CC BY
254Е.Е.Малинина
Поэтический мир Рёкана
Сердце старого монаха?
Нежный ветер
Меж бескрайних просторов небес1.
Стихи эти сложил Рёкан - дзэнский монах, поэт и отшельник, один из самых светлых и удивительных людей во всей истории японского дзэна. Что мы знаем о нем? Чудак-бродяга, который самозабвенно отдается играм с деревенскими детьми, живет в лесу в крошечной хижине с протекающей крышей, и в минуту, когда в эту хижину заходит вор в надежде хоть чем-нибудь поживиться, он сворачивается калачиком и делает вид, будто спит, предоставляя бедолаге полную свободу действий. Его, впрочем, невозможно ограбить, ибо богатство его не от мира сего.
Вор
Не прихватил ее с собой -
Луну в окошке.
Стены его хижины увешаны стихами, проникнутыми беспредельной нежностью ко всему живому.
1 Переводы стихов Рёкана сделаны автором статьи с японского языка по кн.: Yanagida Seizan. Ryokan no kansi o yomu. Tokyo, 1999; с английского языка по кн.: One Robe, One Bowl. The Zen poetry of Ryokan. New York - Tokyo, 1977; Stephen Addiss. The Art of Zen. New York, 1989.
Думая о печали Людей в этом мире,
Печален сам.
Весь день - у окна...
Мой одинокий приют окружает Шорох падающих листьев.
Распеваем песни, читаем стихи,
Играем в полянах в мяч -Два человека, одно сердце.
Узнаю твой голос В пении кукушки...
Еще один день - с горами наедине.
Чудаковатый дзэнский отшельник излучал так много чистоты и света, что люди, общаясь с ним, попадая в поле его безграничной любви и кротости, словно очищались сами. И хотя он был монахом, никто из знавших его не помнил, чтобы он наставлял кого-то или читал нотации. Одного его присутствия, его доброй, исполненной нежности и сопереживания улыбки было достаточно, чтобы человек еще долго носил в себе излучаемый им свет. Само имя Рёкана (рё означает «хороший», кан - «великодушие», «душевная щедрость»), данное ему при посвящении в монашество, оказалось как нельзя более созвучно его всегда готовой откликнуться на чужую боль душе.
Один из тех детей, кому посчастливилось проводить время в обществе Рёкана, позднее, повзрослев и сохранив память о необычном монахе на всю жизнь, напишет о нем: «Учитель провел две ночи в нашем доме, но и этого было достаточно, чтобы наполнить жилище гармонией и миром. Стоит нам заговорить об учителе, как появляется чувство, будто наши сердца светлеют. Рёкан никогда не поучал нас, как жить. Он иногда лишь собирал хворост, чтобы развести огонь на кухне, либо медитировал, сидя в отдельной комнате, где расстелены татами... Он жил тихо, но нет слов, чтобы описать это...» Ибо, добавим от себя, жизнь его отличалась той степенью внутренней свободы, простоты, непритязательности и любви ко всему живому - детям, цветам, насекомым, - которая роднила его в глазах современников с обликом святого.
Молва бережно хранит рассказы о том, как Рёкан снимал со своего плеча ветхую одежду, чтобы передать ее нищему, зашедшему в его хижину за подаянием, или о том, как делился милостыней с дикими животными, отдавая им рис; как оставлял на ночь незащищенной
москитной сеткой ногу на съедение насекомым... Трудно не вспомнить при этом имя французского святого Франциска Ассизского, его беспредельное сострадание ко всему сотворенному Богом миру.
В период Эдо (1603-1868) уже не редкостью становится появление дзэнских монахов, предпочитающих спокойному оседлому существованию жизнь бездомных странников, довольствующихся скромным подаянием и не претендующих ни на какую роль в социальной иерархии при храмах и монастырях. Все это не мешало им, однако, пользоваться огромным доверием и популярностью у простых людей. В народе их называли «странствующими мудрецами». Они мало рассказывали о себе. Уединенность и скромность их жизни и стала, очевидно, одной из причин, почему мы знаем о них так досадно мало...
Рёкан родился предположительно в декабре 1758 г. в местечке Идзумодзаки провинции Итиго, что на западном побережье Японии. Сегодня этот район известен как префектура Ниигата - та самая «снежная страна», что была описана в одноименном романе Кавабата Ясунари. В детстве мальчика звали Эйдзо. Будучи старшим сыном городского главы (отец Рёкана Ямамото Ёри известен, между прочим, и как талантливый поэт, продолжавший традицию Мацуо Басё и подписывавший свои стихи псевдонимом Татибана Инан), Рёкан, как того требовал обычай, должен был унаследовать дело отца. Однако тихий, склонный к созерцанию мальчик, подолгу просиживавший за изучением конфуцианских книг, не проявлял ни малейшей склонности к административно-хозяйственной деятельности. Решению молодого человека отказаться от престижной должности и стать монахом можно было бы удивиться, если не знать глубоко религиозной и набожной атмосферы внутри самой семьи Рёкана. Судьба всех его братьев и сестер так или иначе оказалась причастна к монашеству, и даже его брат Ёсиюки, унаследовавший в конце концов должность городского главы вместо Рёкана, не стал исключением и позднее все же обрил голову и жил в уединении.
Как бы то ни было, но в 18 лет несостоявшийся городской глава покидает родной дом, чтобы стать монахом дзэнского храма Косёдзи в соседнем городе. Здесь его и нарекают новым монашеским именем Рёкан, под которым он нам известен сегодня. Спустя 4 года происходит одно из самых значительных событий в его жизни - встреча с Учителем. Край, где проживал Рёкан, посещает известный дзэнский мастер Тайнин Кокусэн. Молодой монах больше не расстается со своим новым наставником и в конце концов возвращается вместе с ним в родные края Кокусэна, в дзэнский храм Энцудзи (провинция Биттю, что в 650 км от Идзумодзаки), настоятелем которого и был Кокусэн. Годы, проведенные в Энцудзи, не богаты внешними событиями,
но исполнены напряженных духовных исканий и интенсивной внутренней работы. Последующие 12 лет жизни Рёкана будут связаны с этим храмом.
Долгий летний день в храме Энцудзи!
Как чисто и свежо кругом -Мирские страсти не добираются сюда.
Сижу в прохладе тени, читая стихи.
Спасаясь от немилосердной жары, прислушиваюсь к звуку водяной мельницы.
Наставляемый Кокусэном, Рёкан постигает сущность дзэн-буддизма, причем в той его форме, на которой настаивал сам Догэн, привезший это учение из Китая в Японию. Именно здесь, в Энцудзи, Рёкан пришел к пониманию того, что духовное обновление мира следует начинать с самого себя, с преодоления самости и эгоизма прежде всего в себе, с очищения своей собственной души. Здесь, в 1790 г., за год до смерти Кокусэна, Рёкан получает от своего наставника документ (так называемый инка), удостоверяющий факт пережитого им озарения (сатори). К этому же времени относится и написание одного из самых известных стихов Рёкана «Жизнь».
Ни о чем не заботясь,
Живу, полагаясь на Бога.
Много ль мне надо? Немного риса, вязанка дров у очага.
Что мне путь к просветленью?
Что богатство и слава? - Пыль...
Внимая шуму дождя на соломенной крыше,
Сижу не по уставу, вытянув ноги к костру.
Приведенные стихи - творение духовно зрелого мастера, результат 12-летнего пребывания в Энцудзи. Роль, которую сыграли эти стихи в судьбе Рёкана, огромна: именно они и послужили поводом для передачи молодому монаху «инка», ибо выдавали в нем такую зрелость сознания, высоту и свободу духа, которые позволяли Кокусэну увидеть в Рёкане достойнейшего из учеников. Рёкан, как известно, не терпел кокетства, манерности в творчестве, жеманных намеков на пережитое просветление. Отказываясь от подражания в творчестве кому бы то ни было, он был далек от фальшивой и нередко показной демонстрации собственного усердия и устремленности к достижению сатори. Со свойственной ему прозорливостью Кокусэн разглядел в авторе этих строк человека, чье сознание уже освободилось
от любых условностей, в том числе и от условностей, продиктованных монашеским образом жизни. Кокусэн увидел в своем ученике человека, свободного от всяких желаний и привязанностей, включая и привязанность к самому Пути, ведущему к просветлению. Это стихи отважного и свободного духом человека, не цепляющегося за социальные формы жизни, доверяющегося судьбе и Богу в своем жизненном странствии.
После ухода Кокусэна из жизни Рёкан покидает храм, и с этой поры начинается череда его бесконечных скитаний по стране. Это, вероятно, отвечало особенностям его натуры, не приемлющей спокойствие и комфорт оседлого существования, но было созвучно и той традиции, которая сложилась к тому времени в монашестве. «Передвижение пешком» воспринималось как необходимый элемент духовного делания последователей дзэнского учения. Странник, проходя по стране, существовал в соответствии с миром преходящего (укиё). Изменчивость и непостоянство реальных форм наблюдались паломником в пути, в буквальной смене визуальных впечатлений... Смотреть на мир непостоянства с четко фиксированной позиции привязанного к одному месту обывателя считалось ложным в буддийской системе ценностей. Напротив, ломая чары обыденного, странствия оказываются созвучными образу жизни и самому мировоззрению буддийского монаха, который «в акте паломничества осуществлял принцип "подвижный в подвижном", будучи на своем микроскопическом уровне изоморфным макрокосму». Способность не прирастать к быстроменяющимся и зыбким формам бытия дало рождение образному и выразительному имени, каким часто называют дзэнского монаха - (ун-суй - «облако и вода»), ибо он «плывет как облако и течет как вода», не останавливаясь подолгу нигде, свободный от привязанностей и страстей.
За годы паломничества по стране Рёкан обошел, согласно традиции, многие крупные буддийские храмы и монастыри Японии, встречался, по всей видимости, со многими известными дзэнски-ми наставниками и учителями. Но нам ничего не известно об этих посещениях и встречах, о них не оставлено никаких записей в храмовых книгах, ибо кто же будет придавать значение визиту скромного, никому не известного странствующего монаха, каким и был тогда Рёкан.
В то время пока молодой монах странствовал, его отец, страстный приверженец императорской власти, прибыл в 1792 г. в Киото, чтобы присоединиться к своим единомышленникам. Он горячо переживал упадок императорского двора и в 1795 г. в знак протеста против военного правительства (бакуфу), обосновавшегося в Эдо, покончил с собой, бросившись в воды реки Кацура, что протекает в западной
части Киото. Узнав о случившемся, Рёкан прибыл в древнюю императорскую столицу для совершения мемориальной службы. А затем, после почти 19-летнего отсутствия в родных местах в возрасте 37 лет Рёкан неожиданно возвращается домой, в провинцию Итиго. Но даже и теперь, не переставая скитаться, он непрерывно меняет места жительства, пока, наконец, в 1804 г. не селится в крошечной хижине Кого-ан у подножья горы Кугами. Сегодня на этом месте выстроен Дом-музей Рёкана - великолепное современное здание, у входа в которое многочисленных посетителей встречает каменная стела с выгравированными на ней строками известного стихотворения:
Касику ходо ва Ветер принес
Кадзэ га мотэкуру Опавшие листья -
Отиба кана Достаточно для костра.
12 лет, проведенные здесь, среди гор, оказались самыми спокойными годами в жизни Рёкана. Питался он главным образом тем, что жертвовали ему крестьяне. Он нередко спускался в деревушку, лежащую у подножья горы, играл с детьми, выпивал чашку-другую сакэ с фермерами, навещал друзей. Частенько принимал участие и в сельских праздниках, сопровождаемых танцами. Впрочем, сами стихи Рёкана, которые отличаются удивительной чистотой и прозрачностью, лучше всего повествуют о жизни их автора, о его печалях и радостях. С непосредственностью и предельной искренностью он обращается к самым обыденным и незамысловатым сюжетам: игре с детьми, сбору подаяний, наблюдениям над жизнью крестьян...
Одинок мой крошечный приют,
Целый день просиживаю у окна,
Прислушиваясь к шороху падающих листьев.
Вместе с детьми Урожай собираю...
Не в этом ли счастье?
В странствии со мной Мысли о людских печалях И кукушки пенье.
Дождливой ночью зимой Юность припомнил...
Как сон, что однажды приснился.
Застигнутый ливнем,
Укрылся в маленьком храме.
Сосуд для воды и чашка для риса...
Смеюсь: точь-в-точь моя жизнь -
Тиха, скромна и бедна.
Тихое дыхание приближающейся весны.
Постукивая дорожным посохом, я неторопливо вхожу в деревню.
Молодые зеленые ивы в саду.
Поросший лотосами пруд.
Моя чаша для подаяний вместе с запахом риса
Источает аромат тысячи добрых сердец.
Душа не приемлет власть богатства и мирскую славу.
Тихо повторяя молитву,
Я странствую, довольствуясь тем, что приносит мне подаяние.
На закате дня возвращаюсь домой по покрытым зеленью горам.
Луна несмело поблескивает в потоках ручья.
Я остановился у скалы, чтобы окунуть ноги в прохладную воду.
Воскурив благовония, предаюсь созерцанию.
И снова - одинокий монах.
О! Как быстро пролетает время...
Многое в судьбе Рёкана, ставшей наполовину легендой, казалось удивительным. В возрасте 69 лет, будучи уже не в состоянии заботиться о себе, он перебрался в дом своего ученика, богатого фермера из Симодзаки, Кимура Мотоэмона, где впервые встретил ее - монахиню Тэйсин, которая была ровно на 40 лет моложе. Говорят, что они полюбили друг друга сразу и испытывали огромное счастье, проводя вместе время, сочиняя стихи, часами разговаривая о литературе. Умер Рёкан 6 января 1831 г. в возрасте 73 лет. Тэйсин оставалась с ним до самой его смерти и хранила верность памяти Рёкана все отпущенные ей еще сорок лет жизни. В 1835 г., спустя 4 года после смерти Рёкана, Тэйсин опубликовала сборник его стихов, названных «Капли росы на цветке лотоса».
Рёкан, к слову сказать, был не только поэтом, но и блестящим каллиграфом. Живопись же оставалась для него скорее баловством. С нескрываемой иронией легкими штрихами он изобразил однажды самого себя. Этот наивный «автопортрет», выполненный в манере дзэнки-га (дзэнской живописи) и напоминающий скорее карикатуру на самого себя, - в числе того немногого, что сохранилось от его «игры кистью».
Умением последователей дзэнского учения посмеяться прежде всего над собой, увидеть в жизни, какой бы она ни была, ее веселую
и потешную сторону, находить в ней не столько трагизм, сколько игру - Божественную игру - можно только восхищаться! В дзэн, как известно, преодолению подлежат все зависимости, в том числе зависимость и от идеи совершенства, самого идеала святости. Персонажи дзэнской живописи (дзэнки-га), например, скорее напоминают ожившие карикатуры, дружеские шаржи, созданные с поразительным чувством юмора и непринужденностью. Это неистощимое чувство юмора, пожалуй, больше всего и бросается в глаза, когда рассматриваешь рисунки с изображением дзэнских монахов, которые ничуть не боятся показаться смешными, нелепыми. А потому вместо величественных, исполненных чувства собственной значительности образов, воплощения духовного совершенства, мы часто видим каких-то толстых, забавного вида человечков, захлебывающихся от неудержимого хохота или умиротворенно улыбающихся тому, о чем известно только им одним. Персонажи дзэнского искусства живут радостно и легко. Их смех чист и безмятежен, как у детей, не обремененных напрасной озабоченностью, владеющих тайной подлинной свободы и раскрепощения души, открытых себе и миру... Их поступки часто непредсказуемы и странны и настолько не вписываются в общепринятые нормы поведения, что сами они, признавая это, с присущей им искренностью и бесстрашием перед лицом общественного мнения могут назвать себя самыми непристойными и уничижительными именами. Ибо нет в них зацикленности на своем драгоценном «я», на своем имидже и авторитете. Они сродни тем блаженным, «дурачкам», что скитались по Руси и удивляли странностью своего поведения, но, вместе с тем, и особенной тонкостью души, способностью видеть и прозревать то, что сокрыто от глаз «правильных» и «нормальных» людей, на деле угнетенных всеми условностями и предрассудками общества. Безумным старым монахом называл себя и Рёкан, подписывавший свои стихи псевдонимом Дайгу, что означает «Большой Дурак».
На сегодня довольно милостыни. Бреду, болтая ни о чем,
С детьми по деревне,
К святилищу на перекрестке... Как был дураком,
Так им и остался.
У добропорядочных и «нормальных» людей поведение старого отшельника часто не находит ни симпатии, ни понимания.
Первый день весны - синие небеса, сияющее солнце. Мир сверкает свежей зеленью.
С чашкой для подаяний я не спеша вхожу в село.
Детвора, радостно приветствуя меня, с готовностью несет мои пожитки до храмовых ворот...
Здесь мы играем в мяч, поем вместе песни.
Играя с детьми, я совершенно забываю о времени.
Прохожие, указывая на меня и насмехаясь, называют дураком.
Ничего не говоря, я отвечаю им глубоким поклоном.
Что бы я ни ответил, они едва ли поймут меня.
Поэтическое творчество Рёкана очень разнообразно и по стилю, и по форме, и по содержанию. С одинаковым совершенством он владел и японской поэтической формой (вака, хайку), и китайским стихосложением (канси). Не случайно Рёкана часто сравнивают с прославленным чаньским отшельником и поэтом Хан-Шаном (яп. Кандзаном), жившим в Китае в VIII столетии. Сборник стихов последнего «Хан Шан-син» пользуется огромной популярностью у последователей дзэн-ского учения. Пьянящим ощущением воли пронизана поэзия китайского монаха, вошедшая в резонанс с душой самого Рёкана и оказавшая огромное влияние на его поэтическое творчество.
Каждый день чудесен для меня,
Он подобен виноградной лозе,
Окутанной туманом горного ущелья.
Я свободен в беспредельности пространств, по которым
Блуждаю и блуждаю вместе с моими друзьями -белыми облаками.
Здесь дорога, но не в мир людей ведет она.
Сознание мое свободно от суетных мыслей.
В одиночестве ночи сижу я на ложе из камня,
Глядя, как круглая луна взбирается на Холодную Гору.
Созвучные поэтическому миру Рёкана, стихи чаньского отшельника многие годы оставались источником творческого вдохновения японского поэта.
Возвращаюсь домой после сбора подаяний.
Трава шалфея заслонила вход,
Вот и сжигаю пучок зеленых листьев вместе с дровами.
В сопровождении напева осеннего ветра и дождя Тихонько читаю стихи Кандзана.
С наслаждением лежу, вытянув ноги.
О чем тут думать? О чем сомневаться?
Подобно чаньскому поэту, Рёкан писал в своих стихах о том, о чем больше всего болела душа, на что отзывалось сердце. А отзывалось оно одинаково сильно и на приход весны с ее «нежной поступью», и на моросящий дождь, по-зимнему холодный, с его непременным спутником - одиночеством и тоской по родной, созвучной ему душе.
Моя дверь никогда не закрыта,
Но никто еще не зашел... Тишина.
От прошедших дождей зелен мох.
И дубовые листья беззвучно и долго Летят до самой земли.
Заблуждение? Мудрость? -Как орел или решка.
Весь мир или Я? - Всё одно.
День: сутра без слов.
Ночь: без дум при луне,
От которой все сходят с ума - соловьи У реки и собаки в деревне...
Я пишу тишину в своем сердце При незакрытых дверях...
Болью и горечью отзывалось сердце поэта на людские страдания, на вечные мытарства людей, живущих в мире бестолковой суеты, неутоленных желаний и страстей, проводящих дни в погоне за ничтожными ценностями и пренебрегающих тем, что в действительности является наиболее ценным - знанием тайны человеческого бытия и судьбы.
Люди, пришедшие в этот призрачный мир,
Очень быстро становятся похожими на придорожную пыль.
Маленькие дети - на рассвете,
Убеленные сединой - к закату дня.
Но не вникая в тайны бытия,
Они не уставая ведут борьбу за существование.
Я спрашиваю детей Вселенной:
Почему вы идете таким путем?
Я вижу людей, непрерывно цепляющихся за жизнь,
Обернутых, подобно тутовому шелкопряду,
Непроницаемым коконом своих интересов.
Поощряемые страстью к деньгам и достатку,
Они не позволяют себе отдыха в погоне за ними,
Со временем все больше удаляясь от своего истинного «я»,
Год от года утрачивая прирожденную мудрость.
Но однажды им придется все же отправиться в страну Желтых Родников,
Куда не смогут взять ничего из накопленных земных богатств. Оставшиеся здесь будут пожинать плоды их усилий,
Их же имена окажутся навсегда забытыми.
Многие люди живут таким образом,
И они достойны великой жалости.
«Страдания людей, - говорит Рёкан, - во многом рождены привычкой подвергать все суду, оценке, в результате которых все бытие оказывается охваченным неумолимой системой противоположностей: белое-черное, истина-ложь...» Мы живем в соответствии с сотворенным нами образом мира, теми внутренними критериями (хорошо-плохо, красиво-безобразно), которые в течение жизни формируются нашим социальным окружением. Подлинная же свобода, в понимании дзэнских наставников, это освобождение, в первую очередь, от внутренних заблуждений, от попыток логически обосновать мир, объяснить, измерить его, «описать», а значит, сузить до размеров своего «я», воспринимающего, как правило, действительность сквозь призму своих интересов. Стихи Рёкана - об этом.
Людские сердца, как и человеческие лица,
Одинаково несхожи друг с другом...
Но мы судим их собственной меркой.
И лишь похожий подойдет нам,
А отличный останется только прохожим -Да, в нас вся мера вещей, но как Она далека от их истинной сути!
Так, пытаясь нащупать шестом дно океана,
Мы свой Путь изживаем, теряя возможность Иного.
Просветленное, исполненное мудрости сердце, живущее в созвучии с миром, иначе видит его: целостным, неделимым. Если существует «нет», то оно должно содержать «да», если существует смерть, то в ней должна заключаться жизнь. Все негативное является обратной стороной чего-то позитивного.
Где есть красота -есть и уродство,
Где есть правда -неизбежна и ложь.
Ум и глупость -
Что они друг без друга?
Иллюзия и истина слиты в одно.
Все это старо как мир и не мною открыто.
Я хочу это! Я хочу то! -Как вам не надоело!
Мир изменчив -Отвечу я вам.
Призрачный и иллюзорный характер всего сущего, подобный тающим облакам, очевиден для прозревшего сознания монаха.
Прогуливаясь по узкой дорожке у подножья горы,
Я забрел на древнее кладбище со множеством могильных столбов, Покоящихся под сенью тысячелетних сосен и дубов.
Заунывный плач стонущего ветра завершает день.
Подписи на могильных столбах стерты временем,
И дюке память родных не удерживает имена умерших.
Подавляя нахлынувшие слезы, в молчании,
Я беру свой посох и возвращаюсь домой.
Монах Рёкан исчезнет
так же, как эти утренние цветы.
Но что останется? Его сердце.
Сердце человека, написавшего эти строки, исполнено высшей мудрости, которая есть Любовь, принимающая все, сострадающая всему, излучающая нежность и свет. Недаром дошедшие до нас воспоминания людей, лично знакомых с Рёканом, рассказывают, что каждая встреча с дзэнским отшельником оставляла после себя ощущение «прихода весны в унылый зимний день».
Стихотворение «Снежным вечером в травяной хижине» Янагида Сэйдзан называет в числе самых последних творений поэта.
Семьдесят прожитых лет Я познавал натуру людей И вижу теперь, каковы они есть:
И в дурном, и в хорошем.
Глубокая снежная ночь Припорошила мои следы на тропинке -Их почти незаметно...
Сижу у окна в аромате горящей свечи.
О чем эти стихи? Не трудно вообразить себе тишину и покой глубокой ночи. Никто не нарушает одиночества обремененного годами и мудростью старца, запертого обильным снегопадом в крохотной травяной хижине. Белые хлопья снега заметают следы на тропинке, ведущей к домику Рёкана. Он зажигает палочку благовоний и усаживается у окна. Сюжет, казалось бы, прост, и стихи немногословны, зато едва ли не каждое слово, каждый образ при внимательном чтении текста (а именно на таком прочтении стихов Рёкана настаивает японский профессор Янагида Сэйдзан) оборачивается множеством оттенков, полутонов, погружает в богатую полифонию символических смыслов, стихию множества потаенных значений. В Японии, как и в Китае, издревле ароматическая палочка, имеющая определенную длину, служила своего рода хронографом, отмеряющим время, отведенное для медитации. Палочка, что покороче, сгорала за 30 минут, длинная - 45. Их и сегодня используют в залах для медитации (дзэндо) в дзэнских монастырях Китая и Японии. Сгорающая дотла ароматическая палочка подобна сроку жизни, иссякающему с той же степенью неумолимости. Возжигаемая во время медитации палочка благовоний воспринимается в этом контексте как метафора недолговечности бытия (мудзёкан) и человеческой жизни в том числе. «Ветхое окно» в стихах Рёкана Янагида Сэйдзан сравнивает с нашими шестью чувствами, с помощью которых мы воспринимаем внешний мир. Но подобно тому, как со временем приходит в негодность оконная рама (наши чувства - своеобразная метафора окна, распахнутого во внешний мир), подобно этому стареет и ветшает наше тело, утрачивая с годами силу и красоту, притупляется острота восприятия действительности. Настроенное на определенную волну сознание японца, по мнению Янагида Сэйдзан, не может не вспомнить пронзительные строки из дзуйхицу монаха XIV столетия Камо-но-Тёмэя: «Струи уходящей реки..., они непрерывны, но они - всё не те же, не прежние воды. По заводям плавающие пузырьки пены, они то исчезнут, то свяжутся вновь..., но долго пробыть не дано им. В этом мире живущие люди и их жилища... им подобны... По утрам умирают, по вечерам нарождаются... порядок такой только и схож, что с пеной воды» .
Стихи Рёкана Янагида Сэйдзан уподобляет мозаике, искусно сотворенному витражу, выложенному из отдельных слов, образов, поэтических мотивов и символов, восходящих к разным литературным источникам, а потому предполагающих немалую литературную эрудицию читателя, его свободную ориентацию в поэтической традиции Китая и Японии. Значению и богатству символических интерпретаций, например, слова костер (такиги) Янагида Сэйдзан посвятил целую главу своей книги о Рёкане.
С вязанкой дров за плечами
Спускаюсь западным склоном горы
По тропке - ухаб на ухабе!
И порою, присев ненадолго в тени сосны,
Замираю, услыша весенних птиц.
При чтении первых же слов стихотворения редко кому из японцев не придет на память знакомый с детских лет образ Ниномия Сонтоку - прославленного ученого эпохи Эдо, вышедшего благодаря необыкновенному упорству и тяге к знаниям из самых низов японского общества. Его скульптурное изображение в виде юноши, согнувшегося под тяжестью вязанки дров и с раскрытой книгой в руках, можно и теперь нередко увидеть в разных уголках Японии, особенно перед воротами школ, в напоминание об одной из самых известных конфуцианских добродетелей, культивируемых на Востоке, - о стремлении к учению.
Поэтика стихов Рёкана настраивает на созерцательное и предельно внимательное отношение к миру, призывает не столько смотреть, сколько всматриваться, не слушать, а вслушиваться в звуки и краски мира, будь то спокойное течение реки Танигава или шорох ночного дождя, тихий и задумчивый шелест опадающих осенью листьев. Ничто не раскрывает душу поэта, как его стихи. А Рёкан был прежде всего поэтом: поэтом не в смысле профессиональной одаренности, а в смысле особого - тонкого и глубокого - восприятия действительности, чье сердце с особой обостренностью отзывалось на все вибрации мира. Трудно не согласиться со словами крупнейшего в Японии знатока и исследователя жизни и творчества Рёкана Янагида Сэйдзана: «В сегодняшнее душное и тревожное время, исполненное ненужной и бестолковой суеты, одна только мысль о Рёкане словно бы очищает сердце, внушает мужество и стойкость».
литература
1. Yusen Kashiwara, Koyu Sonoda. Shapes of Japanese Buddhism. Tokyo, 1994.
2. Штейнер Е.С. Иккю Содзюн. М., 1987.
3. Eberhard W. A Dictionary of Chinese Symbols. New York, 1986.
4. Yanagida Seizan. Ryokan no kansi o yomu. Tokyo, 1999.
5. Камо-но-Темэй. Записки из кельи. Цит. по: Конрад Н.И. Японская литература в образцах и очерках. М., 1991.
6. One Robe, One Bowl. The Zen poetry of Ryokan. New York, Tokyo, 1977.
7. Stephen Addiss. The Art of Zen. New York, 1989.
