CC BY
57Джулия ПРЕЛЬЦ ОЛЬТРАМОНТИ
Магистр гуманитарных наук (конфликтология, безопасность и развитие), научный сотрудник Королевского колледжа (Лондон), докторант факультета политологии Брюссельского свободного университета (Брюссель, Бельгия).
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ ЗАТЯЖНЫХ КОНФЛИКТОВ: АБХАЗИЯ, ЮЖНАЯ ОСЕТИЯ И СНИЖЕНИЕ УРОВНЯ НАСИЛИЯ
Резюме
Для понимания динамики конфликта во всей ее сложности необходимо рассмотреть причины конфликта и обратить внимание на стратегии мобилизации. Два этих элемента тесно переплетены: с одной стороны, те или иные причины, послужившие источником конфликта, порождают или поддерживают те или иные стратегии мобилизации; с другой же — мотивы, которые побуждают участников прибегать к коллективному насилию, а не к ненасильственным действиям, связаны именно с процессами мобилизации и организации. В данной работе затяжные конфликты в Абхазии и Южной Осетии рассматриваются в
теоретическом контексте политической экономии войны. Статья начинается с обзора литературы, затем выявляются ключевые заинтересованные стороны военных экономик и процессов активации границ. Далее рассматривается роль этих заинтересованных сторон как «предпринимателей в сфере насилия». Как показывает анализ, хотя интересы игроков, обусловленные политической экономией затяжных конфликтов, работали против разрешения сложившейся на тот момент патовой ситуации, они же по большей части работали и против возобновления широкомасштабного вооруженного насилия.
В в е д е н и е
Того, кто станет изучать конфликты в Абхазии и Южной Осетии в период между заключением соглашений о прекращении огня в начале 1990-х годов и возобновлением полномасштабного конфликта в 2008 году, сразу же ждет камень преткновения. Состояние конфликта в эти полтора десятилетия трудно даже как-то однозначно характеризовать. С какой-то точки зрения это война, с какой-то другой — мир. То, с чем мы сталкиваемся в обоих случаях, — это затяжные конфликты, которые нельзя считать разрешенными из-за отсутствия мирных соглашений, но которые и не были отмечены вспышками полномасштабного насилия. Основной вопрос настоящей работы — какую роль в затягивании
конфликтов в Абхазии и Южной Осетии сыграли военные экономики? — касается динамики, помогавшей сохранять такое положение дел в течение длительного периода.
Вопрос этот не относится к причинам и истокам войны как таковым — им уже не раз и не два пытались дать какое-то монопричинное объяснение. Но пока исследователи вновь и вновь пытаются исчерпывающим образом объяснить события одним-единствен-ным фактором, — из длинной цепочки неудач вырастает новый, в каком-то смысле более скромный, многоаспектный подход к пониманию войны. Согласно такому подходу — его разделяет и автор данной статьи, — речь должна идти о совпадении ряда факторов, которые в своей совокупности вызывают войну и влияют на ее ход и развитие. Эти факторы могут носить политический, геополитический, социальный, экономический, культурный, религиозный характер, и в разных случаях их комплекс и сравнительная роль будут различны. Цель настоящей статьи — прояснить роль экономических факторов на различных стадиях затяжных конфликтов, хотя мы вовсе не стремимся доказать первенствующую роль политэкономического подхода в объяснении каждого аспекта самой войны и дальнейшего развития конфликта. Политэкономический анализ войны позволяет пролить свет на некоторые мотиваторы, стимулирующие повышение или снижение уровня насилия и затягивание или прекращение конфликта. Но, кроме того, он дает возможность разглядеть роль военных экономик и «экономическую осуществимость» военных конфликтов. Таким образом, в статье рассматриваются и «почему», и «как» вооруженного конфликта как такового и его дальнейшего развития.
Политическая экономия войны
Для понимания динамики конфликта во всей ее сложности необходимо рассмотреть причины конфликта и обратить внимание на стратегии мобилизации. Два этих элемента тесно переплетены: с одной стороны, те или иные причины, послужившие источником конфликта, порождают или поддерживают те или иные стратегии мобилизации; с другой же — мотивы, которые побуждают участников прибегать к коллективному насилию, а не к ненасильственным действиям, связаны именно с процессами мобилизации и организации. Конечно, связь между этими двумя элементами может эксплуатироваться «предпринимателями в сфере насилия» и от этого усиливаться, а может смягчаться действиями «предпринимателей в сфере мира»1. В первом случае мы столкнемся с ситуацией, когда причины конфликта «сработаны» для поддержки мобилизации; во втором — с ситуацией, когда конфликт так и не разразился. Но, чтобы понять роль «предпринимателей в сфере насилия», «предпринимателей в сфере мира» и всех игроков, занимающих промежуточное положение между этими двумя группами, нужно внимательно изучать каждый конкретный случай: вряд ли на все прошлые и нынешние войны можно наложить одну и ту же матрицу причинных факторов и стратегий мобилизации.
Хотя массив литературы по политической экономии войны весьма обширен, определений самой политической экономии войны, ее предмета и содержания на удивление мало. Что еще важнее, большинство существующих определений носят по преимуществу редукционистский характер, обращают внимание на какой-то один аспект как на главный фактор2. Далее мы будем опираться на достаточно широкое определение, предложенное А. Венманом: «Политическая экономия конфликта изучает отношения между по-
1 Выражение «предприниматели в сфере насилия» широко распространено. Понятие «предприниматели в сфере мира» за отсутствием соответствующего принятого выражения сконструировано по аналогии.
2 См.: Keen D. The Economic Functions of Violence in Civil Wars. Oxford: Oxford University Press, 1998; Berdal M.R., Malone D.M. Greed and Grievance: Economic Agendas in Civil Wars. Boulder: Lynne Rienner, 2000; Le Billon P. The Political Economy of War: What Relief Agencies Need to Know. London: ODI, 2000.
литической и экономической сферами в их влиянии на динамику вооруженного конфликта, а также связь между материальными условиями и мотивацией в организации использования силы»3.
Экономический фактор в войне традиционно связывают с ее финансированием и, соответственно, с определенным компонентом организации и мобилизации. Источники финансирования конфликта, как и способы использования финансовых средств, чрезвычайно разнообразны и варьируются в зависимости от характера вовлеченных в конфликт игроков — они, например, могут быть государственными или негосударственными; от обстоятельств конфликта и внешнего окружения; от наличия поддержки извне и ресурсов, которые можно эксплуатировать в ходе конфликта, и т.д. Однако в последнее время в подходе к проблеме наметились концептуальные изменения: в качестве одной из причин или стимулов для конфликта исследователи стали рассматривать экономическую повестку дня4.
Если мы хотим разобраться в хитросплетениях политической экономии того или иного конкретного конфликта, нужно прежде всего достаточно широко и основательно представить себе военную экономику как таковую, а она представляет собой «всю экономическую деятельность во время войны»5. Отметим в первую очередь, что обычное негативное нормативное определение войны как иррационального состояния хаоса ставит экономическую деятельность во время войны в один ряд с преступными действиями или правонарушениями. Полезно было бы, однако, рассмотреть военную экономику в контексте того правового вакуума, в котором она функционирует и который отличает военную и послевоенную обстановку. В условиях такого правового вакуума перенос центра тяжести на правовые аспекты не только концептуально неверен, но и не позволяет адекватно анализировать конкретные ситуации. Если мы будем упорно придерживаться категоризации экономических действий в терминах их законности или незаконности, нам придется поставить на одну доску сотрудника Министерства обороны, который не берет взяток, и поставщика вооружений, продовольствия или услуг для национальной армии и противопоставить им обоим группу, включающую жителя приграничной территории, который «контрабандой» провозит через границу или через линию прекращения огня джинсы или помидоры, чтобы прокормить семью; бизнесменов, которые той же «контрабандой» доставляют основные ресурсы или оружие негосударственным боевым формированиям, и самих участников таких формирований. Очевидно, что анализ экономической динамики сквозь призму ее законности или незаконности и объявление многих ее субъектов преступниками не слишком много скажет нам о том, какие именно мотивы движут этими субъектами, как и почему эти мотивы действуют именно так.
Полезнее оказалась категоризация в терминах разных сегментов военной экономики: боевой, теневой и приспособительной. Она помогает лучше понять мотивы, стимулы и динамику различных субъектов6. Так, по определению М. Пью и Н. Купера, «боевая экономика включает как
1) захват контроля над производством и экономическими ресурсами, для того чтобы выстоять в конфликте, так и
3 Wennmann A. What is the Political Economy of Conflict? Delimiting a Debate on Contemporary Armed Conflict. Presented at the World International Studies Conference, Ljubliana, 23—26 July 2008.
4 Cm.: Berdal M., Keen D. Violence and Economic Agendas in Civil Wars: Some Policy Implications // Millennium —Journal of International Studies, 1997, No. 26 (3). P. 795; Keen D. Op. cit.; Collier P., Hoeffler A. On Economic Causes of Civil War // Oxford Economic Papers, 1998, No. 50 (4); Collier P., Hoeffler A., Rohner D. Beyond Greed and Grievance: Feasibility and Civil War // Oxford Economic Papers, 2006, No. 61 (1).
5 Pugh M., Cooper N. War Economies in a Regional Context: Challenges of Transformation. Boulder: Lynne Rienner, 2004. P. 8.
6 Cm.: Goodhand J. From War Economy to Peace Economy? Reconstruction and State Building in Afghanistan // Journal of International Affairs, 2004, No. 58 (1). P. 155—175; Pugh M., Cooper N. Op. cit.
2) экономические стратегии войны, нацеленные на то, чтобы лишить силы определенные группы»7.
Главные игроки, представляющие такие группы, — участники боевых действий, члены военных структур и их политических покровители — как государственные, так и негосударственные8. Диапазон предпринимаемых ими действий очень широк — от налогообложения и добывания внешней финансовой поддержки до отнятия активов и грабежа. Промежуточное положение в этом спектре занимает торговля. Всех их объединяет мотивация их экономической деятельности: финансирование военных усилий или достижение военных целей.
Второй сегмент военной экономики — теневая экономика — включает действия, нацеленные на извлечение прибыли из созданных войной проблем. Сама возможность этих действий обусловлена порожденной войной ситуацией — например, вызванным войной правовым вакуумом или появлением новых границ. Однако за всеми этими действиями, которые могут быть чрезвычайно разнообразны, стоят уже не императивы ведения войны, а экономические мотивы. Точно так же отсутствуют военные мотивы и у действий, относящихся к приспособительной экономике. Их цель — «справиться с проблемами и сохранить основные активы и средства к существованию путем действий с низкой степенью риска или пережить эрозию активов и потерю имущества»9.
В реальности две последние категории — теневая и приспособительная экономика — в значительной мере накладываются друг на друга. Это показывает, насколько сложны и многообразны интересы некоторых игроков и как трудно провести четкие различия между жителями, элитами, бизнесменами, военными и властями. До тех пор, пока житель пограничной территории, торгующий джинсами или помидорами по обе стороны выгодным образом проведенной линии прекращения огня, делает это, чтобы прокормить семью, он субъект приспособительной экономики. Если же он покупает и продает по нескольку тонн помидоров, а то еще и более прибыльные бензин и сигареты, и сколачивает такой торговлей определенный капитал, — он становится субъектом теневой экономики. Возникает вполне резонный вопрос: а нужно ли проводить различие между этими двумя видами деятельности? Но, хотя и трудно утверждать, что между ними лежит непроходимая пропасть, все же существует очевидное различие между паразитированием на обстановке конфликта, в частности на порожденном конфликтом правовом вакууме, и выживанием путем приспособления к этой же самой обстановке.
Трудно также провести четкие границы между экономическими операциями, относящимися к чисто боевой, теневой и приспособительной экономике. Это хорошо видно на примере торговли: на финансирование военных усилий могут идти средства, полученные от торговли как законными, так и незаконными товарами (драгоценными камнями, наркотиками — но также и бензином, и сигаретами); теневая экономика по большей части держится на торговле всеми видами основных ресурсов и потребительских товаров; а охваченные конфликтом районы живут в значительной мере благодаря мелкой торговле. Точно так же и отнятие имущества составляет важный компонент любой военной экономики, но легко видеть, что делается это в разных случаях с разными целями и в разных масштабах.
Все это ясно показывает: чтобы понять «кто» — каковы реальные субъекты; «почему» — каковы реальные мотивы действий и «как» — каковы основные виды действий
7 Pugh M., Cooper N. Op. cit. P. 7—8.
8 Все очевиднее необходимость отойти от «зацикленности» на конфликте как на мятеже, включая заметный сдвиг исследовательского интереса к последовательному анализу роли правительств и третьих сторон, их боевых сил и военных структур (см.: Ballentine K., Nitzschke H. The Political Economy of Civil War and Conflict Transformation. Berlin, 2005. P. 4).
9 Goodhand J. From War Economy to Peace Economy? В кн.: State Reconstruction and International Engagement in Afghanistan. Joint CSP/ZEF (Bonn) Symposium, 30 May — 1 June 2003. P. 4.
применительно ко всем трем секторам военной экономики и, конкретнее, к главным заинтересованным сторонам10, — необходимо тщательно анализировать результаты изучения конкретных ситуаций. Это, в свою очередь, подтверждает необходимость разобраться в том, как влияют на сам конфликт различные составляющие военной экономики, ее субъекты, их действия и те отношения, в которые они вступают.
Вначале основным объектом политической экономии войны были ситуации, складывавшиеся в африканских странах к югу от Сахары, но впоследствии сфера ее исследований расширилась и охватила многочисленные региональные конфликты за пределами Африки. Однако конфликты на Кавказе с этой точки зрения почти не изучались. Правда, отдельные международные организации занимались изучением военной экономики нескольких затяжных конфликтов, главным образом, в интересах программ помощи развитию и мер по укреплению доверия, однако академическое сообщество подобных проблем избегало. Как уже отмечалось, мы в данной статье отнюдь не пытаемся доказать ведущую роль политэкономического подхода в объяснении всех аспектов затяжных конфликтов в Абхазии и Южной Осетии и хода их развития. Однако политэкономический анализ войны позволяет объяснить некоторые из мотивов роста или снижения уровня насилия и затягивания или окончания конфликта. Он также дает возможность разглядеть роль военной экономики и «экономическую осуществимость» военных конфликтов.
Чтобы рассмотреть ситуации с Абхазией и Южной Осетией в свете описанной выше теоретической схемы, необходимо высказать несколько соображений. Исследователей и практических деятелей, занимающихся войнами, интересует в основном период до подписания соглашений о прекращении огня и прекращения высокоинтенсивного насилия. В последнее время, правда, стали уделять внимание и проблемам миростроительства. Но миростроительство обычно предполагает, что мирное соглашение не за горами или даже уже подписано, а это, в свою очередь, указывает, что стороны уже пришли к формальному соглашению по определенному кругу проблем — и не только в том, что касается непосредственного прекращения вооруженной борьбы. Мирное соглашение подразумевает стабильные каналы связи между сторонами и какие-то законные рамки для вмешательства внешних акторов.
Однако во многих случаях события разворачиваются совсем не так. Иногда стороны по самым разным причинам: в результате ли посреднических усилий, каких-то стратегических расчетов или истощения ресурсов — договариваются о прекращении активных военных действий, но не могут или не желают договориться о чем-то сверх того. И мы оказываемся в ситуации, когда соглашение о прекращении огня подписано, но никакое мирное соглашение не просматривается, да к нему и не стремятся. Напряженность отношений остается высокой, хотя степень ее варьируется, однако интенсивное насилие может и не возобновляться.
Именно это и произошло в случаях Абхазии и Южной Осетии. Сам термин, которым стали обозначать сложившееся там состояние дел, — «замороженные конфликты» — неверен, поскольку оба конфликта годами продолжали эволюционировать и видоизменяться. Но вот подход ко всему процессу после подписания соглашений о прекращении огня как к некоторой целостности вполне обоснован. Военные действия и вооруженное противостояние между Грузией, с одной стороны, и Южной Осетией и Абхазией — с другой, вспыхнули соответственно в 1991 и 1992 годах, а относительно прочные соглашения о прекращении огня были достигнуты соответственно в 1992 и 1994 годах. Эти даты, однако, не замыкают в себе всей истории конфликта, поскольку на протяжении 1990-х и 2000-х годов в отношениях сторон наблюдалась большая или меньшая напряженность. Конфликты в Абхазии и Южной Осетии фактически превратились в затяжные, и рассматривать их приходится по всему спектру ситуаций в континууме «война — мир». Возникаю-
10 См.: Ballentine K., Nitzschke H. Ор. ск.
щий в связи с этим вопрос: каковы же были важнейшие группы, заинтересованные в затяжных конфликтах в Абхазии и Южной Осетии — на самом деле носит двойственный характер. С одной стороны, можно указать «предпринимателей в сфере насилия», которые извлекали выгоду из провала попыток прийти к мирному соглашению, и показать, как именно они повлияли на этот провал или способствовали ему. С другой — мы будем искать «предпринимателей в сфере мира» (они же — успокоители насилия), то есть тех, кто влиял, способствовал и извлекал выгоду из того, что активная вооруженная борьба не возобновлялась.
Когда мы получим картину военной экономики для наших двух случаев, можно будет, расширив понимание политической экономии этих двух затяжных конфликтов, более подробно изучить основные группы интересов, то есть отношения между «как» («экономическая осуществимость») и «почему» (мотивы).
Заинтересованные стороны военной экономики и активация границ
Давайте внимательно рассмотрим основные заинтересованные стороны в рамках боевой, теневой и приспособительной экономики обоих конфликтов. При этом наше толкование боевой экономики придется расширить, адаптировав его к специфике затяжных конфликтов. В реальности стратегические (экономические) цели государств де-факто в конфликте с Грузией состоят не только в том, чтобы поддержать свою способность вести боевые действия и не допустить установления влияния и контроля со стороны Тбилиси, но и в том, чтобы продвигаться по пути государственного строительства и независимости от Грузии. Но тогда к широко понимаемым задачам боевой экономики государств де-факто следует отнести и достижение определенной экономической жизнеспособности.
В обоих случаях военные экономики в существенной своей части функционируют благодаря так называемой активации границ11. Ряд самых мощных заинтересованных групп извлекал доходы из трансграничной торговли, способствуя функционированию прибыльной теневой экономики. Территория Абхазии была поделена на зоны влияния различных бизнес-групп, занимавшихся перемещением тех или иных товаров через реку Псоу, Гальский район и линию прекращения огня12. К 1995 году две грузинские военизированные группы: «Лесные братья» и «Белый легион» — в основном прекратили операции против мятежников и занялись коммерческой деятельностью13. Среди ключевых групп, заинтересованных в разросшихся вдоль реки Ингури сетях контрабандной торговли, — российская, абхазская и грузинская службы безопасности, абхазские и грузинские ополченцы и военизированные формирования, абхазские и грузинские чиновники, силы по поддержанию мира, поставщики и торговцы из разных стран. Кроме того, мелкой контрабандой занимаются и жители прилегающих областей — зачастую это беженцы,
11 Границы — это разделительные линии, вдоль которых происходят какие-то изменения и которые отделяют друг от друга территории с определенными нормами поведения. В случае конфликта степень жесткости или, наоборот, проницаемости границ может меняться в ту или другую сторону. Процесс этот получил название «активации границ» (Tilly C. The Politics of Collective Violence. Cambridge: Cambridge University Press, 2003).
12 См.: Closson S.R. State Weakness in Perspective: Trans-territorial Energy Networks in Georgia, 1993— 2003. Unpublished Thesis Submitted for Doctoral Degree in International Relations. London School of Economics, 2007. P. 166—167.
13 См.: Billingsley D. Security Deteriorates along the Abkhazia-Georgia Ceasefire Line // Janes Intelligence Review, 2001, No. 13 (9). P. 18—20.
вернувшиеся в Гальский район, или внутренне перемещенные лица из Гальского района, живущие в Мегрелии. Контрабанда позволяет им добывать средства к существованию в условиях бедственного экономического положения в Гальском районе и серьезных проблем, порожденных установкой множества противопехотных мин на землях, прежде использовавшихся для сельского хозяйства14. Побочным последствием этой мелкой торговли стала возможность для жителей Абхазии получить хоть какой-то доступ к потребительским товарам в обход эмбарго.
До 2004 года участие грузинских сил безопасности и бюрократии имело решающее значение для работы сетей контрабандной торговли вдоль всей линии прекращения огня. Крайне низко оплачиваемые грузинские чиновники, чья месячная зарплата зачастую не превышала 7 долл., вымогали взятки, чтобы увеличить свой доход. В Мегрелии местные правоохранительные органы и влиятельные игроки полностью контролировали крупномасштабную торговлю контрабандными товарами, прежде всего нефтепродуктами. В числе тех, кто поддерживал группы, замешанные в контрабандной торговле, называли правительство Абхазии в изгнании, налоговый департамент Грузии и депутатов парламента от Мегрелии, владевших бензоколонками15. Высокопоставленные чиновники Министерства внутренних дел имели долю в прибылях от контрабанды наркотиков и оружия, а также от похищений и вымогательств16; старшие офицеры отделов по борьбе с наркотиками были замешаны в наркоторговле17.
Помимо торговли дополнительную прибыль можно было извлекать, паразитируя на порожденных затяжным конфликтом особенностях деловой среды, на действовавших торговых ограничениях и весьма специфической неурегулированной правовой среде в Абхазии. Семья Владислава Ардзинбы, президента де-факто Абхазии с 1994 по 2005 год, занимала центральное положение в теневой экономике, ее интересы простирались от туризма до сектора мобильной телефонии и включали контрабанду бензина и заготовку и экспорт древесины18. После 1999 года Москва стала активно поддерживать российские инвестиции в туризм, и когда Грузия угрожала применить силу, чтобы обеспечить исполнение санкций, подумывала об интервенции для их защиты и использовала экономически рычаги, чтобы укрепить свое влияние на регион.
В Южной Осетии торговлей «рулила» действовавшая вдоль Транскавказской магистрали межтерриториальная сеть, в которой участвовали русские, югоосетины и грузины; ключевые позиции в этой сети занимали представители элиты, бюрократии, группы бизнесменов, потребители. Присутствие в этих сетях торговцев и товаров из других территорий Южного и Северного Кавказа создавало широкий круг региональных бенефициариев.
Внутренне перемещенные лица, беженцы и жители охваченных конфликтом территорий занимались главным образом мелкой торговлей. Хотя постепенно контроль над контрабандной торговлей вдоль Транскавказской магистрали сосредоточился в руках нескольких бизнесменов и представителей элиты, имевших прочные связи в верхах, торговля все еще обеспечивала жителей приграничных районов Южной Осетии и Грузии хоть какими-то средствами к существованию. Она давала возможность создавать рабочие места и помогала удерживать цены на основные товары на невысоком уровне, поскольку торговля фактически была беспошлинной19.
14 Cm.: Kukhianidze A. Smuggling in Abkhazia and the Tskhinvali Region in 2003—2004. B kh.: Organised Crime and Corruption in Georgia / Ed. by L. Shelley, E.R. Scott, A. Latta. London: Routledge, 2007. P. 84.
15 Cm.: Closson S.R. Op. cit. P. 168—173.
16 Cm.: Stier K. Behind a Desk, Georgian Official Promises War on Corruption // Eurasianet, 19 December 2003.
17 Cm.: Cornell S.E. A Growing Threat to Transnational Organised Crime. B kh.: The South Caucasus: A Challenge for the EU / Ed. by D. Lynch, Chaillot Papers, No. 65, Institute for Security Studies, Paris, 2003. P. 33.
18 Cm.: Kukhianidze A. Op. cit. P. 85—86.
19 Cm.: Georgia: Avoiding War in South Ossetia. Europe Report, No. 159, International Crisis Group, Tbilisi — Brussels, 2004. P. 10.
Постепенно грузинская и югоосетинская бюрократия и элиты захватили контроль над важнейшими торговыми потоками, начиная с прибыльной контрабанды нефтепродуктов. Среди представителей грузинской элиты, получавших существенные выгоды от торговли, были сменявшие друг друга министры внутренних дел и губернатор Шида Кар-тли20. В Южной Осетии торговля сосредоточилась в руках нескольких наиболее влиятельных группировок, рекрутированных из тамошней элиты и бюрократии. Контроль над рынком в Эргнети частично принадлежал сыну первого президента де-факто Абхазии Лохе Чибирову. Уже сама возможность доставлять товары на рынок и с рынка служила источником огромных доходов, поскольку продавцам и покупателям навязывали защиту за плату. Грузинские военизированные формирования взимали поборы под крышей государственной канцелярии Грузии21; чиновники российской и грузинской таможни собирали взятки на других отрезках коридора — вдоль Рокского туннеля и в Шида Картли соот-ветственно22.
Но хотя в обоих случаях силовые ведомства и военные активно участвовали в торговле и в других формах экономического использования ситуации, следует подчеркнуть, что извлекаемая прибыль по большей части была лишь косвенно связана с решением военных задач. В основном дело обстояло прямо противоположным образом: бенефициа-рии использовали свое официальное или неофициальное положение во власти для извлечения личной выгоды и получения прибыли. И тем не менее перед нами, несомненно, боевые экономики, которые правильнее определять как тот сегмент военных экономик, которым объясняется затяжной характер конфликта и отсутствие необходимого давления к его урегулированию и достижению мирного соглашения.
От налоговых поступлений от торговли и от полулегальных операций зависели и сами государства де-факто, их институты и особенно их руководство — причем не только в плане личных доходов, но и до некоторой степени в деле государственного строительства и создания институтов де-факто на территориях, находившихся под их военным контролем. Для Абхазии и в меньшей степени для Южной Осетии государственное строительство предполагало предоставление гражданам определенного набора услуг и, что особенно важно, финансирование институтов власти, «освящающих» суверенитет де-факто. К. Блэйк и его соавторы недавно продемонстрировали для Абхазии сильную корреляцию между экономическим развитием и легитимностью (в неодинаковой степени для государства и для режима), выявив положительную обратную связь между ними23.
Из сказанного очевидно, что в процессах активации и деактивации границ были серьезно заинтересованы многие игроки. Одним из последствий активации границ де-факто между Грузией и государствами де-факто было географическое сужение контроля государственных институтов и правоохранительных органов Грузии, включая ее таможенные власти. В Южной Осетии это открыло возможности для резкого роста коммерческих обменов, а в Абхазии — для эксплуатации активов и их продажи на север в обход наложенных СНГ торговых ограничений. По сути, в самой Абхазии экономические ограничения были восприняты как экономическая агрессия и — это предвидели в академических кругах — адресаты санкций просто приспособились к трудностям, смирившись с более
20 Cm.: Areshidze M. Current Economic Causes of Conflicts in Georgia. B kh.: Strategic Conflict Assessment / Ed. by T. Vaux. Unpublished Report for UK Department for International Development (DFID), 2002; Freese T. A Report from the Field: Georgia's War against Contraband and its Struggle for Territorial Integrity // SAIS Review, 2005, Vol. 25, No. 1. P. 110.
21 Cm.: Freese T. Op. cit.; Kukhianidze A., Kupatadze A., Gotsiridze R. Smuggling through Abkhazia and Tskhinvali Region of Georgia. Tbilisi: Transnational Crime and Corruption Center, 2004. P. 19.
22 Cm.: Dzhikaev V., Parastaev A. Economy and Conflict in South Ossetia. B kh.: From War Economies to Peace Economies in the South Caucasus / Ed. by P. Champain, D. Klein, N. Mirimanova. London: International Alert, 2004. P. 205.
23 Cm.: Blake K.M., O'Loughlin J., Ward M. The Viability of de facto States: Post-War Developments and Internal Legitimacy in Abkhazia. Paper prepared for the annual meeting of the APSA, Seattle, September 2011.
низким жизненным уровнем и выработав адаптационные стратегии24. Больше того, с конца 1990-х годов российские институциональные и неинституциональные инвесторы стали широко пользоваться тем, что, кроме них, мало кто был готов вкладывать сколько-нибудь значительные средства в Абхазии. И хотя активация границ де-факто подорвала территориальную целостность Грузии, многие высокопоставленные грузинские чиновники лично были весьма заинтересованы в такой активации, извлекая прямые или косвенные выгоды из деятельности торговых сетей, раскинувшихся по обе стороны линий прекращения огня. Приспособиться к ситуации и извлечь выгоду из частичной активации границ де-факто, прежде всего в случае Южной Осетии, сумели еще две группы игроков. Это жители территорий по обе стороны линии прекращения огня и торговцы, оперирующие на более широких пространствах в регионе. Эти последние с помощью транзитных коридоров через территорию государств де-факто получали возможность обойти барьеры и издержки, сопряженные с официальной коммерческой деятельностью.
Насилие, снижение насилия или «предприниматели в сфере мира»?
Пока еще не ясно, как описанные выше заинтересованные стороны влияют на динамику затяжных конфликтов. В своих действиях они паразитировали на отсутствии власти центрального правительства, законности и какого-то контроля над границами де- факто и над большей частью территорий Абхазии и Южной Осетии. Но столь же сильно их деятельность зависела от низкой или высокой интенсивности конфликта на этих территориях, в последнем случае это грозило ростом милитаризации региона, ужесточением контроля по обе стороны линий прекращения огня, перекрытием торговых путей и, потенциально, усилением и интернационализацией сил по поддержанию мира.
В этой связи Венман даже поставил под сомнение общепризнанную связь между организованной преступностью, традиционно считающейся одним из основных «предпринимателей в сфере насилия», и возобновлением вооруженного насилия: транснациональные преступные группировки, извлекавшие прибыль из налаженных маршрутов контрабандной торговли, были заинтересованы в поддержании относительной стабиль-ности25. Конечно, уровень насилия на пограничных территориях (особенно в Гальском районе и Мегрелии) был высок26. Однако, как это ни парадоксально, отмечалось, что те же самые рэкетиры из абхазских военизированных формирований, по чьей вине ситуация в Гальском районе остается столь небезопасной, поддерживают некий уровень безопасности на территориях, прилегающих к линии прекращения огня27. На самом деле в случае Абхазии представляется, что основными «предпринимателями в сфере насилия» были группы, завладевшие имуществом внутренне перемещенных лиц и занимавшиеся рэкетом, навязывая «защиту» мелким контрабандистам и вернувшимся беженцам.
На другом конце спектра мы видим тех игроков, кто был заинтересован в разрешении конфликта. Грузинское государство получило бы политические и экономические выгоды от перехода от войны к миру — не говоря уже о жизненно важных проблемах территориальной целостности страны, если бы он означал восстановление контроля над
24 Cm.: Galtung J. On the Effects of International Sanctions. B kh.: Dilemmas of Economic Coercion: Sanctions in World Politics / Ed. by M. Nincic, P. Wallensteen. New York: Praeger, 1983.
25 Cm.: Wennmann A. The Political Economy of Transnational Crime and its Implications for Armed Violence in Georgia. B kh.: The Illusions of Transition: Which Perspectives for Central Asia and the Caucasus. Conference Proceedings. Geneva: Graduate Institute of International Studies, 17 March 2004. P. 105.
26 Cm.: Closson S.R. Op. cit. P. 175—176.
27 Cm.: Billingsley D. Op. cit. P. 19; Kukhianidze A. et al. Op. cit. P. 16.
международными границами страны и над всей территорией. Здесь можно провести параллель с возвращением Аджарии под контроль центра, которое привело к укреплению бюджета и стабилизации инвестиционного климата28. Можно было бы добавить, что разрешение конфликта привело бы к нормализации экономической и деловой среды, позволив мелким товаропроизводителям в Абхазии прозрачным образом экспортировать свою продукцию, и к налаживанию нормального туристического бизнеса, не ограниченного рамками монополистических схем и сговоров, что принесло бы пользу жителям пограничных территорий.
Как мы уже отмечали, приспособительные экономики существовали во многом благодаря частичной активации границ де-факто, и экономическая активность по большей части основывалась на нарушении прав собственности и подрыве нормальной конкуренции. Игроки, вполне приспособившиеся к сложившимся в результате соглашений о прекращении огня экономическим условиям, вряд ли видели для себя значительные преимущества в разрешении конфликта, способном привести как к воссоединению государств де-факто с Грузией с впечатляющими последствиями для утверждения прав собственности, верховенства закона и контроля внешних границ, так и к образованию независимых государств с южными границами на замке.
На самом деле у большинства акторов имелась неустранимая политическая и экономическая заинтересованность в том, чтобы конфликт оставался неразрешенным, но также и в том, чтобы он не возобновился в широких масштабах. В обоих государствах де-факто процесс государственного строительства шел рука об руку с процессом консолидации элит, и члены этих элит были экономически и политически заинтересованы в сохранении статус-кво. Прежде всего, они получали существенную прибыль от большинства форм экономической активности, используя в собственных интересах свое доминирующее положение в условиях и в рамках государств де-факто. Это положение, в свою очередь, опиралось на эксплуатацию сетей зависимых от них лиц, которым элита предоставляла возможность вести бизнес и торговлю. Во-вторых, процессы государственного строительства в государствах де-факто точно так же основывались на налоговых поступлениях от торговли и требовали предоставлять гражданам определенный набор услуг и, что особенно важно, финансировать государственные институты, «освящающие» их суверенитет. Это частично подпадает под то, что мы выше характеризовали как боевые экономики в широком понимании этого термина применительно к затяжным конфликтам, а частично — и под широкую категорию теневых экономик. Вопреки логике, даже военные структуры в Абхазии не извлекли бы особой выгоды из возобновления полномасштабных боевых действий. Благодаря психологии осажденной крепости, сформировавшейся в конце 1990-х и в начале 2000-х годов под влиянием наложенного эмбарго, агрессивной риторики с грузинской стороны и внутренней пропаганды, этим структурам и без того доставалась основная часть бюджетных средств. Кроме того, как мы уже неоднократно отмечали, военные извлекали прибыль из личного участия в торговых сетях и в экономической деятельности, что было возможно лишь при отсутствии вооруженной борьбы. Во всех этих случаях игроки были заинтересованы, с одной стороны, в том, чтобы конфликт не был разрешен, с другой — в том, чтобы насилие не возобновлялось.
И только когда с перекрытием торгового пути по Транскавказской магистрали экономический статус-кво в Южной Осетии оказался подорван, ключевые группы потеряли интерес к дальнейшему затягиванию патового состояния «ни мира, ни войны». После закрытия рынка в Эргнети наполнение бюджета Южной Осетии, ее экономическое выживание и государственное строительство оказались в еще большей зависимости от России. И Грузия и Россия стремились воспользоваться экономическими проблемами Южной Осе-
28 См.: Хуцидзе Н. Аджария вселяет надежды властям на экономическое развитие страны // Civil Ge., 10 мая 2004.
тии, чтобы реализовать свои политические и стратегические интересы. Первая пыталась сделать это, перекрыв Южной Осетии «дорогу жизни», вторая — добиваясь в ней преобладающего влияния. Но Тбилиси проводил свою политику экономического давления весьма неуклюже. Гражданскому населению не оставили особого реального выбора, а с ключевыми заинтересованными группами вообще не считались. Наложенные экономические ограничения не сопровождалось серьезными политическими шагами, не было ни диалога, ни координации усилий. Поэтому в Южной Осетии торговые ограничения воспринимались как блокада и агрессия. Те игроки, которые с 1992-го по 2004 год связывали свои интересы или стратегии выживания с уменьшением уровня насилия в рамках более широкого урегулирования конфликта, очень быстро изменили ориентацию. Снижение насилия больше никому не было выгодно, и хотя военные действия в 2004 году не возобновились, высокий уровень противостояния сохранялся, пока в 2008 году дело не дошло до полномасштабного военного конфликта.
Выводы и направления д а л ь н е й ш и х и с с л е д о в а н и й
Конфликты на Кавказе с их сложным переплетением факторов и интересов нечасто рассматривают сквозь призму политической экономии. Между тем, как показано в данной статье, такой подход позволяет разглядеть целый набор не рассматривавшихся прежде игроков, мотивов и процессов мобилизации, активно присутствующих в условиях затяжного конфликта. И хотя трудно было бы утверждать, что именно военные экономики являются мотором исследуемых конфликтов, столь же трудно и отрицать роль рассмотренных выше мотивов и интересов. Ведь никакой монопричинный анализ не позволил объяснить затягивание конфликтов; более широкий подход требует рассматривать конкретные случаи с разных сторон.
Мы видим два главных направления дальнейших исследований в рамках политэко-номического подхода. Во-первых, необходимо оценить воздействие различных заинтересованных групп на развертывание затяжных конфликтов. Какие из акторов в двух рассматриваемых случаях были способны повлиять на развитие конфликтов, процесс их разрешения и уровень насилия и каким образом? На официальную и неофициальную «политику перемещений», нацеленную на предоставление возможности или, напротив, на ограничение движения людей и товаров через разделительные линии, можно взглянуть как на главный инструмент, с помощью которого различные группы игроков усиливали или смягчали режим на границах де-факто. Такой взгляд позволит оценить воздействие различных игроков на положение дел на разделительных линиях и тем самым на процессы активации границ.
Предмет второго возможного направления исследований — взаимосвязь между по-литэкономическим подходом и другими объяснительными подходами. Если военные экономики содействуют стратегиям мобилизации или затягиванию конфликтов, то как они взаимодействуют с другими факторами, определяющими особенности мобилизации: с типом политической динамики, социальными аспектами, этнической, культурной и религиозной идентичностью? Чтобы понять все «что» и «как» этих двух случаев, полезно разобраться в том, как различные направления исследований могут дополнять друг друга и влиять друг на друга. Данная статья закладывает основы для такой работы в будущем.
