CC BY
220
УДК 82.161.1.09"18"
Тихомиров Владимир Васильевич
доктор филологических наук Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова
vtihom@mail.ru
«ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК», ИЗДАННЫЙ Н.А. НЕКРАСОВЫМ (1846), В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ КРИТИКИ И ЖУРНАЛИСТИКИ 1840-Х ГОДОВ
Автор статьи представляет объективную роль и место «Петербургского сборника» 1846 г. в русском литературном процессе, в восприятии современников.
Ключевые слова: «Петербургский сборник», «натуральная школа», критика, журналистика, литературная позиция.
В настоящей работе будет предпринят опыт анализа литературной позиции «Петербургского сборника», изданного Н.А. Некрасовым в 1846 г., с учётом полемики, развернувшейся в русской журналистике после его издания, и сопоставлены различные представления о литературном творчестве сторонников и противников натуральной школы.
Основной, во многом определяющей литературную позицию «Петербургского сборника», была статья В.Г. Белинского «Мысли и заметки о русской литературе». Автор статьи рассуждает о благотворном нравственном воздействии литературы на общество, высказывает мысль о необходимости сближения различных сословий на основе прогресса «промышленности и торговли», просвещения, развития науки и литературы. Наше образованное общество, утверждает Белинский, «есть непосредственное действие нашей литературы на понятия и нравы» русских. Литература - источник «практических нравственных идей», она «способствует пробуждению самосознания», влияет на «нравственное улучшение общества» [2, т. 8, с. 38-39]. «Образованность равняет людей», а «общество должно быть органическим, то есть множеством людей, связанных между собой внутренно» [2, с. 39].
Это написано в конце 1845-го года («Петербургский сборник» был опубликован в январе 1846-го), когда критик был, по распространённому мнению исследователей, революционером-демократом, когда он настойчиво утверждал принципы натуральной школы в русской литературе. При внимательном, непредвзятом прочтении его работ выясняется, что он оставался по преимуществу просветителем, стремившимся путём распространения образованности, интереса к литературе и искусству благотворно воздействовать на человека и на общество.
В статье, опубликованной в «Петербургском сборнике», Белинский продолжал отстаивать в качестве главной задачи литературы изучение «факта действительности» - «со всем его добром и злом». Литература помогает «изучать и узнавать нас как народ, как общество» [2, т. 8, с. 41]. По мнению критика, «в каждой из [...] литератур писатель выражает своими сочинениями хорошую
или слабую сторону своей родной национальности» [2, т. 8, с. 42]. Пример этого автор статьи видит в творчестве Гоголя, с появлением которого «литература наша исключительно обратилась к русской жизни, к русской действительности [...], через это она сделалась более одностороннею и даже однообразною, зато и более [...] самобытною» [2, т. 8, с. 41]. «Гоголь строго держится в своих сочинениях сферы русской житейской действительности», и в этом отношении он «самый национальный из русских поэтов» [2, т.8, с.43].
Белинский в то же время считает, что даже лучшие русские писатели не могут иметь «всемирного» и «исторического» значения, для чего нужно, чтобы народ, который они представляют, смог влиять «на ход и развитие всего человечества» [2, т. 8, с. 43]. Наши писатели, считает критик, могут равняться с мировыми лишь в форме, но не в содержании, «которое даёт поэту жизнь его народа» [2, т. 8, с. 44]. В несколько завуалированной форме Белинский здесь явно возражает против славянофильской мессианской идеи. В то же время критик достаточно патриотичен в своих суждениях: «Наше политическое величие есть несомненный успех нашего великого будущего, великого значения и в других отношениях». Кроме силы, надеется автор статьи, мы, русские, «положим на весы европейской жизни ещё и русскую мысль» [2, т. 8, с. 45]. Критик уверен, что для современного русского общества актуальна беллетристика - та отрасль литературы, которая «живёт чужою мыслию - мыслию гения», популяризирует её, даёт пищу для размышлений читателя. У нас же до сих пор «все претендуют на художественность, на творчество, никто не хочет быть просто рассказчиком, сказочником, беллетристом [...], - и публике нечего читать» [2, т. 8, с. 53]. Характеризуя выдающиеся явления русской литературы, Белинский склонен Пушкина признать гением, о Гоголе он прямо этого не говорит, хотя оценивает его очень высоко.
Достаточно логично суждение критика об отличиях гения и таланта: «Талант, как способность делать, производить, относится больше к форме создания [.] и есть сила внешняя, которая может существовать в человеке независимо от ума, сердца [...]. Но для формы нужно содержание [...]»,
© Тихомиров В.В., 2014
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2014
149
для чего необходима «самостоятельная деятельность духовных сил человека» [2, т. 8, с. 58]. Лишь немногие из писателей «действительно обладают способностью творческой самодеятельности» [2, т. 8, с. 59]. В них виден «резкий отпечаток личности, который делает произведения так оригинальными, что под них невозможно подделаться [...]» [2, т. 8, с. 60]. Это уже признак гения. Но большинство писателей - таланты, которым достаточно быть беллетристами. Таким образом, Белинский актуализирует и теоретически объясняет и оправдывает специфическое направление русской литературы, одна из основных задач которой видится в том, чтобы изучать жизнь посредством её художественного изображения - по примеру современной французской литературы, представляющей собой образец беллетристики, не подлежащей эстетической критике [2, т. 8, с. 57].
Кроме программной статьи Белинского, в «Петербургском сборнике» опубликована статья А.В. Никитенко «О характере народности в древнем и новейшем искусстве». Никитенко не был единомышленником Белинского, но он не принимал и славянофильскую литературную и социальную программу. Основная мысль его статьи - сомнения в приоритете национальной самобытности в искусстве, поскольку подобная идея грешит притязаниями на исключительность той или иной национальной культуры. Ссылаясь на христианскую традицию о равенстве всех перед Богом, Никитен-ко подчёркивает общечеловеческий характер духовных ценностей, в том числе и литературного творчества. Культура всякого народа, по его мнению, тем и интересна, что в ней заложены общечеловеческие начала. Естественно, что эта позиция Ни-китенко вызвала самые решительные возражения со стороны славянофилов.
Художественные тексты, подобранные издателем для «Петербургского сборника», в целом соответствовали сформулированной Белинским программе современной русской литературы. На это обратили внимание авторы критических откликов на книгу. Первые отзывы появились в издании, откровенно враждебном намеченному в книге литературному направлению, - в «Северной пчеле» Ф.В. Булгарина. В двух январских номерах газеты (22-м и 25-м) появилось сначала краткое упоминание о выходе сборника с достаточно ехидной характеристикой, написанной самим Булгариным, а затем более развёрнутая рецензия, подписанная криптонимом «Я.Я.Я.», за которым скрывался сотрудник газеты Л.В. Брант.
Булгарин справедливо связывает появление «Петербургского сборника» с предшествовавшими ему двумя выпусками «Физиологии Петербурга» (1845 г.), тоже изданными Некрасовым. Редактор «Северной пчелы» пишет: «Из разбора "Физиологии Петербурга" читатели наши знают, что г. Не-
красов принадлежит к так называемой натуральной литературной школе, утверждающей, что должно изображать природу без покрова. Мы, напротив, держимся правила [...]: "Природа только тогда хороша, когда её вымоют и причешут". Это, разумеется, относится только к литературе» [4, с. 86]. Именно после этой реплики Булгарина, подхваченной и переосмысленной Белинским, утвердилось название натуральной школы в русской литературе.
Литературный обозреватель «Северной пчелы» Л.В. Брант в характеристике «Петербургского сборника» был столь же категоричен. Он ополчился на опубликованный в сборнике роман Ф.М. Достоевского «Бедные люди», увидев в нём, вопреки распространившимся слухам о молодом таланте, «совершенное крушение» автора, который «из ничего вздумал построить поэму, драму, и вышло ничего». Рецензента раздражает мода анализировать «внутренний мир души и сердца, - самые дюжинные характеры возводить в какой-то недосягаемый идеал, вопреки истине и действительности [...] из мухи делать слона». А виноваты в этом «модные идеи», которые распространяют «некоторые критики» [10, с. 99]. Здесь явный намёк на Белинского с его программой социального и гуманного искусства.
О других публикациях «Петербургского сборника» Брант отзывается или негативно (так, в прозаических и поэтических произведениях И.С. Тургенева он видит лишь подражание или пародию на Пушкина и Лермонтова), или иронически (о произведениях И.И. Панаева, А.Н. Майкова, В.Ф. Одоевского, В.А. Соллогуба). Рецензент признаёт, что статья Никитенко «О характере народности в древнем и новейшем искусстве» отличается «глубокомыслием и изяществом красноречия» и идёт вразрез с натуральной школой. В этом Брант по-своему прав, поскольку статья Никитенко имеет явно антиславянофильский характер, но в ней нет и намёка на поддержку натуральной школы. Больше всего от рецензента «Северной пчелы» досталось Некрасову - автору стихотворений «В дороге», «Пьяница», «Колыбельная песня», - и Белинскому, автору упомянутой выше статьи, в которой Брант без всякой аргументации констатирует смесь «из самых забавных парадоксов, противоречий и всякого рода неслыханностей» [10, с. 106]. Критические оценки редакции «Северной пчелы» далеки от глубины и объективности, но и в этой газете появлялись меткие наблюдения относительно разных литературных явлений.
Достаточно строгим оказалось отношение к «Петербургскому сборнику» в журнале П.А. Плетнёва «Современник» (1846, № 2). Рецензент, констатировав отсутствие в сборнике «единства мысли», сосредоточился преимущественно на характеристике романа Достоевского «Бедные люди»: «В этом романе два элемента поэзии: серьёзный и комический. Первый гораздо более второго но-
сит на себе той художнической истины, которая так высоко ценится в произведениях таланта. Комическое же здесь как-то изысканно и составляет заметное подражание тону, краскам и даже языку Гоголя и Квитки. Места, где автор говорит серьёзно, восхитительны» [7, с. 273]. Интересны «положения и характеры лиц», рассказ отличается «мастерским искусством». Но многое в произведении карикатурно, содержание романа как будто вызвано «к жизни усиленно, теоретически, без сердечного разделения описанных ощущений» [7, с. 274]. Плетнёв по существу обвиняет автора «Бедных людей» в нарочитой тенденциозности творчества, в том, что у Достоевского авторская идея довлеет над художественностью.
Одним из наиболее проницательных оппонентов Белинского и программы натуральной школы в целом оказался С.П. Шевырёв, который в статье о «Петербургском сборнике» («Москвитянин», 1846, № 2-3) с удовлетворением отметил, что, наряду с повторением уже знакомой программы современной литературы, у Белинского появляется новое: «мысли о литературе как орудии у нас к соединению всех сословий» [9, с. 246].
Шевырёв утверждает, что литературные партии вредят общему делу развития литературы, что художник должен быть свободен в своём творчестве и руководствоваться лишь убеждениями «разума и совести». Рецензент выделяет из всего содержания «Петербургского сборника» «Бедных людей» Достоевского и, сравнивая этот роман с «Шинелью» Гоголя, замечает, что гоголевский герой Акакий Акакиевич возбуждает участие «не своею внутреннею личностью, а тем положением, в которое общество его поставило» [9, с. 226, 227]. Социальную проблематику «Шинели», как известно, подчёркивали и Белинский, и В. Майков. В отличие от Гоголя, утверждает критик, Достоевский «задал себе задачу [...] изобразить в бедном чиновнике человека с благороднейшими сочувствиями ко всему бедному [...]. С этим врождённым чувством человеколюбия соединена в Макаре Девушкине амбиция» [9, с. 227].
Шевырёва не устраивает в «Бедных людях» авторская тенденция: «Филантропическая сторона этой повести заметнее, чем художественная». Критик утверждает: «Превратить любовь к ближнему -добродетель вечную - в филантропическую тенденцию века, значит, на самую добродетель наложить моду [...], искусство филантропическое» становится знаменем, привилегией - это «странное исчадие нашего капризного столетия» [9, с. 229]. Рецензент явно имеет в виду распространившиеся в Европе и в России гуманистические идеи утопического социализма и антропологической философии, которые действительно были близки программе натуральной школы и совершенно неприемлемы её противникам.
Тенденциозное искусство, утверждает Шевырёв, «лишено своей красоты и наполнено только выставкой филантропии какого-нибудь писателя [...]. Истинно изящное и без филантропических тенденций всегда возбуждало любовь к ближнему». Тенденция же - лишь «временная потребность» [9, с. 230]. Представления Шевырёва о природе искусства и его функции близки тем, которые вскоре, в 1850-е годы, будут отстаивать сторонники русской эстетической критики и которые несколько ранее, в самом начале 1840-х, декларировал и Белинский. Эта теория художественного творчества является продолжением платоновско-аристотелевской поэтики: «Искусство [...] не состоит только из одних цветов и красок или чувственно воспринимаемой жизни. Искусство всегда ещё так или иначе идейно, то есть является показателем какой-нибудь внутренней, пусть личной, пусть общественно-политической, пусть духовной, но обязательно внутренней жизни человека и внутренней жизни изображаемого в искусстве предмета» [6, с. 178].
Сформулировав свои художественные принципы, Шевырёв в соответствии с ними оценивает и другие литературные произведения, опубликованные в «Петербургском сборнике». Большинство из них, по мнению рецензента, подлежат разве что критике «первоначальной» (анализ языка, слога, стиля). Критик везде находит натурализм, слабое подражание Пушкину и Гоголю и подчёркивает, что «не действительность составляет достоинство искусства, а глубина души художника, который её схватывает» [9, с. 237]. В стихотворениях Некрасова, например, он находит голую дидактику и делает вывод, что современные литераторы «мелко плавают».
Учитывая, что основная тенденция создателей «Петербургского сборника» - с помощью литературного творчества и преимущественного порицания негативных явлений жизни способствовать общественному прогрессу, Шевырёв категорически не соглашается с такой задачей, поставленной перед литературой, и утверждает, что «путь к освобождению заключается не в ненависти к палачу, а в той бесконечной силе любви, которая таится в жертве; что насилие должно быть обезоружено и побеждено любовью страдания; что не время [.] в жертве возбуждать ненависть и гасить [.] последнюю любовь, которую она хранит на спасение; но что время сознавать любовь разумом и вызывать её торжество и силу везде» [9, с. 241]. Эта христианская программа художественного творчества сближает Шевырёва со славянофилами (хотя они далеко не во всём были единомышленниками), с Плетнёвым и, конечно же, с Гоголем.
Шевырёв полемизирует не только с «социально-демократической» доктриной Белинского и его единомышленников (думается, этот термин более уместен, чем традиционное определение их пози-
ции как «революционно-демократической»), но и с явно проевропейской, западнической, антиславянофильской идеей Никитенко, выраженной в названной ранее статье, в которой Шевырёв уловил тенденцию отстаивания приоритета общечеловеческого над национальным и попытался её опровергнуть. Он считает неверным противопоставление народного и общечеловеческого начал, стремление «ограничить народное в [...] его притязаниях на исключительность [...] - не туда [...] направляет автор стрелы своей науки» [9, с. 242]. Рецензент подчёркивает, что «всё человеческое для нас священно, где бы и у кого бы оно ни встретилось», но «народное [...] не исключает нисколько общечеловеческого» [9, с. 243]. По его мнению, Никитенко ошибается, утверждая, что «народность противоречит христианству и перед ним исчезает». Критик утверждает, что «христианское искусство только могло быть всемирным и допустить в свою сферу все другие народности» [9, с. 244].
Русские более других терпимы, считает рецензент, и «легко отрекаются от народности [...], в образе мыслей мы нигде не найдём такого всемирного разнообразия народных оттенков, как между своими [...]. Вот почему мы нация всемирная, народ всенародный, язык многоязычный [...]. Наша народность не обидна ничьей - и уживается со всеми» [9, с. 245]. Здесь явно прослеживается идея мессианизма русского народа, характерная для славянофилов, а в дальнейшем и для почвенников.
Литературная программа Шевырёва направлена на защиту литературы художественной и в то же время содержательной, но не тенденциозной. Критик обвиняет натуральную школу в дидактике и риторике, возвращая Белинскому его же негативное определение, направленное по адресу литературных противников.
Своеобразную позицию по отношению к «Петербургскому сборнику» занял журнал «Финский вестник», библиографический отдел которого в это время вёл начинавший свою литературно-критическую деятельность А.А. Григорьев. Сопоставляя петербургский и московский сборники 1846 года, рецензент в первом оценил «направление живое, современное», а о втором отозвался как о книге, в которой «проявились химерические идеи истых славянофилов, которыми они потешают публику во славу бороды и армяка» [5]. Из публикаций «Петербургского сборника» критик тоже выделил роман Достоевского «Бедные люди», о котором высказал своё мнение.
Григорьев признаёт «громадное художественное дарование» писателя, создавшего два «в высшей степени интересные лица», «которым нельзя не сочувствовать», и сумевшего, несмотря на «всё однообразие их ощущений», основать на этом «целую внутреннюю драму». В основе оценки героев «Бедных людей» у Григорьева положена идея нрав-
ственно-религиозного искусства, образец которого критик находит в творчестве Гоголя. Упомянув об оппозиции героя Достоевского Макара Девушкина к повести Гоголя «Шинель», Григорьев подчёркивает, что Гоголь, руководствуясь идеалом христианской любви, обрисовал в лице Акакия Акакиевича и других своих героев «степени падения человечности» «во всём страшном безобразии», но лишь «для того, чтобы сильнее, божественнее, благодатнее отпечатлелось на них христианское озарение». Достоевский же в «Бедных людях», хотя и «анализирует явления больше, пожалуй, Гоголя», и притом, в отличие от последнего, «более плачет, нежели смеётся», не только остался чужд религиозному идеалу, но «поклонился» изображаемым им «мелочным личностям», отчего самая его любовь к ним приобрела ложный, «эгоистический» характер. Результатом этого явились опасный уклон к «ложной сентиментальности» и «апотеоза мещанских добродетелей» [8, с. 475].
Григорьев проницательно заметил в раннем творчестве Достоевского влияние антропологических учений, известных в России уже с начала 1840-х годов. Видимо, это вскоре и сблизило молодого писателя с петрашевцами. Григорьев же постарался развести христианское направление гоголевского творчества и близкую утопическому социализму концепцию человеческой личности («эгоистический» характер в противовес православной соборности) в направлении «сентиментального натурализма», одним из творцов которого он счёл именно автора «Бедных людей».
Ещё один рецензент «Петербургского сборника», идеолог славянофильства К.С. Аксаков в статье «Три критические статьи г-на Имрек» («Московский литературный и учёный сборник на 1847 год») был более категоричен по отношению к своим литературным противникам. Об этом свидетельствует уже одна из начальных фраз его рецензии: «Петербургские литераторы сочли за нужное избавиться от тяжести мысли и труда, сбросили её и быстро, налегке помчались по поприщу литературы» [1, с. 184]. Аксаков не принимает «Бедных людей» Достоевского, считая это произведение нехудожественным и откровенно тенденциозным: во всём виден сочинитель. По мнению критика, роман написан достаточно увлекательно, но «никакая прекрасная мысль, никакое прекрасное содержание ещё не составляют художественного произведения. Здесь необходимо ещё то творчество, то чудо, которое даёт мысли, содержанию соразмерный и высоко действенный образ [...], мысль никогда не выдвигается, как мысль, а между тем вы приняли её в свою душу, она сделалась частью вашего духовного бытия и никогда не оставит вас. -Вот великая задача художника, которой не исполнил г. Достоевский». Поэтому «повесть его оставляет впечатление тяжёлое, чего никогда не может
быть при создании истинно художественном [...]. Художник никогда ничего не доказывает; вопрос художественный есть вопрос исполнения, воплощения мысли; если этого нет, то как бы ни было прекрасно по мысли произведение, оно остаётся не художественным» [1, с. 185].
Произведение не должно оставлять тяжёлого впечатления, «художник идёт глубже», он «производит на вас общее впечатление [...], он истребляет самый зародыш зла, он перерождает вас. Такова «Шинель» Гоголя, способная переродить человека [...]. Глубокая примиряющая красота художественного произведения обняла и внесла [...] в вашу душу новую жизнь, новое начало». Аксаков продолжает: «Для истинного художника необходима полная преданность искусству, полная искренность, полное беспристрастие [...]». У Достоевского же преобладает филантропическая тенденция, производящая «тяжёлое и частное» «впечатление». Однако у писателя «есть что-то, что выше разряда нехудожественных талантов». Это проявляется «в отдельных местах, истинно прекрасных», например, в характерах Вареньки, студента Покровского [1, с. 186]. Критик не понимает негативного отношения героя «Бедных людей» к гоголевскому Акакию Акакиевичу, считая, что Гоголь в своём герое «видит человека и пробуждает это же чувство в читателе» [1, с. 188]. Аксаков делает вывод, что Достоевский не художник и слишком зависит от Гоголя.
Оценка других произведений «Петербургского сборника» у Аксакова близка той, с которой несколько ранее выступил Шевырёв. Почти все они вызывают у критика «неприятное и грустное чувство». Слабым, по мнению Аксакова, повестям Тургенева «Помещик» («так уж плохо, такой вздор, так жалко желание острить») и «Три портрета» (герой - «гнилой, бесстыдный и презренный человек») критик противопоставляет недавно опубликованный в «Современнике» рассказ «Хорь и Кали-ныч» - «вот что значит прикоснуться к земле и к народу: вмиг даётся сила!» [1, с. 195]. И в этом критик не далёк от истины. По поводу упомянутой выше статьи Никитенко критик не считает возможным даже полемизировать: её смысл для него как славянофила совершенно неприемлем, поскольку автор статьи ставит под сомнение идею народности в искусстве.
Одним из рецензентов «Петербургского сборника» стал и Белинский, имевший непосредственное отношение к его изданию. В статье, посвящён-ной сборнику («Отечественные записки», 1846, № 3) продолжены рассуждения критика о некоторых аспектах развития русской литературы, начатые в основной критической статье, опубликованной в самом сборнике. Не касаемся широко известной оценки романа Достоевского «Бедные люди», отметим лишь, что рецензент выделяет в качестве
основной «гуманную» мысль автора романа, что соответствовало программе натуральной школы.
Белинский углубляет свои прежние наблюдения о роли Пушкина и Гоголя в русской литературе. По его мнению, Пушкин самобытен прежде всего как художник, но он вырос на готовой почве русской и европейской литературы. У Пушкина преобладает «поэзия, избирающая своим предметом только положительно прекрасные явления жизни и редко испытываемые человеком высокие ощущения -такая поэзия [.] всем доступна по наружности» [3, т. 8, с. 123]. Труднее приходится авторам, которые выбирают описания «будничной и черновой стороны жизни», - таков, например, Гоголь. При этом у Гоголя, считает Белинский, не было предшественников в русской литературе и образцов в иностранной. Это, мягко говоря, спорное суждение.
Автор статьи как будто не замечает (или не хочет замечать) авторской идеи в творчестве Гоголя, когда утверждает, что у этого писателя в описании будней нет «ни моральных сентенций, ни комических выходок» [3, т. 8, с. 124]. При этом критик считает, что Гоголь своим юмором «служит всему высокому и прекрасному [...], но только верно воспроизводя явления жизни, по их сущности, противоположные высокому и прекрасному» [3, т. 8, с. 125]. Но ведь это и есть специфическая форма проявления авторского идеала Гоголя, которая Белинскому, видимо, не очень интересна, потому что он ценит преимущественно «верное воспроизведение» жизни.
Не совсем прав Белинский и в отношении к Пушкину, который, напомним, ещё в «Евгении Онегине» утверждал в качестве объекта художественного творчества желание изображать «фламандской школы пёстрый сор», за что, кстати, его порицала современная критика (например, Н.И. На-деждин). Историко-литературная мысль Белинского здесь определяется стремлением утвердить приоритет программы натуральной школы, даже ценой некоторого искажения истинного смысла литературных явлений.
В краткой оценке Белинским других произведений, опубликованных в «Петербургском сборнике», подчёркивается их содержательная и познавательная значимость, очерковость, преобладание рационального и делового «уменья представлять жизнь в её истине» [3, т. 8, с. 148] - качества, характеризующие натуральную школу.
Полемика о природе художественного творчества и его функциональности, развернувшаяся в русской литературной критике в связи с появлением в 1846 году «Петербургского сборника», позволяет сделать определённые выводы. У каждой литературной группировки была своя правда в представлении о литературном процессе, и невозможно между ними выявить абсолютно правых и неправых. Это относится и к программе натураль-
ной школы Белинского, который прекрасно сознавал и признавал её односторонность, поскольку в её основе преобладала социальная идея в ущерб художественности.
Оппоненты Белинского и натуральной школы, в первую очередь славянофилы, но не только они, противопоставляли этой программе традиционные представления о природе искусства как реализации в художественной форме этических ценностей. При этом славянофилы открыто прокламировали необходимость возрождения основ религиозного (православного) искусства, в котором сами этические ценности становятся эстетически значимыми. Каждая из литературных программ демонстрировала богатство и разнообразие духовных интересов, выраженных в художественном творчестве, что и проявилось в дальнейшем развитии русской литературы.
Библиографический список
1. Аксаков К.С. Три критические статьи г-на Имрек // Аксаков К.С., Аксаков И.С. Литературная критика. - М.: Современник, 1981.
2. Белинский В.Г. Мысли и заметки о русской литературе // Белинский В.Г Собр. соч.: в 9 т. Т. 8. -М.: Худож. литература, 1982.
3. Белинский В.Г. Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым // Белинский В.Г. Собр. соч.: в 9 т. Т. 8 - М.: Худож. литература, 1982.
4. Булгарин Ф. Фельетон // Северная пчела. -1846. - № 22. - С. 85-88.
5. [Григорьев А.А.] Петербургский сборник // Финский вестник. - 1846. - № 9 [Электронный ресурс]. -Режим доступа: www.textfighter.org/text3/05_panaev_ nekrasov_6php (дата обращения: 20 февраля 2012).
6. Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. Платон. Аристотель. - М.: Молодая гвардия, 1993.
7. [Плетнёв П.А.] Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым // Современник. - 1846. - № 2.
8. Фридлендер Г.М. Комментарий // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Т. 1 - М.: Наука, 1972.
9. Шевырёв С.П. Петербургский сборник, изданный Н. Некрасовым // Шевырёв С.П. Об отечественной словесности. - М.: Высшая школа, 2004.
10. Я.Я.Я. [Брант Л.В.]. Русская литература // Северная пчела. - 1846. - № 25. - С. 97-100.
УДК 82.161.1.09"1917/1992"
Ращевская Елена Петровна
кандидат культурологи Костромской государственный технологический университет
raschevskaya@mail.ru
«СКВОЗЯЩИЙ РЕАЛИЗМ» ДАНИИЛА АНДРЕЕВА: ТРАДИЦИИ И НОВАТОРСТВО
В сравнительном лингвокультурологическом анализе определяется место разработанного Даниилом Андреевым литературного стиля «сквозящего реализма» и перспектива его развития. Создается целостная концепция «вестнического» творчества, основанного на мистическом опыте творца. Выявляются истоки стиля «сквозящего реализма» в поле русской культуры.
Ключевые слова: Серебряный век, софиологическое мировосприятие, органическое мышление, символизм, мифотворчество, художник-вестник, мистический опыт, «реалистический символизм», «ознаменовательный» принцип творчества.
Д. Андреев, поэт «милостию Божией», «мастерски» владевший стихом, его «могучей лепкой», формой [5, с. 385, 388], не мог не оставить индивидуального творческого «кода» в литературе. Он понимал символизм в русских традициях: как художественный метод, софиологический по своей сути, призванный выражать высшее единство бытия. Думается, вне поля русской культуры Серебряного века и творчества отца он не смог бы обосновать литературный метод «сквозящего реализма», органически продолживший развитие приёмов символизма.
Стихи Д. Андреева причудливо «проросли» из отцовской внешней нелюбви к поэзии, ограниченной, как считал Л. Андреев, «комбинаций рифм», не сравнимой для него со свободой и лёгкостью письма прозой [2, с. 226]. Его же сыну Даниилу «внутренний ритм» прозы давался труднее стихот-
ворных размеров и рифмы [5, с. 409], поэтому в своём творчестве он считал прозу значительнее поэзии. Секрет этого противоречия в семейной «творческой лаборатории» кроется в признании Л. Андреева, сделанном за год до смерти, о пережитой магии поэтического подъёма во время работы над пьесой «Тот, кто получает пощёчины». На печатной машине он «выстукивал» своё произведение, как на рояле, в ритме танго, целиком отдавшись чудесному «певучему» состоянию души, и глубоко сожалел, что утратил внутреннюю музыкальность, питавшую его творчество [2, с. 223-224]. Именно этот скрытый источник «неслышной музыки» пробился и мощно заявил о себе в поэтических произведениях его сына Даниила. У Даниила был дар выражать в слове силу и движение своего чувства - он был поэтом глубокого внутреннего содержания. Уже в двадцатидвухлетнем возрасте он
154
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2014
© Ращевская Е.П., 2014
