CC BY
107
УДК 321 (091) (470.6):94(470.6)
ББК 63.3(235.7)-36 М 21
Мальцев В.Н.
Политико-юридический аспект реформирования горских судов в Кубанской и Терской областях в конце 60-х - начале 70-х гг. XIX в.
(Рецензирована)
Аннотация: в статье рассматриваются проблемы распространения на Северный Кавказ принципов российского права в рамках утверждения имперской системы управления, особенности реформирования горского судопроизводства в регионе в период проведения Великих реформ в России.
Ключевые слова: имперская политика на Кавказе, судебная реформа, судебные уставы, комитет по преобразованию административных и судебных учреждений, «комитет, учреждённый для составления проектов и положений о Кубанской и Терской областях» 1868 г., «Временные правила для горских словесных судов Кубанской и Терской областей», горские словесные суды, уголовное и гражданское горское судопроизводство.
Судебные преобразования у горцев Северного Кавказа, проводившиеся российским правительством в XIX - начале XX вв., являлись важнейшей составляющей частью длительного процесса включения коренных народов региона в имперское правовое пространство. Наиболее последовательные изменения в сфере правового устройства северокавказских народов пришлись на период российских Великих реформ. Однако оценка их содержания, результатов и последствий в отечественной историографии, начиная с XIX в. и вплоть до настоящего времени остаётся достаточно неоднозначной. Суть проблемы сводится к ответу на вопрос, насколько необходимыми и последовательными были правительственные реформы сферы горских правовых отношений и следовало ли правительству, как можно быстрее вводить на Кавказе общероссийские правовые нормы и судопроизводство или, наоборот, опираться на местные горские законы, т.е. пойти по тому пути, который в настоящее время находит выражение в идеях «полиюридизма».
О незавершённости и половинчатости кавказских административносудебных реформ второй половины XIX - начала XX в. писали уже современники этих преобразований. Такой взгляд на реформы сформировался прежде всего потому, что в губерниях и областях Кавказа судебные уставы 1864 г. не применялись в полном объёме, а вводились с существенными изъятиями, и тем более это касалось местностей с горским населением. Критическое отношение к созданной на Северном Кавказе системе горского судопроизводства высказывал сенатор Н.М. Рейнке, инспектировавший судебные учреждения края в десятые годы XX в. [1].
Рассуждая о половинчатости проводившихся на Кавказе судебных преобразований пореформенного периода, один из исследователей данной проблемы Г.Г. Евангулов остроумно заметил: «в защиту Кавказской власти нужно, однако, сказать, что реформа эта не была выполнена и центральным правительством в отношении внутренних, земских губерний» [2].
В советской историографии критическая составляющая реформ была не только продолжена, но и усилена. Определяющей стала линия на недооценку взаимосвязи изменений в правовой сфере горцев Северного Кавказа конца 60-х - начала 70-х годов XIX в. с российской судебной реформой 1864 г.; она же сохраняется и во многих современных исследованиях. Противоречивую позицию по этому вопросу занимал Т.Х Кумыков. С одной стороны, известный кавказовед делал вывод, что «буржуазный характер носила и судебная реформа, проведённая на Северном Кавказе в декабре 1870 г.», а, с другой, - отрицал её воздействие на горцев: «что касается горского населения, - писал он, - то на них это положение [судебные уставы 1864 г. - В.М.] не распространялось» [3]. Данная мысль проводилась им в соавторстве с В.Г. Гаджиевым, Б.М. Джимовым, Б.М. Рамазановым и А.И Хасбулатовым и в одной из глав «Истории народов Северного Кавказа». В этом обобщающем труде развивался тезис о том, что судебные уставы 20 ноября 1864 г только «были распространены на русское население Кубанской и Терской областей», а на горское население «это положение не распространялось» [4]. В настоящее время идентичной позиции придерживается Г.Н. Малахова [5]. Также о «зависимости [горского. - В.М.] суда от администрации, несовместимой с содержанием судебных Уставов 1864 года» [6] пишет П.И. Магаяева. В исследовании А.С. Кондрашёвой «нововведения в судопроизводстве» 1869 и 1870 гг., касавшиеся горцев, рассматриваются как изменения, «посягнувшие на независимость судебной власти, являвшейся частью системы военно-народного управления», и расцениваются «как серьёзные просчёты» власти, итогом которых «стало падение авторитета горских словесных судов» [7]. Ещё более однозначно мнение А.Х. Борова, выводящего северокавказские народы за границы Великих реформ. Согласно его подходу, «последовательное распространение положений судебной, земской, городской реформы на те или иные территории и города Северного Кавказа практически не затрагивало общественную жизнь и судебно-административную систему собственно северокавказских народов» [8]. Представляется, однако, что любые реформы 60-х гг. XIX в., имевшие - последовательное или непоследовательное -распространение в национальных районах Российской империи, в любом случае, непосредственно или опосредованно влияли на устройство внутренней жизни народов, подпавших под жёсткую имперскую систему воздействия и управления. Своего рода переходной от вышеизложенных представлений к признанию влияния судебной реформы 1864 г. на изменения горских правовых институтов является трактовка В.А. Кокурхаева, исходящего из того, что «при проведении судебной реформы на Северном Кавказе допускались значительные отклонения от судебных уставов 1864
года с ограничением или недопущением таких институтов, как выборная мировая юстиция» [9]. Примечательно, что к факту «проведения судебной реформы на Северном Кавказе» В.А. Кокурхаев подходит как к «отклонению» от российской судебной реформы, не учитывая при этом объективной невозможности введения отмеченных им юридических институтов в горское судопроизводство сразу же после установления российской власти в регионе, т.е. в 60-е - 70-е гг. XIX в.
В то же время во многих работах современных российских учёных стала просматриваться более дифференцированная оценка правовых преобразований на Северном Кавказе, заключающаяся в установлении их прямой связи с судебной реформой 1864 г. Весьма осторожный в оценках этих явлений А.И. Хасбулатов признаёт хотя бы их незначительную взаимосвязь: «...судебная реформа в горских округах была настолько урезанной, что имела мало общего с Судебными уставами 1864 г.» При этом учёный обратил внимание на видимые последствия реформирования правовых отношений на Северном Кавказе, подчеркнув, что «ввод гражданского управления в горских округах Терской области, безусловно, оказал определённое воздействие на судебные учреждения [горцев. - В.М.]» [10]. Значительно большая определённость в понимании влияния судебной реформы 1864 г. на горскую правовую систему присутствует у Ж.А. Калмыкова, который, наоборот, акцентирует внимание на том, что «принципы организации горских словесных судов и порядок судопроизводства в них в основном совпадали с требованиями русского Судебного устава о 20 ноября 1864 года», а «русское законодательство второй половины XIX века в большей степени отвечало новым условиям жизни горцев.» [11] Ещё дальше идёт С.Г. Кудаева, согласно выводам которой «судебные преобразования проявились во введении «горских словесных судов» в результате чего «судебная власть была отделена от гражданской и военной». Ею акцентировано внимание на том факте, что «в работе горских судов постепенно стали преобладать правила мировых судов, лежавших в основе деятельности российских судебных органов».[12] Несмотря на некоторые передержки (в том смысле, что «преобладать» данные правила в горском судопроизводстве тогда явно не могли), содержащиеся в последнем заключении оба вывода С.Г. Кудаевой представляются наиболее выверенными в том отношении, что после 1864 г. все судебные преобразования на национальных окраинах Российской империи имели своей целью «подтягивание» местного законодательства до общероссийского уровня и «встраивание» автономных правовых систем в общероссийскую.
Такой разброс мнений у отечественных историков существует потому, что при исследовании проблемы, как правило, не обращается или почти не обращается внимание на постепенность данного процесса и особенности введения российских принципов административно-судебного устройства горцев на разных этапах создания имперских структур власти в северокавказском регионе. Примерно со второй половины XIX в. и до
крушения империи отчётливо просматриваются три этапа, различающиеся между собой характером воздействия российской администрации на горскую правовую систему. Хронологически они определены нами как: первый -вторая половина 50-х - конец 60-х гг. XIX в., второй - конец 60-х -70-е гг. XIX в. и третий - 80-е гг. XIX в. - 1917 г. Не вдаваясь в характеристику каждого из них, обратимся к анализу изменений, введённых российскими властями в сферу горского законодательства в начале второго. Если содержанием изменений в правовой сфере горцев с середины 50-х гг. XIX в. становилось постепенное ограничение традиционных юридических норм и юридической практики в рамках создававшейся системы военно-народного управления, то на втором этапе, со второй половины 60-х гг. XIX в., прежнее содержание дополняется элементами общероссийского законодательства с тенденцией к последующему отторжению адатно-шариатской нормативной базы и судопроизводства. Эта парадигма оставалась превалирующей и на третьем этапе, не получив, однако, своего логического завершения, г.о. по причинам политического характера, непоследовательности
правительственного курса в отношении окраин, в.т.ч. и Кавказа, начиная с 80-х гг. XIX в. Тем не менее при всех его колебаниях основным направлением в выработке юридически оправданных и приемлемых для горского населения законов с правительственной точки зрения оставалось «распространение основ гражданского управления». Проблема состояла в том, каким образом с лучшими результатами и наименьшими потерями, как для имперской власти, так и для местного аборигенного населения достичь поставленной цели и перевести его с традиционного правосознания на остававшиеся всё-таки во многом чуждыми ему российские правовые нормы. Сразу отметим, что данная задача до конца выполнена не была, и, во многом, не из-за невосприимчивости горцев к российским законам, а из-за излишнего консерватизма российской власти и её непоследовательности .Но в 60-70-е гг. XIX в. ситуация была иной.
Механически, путём немедленной отмены местных законов, без учёта особенностей правовой ситуации в национальных районах Российской империи и поспешным распространением судебных уставов 1864 г. проблема правовой интеграции не могла быть решена. И происходило это не потому, что «после окончания Кавказской войны, не желая нового обострения политических отношений с народами Северного Кавказа, правительство значительно больше стало считаться с особенностями общественного строя, традициями и нравами, нормами обычного права и религиозными убеждениями местного населения» [13]. Наоборот, в 60-е гг. XIX в., подавив горское сопротивление, правительство, в теории, имело больше возможностей не «считаться» с местным населением (показатель проявления такой альтернативы - участие в выселении адыгов и ряда других горских общин в пределы Османской империи), однако, с точки зрения перспектив государственного строительства и достижения главной цели на Северном Кавказе - его интеграции в российские государственно-правовые структуры - подобная политика не являлась бы выверенной и не имела бы
благоприятной для закрепления российских позиций на Северном Кавказе перспективы. Сущность политики на Кавказе во второй половине XIX в. сформулирована в рескрипте Александра II от 13 октября 1871 г. кавказскому наместнику Великому князю Михаилу Николаевичу: «С окончанием
Кавказской войны надлежало окончательно умиротворить покорённые народы. Утвердить над горскими племенами русскую нравственность, которая составляет верный залог спокойного обладания страной» [14]. Под «русской нравственностью» в широком плане здесь следует иметь в виду систему российских правовых отношений и с этих позиций оценивать содержание реформистских устремлений правительства на Кавказе в правовой сфере, и с их плюсами, и с минусами.
Правовая реформа на Северном Кавказе выполняла роль одного из элементов интеграционной окраинной политики Российской империи. Именно в 60-70-е гг. XIX в. в общественном сознании, и, в первую очередь, в высших кругов империи, формируются идеи стабильного развития Северного Кавказа, условием чего должен был стать учёт интересов населения региона на основе постепенного его «вписывания»в социальнополитическую структуру государства. Эта идея была выражена Д.А. Милютиным в следующих словах: «Чтоб горцы терпеливо несли иго русского владычества, одно необходимое условие то, чтобы они были убеждены в неприкосновенности их религии, обычаев и образа жизни... мы должны всеми силами стараться согласовать наше владычество с интересами самих горцев, как материальными, так и нравственными». [15]
На Северном Кавказе проблема состояла в том, что кардинальное реформирование горской правовой системы всего через пять - шесть лет после завершения военных действий, при нерешённости задач управления, сословного и поземельного устройства населения, являлось нереальным и не ставилось в повестку дня. Для адаптации горского общества и горской ментальности к российским реалиям, прежде всего, требовалось время. Российские власти имели весьма серьёзные основания для осторожного реформирования судебной системы на Кавказе. Они не форсировали этот процесс и в первой половине XIX в. в Закавказье, не говоря уже о тех районах Северного Кавказа, где в тот период проводились лишь отдельные изменения.
Такая «осторожность» проявлялась в политике реформ и в дальнейшем, и, к слову сказать, в последующие годы, особенно в конце XIX - начале XX вв., она перерастала в перестраховку и сдерживала проведение необходимых и назревших к тому времени преобразований на Кавказе. Но в 60-е гг. XIX в. ситуация была иной. Перед правительством не стояла дилемма: распространять Великие реформы на окраинах империи или нет: их введение было только делом времени. Власти оказались перед другой, не менее сложной проблемой: как адаптировать новые законы к условиям общественного устройства народов, имевших иные традиции и способы организации своего социального пространства. Поэтому основное внимание в ходе реформ 60-70-х гг. XIX в. было обращено на регулирование и изменение правовой сферы народов Кавказа
путём поэтапного создания институтов, обязательных при включении их в имперскую среду.
Ещё в 1865 г. в комитете по преобразованию административных и судебных учреждений, созданном при наместнике и занимавшимся вопросами о применении к Закавказскому краю и Ставропольской губернии судебных уставов 20 ноября 1864 г., появились сомнения по поводу введения новых законов без «изъятий». Необходимо подчеркнуть, что ситуация в этих районах края существенно отличалась от территорий с горским населением, и тем не менее власти всё же не решились на введение в Закавказье суда присяжных и выборных судей. Позиция Кавказского наместника Великого князя Михаила Николаевича состояла в том, что «учреждать суд присяжных в стране, наполовину населённой мусульманами, значило бы во многих случаях ставить правосудие в зависимость от религиозных верований, требующих безусловного ограждения единоверцев от преследования закона». По той же причине было решено отказаться и от принципа, выборности, т.к. «предоставить назначение мировых судей избранию местных сословий в лице земских учреждений имело бы последствием преобладание не более способных, но более влиятельных в среде разноплеменной» по «материальным и отчасти политическим причинам» Наряду с этим кавказские власти опасались возрастания влияния на население Кавказа духовенства, считая что оно «недостаточно ещё ограничено и подчинено правительственному надзору», а также учитывали возможные негативные последствия от неразрешённого на тот период «сословного вопроса» [16].
Эти идеи кавказской администрации были развиты в «Пояснительной записке к проекту положения об устройстве в Предкавказском крае двух областей Кубанской и Терской», датируемой нами 5 августа 1868 г. В документе нашли отражение выводы «комитета, учреждённого для составления проектов и положений о Кубанской и Терской областях», образованного в Тифлисе 30 апреля 1868 г. Данный комитет, как и упомянутый выше закавказский комитет, также делал вывод о том, что «отсутствие земских учреждений в Кубанской и Терской областях само по себе не допускает уже возможности применения к ним нового судебного устройства без существенных изменений». Особое внимание в проекте уделялось принципам устройства горского судопроизводства в Терской области. В документе подчёркивалось, что «местные условия Терской области, в которой . большая часть населения состоит из горцев, требуют ещё нескольких изменений по судебной части». Комитет исходил из преждевременности отделения там судебной части от административной, т.к. «для населения воинственного и беспокойного, как горское население Терской области, такой порядок может представлять весьма серьёзные неудобства». Его рекомендации состояли в том, «чтобы в местностях Терской области, занятых горским населением, введение мировых учреждений на одинаковых с местностями, занятыми русским населением основаниях отложено было до того времени, когда наместник Кавказский признает возможным это сделать», оставив до принятия такого решения «разбирательство дел, предоставленных Положением 20 ноября 1864 года ведению мировых
судей,.. .обязанности полицейской власти» [17]. Рассмотрение такой категории дел комитет возлагал на окружных начальников и их помощников, при которых должны «состоять, взамен прежних депутатов окружных Горских судов, почётные лица из горцев для разъяснения существующих в горских обществах обычаев». Комитетом обращалось внимание на обязательность привлечения к судопроизводству местных представителей по двум основаниям: во-первых, «чтобы одновременным устранением от дел большого количества влиятельных между горцами лиц, заседающих ныне в Горских Судах, не поставить их во враждебные отношения к новому порядку, при самом его введении», и, во-вторых, «чтобы это не послужило населению видимым поводом к толкам о том, что новая реформа положительно разрушает народные обычаи, отнимая от населения право участия в разборе дел» [18]. Эти рекомендации вошли затем в новое «Положение о Кубанской и Терской областях» 1869 г.Представленный комиссией военного ведомства в Кавказский комитет проект положений о реформировании административного управления в Кубанской и Терской областях и введении в них и в Черноморском округе судебных уставов 20 ноября 1864 г. был утверждён Александром II Высочайшим указом Правительствующему Сенату от 30 декабря 1869 г., согласно которому на обе области распространялось гражданское управление. Указ оговаривал возможность «в местностях, занимаемых горским населением, определение времени введения мировых учреждений на одинаковых основаниях с занятыми русским населением местностях предоставить наместнику Кавказскому» [19].
Почти через год, 18 декабря 1870 г., Кавказским наместником были утверждены «Временные правила для горских словесных судов Кубанской и Терской областей». Принципиальное отличие этого акта от применявшихся ранее документов и в первой половине XIX в. и в рамках военно-народного управления с конца 50-х гг. состояло в том, что горское судопроизводство встраивалось в рамки российского законодательства (хотя и с серьёзными изъятиями). С его введением «начальники областей при определении наказания горцам должны были применять Уложение о наказаниях, а не руководствоваться циркуляром 8 марта 1868 гола и вообще циркулярами, изданными Главнокомандующими в прежние времена.» [20]. Считать же, что, «освободив суд от произвола горских феодалов, кавказская администрация подчинила его своей власти» [21], мягко говоря, некорректно, т.к. горское законодательство и суд политикой властей подстраивались под российские правовые парадигмы. Задача реформы как раз и состояла в том, чтобы создать российское законодательство, регулировавшее правовые отношения горцев и вывести его из-под влияния военных властей. Несмотря на то, что был оставлен административный контроль за судебными решениями горских судов, принципиально важным изменением стало регулирование их решений законодательными актами, а не частными предписаниями и циркулярами отдельных начальников, как в предыдущие годы. Временный характер создаваемых судов определялся тем, что требовался достаточно длительный период для распространения российских законов и постепенного сближения судебной системы народов Северного Кавказа с общероссийскими принципами.
С 1января 1871 г. окружные словесные суды, работавшие на основе «Положений об управлении горцами Терской и Кубанской областями» 1865 и 1866 гг. были преобразованы в горские окружные словесные суды по уголовным и гражданским делам. Согласно «Правилам» 18 декабря 1870 г., в Терской области для кабардинцев и балкарцев был создан Нальчикский окружной горский словесный суд, для осетин - Владикавказский, для ингушей -Назрановский, и три суда - Грозненский, Аргунский и Веденский - для чеченцев и для кумыков - Хасав-Юртовский [22]. В Кубанской области население 80 разноплеменных аулов поступило в ведение трёх горских словесных суда -Екатеринодарского, Майкопского и Баталпашинского [23]. К первым двум судам относилось адыгское и абазинское население Екатеринодарского, Темрюкского и Майкопского уездов, а к третьему, Баталпашинскому, - абазины, кабардинцы, абадзехи, бесленеевцы, карачаевцы и ногайцы, проживавшие в одноименном уезде [34].
Чем руководствовался законодатель, формируя концепцию судебной реформы во «Временных правилах для горских словесных судов Кубанской и Терской областей» [25]. Он определил, что горские словесные суды рассматривают все уголовные дела, «указанные в уставе о наказаниях, налагаемых мировыми судьями», за исключением тех, которые находятся в компетенции аульных (сельских) судов. (ст. 7). При этом на основе «Уложения о наказаниях уголовных» 1866 г. из юрисдикции горских судов изымалась часть статей, предусмотренных уставом уголовного судопроизводства 20-го ноября 1864 г. и отнесённых к ведомству окружного суда (ст. 8), но в литературе, как правило, на это изъятие внимание не обращается. [26]
В Кубанской области за горскими судами оставлялась только небольшая группа уголовных преступлений: кражи со взломом, а также с применением оружия, при цене похищенного менее трёхсот рублей, и совершённые в первый или второй раз; преступления в отношении женщин: похищения, растление, изнасилования Остальные же переводились под общую юрисдикцию. По другому строилось законодательство для горцев Терской области, где «по-прежнему» за судами закреплялось рассмотрение широкого круга «преступных действий», в число которых, наряду с приведёнными выше для кубанских горцев, вошли дела о «нанесении ран, увечий, смерти «в ссоре или драке, начавшейся без всякого намерения совершить убийство или чинить увечье и рану»; «случайном, без намерения» причинении «смерти, ран или, увечья или иного повреждения здоровья; превышении пределов «личной обороны»; а также дела «по предупреждению и прекращению, на основе местных обычаев, вражды и кровомщения». Как видно, законодатель, не форсируя искусственно перевод всех преступлений под определение статей российских законов, оставил в юрисдикции горского суда ряд тяжких уголовных составов, дифференцировав, таким образом, перевод горского населения на российское уголовное право. На эту проблему обращал внимание Кавказский наместник, констатировавший, что временно вне общероссийской юрисдикции в введении горских судов были оставлены уголовные преступления: о поранении в драках и ссорах, по случайным убийствам, «которые хотя и неподсудны мировым судам, но
которые впредь до времени признавалось неудобным изъять из ведомства судов по местным обычаям» [27].
Не распространив российские юридические нормы на все составы преступлений и правонарушений и оставив ведение судопроизводства «на основании местных обычаев» (ст. 50), т.е. адатов, и, частично, шариата, законодатель предоставил горскому суду возможность «по таким делам, для решения которых обычай не сложился», руководствоваться «общими законами Империи» (ст. 50) На эту сторону в деятельности горских судов, как правило, обращается мало внимания, в результате чего создаётся впечатление, что они работали исключительно на «основании местных обычаев», или ими только «иногда использовалось общеимперское судебное законодательство» [28]. Между тем только этот путь - применение «общих законов Империи» европейского уровня в горском судопроизводстве мог вывести его за рамки узких патримониальных норм и архаичности. Такая же двойственность сохранялась и при вынесении приговоров, строившихся на сочетании бытовавших обычаев и норм закона. «Временные правила.» устанавливали, что «при решении дел уголовных, суд определяет - по совести степень вины обвиняемого, по - обычаю - количество вознаграждения, следующего потерпевшему от преступления, и по закону - следующее виновному наказание». (ст. 52) Преувеличением является мнение Ж.А. Калмыкова. что «председателю суда предписывалось по всем уголовным делам руководствоваться только статьями из русского судебного устава о 20 ноября 1864 г.» [29], но, как видно из документа, это было не так.
Кроме адатов часть дел рассматривалась на основании шариата, но сфера применения мусульманского права была максимально сужена, насколько это оказалось возможным в условиях того времени. Такой подход диктовался причинами как политического, так и юридического характера. Политический аспект этой проблемы заключался в стремлении снивелировать влияние ислама на внутреннюю жизнь мусульманских народов Кавказа, а юридический - в постепенном освобождении горских правовых норм от шариатских правил с тем, чтобы его позиции со временем могли занять светские российские законы. Поэтому за шариатом в горских словесных судах был оставлен лишь небольшой круг дел, в которые государство до определённого времени не вмешивалось: о заключении и расторжении брака и связанных с ним личных и имущественных правах, о законности рождения и о наследстве (ст. 50).
Немаловажное значение придавалось созданию достаточно чёткой процедуры работы горских словесных судов. Суд превращался в институт, заседания которого должны были проводиться ежедневно, или в особые дни, устанавливавшиеся начальником области за исключением воскресных и «табельных» (праздничных) дней, а в мусульманских районах - кроме пятниц и праздников Байрама и Курбана (ст. 21). Устанавливалось, что такие заседания могли проводиться «не только в местах их [судов постоянного. - В.М.] пребывания, но и в других местностях, к их округам принадлежащих». (ст. 21) Это означало, что законодатель, распространяя новые судебные учреждения, понимал необходимость их приближения к населению. Вызывалось эта
потребность и непрочным устройством горских районов обеих областей. Заседания горских словесных судов проводились в составе не менее трёх человек, во главе с председательствующим (ст. 20). Но закон позволял и расширять число участников судебного процесса, что должно было привлекать к участию в судебных процессах и знакомству с устанавливаемыми российской властью нормами большего числа заинтересованных лиц. Процедура судебного заседания предусматривала, чтобы разбор дел проводился открыто, «изустно и публично», и лишь в некоторых, оговоренных законом случаях, их рассмотрение велось «при закрытых дверях», по делам, разбирательство которых открыто по этическим соображениям являлось нежелательным, и «по жалобам частных лиц», когда обе стороны просили «о негласном разбирательстве дела» (ст. 22).
Наряду с уголовными горский словесный суд рассматривал часть гражданских дел, а именно «все иски.отнесённые к ведомству мирового судьи», кроме «подведомых аульным (сельским) судам» (ст. 13). Горскому суду было оставлено право рассмотрения «исков не свыше двух тысяч руб.» в тех случаях, когда долговые обязательства и право собственности разбирались по адатам, т.е. не были «основаны на формальном акте» (юридическом документе), или как дела «о наследстве, о разделе имущества и спорах наследников как между собою, так и против действительности духовных завещаний, составленных по горским обычаям» (ст. 14), а также дела по опеке (ст. 72). Наряду с этим на горский словесный суд возлагалось выполнение нотариальных обязанностей в тех местностях, где ещё не было нотариусов (ст. 108), что также являлось важным нововведением в систему горского правосознания и правовой практики. Крупные гражданские иски, «превышающие власть мирового судьи» (ст. 14), и, сопряжённые с казённым управлением (ст. 17) изымались из горских судов и относились к ведомству окружных или мировых судов. На их рассмотрение передавались гражданские «иски, в коих участвуют, в качестве истца или ответчика, лица, не принадлежащие к горскому населению» и «иски, сопряженные с интересом казённых управлений». (ст. 17). Закон предоставлял право сторонам, участвующим в тяжбе, по взаимному согласию передавать гражданские иски (указанные в ст.14) для решения в окружной суд с изъятием их из горского словесного суда (ст. 16). Логика такой инициативы законодателя состояла не только в установлении взаимосвязи двух видов судов - горских словесных и окружных и мировых, но и в создании единого правового поля для всех участников процесса, будь то отдельные личности или представители государства.
Компетенция словесного суда ограничивалась и при обвинении горцев в нескольких проступках или преступлениях, «из коих одни подлежат рассмотрению горского словесного суда, а другие подсудны мировому или окружному суду» (ст. 10). В таких случаях дела направлялись в суды по их подведомственности: в окружной, мировой, горский словесный или аульный (сельский). Кроме того, по ст. 9, рассмотрению только в окружных или в мировых судах подлежали преступления, в которых обвинялись «хотя бы вместе с горцами [лица. -В.М.], не принадлежащие к горскому населению» и
совершённые «хотя бы одними горцами, но не исключительно противу горцев, а и против других лиц и нарушающие права этих лиц». Данная норма была установлена потому, что такие проступки и преступления выходили за рамки горских судов: лица, «не принадлежавшие к горскому населению», не могли судиться по правовым нормам кавказских народов.
Единолично, «одним председательствующим в горском словесном суде, без участия депутатов», могли рассматриваться «проступки», совершённые горцами и предусмотренные уставом о наказаниях, налагаемых мировыми судьями. Это были дела по административным правонарушениям и подразделялись они на две категории. К первой относились проступки, связанные с несоблюдением «порядка управления», «благочиния, порядка и спокойствия», «общественного благоустройства», «народного здравия», т.е. нарушавшие внутреннюю жизнь сельских обществ и аулов. Ко второй - «все нарушения уставов: о паспортах, строительного и путей сообщения, пожарного, почтового и телеграфного».
«Временные правила.» прописывали чёткие процессуальные нормы. Потерпевший по преступлениям, предусмотренным ст. 8, имел право просить, «чтобы его дело было рассмотрено в окружном суде» вместо горского словесного. В таком случае дело передавалось судебному следователю окружного суда (ст. 12), что должно было сказаться на качестве как предварительного следствия, так и способствовать выработке более общих требований к слушанию дел, поступавших от разных обществ. Документ регламентировал права и обязанности истцов, ответчиков и свидетелей от момента подачи письменного заявления (ст. 26) до внесения апелляционной жалобы (ст. 60) и получения приговора (ст. 61-66), определял даже денежные вознаграждения «за путевые издержки» свидетелям, вызывавшимся в суд (ст. 67,68). Как видно из анализа статей «Временных правил.», они по своему характеру и содержанию были типичны для переходной эпохи.
Значение судебной реформы начала 70-х гг. XIX в. состояло не столько в том, что «на местное население постепенно распространялось Российское законодательство», которое «отвечало новым условиям жизни горцев» [30], сколько в формировании среди горских народов Кубанской Терской областей принципиально иного по сравнению с патриархально-традиционным, нового правосознания европейского типа. В 1872 г. наместник констатировал, что «почти двухлетний опыт [реформы судебной системы. - В.М.] не подал повода к заключению, чтобы важная мера, предпринятая в отношении горского населения Северного Кавказа, была преждевременна». Примером этому, по его словам, служили высказанные «осетинским населением Владикавказского округа и даже населением бывшей Кабарды желания, чтобы у них горский был окончательно упразднён» в пользу организации «правильного суда» [31]. Признанием готовности осетинского населения к использованию в повседневной практике российских законов, а не «исключением» [32] стало учреждение 28 октября 1871 г. мирового отдела Владикавказского округа вместо горского словесного суда, в то время как в Кабарде, несмотря на аналогичную просьбу, было решено не форсировать подобные изменения. В данном случае логика такой направленности реформирования этого правового
учреждения наглядно показывает, что «горские суды являлись переходными от обычноправового и мусульманского судопроизводства к российскому»[33].
Т.о. политико-юридическая практика властей, проводившаяся им в конце 60-х - начале 70-х гг. XIX в.среди горцев Кубанской и Терской областей, позволяет говорить о том, что они отказались от чрезвычайных мер в регулировании правовой сферы северокавказского общества и в условиях завершившейся Кавказской войны и эпохи Великих реформ в России приступили к реформам, однотипным и близким по содержанию с проводимыми во внутренних губерниях. Даже с учётом того, что российские законы в тот период здесь применялись в адаптированном виде, «с изъятиями», они формировали новое правовое пространство горцев и по своему содержанию были направлены на ликвидацию патриархальных правовых норм, являвшимся препятствием в проведении имперской интеграционной политики на кавказской окраине. Другой вопрос: как воспринимали эти изменения горское
общественное, и в т.ч. правовое сознание. Насколько соответствовали ему и существовавшим в тот переходный и переломный для горских общественных структур период эти реформистские устремления правящих кругов Российской империи - это отдельная проблема. К концу XIX в. формировавшиеся российской администрацией правовые нормы горского законодательства, приемлемые в 60-70-е гг., исчерпали себя, а сам институт горского словесного суда превращался в анахронизм и подвергался справедливой критике, и в целом система правового устройства народов Северного Кавказа требовала новых кардинальных изменений.
Примечания:
1. Рейнке Н.М. Горские и народные суды Кавказского края. СПб., 1892; Рейнке Н.М. Горские и словесные суды Кубанской области. СПб., 1912.
2. Евангулов Г.Г. Местная реформа на Кавказе. СПб., 1914. С. 18.
3. Кумыков Т.Х. Экономическое и культурное развитие Кабарды и Балкарии в XIX в. Нальчик, 1965. С. 247.
4. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.). Т. 2. М., 1988. С. 281.
5. Малахова Г.Н. Становление и развитие российского государственного управления на Северном Кавказе в конце XVII - XIX вв. Ростов н/Д, 2001. С. 240.
6. Магаяева П.И. Горские словесные суды Кубанской области // Вопросы истории. 2005. № 6. С. 154.
7. Кондрашёва А.С. Система военно-народного управления как форма
политического компромисса российской администрации и северокавказских горцев (2-я половина XIX века). URL:
www.http://science.ncstu.ru/articles/law/06/22.pdf.file_download.209 КБ.
8. Боров А.Х. Северный Кавказ в российском цивилизационном пространстве. Нальчик, 2007. С. 39.
9. Кокурхаев В.А. Правовая система и судопроизводство чеченцев и ингушей (вторая половина XIX - начало XX века) // Вопросы истории Чечено-Ингушетии. Грозный, 1977. С. 35.
10. Хасбулатов А.И. Установление российской администрации в Чечне (II пол. XIX - нач. XX в.). М., 2001. С. 83.
11. Калмыков Ж.А. Установление русской администрации в Кабарде и Балкарии (Конец XVIII - начало XX века). Нальчик, 1995. С. 27-28.
12. Кудаева С.Г. Адыги (черкесы) Северо-Западного Кавказа в XIX веке: проблемы трансформации и дифференциации адыгского общества. Майкоп, 2006. С. 265-266.
13. Малахова Г.Н. Указ. соч. Ростов н/Д, 2001. С. 235.
14. Цаликов А.Х. Кавказ и Поволжье. М., 1913. С. 66.
15. Милютин Д.А. Дневник Д.А. Милютина. 1873-1875. Т. 1. М., 1947. С.
10.
16. Отчёт по главному управлению наместника Кавказского за первое десятилетие управления Кавказским и Закавказским краем е.и.в. великим князем Михаилом Николаевичем. 6 декабря 1862 - 6 декабря. 1872 г. Тифлис, 1873. С. 39.
17. РГИА. Ф. 1405. Оп. 66. Д. 7866. Л. 11.
18. РГИА. Там же. Л. 12.
19. Сборник правительственных распоряжений и решений по устройству быта крестьян и поселян Кавказского края (1864-1880). Тифлис, 1880.
20. Эсадзе С. Историческая записка об управлении Кавказом. Тифлис, 1907. Т. I. С. 90.
21. История народов Северного Кавказа ... М., 1988. С. 281.
22. Калмыков Ж.А. Указ. соч. Нальчик, 1965. С. 28.
23 Материалы по обозрению горских и народных судов Кавказского края /
сост. Н.М. Агишев, В.Д. Бушен. СПб., 1912. С. 10.
24 Магаяева П.И. Указ. соч. // Там же. 2005. № 6. С. 153-154.
25. Терский календарь на 1895 год. Вып. 4. Владикавказ, 1894. С. 135-145.
26. Кумыков Т.Х. Указ. соч. Нальчик, 1965. С. 248.
27. Отчёт по главному управлению наместника Кавказского ... Тифлис, 1873.С. 63.
28. Кудаева С.Г. Указ. соч. Майкоп, 2006. С. 265.
29. Калмыков Ж.А. Указ. соч. Нальчик, 1965. С. 52.
30. Калмыков Ж.А. Указ. соч. Нальчик, 1965. С. 27.
31. Отчёт по главному управлению наместника Кавказского. Тифлис,
1873.С. 63.
32 Малахова Г.Н. Указ. соч. Ростов н/Д, 2001. С. 240.
33. Северный Кавказ в составе Российской империи / отв. ред. В.О. Бобровников, И.Л. Бабич. М., 2007. С. 200.
