офицерам рубежа XVIII—XIX вв. подобные представления не чужды. В противоположность Е. Н. Марасиновой, В. Е. Морихин делает вывод о возрастании корпоративного духа в офицерской среде начала XIX столетия51. Высокую роль корпоративной чести в системе дворянских ценностей на протяжении всего XIX в. подчеркивает также И.Рейфман52. Те из морских офицеров, кто стал автором записок или воспоминаний, предпочитали начинать с рассказа о свой родословной и
53
о семье53.
Воспитание в Морском шляхетном кадетском корпусе подавляющего большинства служивших во флоте того времени способствовало формированию представлений о единстве и корпоративности командного состава. Это единство сосуществовало со множеством более мелких единств — единств на уровне флотов и дивизий, на уровне отдельных судов и портов. Особенно ярко противопоставление членов экипажа одного фрегата «всем остальным» описано в записках Д. И. Завалишина54. Необходимость длительного нахождения в узком коллективе служащих определенного судна усиливала чувство товарищества и самоидентификации офицера как человека, чья судьба связана с этим кораблем (фрегатом и т.д.). Система личных связей дружбы или патроната, складывавшаяся в стенах учебного заведения, на службе или на основе родственных связей, заставляла ее участников осознавать себя в качестве членов того или иного круга. Вполне доказательной представляется компромиссная в рамках описанной дискуссии точка зрения С. С. Минц. В результате изучения мемуаров она приходит к выводу о постепенном усилении корпоративной сплоченности дворянства на протяжении последней трети XVIII — первой трети
XIX в., в то время как в основе социальной самоидентификации каждого представителя знати лежало осознание не своей принадлежности к сословию, а сопричастности к государственной власти через службу императору55.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Статья подготовлена при поддержке фонда «Zeit-Stiftung».
2 Чичагов П. В. Записки адмирала Павла Васильевича Чичагова, первого по времени морского министра, с предисловием, примечаниями и заметками Л. М. Чичагова. М., 2002. С. 49.
3 Всеподданнейшее прошение генерал-кригс-комиссара Кушелева. 18 декабря 1802 г. // Архив графов Мордвиновых. Т. 3. СПб., 1902. С. 124.
4 Hatch E. Theories of Social Honor // American Antropologist. 1989. Vol. 91. P. 341—353.
5 Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. С. 64—104. Черная Л.А. «Честь»: представления о чести и бесчестии в русской литературе XI—XVII вв. Древнерусская литература. Изображение общества. М., 1991. С. 56—84.
6 Кацура А. В. Поединок чести. Дуэль в истории России. М., 1999. С. 55—73.
7 Эйдельман Н. Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII — начало XIX столетия. М., 1986. С. 77. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб., 1994. С. 164—167.
8 Кацура А. В. Поединок чести... С. 55—73.
9 Востриков А. О некоторых исключительных способах разрешения конфликтов чести в России начала XIX века //В честь 70-летия профессора Ю.М.Лотмана. Тарту, 1992. С. 67.
10 Каллистов Н.Д. Русский флот в Отечественную войну 1812 года // 1812—1912. Бородино. Путеводитель. [СПб., 1912]. С. 163.
11 Каллистов Н. Д. Русский флот и Двенадцатый год (роль и участие флота в Отечественной войне в связи с циклом Наполеоновских войн в России). СПб., 1912. С. 18—19.
12 Швейковский П. А. Суд офицеров и дуэль в войсках российской армии. (Действующее законодательство со всеми комментариями). Настольная книга для офицеров всех родов оружия. СПб., 1896. Калинин П. Дуэли в офицерской среде (по поводу закона 13 мая 1894 года) // Военный сборник. 1894. №8. С. 329—351.
13 Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. С. 77.
14 Ма,расинова Е. Н. Понятие «честь» в сознании российского дворянина (последняя треть XVIII века) // Россия в Средние века и Новое время. Сборник статей к 70-летию чл.-корр. РАН Л. В.Милова. М., 1999. С. 272-273.
15 Там же. С. 282-284.
16 Черная Л.А. «Честь»... С. 82-84.
17 Чичагов П. В. Записки... С. 18-50.
18 Баласогло А. П. Из показания.
19 Марасинова Е.Н. Психология российского дворянства. .. С. 76—78.
20 Бестужев Н.А. Об удовольствиях на море // Рассказы и повести стараго моряка Н. Бестужева. М., 1860. С. 153.
21 Шишков А. С. Собрание сочинений и переводов адмирала Шишкова, Российской императорской академии президента и разных ученых обществ члена. Ч. І—ХУІІ. СПб., 1818—1839. Анализ некоторых его произведений см.: Меркулов И. В. «Благодеяния приобретают сердца»: драматический опыт А. С. Шишкова // Студенческое научное общество исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Сборник научных статей студентов. Вып. 1. СПб., 2002. С. 126-146.
22 Шишков А. С. Записки, мнения и переписка. .. Т. 1. С. 60-94.
23 Черная Л.А. «Честь»... С. 83.
24 Головачев В. Действия русскаго флота в войне со шведами в 1788-90 годах. СПб., 1871. С. 232.
25 Бестужев Н. А. Записки о Голландии 1815 года // Рассказы и повести. .. С. 7.
26 Парчевский Г. Ф. Карты и картежники. Панорама столичной жизни. СПб., 1998. С. 92.
27 [Дмитриев-Мамонов Ф. И.] Правила, по которым всякой офицер следуя, военную службу с полным удовольствием продолжать может. М., 1771. С. 8-10. Доценко В.Д. История российского флота // Морской альманах. Вып. 2. СПб., 1993. С. 33. Даль В.И. Два лейтенанта (очерк) // Морской сборник. 1857. № 2. С. 203. Свиньин П.П. Воспоминания на флоте. Ч. 2. СПб., 1819. С. 114.
28 Ливен Д. Аристократия в Европе. 1815-1914. СПб., 2000. С. 184.
29 Булгарин Ф. В. Воспоминания Фаддея Булгарина. Отрывки из виденного, слышанного и испытанного в жизни. Ч.6. СПб., 1849. С. 6.
30 См., например: Всеподданнейшее прошение генерал-кригс-комиссара Кушелева // Архив графов Мордвиновых. Т. 3. С. 125.
31 Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. С. 64.
32 Громыко М. М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян в XIX в. М., 1986.
33 Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре... С. 255.
34 Тридечный. Несколько словечек на «Несколько слов моим сослуживцам» // Морской сборник. 1857. №4. С. 97-98.
35 Хлопин А. Феномен «двоемыслия»: Запад и Россия (особенности ролевого поведения) // Общественные науки и современность. 1994. №3. С. 58.
36 Веблен Т. Теория праздного класса. М., 1984. С. 57-72; 280-310.
37 [Указ об аресте капитана I ранга Лукина. 18 мая 1804 г.] // РГА ВМФ. Ф. 227. Оп. 1. Д. 89. Л. 30. Ф. 132. Оп. 1. Д. 1410. Л. 148.
38 Гордин Я. А. Дуэли и дуэлянты. Панорама столичной жизни. СПб., 2002.
39 Список флагманской // РГА ВМФ. Ф. 1089. Оп. 1. Д. 57.
40 Дело об утверждении приговора суда над капитан-лейтенантом Коломары, осужденным за неподчинение командиру и попытку искать защиты у французскаго генерал-губернатора. 22-24 февраля 1812 г. // РГА ВМФ. Ф. 212. Оп. 1. Д. 901. Л. 123-126.
41 Бестужев Н. А. Об удовольствиях на море... С. 148.
42 Булгарин Ф.В. Воспоминания... Ч. 6. С. 6.
43 Рейфман И. Ритуализованная агрессия. Дуэль в русской культуре и литературе. М., 2002.
С. 38; 49.
44 Кацура А. В. Поединок чести... С. 129; 135.
45 См., например: Статейные списки генерального кригсрехта Ревельского порта 10 января —
9 ноября 1805 г. // РГА ВМФ. Ф.212. Оп. 1. Д. 452. Л. 4. [Приговор, вынесенный лейтенантам Томашевскому, Баранову и констапелю Юхарину «за неблагопристойные поступки, ослушание и зделанную оному цейгмейстеру грубость и неучтивость». 15 марта 1806 г.] // РГА ВМФ. Ф. 132. Оп. 1. Д. 1533. Л. 168-171. О арестованных морской артиллерии констапелях Басакове за упущение должности и резерфной артиллериской бригады подпорутчика Кобылецкаго за грубости и о подписывании донесениев об офицерах ведущих себя предосудительным для службы образом, всеми офицерами той команды в которой таковые окажутся. 20 марта— 10 апреля 1808 г. // РГА ВМФ. Ф. 203. Оп. 1. Д. 267.
46 О самоубийстве как способе защиты чести см.: Рейфман И. Ретуализованная агрессия... С. 21-24.
47 Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре... С. 164-166.
48 Там же. С. 254-286.
49 Марасинова Е. Н. Понятие «честь» в сознании российского дворянина... С. 285-286.
50 Коллманн Н.Ш. Соединенные честью. С. 60-321.
51 Морихин В.Е. Традиции офицерского корпуса русской армии XIX — начала ХХ веков: исторический анализ / Дисс... к.и.н. М., 2003.
52 Рейфман И. Ретуализованная агрессия... С. 242—246.
53 Мордвинов С. И. Записки адмирала Семена Ивановича Мордвинова, писанныя собственною его рукою. СПб., 1868. Чичагов П.В. Записки. Завалишин Д.И. Воспоминания. Баласогло А.П. Из показания // Философские и общественно-политические произведения петрашевцев. М., 1953. С. 571—572. Возможно, это явление объясняется тем, что большинство записок создавалось в качестве своеобразных наставлений потомству. Но из этого не следует вывод о низком уровне актуальности фамильной дворянской чести; речь может идти лишь о снижении актуальности по сравнению с предыдущим периодом.
54 Завалишин Д.И. Воспоминания. С.80.
55 Минц С. С. Мемуары и российское дворянство. Источниковедческий аспект историко-психологического исследования. СПб., 1998.
