Политическое лидерство как фактор демократических преобразований в России Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Николай КУПЧИН

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЛИДЕРСТВО КАК ФАКТОР ДЕМОКРАТИЧЕСКИХ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ В РОССИИ

Политическое лидерство в ситуации построения демократической системы, как правило, сопряжено с острым столкновением формальных и неформальных структур политической системы. Если в странах с давно установившимся демократическим устройством и успешным функционированием формальных институтов имеет место конгруэнтность (соразмерность, соответствие, совпадение) партикуляристских неформальных (гражданских) институтов и практик и выстраиваемой универсальной политической системы, то в странах становящейся демократии в ситуации отсутствия такой конгруэнтности возникает рассогласование между микро- и макроуровнем, что может привести к элиминации демократических институциональных инноваций1.

Тем самым успех демократического транзита и политическая стабильность зависят от объективных факторов (особенности истории и культуры конкретного общества, типичная для него структура отношений внутри малых групп и др.) и наличия прозорливого политического лидера, способного выстроить успешно функционирующую демократическую институциональную систему, оптимально совмещающую неформальные и формальные политические структуры, наследующую и институциали-зирующую оправдавшие себя политические механизмы и включающую принципиально новые, призванные обеспечить как демократичность, так и эффективность работы всей системы.

В сфере изучения перехода к демократическим формам государственности накоплен большой теоретический опыт. Одной из злободневных проблем демократических переходов является проблема возникновения разного рода неполных (дефектных, процедурных, электоральных, нелиберальных, авторитарных, управляемых и т.д.) демократий. Анализ процессов демократизации дает возможность моделировать динамику реальных политических процессов, в которых сталкиваются волюнтарные и институциональные факторы, и выявлять роль этих факторов в политическом процессе.

Неформальные политические сети, которые не увеличивают, а уменьшают действенность формальных демократических институтов в дефектных демократиях, нередко бывают результатом эволюции институтов автократического режима. Для целого ряда таких режимов Восточной Азии (Южная Корея, Тайвань, Китай) и Восточной Европы (Россия, Венгрия) характерны плотное сплетение клиентелистских и персоналистских сетей, неформальные «режимы давления» и лоббирование внутри государственного аппарата. Неформальные механизмы в какой-то мере играли роль «функциональных эквивалентов», отчасти обеспечивали эффективные формы коммуникации, опосредования интересов и реали-КУПЧИН Николай зации решений, компенсировали неэффективность формальных Николаевич, структур и институтов авторитарных режимов. Функциональная

профессор слабость формальных институтов создавала благоприятные усло-

Московского вия для развития неформальных.

института __________

иностранных языков 1 Сергеев В.М. Демократия как переговорный процесс. — М., 1999.

Экстраполируя общую схему взаимодействия формальных и неформальных институтов на проблему политического лидерства в условиях становления демократии, можно смоделировать несколько типовых ситуаций взаимодействия лидера и окружающих его структур, или институтов.

Блондель выделяет три типа структур, окружающих лидера: 1) «естественно» развившиеся внутри общества и особенно сильные в странах с традиционным укладом и в развивающихся странах;

2) «созданные людьми» (но не лидером) и превалирующие в западных обществах;

3) созданные лидерами и характерные для коммунистических стран и многих стран «третьего мира»1.

Очевидно, Блондель говорит о неформальных («естественные» и часть «искусственных») и формальных (часть «искусственных») институтах и высоком влиянии лидера в условиях волюнтаристских политических режимов.

«Естественные» структуры, по Блонделю, существуют в обществе долгое время, формируются группами скорее специального, чем политического характера, но оказывают большое политическое влияние, особенно в силу мощных уз лояльности внутри этих групп.

«Естественные» структуры имеют два основных и взаимосвязанных свойства: они могут рассчитывать на массовую лояльность членов групп; связь между группой и ее членами основана скорее на эмоциональных узах, чем на рациональных идеях и целях. Члены «естественных» структур принадлежат им как бы с момента рождения и растут вместе с другими членами групп. Создаются прочные образцы отношений, которые обычно носят исключительный характер привязанности. Внутри них развивается культура и идеология, регулирующая образцы поведения членов групп.

Отношения между членами группы и ее лидерами основаны на лояльности. Фактор лояльности внутри «естественных» структур воздействует на положение и власть общенациональных лидеров в тех обществах, где такие структуры преобладают. Как правило, общенациональные политические лидеры извлекают пользу из лояльности, будучи лидерами «естест-

1 Блондель Ж. Политическое лидерство: Путь к всеобъемлющему анализу. — М., 1992, стр. 109—115.

венных» групп или входя в тесный союз с их лидерами. Однако общенациональные лидеры не должны абсолютизировать лояльность «естественных» структур при проведении своей политики: порой, если не всегда, они будут испытывать затруднения при давлении на собственную группу или на другие группы, с которыми лидеры связаны, ради достижения своих целей. Цели общенационального лидера станут вызывать подозрения, их будут рассматривать как покушение на традиции.

Блондель полагает, что пока общенациональные лидеры выступают в роли «менеджера», они воспринимаются членами «естественных» структур и извлекают пользу из традиционной лояльности. Как только общенациональные лидеры пытаются достичь большего, осуществить социальные перемены, «естественные» структуры становятся помехой на их пути, и обращаться за поддержкой приходится к другим структурам.

Среди «искусственных» структур Блондель выделяет три типа: формальные (ассамблеи, органы местного управления, суды, даже общенациональная исполнительная власть); неформальные политические организации (политические партии); иные неофициальные организации, которые связаны с политической жизнью и играют в ней немалую роль (профсоюзы, женские и молодежные организации, группы интересов).

Названные структуры преследуют цели более широкие, чем поддержка лидеров или рекрутирование политической элиты; некоторые организации нацелены на ограничение сферы деятельности лидеров и контроль за ними. Во всех случаях, в противоположность «естественным» структурам, «искусственные» структуры имеют определенную цель, например организацию политической системы в соответствии с теми или иными принципами (формальные государственные институты) или защиту какой-то части общества (группы интересов). В «искусственных» политических структурах поддержка и лояльность определяются не эмоциональными узами между членами, а нацеленностью на достижение определенных результатов. Связь между «искусственными» структурами и большинством их членов является поэтому более специфичной, более инструментальной и зачастую более слабой.

В целом отличия «естественных» и «искусственных» структур, согласно Блонделю, имеют тенденцию увеличиваться, поскольку политика вторых адресована всему обществу, а не отдельной ее части. В этом смысле «искусственные» структуры делают политику «общенациональной», чем помогают лидерам бороться с узкогрупповыми тенденциями, свойственными «естественным» структурам. Однако «искусственные» структуры зачастую не в силах обеспечить столь же мощную лояльность, которая характерна для «естественных» структур. В конфликте между «естественным» и «искусственными» структурами граждане могут оказать большую поддержку «естественным», а не государственным структурам, будь то формальные организации, предусмотренные конституцией, или неформальные, такие как политические партии или группы интересов.

Помощь, получаемая общенациональным лидером от «искусственных» структур, зависит от того, насколько они конкурентны перед лицом «естественных» структур. Если превосходство налицо, лидеры могут извлекать пользу из развития «искусственных» структур, как конституционных, так и «неофициальных». Однако не все однозначно, ибо эти структуры часто создаются для ограничения власти лидеров. Представительные органы могут помочь сделать политику «общенациональной», но могут также попытаться сделать лидера подотчетным; политические партии могут содействовать лидеру в обеспечении общенациональной поддержки, но, с другой стороны, обязывают его считаться с влиятельными политиками в партии на региональном и национальном уровнях. Игра политиков обретает общенациональный масштаб; она перестает основываться на традиционной лояльности, но лидеры оказываются заложниками «искусственных» структур. В двухпартийной системе общенациональные лидеры временно могут пользоваться преимущественным влиянием, но в условиях многопартийной системы они зачастую не властны над теми, кто принимает внутрипартийные решения.

Потребность преодолеть ограничения ведет общенациональных лидеров к созданию новых структур, например подчиненных им «персонализированных» полити-

ческих партий. Персонализированные партии успешны продолжительное время в том случае, когда являются подлинно коллективными и идут дальше оказания помощи единоличному лидеру (коммунистические партии, голлистская партия).

Таким образом, политическое лидерство выступает одним из основных факторов, способных влиять на взаимодействие формальных и неформальных структур в политической системе. Влияние может осуществляться лидером разнообразными способами: путем взаимодействия с политическими институтами, соперничества с ними, руководства ими и создания новых структур. Во всех случаях лидер может выступать на стороне неформальных и формальных институтов и представлять оба типа структур.

В начале 1990-х гг. либеральная идеологическая установка наиболее активной части российской политической элиты и ее лидеров диктовала строго определенное направление первоначального институционального выбора. Последний был ориентирован на модель «слабого» государства, характерную для США и Англии. Приоритетные направления такой политической модернизации: минимизация роли государства, прогрессирующая федерализация (которая приняла в первое время неуправляемую форму), реформирование командно-административной системы управления, опора на гражданское общество.

Однако уровень развития гражданского общества и сферы публичной политики в целом, специфика российского государственно-политического устройства, исторически сложившаяся политическая традиция, очевидные внутренние и внешние угрозы безопасности не отвечали данному выбору и/или способам и скорости его воплощения.

Идеология преобразований, которая направляла действия российской политической элиты и политических лидеров, находящихся у власти, и ориентированная на модель «слабого» государства, столкнулась с корпоративными интересами экономической элиты, инерцией политической традиции, насущными задачами институционального строительства. В результате в 1990-е гг. сформировалась противоречивая государственно-политическая система, сочетавшая

элементы «сильного» и «слабого» государства. Модели «сильного» государства отвечала система суперпрезидентской власти, обладавшая всей ее полнотой без сколько-нибудь реального противовеса со стороны представительной власти и судебной системы. Модели «слабого» государства соответствовало наличие пространства публичной политической и относительно свободной экономической деятельности, которая затруднялась прежде всего отсутствием на начальном этапе реформ необходимых институциональных и организационных основ.

Выбор российской правящей политической элитой в начале реформ институционального дизайна, основные ее действия по выстраиванию новой политической системы диктовались, по нашему мнению, поверхностно воспринятой либеральной доктриной без сколько-нибудь серьезного учета специфики социально-экономического, культурно-ценностного, институционального и ситуационного контекста преобразований. Помимо идеологических предпосылок действия элиты определялись ее корпоративными интересами.

Несформированность гражданского общества выразилась, помимо прочего, в отсутствии моделей устроения социума, альтернативных господствовавшей: элита не смогла предложить стратегический план преобразования российского общества, сходный по своим интенциям с появившимися, например, в Германии или Японии на рубеже XIX и XX в. Недостаток собственных оригинальных идей, а также историческая склонность части политического класса России к резонерству и определили выбор неолиберальной модели трансформации общества1.

В 1998—1999 гг. политический и экономический кризис в стране достиг предельной остроты. В данной ситуации та часть российской политической и экономической элиты, которая контролировала администрацию президента и правительство, осуществила быструю и неожиданную для политических соперников смену первого лица государства. Имидж Путина как энергичного «антикризисного управляющего», выступившего с консолидирующими элиту и насе-

1 Володин А.Г. Россия: трудности межстадиаль-ного перехода или кризис цивилизации? // Полис, 2003, № 5.

ление лозунгами, отвечал настроениям значительной части россиян, уставших от десятилетия болезненных и бесплодных реформ, напуганных терактами в Москве и других городах2. Пришедший к власти Путин формально был преемником Ельцина, однако по основным политикоимиджевым характеристикам воспринимался абсолютным большинством народа как «антиельцин».

Помимо традиционной мобилизации административного ресурса, активного применения политических технологий и СМИ, существенную роль сыграл чисто личностный фактор. Был задан принципиально новый образец и стиль политической деятельности: подчеркнуто деи-деологизированный, деловой, консенсусный по отношению к внутриполитическим контрагентам и жесткий по отношению к внесистемным политическим акторам. С политической сцены вытеснены наиболее одиозные фигуры прежнего политического режима (Б. Березовский, В. Гусинский), один из трех ведущих телевизионных каналов получил новых собственников, лояльных новому политическому режиму, на центральных каналах развернута целенаправленная работа по информационной поддержке политики нового президента. Были осуществлены меры по укреплению так называемой вертикали власти (учреждение федеральных округов, изменение механизма формирования верхней палаты парламента) — федеральная структура получила скрепляющий в единое политическое целое институт, противоборствующий тенденции к федерализации государства. Проводилась активная открытая и закулисная работа по налаживанию контактов с региональными элитами, губернаторами, позволившая консолидировать большую часть российской элиты в рамках установившегося политического режима. В этом русле политические оппоненты Кремля в лице промосковской элиты также были инкорпорированы в новообразованную единую политическую коалицию. При активном использовании административного ресурса и политической поддержке набравшего популярность президента создана новая, чрезвычайно мощная партия власти. Осуществлению

2 Туманов С. В., Гаспаришвили А. Т., Митева Л. Д. Политическое харизматическое в России: мифы и реалии // Социс, 2003, № 3.

асимметричной консолидации большей части российской элиты вокруг Центра способствовала начавшаяся вторая чеченская военная кампания. Угрозы терроризма стали поводом и оправданием более жесткой централизаторской политики нового режима. Поддержку у населения и некоторых региональных элит получил курс на «равноудаление» олигархов. Несмотря на то, что курс на «равноудале-ние» олигархов не был проведен последовательно, тенденция к «приватизации государства», существовавшая в период режима Ельцина, свернута.

Таким образом, со сменой режима произошла смена основной модели государства, на которую ориентированы проводимые политические преобразования. Государство вновь стало утверждаться как центральный политический институт и единственный реальный агент политических изменений в соответствии с политической традицией и политической ситуацией — снова стало «сильным», что нашло поддержку у большей части населения. Усилилась координация действий между различными уровнями и структурами исполнительной власти, последняя, задействовав имеющиеся административные ресурсы, восстановила свое главенство среди региональных властей.

По мнению А. Турена, масштабные политические трансформации должны производиться государством постольку, поскольку только в государственной сфере возможна «поддержка идентичности социального целого в его движении от прошлого к будущему». Природа и смысл гражданского общества совершенно иные — гражданское общество, которое представляет собой естественное поле множественности мозаичных конфликтов и переговоров, не может выполнять жизненно важную функцию сохранения социально-исторической идентичности1. Данное мнение спорно: институциональное строительство не может не опираться на неформальные диспозиции отношений основных социальных сил, которые складываются и закрепляются традицией на уровне гражданского общества и/или общества и культуры в целом, хотя для России аргумент в пользу этатистской модели модернизации актуален.

1 Турен А. Возвращение человека действующего. - М., 1998, стр. 142.

Однако возникает проблема наличия конкретной политической силы и лидера, выступающих от имени государства в качестве проводника политических преобразований, и — в случае наличия таковых — проблема доверия гражданского общества политическому лидеру и возглавляемой им политической силе.

Существует точка зрения, согласно которой в социально-политических макропроцессах (модернизация и т.п.) не следует преувеличивать волюнтаристскую составляющую и полагаться на действия акторов на политической сцене. Несмотря на политическую волю, присутствующую во всяком изменении, модернизация носит скорее структурный характер. Модернизации вызваны насущностью изменений, которые объективно созрели внутри старого режима или старой системы. «Если государство при прежнем режиме относилось к разряду «сильного», то после периода революционной ломки и несмотря на революционный волюнтаризм его структура вновь выстроится, сохраняя характеристики сильного государства»2.

Именно это произошло и происходит в современной России: волюнтаристски введенная модель «слабого» либерального государства по причине несостоятельности в российском контексте и под воздействием многочисленных внутренних и внешних причин и даже угроз сменилась моделью «сильного» государства. Следует подчеркнуть, что, несмотря на «структурную заданность» модернизации моделью «сильного» государства, как раз волюнтаристский фактор имел существенное значение в перипетиях российских политических трансформаций. На наш взгляд, возврат к модели «сильного» государства произошел во многом вне логики развития событий: в условиях кризиса совершилась передача, но не смена власти. После смены новый политический деятель и пришедшая с ним команда инициировали и стали энергично проводить новый курс, получивший беспрецедентную с момента начала преобразований поддержку.

2 Спиридонова В. И. Демократическая перспектива этатистской модели государственности в современной России // Этатистские модели модернизации. — М., 2001, стр. 130.