CC BY
112
Раздел I. Русский язык
А.В. Ваганов
ПРЕДЛОЖЕНИЯ С ПОДЛЕЖАЩИМ КТО-ТО КАК ЭМОЦИОНАЛЬНО-ВЫРАЗИТЕЛЬНОЕ СРЕДСТВО В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А.П. ЧЕХОВА
Предложения с неопределенно-личными местоимениями, выполняющими роль подлежащего, представляют значительный лингвистический интерес с точки зрения отношений плана выражения и плана содержания. Структурная полнота сочетается в таких конструкциях с семантической неполнотой: «Примерами структурно полных, но семантически неполных двусоставных предложений могут быть предложения с неопределенно-личными местоимениями, которые замещают позицию подлежащего, но не содержат полной, исчерпывающей информации. <...> обе позиции главных членов замещены, хотя в плане лексической семантики может быть недостаточно такого неопределенного указания на деятеля» [2, 62].
Известно, что в художественной речи намеренная неполнота информации может быть средством эмоционального воздействия: «Вопрос о точности слова как его адекватности предмету (предметная точность) здесь уже далеко не исчерпывает существа дела. Ведь над предметно-смысловыми связями так ощутима толща экспрессивно-изобразительных и оценочных наслоений, что само понятие точности слова (на уровне его связи с объектом) <.> становится весьма относительным» [3, 140]. У предложений с неопределенным местоимением в позиции подлежащего также возникают в художественном тексте коннотативные оттенки, связанные с эмоциональной сферой. Так, в языке произведений А.П. Чехова предложения с местоимением кто-то, занимающим позицию подлежащего, имеют своеобразный эмоциональный ореол. Они используются А.П. Чеховым обычно при передаче переживаний человека, испытывающего чувство тревоги, воспринимающего происходящие вокруг события как нечто непонятное и угрожающее.
В ранних произведениях А.П. Чехова, относящихся к первой половине восьмидесятых годов, такое состояние персонажа изображается юмористически. Например, рассказ «В вагоне» (1881 г.) содержит гиперболизированное изображение страха пассажира:
Вагоны дрожат и своими неподмазанными колесами воют волками и кричат совами! На небе, на земле и в вагонах тьма... «Что-то будет, что-то будет!» - стучат дрожащие от старости лет вагоны... «Огого-гого-о-о!» - подхватывает локомотив... По вагонам вместе с кар-манолюбцами гуляют сквозные ветры. Страшно... Я высовываю свою голову в окно и бесцельно смотрю в бесконечную даль <... > Тьма, тоска, мысль о смерти, воспоминания детства... <... >
Кто-то лезет в мой задний карман. В кармане нет ничего, но все-таки ужасно... Я оборачиваюсь. Предо мной незнакомец <...>
- Что вам угодно? - спрашиваю я его, ощупывая свои карманы.
- Ничего-с! Я в окно смотрю-с! - отвечает он, отдергивая руку <...>
Здесь уже складывается семантический комплекс, которым в дальнейшем будет устойчиво сопровождаться местоимение кто-то в произведениях Чехова: страх, тоска, мысль о смерти. Однако контекст в данном случае придает этому смысловому комплексу шутливый оттенок.
В рассказе «Нервы» (1885 г.) комизм усиливается тем, что страх персонажа вызван не реальной опасностью, а спиритическим сеансом и разговорами о привидениях. Предложения с местоимением кто-то используются в этом тексте неоднократно. Во взаимодействие с ними вступает предложение с местоимением что-то. Создается конвергенция, то есть такое построение текста, при котором «один и тот же мотив, одно и то же настроение и чувство передается <.> параллельно несколькими средствами, если оно имеет большое значение для целого» [1, 35]: Ему показалось, что над его головой кто-то тяжело дышит, точно дядя вышел из рамы и склонился над племянником <...> Напуганному воображению Ваксина казалось, что из угла кто-то смотрит и
что у дяди мигают глаза <... > Прошло два часа, а страх все еще не проходил и не уменьшался. В коридоре было темно и из каждого угла глядело что-то темное. Ваксин повернулся лицом к косяку, но тотчас же ему показалось, что кто-то слегка дернул его сзади за сорочку и тронул за плечо. Принцип конвергенции сочетается с принципом контраста: сцены, демонстрирующие страх персонажа, перемежаются комическими диалогами Ваксина с гувернанткой, когда Ваксин пытается разговорами отогнать страх, гувернантка же превратно истолковывает его намерения.
В произведениях А.П. Чехова, относящихся ко второй половине восьмидесятых и первой половине девяностых годов, предложения с подлежащим кто-то используются уже не в юмористических контекстах, а в контекстах, насыщенных драматическим или трагическим пафосом. При этом предложения данного типа часто выступают как средство олицетворения. С грамматической точки зрения возможность такого использования обусловлена принадлежностью слова кто-то к числу тех местоимений, которые обозначают «лицо (реже - вообще живое существо)» [9, 538].
Так, в повести «Степь» (1888 г.) предложение со словом кто-то служит для олицетворения грозы, отражающего восприятие Егорушки. В этой же роли выступает в данном контексте и местоимение кто, употребленное в значении неопределенного местоимения, что свойственно разговорной речи [7, 275]: Налево, будто кто чиркнул по небу спичкой, мелькнула бледная, фосфорическая полоска и потухла. Послышалось, как где-то очень далеко кто-то прошелся по железной крыше. Вероятно, по крыше шли босиком, потому что железо проворчало глухо.
Вся сцена грозы пронизана мотивом страха, что является характерным для контекстов с местоимением кто-то в чеховских произведениях:
И эти люди, и тьма вокруг костра, и темные тени, и далекая молния, каждую минуту сверкавшая вдали, - всё теперь представлялось ему нелюдимым и страшным. Он ужасался и в отчаянии спрашивал себя, как это и зачем попал он в неизвестную землю, в компанию страшных мужиков? <... > От мысли, что он забыт и брошен на произвол судьбы, ему становилось холодно и так жутко, что он несколько раз порывался спрыгнуть с тюка и опрометью, без оглядки побежать назад по дороге, но воспоминание о темных, угрюмых крестах, которые непременно встретятся ему на пути, и сверкавшая вдали молния останавливали его...<...>
Должно быть, и подводчикам было жутко. После того, как Егорушка убежал от костра, они сначала долго молчали, потом вполголоса и глухо заговорили о чем-то, что оно идет и что поскорее нужно собираться и уходить от него...
В такой эмоциональной атмосфере неопределенности и страха появляется конструкция со словом кто-то, персонифицирующая грозу.
В рассказе «Каштанка» (1887 г.) местоимение кто-то связано с олицетворением смерти. Это местоимение трижды повторяется в главе «Беспокойная ночь», где через восприятие Каштан-ки описана мучительная смерть циркового гуся. С помощью различных языковых средств «последовательно нагнетается ощущение безотчетного страха, охватившего Каштанку» [4, 28]. В первой фразе со словом кто-то еще нет олицетворения, а лишь намечена его возможность: Ей уже казалось, что кричит не Иван Иванович, а кто-то чужой, посторонний. Затем возникает семантика олицетворения: Гусь не кричал, но ей опять стало чудиться, что в потемках стоит кто-то чужой. Страшнее всего было то, что этого чужого нельзя было укусить, так как он был невидим и не имел формы. Мотив олицетворения поддерживается вопросительным предложением: Кто этот чужой, которого не было видно? Далее вновь следует предложение с местоимением кто-то: Она протянула морду к темному окну, в которое, как казалось ей, глядел кто-то чужой, и завыла. Конструкциями со словом кто-то подготовлено открытое олицетворение, представленное в речи хозяина: К вам в комнату пришла смерть.
Более опосредованной является связь местоимения кто-то и олицетворения смерти в повести «Скучная история» (1889 г.). Здесь сначала используется открытое олицетворение: Спине моей холодно, она точно втягивается вовнутрь, и такое у меня чувство, как будто смерть подойдет ко мне непременно сзади, потихоньку... На фоне этого олицетворения последующие предложения с подлежащим кто-то приобретают особый смысловой оттенок:
Наверху за потолком кто-то не то стонет, не то смеется... Прислушиваюсь. Немного погодя на лестнице раздаются шаги. Кто-то торопливо идет вниз, потом опять наверх. Через минуту шаги опять раздаются внизу; кто-то останавливается около моей двери и прислушивается.
- Кто там? - кричу я.
Дверь отворяется, я смело открываю глаза и вижу жену.
Предложения с местоимением кто-то обозначают в данном случае реальные процессы, имеющие конкретных носителей: не то стонет, не то смеется дочь Николая Степановича, идет и останавливается около двери его жена. Однако у Николая Степановича, видимо, складывается впечатление, что идет к его двери олицетворенная смерть; именно поэтому ему нужна смелость для того, чтобы взглянуть на происходящее (смело открываю глаза). В последующем контексте этот же мотив развивается с помощью неопределенного местоимения что-то: По ступеням лестницы прыгают светлые пятна от ее свечи, дрожат наши длинные тени, ноги мои путаются в полах халата, я задыхаюсь, и мне кажется, что за мной что-то гонится и хочет схватить меня за спину. «Сейчасумру здесь, на этой лестнице, - думаю я. - Сейчас... »
Предложения с подлежащим кто-то служат также для олицетворения элементов внутреннего мира персонажа. Герой рассказа «Жена» (1892 г.) так характеризует свое эмоциональное состояние: Все, кажется, идет согласно с моими намерениями и желаниями, но почему же меня не оставляет мое беспокойство? Я в продолжение четырех часов рассматривал бумаги жены, уясняя их смысл и исправляя ошибки, но вместо успокоения я испытывал такое чувство, как будто кто-то чужой стоял сзади меня и водил по моей спине шершавою ладонью. С помощью местоимения кто-то олицетворяется беспокойство персонажа, его недовольство собой. Затем это недовольство собой предстает как субъект прямой речи: «Вы камер-юнкер?- спросил меня кто-то на ухо. - Очень приятно. Но все-таки вы гадина».
В произведениях А.П. Чехова второй половины девяностых годов и начала ХХ века предложения с местоимением кто-то характеризуются суггестивной функцией (функцией внушения). Они предвосхищают последующее развитие событий или последующий ход мыслей персонажа.
Так, в рассказе «Убийство» (1895 г.) конструкция со словом кто-то входит в контекст, связанный с мотивом угрозы, мрачных предчувствий: А вверху над потолком тоже раздавались какие-то неясные голоса, которые как будто угрожали или предвещали дурное. Во втором этаже после пожара, бывшего когда-то очень давно, никто не жил, окна были забиты тесом и на полу между балок валялись пустые бутылки. Теперь там стучал ветер, и казалось, что кто-то бегал, спотыкаясь о балки. С помощью конструкций с кто-то передается атмосфера нарастающей вражды, ведущей к убийству: Погода располагала и к скуке, и к ссорам, и к ненависти, а ночью, когда ветер гудел над потолком, казалось, что кто-то жил там наверху, в пустом этаже, мечтания мало-помалу наваливались на ум, голова горела и не хотелось спать. Таинственный кто-то приобретает здесь (в соответствии с религиозным мировосприятием Якова Терехова) мифологизированные черты злого духа, сеющего ссоры и ненависть, лишающего людей сна, навевающего безумие; недаром Якову кажется, что на голове и на плечах у него сидят бесы. После сцены убийства подобная конструкция помогает выразить страх персонажей перед неизбежным разоблачением: Все трое не спали до самого утра, но не промолвили ни одного слова, и казалось им всю ночь, что наверху в пустом этаже кто-то ходит.
Ярко проявляется суггестивная функция конструкции с кто-то в повести «Моя жизнь» (1896 г.). Герой повести женился и чувствует себя счастливым, но при описании этой счастливой жизни неожиданно появляется такая фраза: Мы жили в большом доме, в трех комнатах, и по вечерам крепко запирали дверь, которая вела в пустую часть дома, точно там жил кто-то, кого мы не знали и боялись. Эта фраза, вводящая мотив страха, предвещает крушение семейного счастья. Когда неизбежность такого крушения становится ясной персонажу, вновь появляется фраза с неопределенным местоимением в роли подлежащего, но теперь в этой функции выступает местоимение кто-нибудь: О, какая это была тоска ночью, в часы одиночества, когда я каждую минуту прислушивался с тревогой, точно ждал, что вот-вот кто-нибудь крикнет, что мне пора уходить!
В рассказе «По делам службы» (1899 г.) с помощью местоимения кто-то выражена при первом своем появлении ассоциация между двумя персонажами - застрелившимся страховым агентом Лесницким и сотским Лошадиным (произносящим название своей должности как «цоц-кай»). Слово кто-то занимает здесь позицию предмета сравнения, тогда как эталоном сравнения оказывается Лесницкий. Ассоциация возникает в сознании судебного следователя Лыжина:
Он вспомнил тихий голос Лесницкого, вообразил его походку, и ему показалось, что возле него ходит теперь кто-то, ходит точно так же, как Лесницкий.
Вдруг стало страшно, похолодела голова.
- Кто здесь? - спросил он с тревогой.
- Цоцкай.
Ассоциация, которая сначала может показаться случайной, основанной лишь на сходстве походки, получает развитие в дальнейшем контексте: И теперь, когда у Лыжина сильно билось сердце и он сидел в постели, охватив голову руками, ему казалось, что у этого страхового агента и у сотского в самом деле есть что-то общее в жизни. Не идут ли они и в жизни бок о бок, держась друг за друга? Какая-то связь, невидимая, но значительная и необходимая, существует между обоими <... > Постепенно Лыжин осознает, что общего между Лесницким и Лошадиным: <...> эти люди, покорные своему жребию, взвалили на себя самое тяжелое и темное в жизни <... > Как видно, и в этом случае конструкция с кто-то предвосхищает дальнейшее содержание текста, а именно развитие мыслей персонажа. От случайной, на первый взгляд, ассоциации герой рассказа приходит к социально-этическому обобщению: И он чувствовал, что это самоубийство и мужицкое горе лежат и на его совести; мириться с тем, что эти люди, покорные своему жребию, взвалили на себя самое тяжелое и темное в жизни - как это ужасно! Мириться с этим, а для себя желать светлой, шумной жизни среди счастливых, довольных людей и постоянно мечтать о такой жизни - это значит мечтать о новых самоубийствах людей, задавленных трудом и заботой, или людей слабых, заброшенных, о которых только говорят иногда за ужином, с досадой или усмешкой, но к которым не идут на помощь...
Конструкция с неопределенным местоимением оказывается в данном рассказе исходным пунктом изображения духовных исканий героя, служит «созданию чрезвычайно емких неопределенностей, обнимающих множество частных случаев» [5, 87].
Как выражение тревожных предчувствий персонажа выступает конструкция с местоимением кто-то в рассказе «Архиерей» (1902 г.). Герой рассказа уже чувствует себя плохо, но еще не понимает, насколько тяжело он болен. Предложение с подлежащим кто-то появляется в его разговоре с маленькой племянницей:
Потом стало тихо, только доносились звуки со двора. И когда преосвященный открыл глаза, то увидел у себя в комнате Катю, которая стояла неподвижно и смотрела на него. Рыжие волосы, по обыкновению, поднимались из-за гребенки, как сияние.
- Ты, Катя? - спросил он. - Кто это там внизу все отворяет и затворяет дверь?
- Я не слышу, - ответила Катя и прислушалась.
- Вот сейчас кто-то прошел.
Характерно, что вслед за этим в разговоре без видимых причин появляется мотив смерти:
- Так брат Николаша, говоришь, мертвецов режет? - спросил он, помолчав.
- Да. Учится.
- А он добрый?
- Ничего, добрый. Только водку пьет шибко.
- А отец твой от какой болезни умер?
В таком контексте фраза Вот сейчас кто-то прошел, будучи реалистически мотивированной (со двора действительно доносятся какие-то звуки), в то же время воспринимается как предчувствие: архиерей смутно ощущает приближение смерти.
Рассматривая средства, создающие целостность художественного текста, Д.С. Лихачев отмечал: «Предчувствия - это тоже связка, скрепа. <...> Это как бы тени, отбрасываемые событиями будущего в настоящем.» [6, 279]. Предчувствия, переживаемые чеховскими персонажами, в ряде случаев выражены конструкциями с местоимением кто-то.
Таким образом, конструкции с подлежащим кто-то проходят через разные периоды чеховского творчества. В процессе развития чеховского индивидуального стиля эти конструкции несколько модифицируют свои функции, но, как правило, сохраняют эмоционально-смысловую связь с мотивами тревоги, страха (иногда это разрушительный для личности страх, иногда, как в рассказе «По делам службы», - глубоко плодотворная тревога, за которой стоит недовольство человека собой и окружающей жизнью). При этом в контексте часто происходит взаимодействие слова кто-то с другими неопределенными местоимениями.
Исследователями отмечалась «тенденция к усилению неполной определенности» в языке русской поэзии ХХ века [8, 19]. Как показывают произведения А.П. Чехова, не только в языке поэзии, но и в языке художественной прозы уже на грани XIX и XX веков значительную роль играют средства создания неполной определенности, что связано с субъективизированным характером повествования, с изображением действительности через посредство индивидуального восприятия ее персонажем. Одним из способов создания неполной определенности являются предложения с неопределенным местоимением кто-то в роли подлежащего, широко применяемые А.П. Чеховым.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Арнольд, И. В. Стилистика современного английского языка / И. В. Арнольд. - Л.: Просвещение, 1973. -304 с.
2. Современный русский язык. Теория. Анализ языковых единиц. Ч. 3. Синтаксис / В. В. Бабайцева и др. -Ростов н/Д.: Феникс, 1997. - 608 с.
3. Головин, Б. Н. Основы культуры речи / Б. Н. Головин. - М.: Высшая школа, 1988. - 320 с.
4. Кожевникова, Н. А. Язык и композиция произведений А.П. Чехова / Н. А. Головин. - Н. Новгород, 1999. -103 с.
5. Лихачев, Д. С. Литература - реальность - литература / Д. С. Лихачев. - Л.: Советский писатель, 1981. - 216 с.
6. Лихачев, Д. С. «Слово о полку Игореве» как художественное целое / Д. С. Лихачев // Альманах библиофила. - М.: Книга, 1986. - Вып. 21. - С. 268-292.
7. Ожегов, С. И. Словарь русского языка / С. И. Ожегов. - М.: Русский язык, 1984. - 816 с.
8. Очерки истории языка русской поэзии XX века. Поэтический язык и идиостиль. Общие вопросы. Звуковая организация текста. - М.: Наука, 1990. - 304 с.
9. Русская грамматика. - М.: Наука, 1980. - Т. 1. - 784 с.
А.К. Ваганова
РАБОТА НАД ПОЛИСЕМИЕЙ И СМЫСЛОВЫМИ СВЯЗЯМИ СЛОВ ПРИ ИЗУЧЕНИИ РОМАНА Л.Н. ТОЛСТОГО «ВОЙНА И МИР» В ШКОЛЕ
В создании смыслового богатства романа «Война и мир» большую роль играет использование семантических возможностей многозначных слов. Иногда в одном контексте сочетаются два значения одного и того же многозначного слова. Так, например, многозначность слова удар специально подчеркивается в тексте при описании реакции Пьера на слова князя Василия о состоянии больного: «<...>Еще был удар.<...> Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого-нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь» [10, 98]. Путаница, связанная с разными значениями слова удар, отражает смятение, царящее в душе персонажа.
Смысловая структура многозначных слов является результатом исторического развития словарного состава языка. «Развитие лексической системы языка на любых этапах его истории как в целом, так и в отдельных его пластах выражается прежде всего в количественном росте словарного состава за счет новых приобретений различного характера (образование новых слов на материале родного языка, иноязычные заимствования), а также в качественных преобразованиях в семантической системе известных уже слов» [9, 6]. Как известно, в процессе исторического развития языка лексическое значение слова может подвергаться различным изменениям - сужению, расширению, могут появляться новые коннотативные оттенки. При чтении русской литературы XIX века
