Научная статья на тему 'Поэт и язык: к вопросу о поэтологических стратегиях О. Мандельштама и М. Цветаевой'

Поэт и язык: к вопросу о поэтологических стратегиях О. Мандельштама и М. Цветаевой Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
269
147
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ЯЗЫК / ПОЭТОЛОГИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ / ПОЭТИЧЕСКАЯ СЕМАНТИКА / ФОНЕМОСЕМАНТИКА / LANGUAGE / POETOLOGICAL STRATEGIES / POETIC SEMANTICS / PHONOSEMANTICS

Аннотация научной статьи по языкознанию и литературоведению, автор научной работы — Кихней Любовь Геннадьевна, Меркель Елена Владимировна

В статье на примере творчества Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой анализируется диалектика взаимодействия поэта и языка, на котором он пишет. В процессе анализа стихотворений указанных поэтов доказывается, что и Мандельштам, и Цветаева используют все фонетические и семантические возможности, предоставляемые языком, и в то же время они открывают новые, еще не использованные ранее его потенции.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Poet and language: on the poetological strategies of O. Mandelstam and M. Tsvetaeva

The article is devoted to the analysis of poet and his writing language dialectics on the example of O. Mandelstams and M. Tsvetaevas creative works. During the process of the analysis of the mentioned above poets verses it is proved that the both use all the phonetic and semantic possibilities of the language, and at the same time they discover new, early not used potentials.

Текст научной работы на тему «Поэт и язык: к вопросу о поэтологических стратегиях О. Мандельштама и М. Цветаевой»

6. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 23.

7. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 36.

8. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 43.

9. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 48.

10. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 50.

11. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 51.

12. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. №55.

13. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. №59.

14. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 61.

15. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 64

16. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 65.

17. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 68.

18. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 70.

19. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 71.

20. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 72.

21. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 75.

22. Venezia. Archivio di Stato. Czar di Moscovia dal 1655 al 1740. № 83.

23. Журнал Министерства Народного Просвещения. - 1894. - № 11.

24. Памятники дипломатических сношений с державами иностранными. Т. IV. - СПб., 1856.

25. Памятники дипломатических сношений с державами иностранными. Т.Х. - СПб., 1871.

УДК 82.09

Кихней Любовь Геннадьевна

доктор филологических наук Институт международного права и экономики им. А.С. Грибоедова (г. Москва)

lgkihney@yandex.ru

Меркель Елена Владимировна

кандидат филологических наук Технический институт (филиал) Северо-Восточного федерального университета им. М.К. Аммосова» (г. Нерюнгри)

merkel-e@yandex.ru

ПОЭТ И ЯЗЫК: К ВОПРОСУ О ПОЭТОЛОГИЧЕСКИХ СТРАТЕГИЯХ О. МАНДЕЛЬШТАМА И М. ЦВЕТАЕВОЙ

В статье на примере творчества Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой анализируется диалектика взаимодействия поэта и языка, на котором он пишет. В процессе анализа стихотворений указанных поэтов доказывается, что и Мандельштам, и Цветаева используют все фонетические и семантические возможности, предоставляемые языком, и в то же время они открывают новые, еще не использованные ранее его потенции.

Ключевые слова: язык, поэтологические стратегии, поэтическая семантика, фонемосемантика.

Иосиф Бродский в своей «Нобелевской речи» высказал мысль о том, что поэт не только использует язык как материал для построения лирических конструкций, но и сам является «средством языка к продолжению своего существования» [1, с. 67].

Разумеется, подобная взаимообусловленность поэта и языка существовала во все времена. Но в эпоху Серебряного века, когда остро ощущалась завершенность «риторической стадии» развития литературы, симбиотические механизмы заработали в полную силу. Поэты модернистских течений подвергли критике позитивистское понимание слова как средства, противопоставив ему «слово-Логос», «слово как таковое», обладающее самостоятельным бытием, энергетической мощью и способностью магически воздействовать на окружающую действительность. Данное, мифопоэтическое

по своей сути, представление о слове инициировало новый тип диалога поэта и языка. А это привело к появлению новых поэтологических стратегий, наиболее ярко проявившихся в творчестве Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой.

«Симбиотические» стратегии взаимодействия поэта и языка в случае О. Мандельштама проиллюстрируем на примере его стихотворения «Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...» (1931).

По логико-синтаксической структуре стихотворение напоминает жертвенный обет, молитву. Оно выдержано в форме обращения к «отцу», который может сохранить или не сохранить «речь» поэта, то есть к некоему высшему началу, причем за свершение его просьбы поэт налагает на себя определенные обязательства.

К кому обращена мольба? Думается, что не к Всевышнему, не к народу и уж, конечно, не к кон-

© Кихней Л.Г., Меркель Е.В., 2012

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 3, 2012

103

кретному человеку. Бога Мандельштам не мог фамильярно назвать «другом», «помощником», не говоря уже об эпитете «грубый» в контексте сакральной мольбы. Народ тоже не подходит в качестве адресата и «помощника», поскольку строкой ниже Мандельштам называет себя «отщепенцем в народной семье».

Адресатом стихотворения является сам язык. Именно к нему поэт обращается, как к Богу. Это не выглядит странным, если вспомнить об акмеистической философии слова, в частности о его сакрализации Мандельштамом в духе Евангельского постулата: «Слово было Бог» (Ин. 1:1). Кроме того, еще в 1921 г. в статье «О природе слова» Мандельштам обозначил статус русского языка как хранителя отечественной истории и культуры: «У нас нет Акрополя. Наша культура до сих пор блуждает и не находит своих стен. Зато каждое слово словаря Даля есть орешек Акрополя, маленький Кремль, крылатая крепость номинализма, оснащенная эллинским духом на неутомимую борьбу с бесформенной стихией, небытием, отовсюду угрожающим нашей ис-тории»[4, т. 2, с. 180].

Но почему поэт дает обет построить «срубы», да еще «такие дремучие»? Здесь возможны два объяснения. Первое - культурно-историческое, второе - лексико-семантическое. В первом случае следует напомнить, что Мандельштам всегда отождествлял поэтический труд со строительством, зодчеством. Однако если в 1910-е гг. творческий процесс ассоциировался с сооружением собора, то теперь ему на смену церковной архитектуре приходит деревянный сруб, который становится метафорой поэтического творения.

Во втором случае происходит внутритекстовое наращивание смысла, помимо социокультурных ассоциаций. В сюжетно-смысловом развертывании образ сруба становится как бы звуковым и семантическим «зародышем стихотворения», прорастая и разветвляясь целым «пучком» родственных значений. Процесс смыслового приращения идет сразу в нескольких направлениях.

Во-первых, следует выделить линию фонетической интеграции: стихотворение изобилует лексемами, в которых есть слоги «ру- / ре- / ри- / -ро / -ра / -ер», кристаллизующиеся в итоге в фонетический инвариант сруб /речь (ср.: лексемы круговое, терпенье, сохрани, привкус, труда, новгородских, черна, Рождество, друг, грубый, непризнанный, брат, народной, построить, дремучие, срубы, татарва, мерзлые, городки, прицелясь, смерть, прохожу, рубахе, петровской, топорище).

Во-вторых, Мандельштам учитывает прямое значение слова и одновременно его контекстные значения, понимая, что контекст способен существенно изменить изначальный словарный смысл слова.

Но специфика обращения со словом Мандельштама заключается в том, что он реализует факти-

чески все - и главные, и второстепенные - лексические значения. И делает он это с помощью микроконтекстов. Напомним, что лексема «сруб» в русском языке имеет несколько значений. Согласно В.И. Далю, это «изба, или иное бревенчатое строение, вчерне, без полу, накату и крыши» [3, ст. 485]. И второе значение - это колодец, а точнее, его деревянное обрамление (ср. у В.И. Даля: «Колодец одевается срубом» [3, ст. 485]). Мандельштам сначала актуализирует второе значение, еще до появления лексемы «сруб» вводя в первую строфу образ «колодца». Ср.: «Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима» [4, т. 1, с. 174]. И уже потом во второй строфе появляется образ сруба в значении колодец:

Обещаю построить такие дремучие срубы, Чтобы в них татарва опускала князей на бадье

[4, т. 1, с. 174].

Но одновременно в подтексте первой и второй строфы актуализируется и первое значение - с помощью микроконтекста, а именно эпитета «дремучий». Словосочетание дремучий сруб соотносится, конечно же, с избой, построенной в вековом лесу, непроходимой чаще. При этом Мандельштам буквально пронизывает текстовую ткань древесностроительными метафорами, создавая микроконтексты, обусловливающие семантику строительства из древесины. Сюда относятся образы «смола кругового терпенья», «совестный деготь труда».

В-третьих, Мандельштам использует смысловой потенциал макроконтекста, начиная с собственного творчества, заканчивая самыми широкими культурно-историческими ассоциациями. В свете предшествующего творчества «сруб» выступает как контекстуальная метафора, знаменующая смену строительной парадигмы. По Мандельштаму получается, что поэтическое строительство, зодчество в условиях «нового мира», программно опрощается: вместо готического собора автор готов строить дремучий сруб (этот смысл, поясним, вырастает из сравнения нашего сруба, с одной стороны, с «древними срубами» из стихотворения «За то, что я руки твои не сумел удержать...» (1920), с другой - из синонимической проекции лексемы на образ «овечьих городов» в «Грифельной оде» (1923)).

Так, исходное значение сруба-колодца метонимически мотивирует и образ воды. Колодезная вода должна быть «черна и сладима», чтобы отражать звезду («...отразилась семью плавниками»). Сама атрибутика рыб (плавники) здесь не случайна (рыба у ранних христиан символизировала Иисуса Христа), да и число плавников-лучей, очевидно, имеет знаковый характер, отсылая к христианской семантике числа 7, что в сочетании со звездой ассоциируется с ситуацией празднования Рождества.

В-четвертых, Мандельштам работает с внутренней формой слова. Например, в первой строфе колодец предстает развернутой метафорой речи:

104

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 3, 2012

«Как вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима...» [4, т. 1, с. 175]. Появление образа воды и Рождества, как мы показали, метонимически и контекстуально обосновано. Но почему у Мандельштама колодец именно новгородский?

Думается, здесь не столько географическая аллюзия, сколько лингвоисторическая: через внутреннюю форму слова (новый город) эпитет оказывается соотнесен со срубом! В словаре В.И. Даля читаем: «Встарь, когда новые города, т.е. укрепления, основывались по произволу князей, говорили: срубить город, городок, обнести место рубленою, прочною оградой, срубить ворота, вежи и внутри несколько изб, это были первые кремли, кремни» (курсив наш. - Л.К., Е.М.) [3, ст. 484].

В свете этого лингвоисторического экскурса становится понятным, что для Мандельштама строительство срубов - это закладывание нового города, и шире - строительство нового мира. Отсюда становится понятным и появление городков в третьей строфе (поддержанное корневой парадигмой: новгородские / городки) и князей - во второй строфе.

Но тогда и образ Рождества оказывается мотивирован не только метонимически - через соседство со звездой и водой, но и посредством актуализации его внутренней формы, в которой на первый план выступает семантика рождения. При этом, разумеется, рождественская семантика остается, но в контексте строфы трансформируется: новгородско-колодезная вода / звезда знаменует рождение-строительство нового города и одновременно освящает его.

Или другая семантическая загадка. Откуда в стихотворении о сохранности поэтической речи взялась тема казни? Оказывается, автор «вытянул» ее из внутренней формы слова «сруб», из его морфогенеза (поскольку сруб - от срубить). Ключевая лексема «сруб» хранит память о своем генезисе. А ближайшая узуальная ассоциация - «срубить голову». Вот почему следующая, финальная, строфа начинается с плахи, а кончается - петровской казнью и топорищем:

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи -Как прицелясь на смерть городки зашибают в саду -Я за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе И для казни петровской в лесах топорище найду

[4, т. 1, с. 176].

В итоге в стихотворении реализуется вся языковая парадигма значений, близких к лексическим и фонетическим моделям, связанным со срубом, начиная от образа сруба как колодца и избы, заканчивая внутренней формой глагола срубить, ассоциативно «втягивающего» в пространство стихотворения тему «петровских казней» - через анаграмматическую перекличку лексем Петр - топор, князь -казнь, столь значимую в канун Большого террора.

Логика смыслового развертывания стихотворения как бы «продиктована» логикой синхронического и диахронического развития самого языка.

Если не учитывать внутренних семантических процессов, которые подсказывает автору сам язык, то многие образные детали и смысловые ходы этого стихотворения останутся непонятными.

Мандельштам самой тканью своих стихов «доказывает», что каждое слово русского языка - по-истине «орешек Акрополя», «маленький кремль», хранящий историческую память народа. Вот почему в эпоху, когда «за стихи убивают», он обращается к родному языку как к Отцу, помощнику, Творцу (памятуя, что «В начале было Слово», Ин. 1:1) с мольбой «сохранить его речь».

Речетворчество М. Цветаевой основано, согласно нашей концепции, на стремлении добраться «до глубины, до самой сути» явлений с помощью метафорических и фонетических уподоблений, как бы укорененных в самом языке.

По Цветаевой, именно эти «орудийные приемы» способны преодолеть «разорванность» бытия, показать глубинную связь всего со всем. Отсюда принципом смыслового развертывания стихотворений становится нанизывание метафорических ассоциаций, все более и более расширяющих, углубляющих, уточняющих центральный образ произведения. В итоге, ключевой образ становится развернутым символом, а точнее, авторским мифом, мотивированным звуковой ассоциацией. Как показано на примерах стихотворений «Сивилла: выжжена, сивилла: ствол... » (1922), «Минута» (1923), «Жалоба» (1923), процесс метафоризации и мифологизации начинается именно со звуковых аналогий. По убеждению Цветаевой, за звуковым родством в языке всегда скрыта смысловая связь. Поэтому фонетические уподобления в ее поэтической системе - средство обнаружения онтологического родства или бинарной оппозиции.

Так, в стихотворении «Жалоба», входящем в цикл «Федра», многократно повторенное имя Ипполит воспринимается как семантический «зародыш», из которого вырастает текст. В то же время имя выполняет функцию психологической характеристики лирической героини: многократное повторение имени Ипполита передает силу ее одержимости любовной страстью. Имя Ипполит становится своего рода «пучком», смысл из которого, по выражению О. Мандельштама, «торчит в разные стороны». Это достигается введением имени всё в новые и новые микроконтексты, создаваемые каскадом метафор, каждая из которых мотивирована звуковым уподоблением имени. Ср.:

Ипполит! Ипполит! Болит!

Опаляет. В жару ланиты...

Что за ужас жестокий скрыт В этом имени Ипполита!

Ипполит! Ипполит! Спрячь!

В этом пеплуме - как в склепе.

Есть Элизиум - для - кляч:

Живодерня! - Палит слепень! [5, т. 1, с. 172].

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 3, 2012

105

В итоге, в пространстве текста образуются сквозные и взаимопроницаемые фонетикосмысловые ряды : а) Ипполит - болит - опаляет -в жару ланиты - палит - плач - лава - пылкий -запаленный - утоли; б) Ипполит - пеплум - склеп -слепну - слепень - плен - плит - лепим - плащ -пила - опилки, в которых имя Ипполит является звукосмысловой «матрицей», задающей две взаимообусловленные семантические парадигмы -«пламени» и «склепа». Причем вторая смысловая парадигма помимо «гибели» несет в себе также и дополнительные семантические обертоны «плена» и «пытки», которые оказываются «изнанкой» ее страсти. Словом у Цветаевой, считает М.Л. Гаспаров, «поверяется тема: созвучность слов становится ручальством истинного соотношения вещей и понятий в мире, как он был задуман Богом и искажен человеком» [2, с. 149].

Отсюда следует вывод, что сам русский язык со всей его многовековой исторической памятью «подсказал» Мандельштаму и Цветаевой те эмоционально-смысловые ходы и поэтологические откры-

тия, которые поэты, вне опоры на язык, не сумели бы сделать. Но, с другой стороны, лирическое творчество означенных поэтов предстает как своего рода «инструмент» русского языка, открывая его скрытую смысловые структуру и новые фонемо-фоне-тические возможности.

Библиографический список

1. Бродский И.А. Поэт и проза // Бродский о Цветаевой: интервью, эссе. - М., 1997.

2. Гаспаров М.Л. Марина Цветаева: от поэтики быта - к поэтике слова // Гаспаров М.Л. О русской поэзии. Анализы. Интерпретации. Характеристики. - СПб., 2001. - С. 149.

3. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 4. - М.: Терра-Книжный клуб, 1998. - Столб. 484-485.

4. Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П.М. Нерлера, С.С. Аверинцева, комм. А.Д. Михайлова, П.М. Нерлера. - М., 1990.

5. ЦветаеваМ.И. Собр. соч.: в 7 т. / сост. А.А. Саа-кянц, Л.А. Мнухина. - М.: Эллис Лак, 1994-1995.

УДК 82.08

Лебедева Наталья Сергеевна

кандидат филологических наук Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского

lns303@mail.ru

ИТАЛЬЯНСКИЕ МОТИВЫ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ 1890-Х -1910-Х ГОДОВ

Статья посвящена исследованию рецепции традиционных итальянских мотивов в русской литературе 1890-х -1910-х годов. Они рассмотрены в поэтических произведениях символистов и акмеистов: Д. Мережковского, В. Брюсова, А. Блока, Н. Гумилева, А. Ахматовой и других.

Ключевые слова: итальянские традиционные образы, русская литература 1890-х - 1910-х гг., философская лирика, символизм, акмеизм.

Возникший в начале XIX века благодаря европейским романтикам, интерес русских писателей к Италии не угасал всё последующее столетие. Н.М. Карамзин, А.С. Пушкин, К.Д. Батюшков создавали легенду о стране великих художников, поэтов и музыкантов. При этом наибольшее внимание привлекало итальянское Возрождение: живопись Микеланджело, Рафаэля, Боттичелли. В Петербурге были хорошо известны имена композиторов XIX века - Беллини, Пуччини, Россини. А.С. Пушкин в статьях и письмах неоднократно говорил о величии итальянских писателей: «В Италии Dante и Petrarca предшествовали Тассу и Ариосту, они предшествовали Alfieri и Foscolo» [17, с. 177]. В личной библиотеке А.С. Пушкина имелось шесть изданий «Божественной комедии» Данте. Творчество Данте оказало заметное влияние на русскую литературу XIX века.

На рубеже XIX-XX веков увлечение итальянской культурой вспыхнуло с новой силой. Н.А. Бердяев писал: «Путешествие в Италию для многих -настоящее паломничество к святыням воплощен-

ной красоты и божественной радости. Трудно выразить то душевное волнение, сладостное до болезненности, которое охватывает душу от одного названия иных итальянских городов или итальянских художников» [4, с. 376]. Итальянский язык был достаточно широко известен в России рубежа XIX-XX столетий, его часто учили самостоятельно. После того как Италия стала единым, независимым, политически стабильным государством (в октябре 1870 года объединенная армией Г арибальди), в ней увеличилось число русских путешественников и эмигрантов. З.Н. Гиппиус в биографии Мережковского писала: «Но вот - весной 1891 года - наша первая поездка за границу, - в Италию, конечно» [9, с. 194]. В том же 1891 году другой великий почитатель итальянской культуры, Вяч. Иванов, впервые приезжает в эту страну. Поездка затянулась, и воспоминания о ней Иванов заключает словами: «На третий год этой жизни мы могли считать себя до некоторой степени римлянами» [10, с. 314]. Позже особенности итальянской культуры стали темой бесед в «Башне» ? знаменитом философско-лите-

106

Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ N° 3, 2012

© Лебедева Н.С., 2012

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.