CC BY
167
полиции для выработки общего курса в отношении общественной самодеятельности.
1. Перегудова З.И. Политический сыск России (1880-1917 гг.). М., 2000.
2. Агентурная работа политической полиции Российской империи: сб. документов. 18801917. М.; СПб., 2006.
3. Из отчета о заседаниях Первого съезда начальников районных охранных отделений. Апр. 1908 г. // Государственный архив Российской Федерации (далее - ГАРФ). Ф. 102. Оп. 314. Д. 614. Л. 1-5, 13-29.
4. Агентурные записки Московского охранного
отделения от 3 и 4 апреля 1912 г. о санитарных совещаниях Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова 1-2 апр. 1912 г. //
ГАРФ. Ф. 102.00. 1912. Д. 236. Л. 11, 14об.-15.
5. Агентурные записки Московского охранного отделения по эпидемическому делу, составленные по результатам созванных правлением Общества русских врачей в память Пирогова совещаний // ГАРФ. Ф. 102.00. 1912. Д. 236. Л. 14об.
6. Агентурная записка Московского охранного отделения от 4 апреля 1912 г. о санитарном совещании Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова 2 апр. 1912 г. // ГАРФ. Ф. 102.00. 1912. Д. 236. Л. 15.
7. Министр внутренних дел П.А. Столыпин -главноуправляющему землеустройством и земледелием А.В. Кривошеину. Февр. 1911 г. // ГАРФ. Ф. 102.00. 1911. Д. 320. Л. 2-2об.
8. Справка I отделения Департамента полиции о графине В.Н. Бобринской (февр. 1910 г.) // ГАРФ. Ф. 102.00. 1909. Д. 265. Л. 15.
9. Справка Московского охранного отделения о В.Н. Бобринской от 1.03.1910 г. // ГАРФ. Ф. 102.00. 1909. Д. 265. Л. 29.
10. Московский градоначальник А.А. Адрианов -министру внутренних дел П.А. Столыпину от 1.03.1910 г. // ГАРФ. Ф. 102.00. 1909. Д. 265. Л. 25об.-26.
11. Статья из французской газеты ЬИишапИе с резолюцией на нее министра внутренних дел
Н.А. Маклакова и товарища министра В.Ф. Джунковского // ГАРФ. Ф. 102.00. 1914. Д. 56. Т. 2. Л. 83-85.
12. ГАРФ. Ф. 124. Оп. 43. 1905. Д. 1587. Л. 25.
Поступила в редакцию 18.04.2006 г.
ПРАВОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ СТАРООБРЯДЧЕСТВА НА РУБЕЖЕ XIX-XX ВЕКОВ
А.А. Сафонов
Safonov A.A. Legal status of Old-believers at the boarder of XIX-XX centuries. The article analyzes the legal status of Old-believers in the Russian state at the boarder of XIX-XX centuries, on its way to reforming during the religion modernization of the beginning of the XX century.
Самую низкую ступень в иерархии исповеданий занимало старообрядчество. Согласно данным переписи населения 1897 г., старообрядцев в Российской империи числилось около 2 %. Между тем исследователи старообрядчества считают эту цифру сильно заниженной. Указывается, что статистика русского сектантства и старообрядчества была весьма неточной и относительной, особенно в отношении так называемых «более вредных» сект (жидовствующие, духоборы, хлысты, скопцы, штунда и др.), которые зачастую стремились выдавать себя за православных, чтобы избежать преследований. Секретность, сопутствующая всем делам о расколе, их подотчетность различным ведомст-
вам, как светским, так и духовным, отсутствие официальной информации в печати давали весьма противоречивые данные. Так, в отчете обер-прокурора Св. Синода за 18941895 гг. число старообрядцев оценивалось в 13 млн. Согласно данным экспертов в данном вопросе - чиновников МВД, в конце XIX в. в России насчитывалось до 20 млн. староверов [1].
Тем не менее, статистические сведения самых различных источников с завидным постоянством подтверждали два обстоятельства. Окраины Российской империи на ее западных, северных и южных рубежах были в значительной степени заселены староверами, которые, спасаясь от преследований вла-
стей, переселялись в отдаленные районы страны, начиная с конца XVII в. И количество староверов постоянно увеличивалось.
Исследователи старообрядческого вопроса в России, как дореволюционные, так и современные, обращают внимание на крайне сложную структуру старообрядческого общества, которое состояло из разных толков, представляло различные социальные слои, мировоззрение, догматику, бытовую культуру [1-6]. Главными старообрядческими организациями считались поповцы, приемлющие священство и исправлявшие церковные требы через православных священников, и беспоповцы, которые не имели и не терпели у себя священства, а все требы выполняли посредством людей посвященных. Оба указанных направления распадались на большое число различных толков. К беспоповским толкам относили даниловцев или поморцев, федосеевцев, филипповцев, пастуховцев, странников, самокрещенцев и т. д. Среди поповских толков выделялись: Ветковский, Дьяконов-ский, Епифаниев, Суслово согласие и др.
К началу XX в. старообрядческое общество представляло собой уже сложившуюся организацию, ведущую сложную экономическую, политическую и иные формы деятельности. Это общество было лишено религиозных и гражданских прав, имело наименее определенный в сравнении с описанными выше конфессиями правовой статус, было «поставлено... значительно ниже не только иностранных исповеданий, но даже языческих» [7].
Отношение правительства к старообрядчеству строилось на непризнании последнего особым вероисповеданием. Исходная посылка состояла в том, что Россия - единое православное государство, а русские неразделимы с православием. Всякие попытки опровергнуть данный тезис жестоко карались.
Основная часть законов о старообрядцах вошла в третий раздел Устава о предупреждении и пресечении преступлений (т. XIV Свода законов), который назывался «О предупреждении и пресечении распространения расколов и ересей между православными» [9]. Данный раздел законодательства относился к сфере уголовного права. Основой взаимоотношений старообрядцев с государства являлась первая статья раздела, которая гласила, что раскольники не преследовались
за «мнения о вере», однако им запрещалось «совращать» или «склонять» в раскол и «чинить какие-либо дерзости против православной церкви или против ее священнослужителей» (ст. 46). При этом в законе не раскрывалось, что именно вкладывалось в понятие «совращать и склонять в раскол» (любая беседа могла трактоваться, как попытка склонить собеседника в свою веру), что давало возможность трактовать закон достаточно широко и зачастую лишало его практического значения.
Раскольники существенно уступали «терпимым» исповеданиям в объеме своих религиозных прав. Законодательство отказывало раскольничьим сектам в признании их за особые вероисповедные общества со всеми вытекающими отсюда последствиями. Общины раскольников не обладали правами юридических лиц. В отличие от духовенства признанных церквей, требоисполнителям у раскольников не присваивалось ни духовного звания, ни сана, ни особого юридического статуса. Они не обладали правом ведения метрических книг (их вела полиция). Раскольникам не разрешалось иметь своих духовных учреждений, организовывать скиты и обители, именовать себя староверцами. Им воспрещалось свободно печатать и продавать богослужебные книги (за исключением издававшихся в особой типографии), а также осуществлять «публичное оказательство» раскола, под которым понималось совершение крестных ходов и иных процессий, ношение икон, пение на улицах и т. д. Раскольническим священникам под угрозой обращения с ними как с бродягами запрещались всякие передвижения с целью исправления треб из губернии в губернию и из уезда в уезд. В законодательстве старообрядцы прямо именовались «заблуждающимися» (ст. 46-59 Устава предупреждения преступлений). Включение в уголовное законодательство юридических норм, носивших откровенно дискриминационный, ограничительный или запретительный характер, свидетельствовало, что старообрядчество в России было гонимой религией.
Ущемлялись права староверов и в Законах гражданских. Согласно ст. 33, брак православных с раскольниками допускался не иначе, как по принятии последними Церкви Святой соединения с присягой. Раскольникам
запрещалось не только вступать в брак с православными, но и усыновлять их. Браки раскольников считались законными, только если они были записаны в метрические книги.
В законодательных актах и делопроизводстве раскольниками именовали как старообрядцев, так и религиозных сектантов, принадлежащих к ересям, соединенным со «свирепым изуверством и фанатическим посягательством на жизнь свою и других, либо с противонравственными, гнусными действиями». В действующем законодательстве рубежа XIX-XX вв. специальной классификации существовавших расколоучений не содержалось. Между тем «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» и «Уголовное уложение» 1903 г. выделяли в особую группу секты так называемых духовных христиан (скопцов, молокан, духоборов, христове-ров (хлыстов) и субботников), именовавшихся нетерпимыми и противонравственными. На их последователей не распространялись элементы религиозной свободы. Принадлежность к этим сектам влекла за собой уголовное наказание: лишение всех прав состояния и ссылку на окраины империи: в случае проживания в Европейской России - в Закавказье, проживания в Закавказье - в Сибирь, а Сибири - в ее отдаленнейшие места [9-11].
В отношении скопцов законодательство предусматривало следующие правоограни-чения. Паспорта им не выдавались. Они заменялись видами и свидетельствами, в которых в обязательном порядке в числе особых примет указывалось на оскопление. Скопцам запрещалось принимать в свои семьи чужих детей. Проживавшие в Сибири скопцы «по делам, относящимся до раскола» (за оскопление себя или других) лишались всех прав состояния и подлежали ссылке в самый отдаленный край Восточной Сибири - Туру-ханский [12]. Особые ограничительные нормы устанавливались также для духоборов и молокан.
К началу XX в. вопрос о старообрядцах стал важной составной частью церковной политики правительства. Старообрядцы занимали все более активную позицию, отстаивали свои интересы на разных уровнях государственных структур. В наибольшей степени это касалось московского старообрядчества. Московские старообрядцы, приемлющие священство, обращались в прави-
тельственные ведомства с изложением своих нужд и проблем. Прежде всего, они выступали против причисления себя к раскольникам, доказывая свою верность престолу и Отечеству и возможность поставить себя в один ряд с Православной и Единоверческой Церквями и причислить к разряду «безвредных» сект, установленному еще в 1864 г. II отделением Собственной Е.И.В. Канцелярии. Староверы ходатайствовали против отмены преследований за «публичное оказательство раскола», запрещавшие им ношение икон при погребении, крестов, использование церковного облачения и др. [1]. Большую активность проявляло старообрядческое купечество, среди которого было немало весьма состоятельных и влиятельных семей: Морозовы, Рябушин-ские, Четвериковы, Боткины, Гучковы.
Правящим кругам становилось понятно, что необходимо покончить с двойственностью положения, в котором находились старообрядцы. С одной стороны, они не признавали себя сынами официальной Церкви, но с другой - юридически они таковыми являлись. Необходимо было либо признать их инославными христианами, либо воссоединить с РПЦ. Следовало наделить старообрядцев правами для участия в гражданской и религиозной жизни [13].
Особой бескомпромиссностью в данном вопросе отличалась позиция обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева. Победоносцев видел в расколе серьезного соперника господствующей церкви и самодержавия во влиянии на общество и, в особенности, на крестьянскую среду. Борьба с расколом была важной составной частью его охранительной программы. Обер-прокурор выступал противником либерализации гражданского законодательства в отношении раскола, признания его терпимым исповеданием наравне с иностранными. Он подчеркивал закономерный характер соперничества раскола, явившегося реакцией на становление абсолютизма, с властью. Особые надежды обер-прокурор Синода возлагал на внутренний кризис, переживаемый расколо-сектантством в конце XIX в.: соперничество толков и сект друг с другом, утрата внутреннего единства вероучения и церковной организации, отход от принципов аскетизма и имущественное расслоение внутри общин, вызывавшие отток части их рядовых членов в РПЦ [14].
1. Ершова О.П. Старообрядчество и власть. М., 1999.
2. Макарий (Булгаков). История русского раскола старообрядчества. СПб., 1889.
3. Рожков В. Церковные вопросы в Государственной Думе. М., 2004.
4. Ивановский Н.И. Два чтения по старообрядческому расколу. СПб., 1892.
5. Пругавин А. С. Раскол и сектантство в русской народной жизни. М., 1905.
6. Мельгунов С.П. Из истории религиознообщественных движений в России XIX в. СПб., 1919.
7. Блосфельд Г.Э. Положение иноверцев и раскольников согласно Своду законов (По поводу указа 12 декабря 1904 г.). СПб., 1905.
8. Свод законов Российской империи. 1-е изд. СПб., 1836. Т. 14. Ч. 4.
9. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. СПб., 1885.
10. Уголовное уложение. СПб., 1903.
11. Познышев С.В. Религиозные преступления с точки зрения религиозной свободы. К реформе нашего законодательства о религиозных преступлениях. М., 1906.
12. Канторович Я.А. Законы о вере и веротерпимости. СПб., 1899.
13. Фирсов С.Л. // Церковь и государство в русской православной и западной латинской традициях: материалы науч. конф. СПб., 1996. С. 55.
14. Алексеева С.И. Святейший Синод в системе высших и центральных государственных учреждений пореформенной России 18561904 гг. СПб., 2003.
Поступила в редакцию 10.04.2006 г.
К ВОПРОСУ О ЗНАЧЕНИИ ИНТЕРПРЕТАЦИОННОЙ ФОРМЫ РЕАЛИЗАЦИИ ДОГОВОРНО-ПРАВОВОЙ ПОЛИТИКИ ДЛЯ РАЗВИТИЯ ДОГОВОРНОГО ПРАВА
Н.А. Сидорова
Sidorova N.A. For the problem of significance of the interpretational form of realization of the legal contract policy for the development of contract law. The paper investigates the role of the interpretational form of realization of the legal contract policy in the development and improvement of the contract law. The author formulates the definition of the interpretational form of realization of the legal contract policy, motivates its significance for the process of optimization of the contract law, proves the necessity for further studies of this problem.
В условиях расширения сферы влияния договора на общественные отношения последние стали наполняться новым содержанием, заключающим в себе объективные требования реальной жизни. Законодатель зачастую не успевает ориентироваться в динамике существующих связей, вследствие чего возникает его «отставание» от общественной жизни, порождающее, в свою очередь, определенную неясность и неопределенность правовых норм.
Кроме того, договор, являясь «универсальным средством правового регулирования» [1], требует к себе повышенного внимания со стороны не только контрагентов, но и других субъектов права, которым приходится сталкиваться с последствиями пренебрежительного отношения к содержанию договора. Практика показывает, что участники договора
при его заключении даже не знакомятся с текстом соглашения, обращаясь к нему только на стадии исполнения, что, в конечном итоге, приводит к разногласиям и конфликтам, связанным с недостаточной полнотой и ясностью условий того или иного договора.
Для устранения возникших споров стороны прибегают к помощи судебных органов, которым отводится роль основных субъектов реализации интерпретационной формы договорно-правовой политики, осуществляющих официальное толкование. В результате их деятельности появляется судебная практика, воплощенная в постановлениях и определениях Конституционного Суда РФ, постановлениях Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ, информационных письмах Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ и т. д.
